Текст книги "На краю империи: Камчатский излом"

Глава 3
ГОДЫ 1727–1728, ЗИМА И ВЕСНА

Возвратиться в Большерецкий острог Митька не решился: это впрямую противоречило приказу Шпанберга, да и неизвестно было, как его встретит там новое начальство. Жить в Верхнекамчатском остроге ему тоже было небезопасно – местные служилые вполне могли подловить давнего недруга в укромном месте и кое-что с ним «обсудить». Тем более, что к былым Митькиным грехам прибавился новый – работа «на немца». Выручил Андрей Шубин, формально остававшийся начальником острога. С первым снегом он отправил Митьку в командировку – собирать возчиков и подводы.

Осеннее-зимние путешествия по камчадальским острожкам, подсудным Верхнекамчатскому острогу, нагнали на Митьку тоску. В это время ительмены обычно устраивали праздники – ездили друг к другу в гости, развлекались песнями, плясками и обжорством. В этом году все было тихо и мрачно. Сколь ни мало задумывались эти люди о будущем, было совершенно ясно, что запасов сушеной рыбы не хватит и до середины зимы. Собак почти перестали кормить, многих забили ради шкур и мяса. Недели через две после установления санного пути Митька наблюдал возвращение мужчин, отвозивших в Верхнекамчатский острог ежегодную дань – аманатскую юколу. Она предназначалась для кормления заложников-аманатов, содержащихся в «казенке» острога, но использовалась, конечно, по усмотрению местного начальника. Почти все возницы вернулись пешком – собаки пали в дороге. Ситуацию усугубляли слухи о том, что с началом зимы русские заберут все у всех – им понадобятся упряжки вместе с каюрами. Таким образом, наличие собак как бы гарантировало мужчинам долгую разлуку с домом, чего они ужасно не любили…

Применять обычное насилие к камчадалам Митька не стал. Он объезжал поселки и объяснял людям, что отправить упряжку на работу – это шанс ее сохранить, если дадут корм. Кроме того, командир экспедиции обещал работу возниц зачесть в счет ясака. В это мало кто верил, и меньше всего – сам Митька, поскольку обещало одно «ведомство», а выполнять обещанное должно другое. Тем ни менее он вернулся в Верхнекамчатск с девятнадцатью упряжками.

Здесь его ждало новое поручение, от которого Митька решил не отказываться. Караванам, идущим от Большерецка, требовался вож – проводник, знающий местность, удобные пути прохода и проезда. Такая работа Митьку устраивала, тем более, что ему удалось договориться вести караваны не от самого Большерецка, а встречать их на полпути к волоку. В этом районе располагался камчадальский острожек, с хозяевами которого у Митьки были неплохие отношения – во всяком случае, резать во сне или жечь в юрте его было не за что.

В начале января из Большерецка двинулся караван из шестидесяти восьми упряжек. Нарты были предельно загружены, а собак не хватало – некоторые сани тянули только трое животных вместо четырех. Это был первый проход, и впереди каравана шли шесть передовщиков, которые снегоступами приминали снег. Скорость движения была соответствующей…

Митька провел их по верховьям Быстрой, через волок к реке Камчатке и дальше по льду или берегу до Верхнекамчатского острога. Собак в пути стало меньше – они работали с перегрузкой на скудном корме или вовсе без него. Кормить животных должны были хозяева из средств, полученных за транспортировку грузов. Но оплата была отложена на потом, да и не было в Большерецке продуктов на продажу. В счет оплаты камчадалам выдали некоторое количество китового жира – недалеко от острога в конце осени на берег выбросило кита, на которого экспедиция «наложила руку». Этого жира, в сочетании с ивовой корой, хватало на то, чтобы люди не умирали с голоду. О собаках речь не шла. Тем не менее ни одной серьезной аварии не случилось. Возможно, потому, что Митька, не желая рисковать в опасных местах, безжалостно закладывал многокилометровые обходы.

По прибытии каравана Верхнекамчатск сразу же захлебнулся избыточным населением. В этой ситуации Митька счел за благо поскорее двинуться обратно. Отдыхать он решил в острожке у ительменов – там нет бани, зато меньше народа, а женщины красивы и сговорчивы. Однако отдыха не получилось – навстречу по Быстрой уже поднимался следующий караван. На сей раз упряжек было меньше – двадцать два штуки. Торить след по целине было уже не нужно, но двигался этот караван не быстрее первого – многие каюры тянули сани вместе с собаками. В конце пути – на подходе к Верхнекамчатску – так делали уже почти все…

В этот раз задержаться в остроге Митька не смог бы, даже если бы захотел, поскольку получил приказ немедленно возвращаться и встречать новый караван. С ним идет сам Беринг!

За свою не очень короткую жизнь Митька не видел, чтобы по Камчатке путешествовали с такой роскошью. Капитана везли не на нарте, а в специально построенной кибитке, закрытой шкурами. В упряжке было целых шесть собак, которые, однако, не всегда справлялись, и приходилось впрягаться людям. На свежий воздух начальник вылезал крайне редко, так что Митька подозревал: тот внутри не только ест, но и справляет нужду. Вокруг этого транспортного средства постоянно суетилось не менее восьми-девяти человек. Погода стояла хорошая, однако на ночевках обслуга устраивала для начальника целый дом: выкапывала в снегу яму, устилала ее коврами, перекрывала шкурами – в общем, и смех и грех. В этой связи Митька поинтересовался, сколько же у капитана багажа? Денщик с гордостью ответил, что в караване половина упряжек загружена личным имуществом Беринга, но это потому, что основной его груз уже отправлен – тридцать нарт в предыдущих караванах.

Митька вспомнил, как надрывались изможденные камчадалы, как скулили, издыхая, загнанные собаки. Вспомнил и… И продолжил заниматься своим делом.

После Беринга Митька провел через верховья еще четыре каравана, по нескольку десятков нарт в каждом. Это был словно путь в бездну – обратно почти никто не возвращался, только время от времени проезжали курьеры. От одного из них Митька узнал, что в Большерецке собирается еще один караван, очевидно последний. С ним пойдет лейтенант Чириков – третий командир в экспедиции после Беринга и Шпанберга.

* * *

Караван растянулся на добрых два километра. После того как спустились на лед реки Камчатки, дорога стала почти ровной, а колея – накатанной, но упряжки продвигались вперед со скоростью пешехода. Лейтенант оказался чистокровным русским – единственным в высшем командовании экспедиции. Тем не менее никаких теплых чувств к нему Митька не испытывал. Именно этот лейтенант всю зиму неумолимо отправлял и отправлял грузы из Большерецка. Он имел непосредственное отношение к безбожно перегруженным нартам, голодным, издыхающим собакам, замордованным до последней степени ительменам. Зачем он это делал? Чтобы выслужиться? Чтобы разбогатеть? Масштаб сотворенного зла, казавшегося бессмысленным, просто бесил малограмотного камчатского служилого.

Как и положено вожу, Митька ехал впереди. Казенного груза он взял самую малость, наболтав с три короба всякой чуши, когда его санки попытались загрузить по-настоящему. За ним следовала упряжка с офицером, которой управлял камчадальский каюр, и санки с офицерским добром. Сколько добра бывает у их благородий, Митька уже представлял, а потому подумал, что этот свое либо оставил в Большерецке, либо отправил вперед. Чириков оказался довольно молодым – моложе Митьки – высоким худым парнем. Про него рассказали, что в путь он отправился гладковыбритым, в полной офицерской форме. Однако в первые же дни бриться он перестал, камзол сменил на кухлянку, а шляпу – на обычный треух. К Митьке не цеплялся, а тот с разговорами и не лез – изображал из себя угрюмого молчальника. Делал он это не из робости, а из опасения, что сболтнет лишнего и будет иметь кучу неприятностей. А сболтнуть кое-что хотелось – ох как сильно хотелось! Митька терпел и молча общался со своим двойником, придумывая за него ответы и реплики. Удивительно, но при этом он часто узнавал нечто, чего не знал раньше.

– Вот ты, Дмитрий, шибко ученый – не мне чета. Объясни мне, темному… Ну, захотелось государыне узнать, что там за морем, так поспрошала б бывалых людей! Иль послала б грамотеев по городам сибирским. Они б бумаги старые почитали – в них, небось, все прописано. На хрена ж было такую бучу затевать, над тварями Божьими измываться?!

– Ты меня спрашиваешь, – печально отвечал Дмитрий, – а я надеялся, что ты мне ответишь. Зачем надо было затевать эту экспедицию, я не знаю! Царю Петру клюнул в задницу жареный петух – и все! Может, перед иностранцами прогнуться хотел. Может, поверил байке про остров, засыпанный серебром и золотом. Понадеялся таким образом поправить дела в стране, которую разорил…

От таких разговоров Митька злился еще больше. А тут еще офицер – его благородие – подливал масла в огонь. На каждой остановке бегал туда-сюда, приказывал перекладывать груз с одних нарт на другие, кричал на служилых, а возчиков-камчадалов чуть ли не по именам называл, как будто им от этого легче.

Очередную остановку сделали там, где санный след круто поворачивал вправо и выходил на берег.

Лейтенант прошелся вдоль каравана, вернулся, сел на свою нарту и обхватил руками голову, словно она у него болела. В этот момент Митьке случилось проходить мимо.

– Служилый! – окликнул его офицер. – Как тебя… Митрий, кажется?

– Он и есть, ваше благородие!

– Поди сюда, Митрий, разговор имею.

– Слушаю, ваш-бродь.

– Мне говорили, что до Верхнего острога десять дней хода, от силы двенадцать, а мы пятнадцатый день идем, а конца не видно. Ты заплутал, что ли?

– Я?! – искренне изумился Митька. – Вы чо, ваш-бродь?!

– Ты ж проводником назначен!

– И что с того? Вож потребен, коли снег упадет: ежели следа не видно будет, то он укажет. А мы-то, считай, все дни по торной дороге едем. Разве какой отворот был, чтоб я не туда свернул? Не припомню что-то!

– Не было, пожалуй… – неохотно согласился офицер.

– Во-во, дорога-то тут одна – по ней все и ездят.

– Почему же так долго, так медленно? – спросил Чириков.

– А то вы не знаете, ваш-бродь! – удивился Митька.

– Я на собаках раньше не ездил, – признался моряк. – Растолкуй!

– Все как есть? – с прорвавшейся в голос злобой спросил казак. – А гневаться не будешь?

– Говори, Митрий, приказываю!

– Перво-наперво, недоход красной летом был, слыхал ли? – начал пояснения служилый.

– Рыбы в реке было много, я сам видел, – возразил офицер.

– Много?! Много вы еще не видали! Много – это когда шест с бата сквозь рыбу не пропихнуть! А нынче?

– Но была же…

– Малость была – близ моря, но вверх не пошла иль пошла, да недалече. А по малым речкам и того хуже. Камчадалы, считай, половину запаса на зиму взяли! А погнило сколько юколы?! Все ж лето мокрость была!

– Я думал, здесь всегда так… – слегка растерялся Чириков.

– Так, да не всегда – год на год не приходится! Опять же, иной год до льда ловить можно, пока потребного запаса не наберешь. А нынешней осенью, считай, вовсе рыбы не было!

– И как же теперь?

– А вот эдак! Ительмены юколу подъели, а где новую взять? Уж половина собак по острожкам передохла, а тут новая напасть – испидиция ваша!

– Да, корма мало… – признал офицер. – Но, кроме того, камчадалы почему-то жестоко обращаются с животными. Сегодня три собаки пали!

– А чо их жалеть-то, ваш-бродь? – пожал плечами служилый. – Все одно сдохнут – не седни, так завтра. А без собак каюра, может, домой отпустят. Там хоть мучить не будут.

– Послушай, Митрий, капитан Беринг издал строгий приказ честно расплатиться со всеми возчиками. Для них это, наверное, большие деньги. Они смогут купить еду своим семьям и собакам!

– Шутить изволите, ваше благородие? – невесело засмеялся казак. – Кто платить-то им станет?

– Ваше местное начальство, конечно. Оно же их для нас нанимало!

– Так уж и нанимало! – скривился служилый. – Скажете тоже…

– Не понял!

– Оно и видно, ваш-бродь, – сказал Митька, пытаясь скрыть свое раздражение наивностью начальника. – Никто ж сих инородцев не нанимал – приказали просто. А поди-ка ослушайся! Платить им никто не будет – камчадалы и заикнуться о сем не посмеют!

– Значит, надо заставить! – стукнул кулаком по коленке офицер. – Надо разослать по острогам комиссаров, чтоб проследили за оплатой и представили отчеты! Доедем до Нижнего, доложу капитану!

– Прощения просим, ваш-бродь, только ты как дите малое, – вконец обнаглел Митька. – Что, комиссарам тем мягкая рухлядь непотребна будет? Кто откажется, коли поднесут соболей с дюжину, а? Неужто у вас в Петербурхах такие комиссары водятся?

– Работа возчиков должна быть оплачена! – настаивал Чириков. – Ясачные иноземцы не крепостные и не холопы! Они вольные подданные ее величества!

– Ох-хо-хо-о, вольные… – Митька сообразил, что может слишком далеко зайти, рассуждая на эту тему, и решил малость свернуть: – Конешно вольные, кто бы спорил! Ну, расплатятся с ними по-честному, так все равно ж товару не дадут.

– Это почему же?

– А потому, ваш-бродь, что у каждого здешнего камчадала долгов немерено, несчитано. В счет тех долгов вся плата и пойдет. А расписками, сами знаете, брюхо не набьешь.

– Черт знает что… – приуныл командир.

– Нешто по Сибири иначе? – сочувствующе поинтересовался служилый.

– Везде бардак, Митрий. Но не до такой же степени! Ладно, не расстраивай меня – и так тошно. Скажи лучше, далеко ли отсюда до Верхнего острога?

– Вон ту горушку с камнями голыми на верхушке видите? – указал рукавицей Митька. – Она одна, кажись, на берегу такая.

– Это где деревья внизу? Ну, вижу.

– Так вот: от нее, коли погода не спортится, дня за три нашим ходом до Верхнего доберемся.

– Три дня – это много, – покачал головой Чириков. – Мы давно должны быть на месте!

– На все воля Божья… – вздохнул проводник. – Только до горушки той еще добраться надо.

– Надеюсь, до темноты доедем…

– Напрасно, ваше благородие!

– Что напрасно?

– Надеетесь напрасно, – ухмыльнулся Митька, – никак не доедем. Коли Бог поможет, только завтра к вечеру там будем. Ну, а ежели не поможет, сами разумеете…

– Тут же всего версты четыре! – изумился офицер. – Что ты несешь?!

– Никак не можно, ваш-бродь, – заверил проводник. – Дорога-то, сами видите, на берег уходит. А там через сопки да снова к реке. Вот у той горушки снова на лед и съедем. Там уж полегче будет.

– Опять через сопки?! – возмутился Чириков. – Да у нас же собаки еле живые! Вот же есть след – прямо вперед!

– Ваше благородие, коли меня вожем поставили, мне за дорогу и ответ держать, – приосанился Митька. – Желаете прямо ехать – воля ваша. Только уж не обессудьте: прежде я при свидетелях скажу, что нельзя того делать.

– Да что ж такое?! В чем дело?

– Ключи тута, – с важным видом сообщил служилый. – Сверху-то лед обычный, а снизу его водой теплой моет.

– Но ведь проехал же кто-то перед нами!

– Дык я ж и проехал – без груза.

– М-м-м… – застонал лейтенат, словно у него разболелся зуб. – Скажи, мы точно съедем на реку завтра?

– Как сказать-то? – ухмыльнулся Митька. – Правильно иль честно?

– Честно…

Митька получал почти удовольствие: на его глазах много дней подряд этот приезжий офицер мучил добрую сотню ни в чем не повинных людей – гнал и гнал их вперед. А теперь он, Митька, мучил его и чувствовал, что останется безнаказанным, – это было почти приятно!

– Ну, коли честно… А коли честно, то, может, и вовсе не скоро доберемся. Тама два перевала имеются. Не велики те перевалы, да псы наши и по ровному еле тянут. Не иначе, там груз на руках волочь придется.

Лейтенант выругался матом – длинно и заковыристо, но как-то беззлобно. Он, похоже, был в отчаянии, но старался сохранить суровый и мужественный вид. Митька даже слегка посочувствовал ему и сказал вполголоса:

– Ваше благородие, мы ж в Нижний острог, кажись, харчи везем. Ты бы подкормил иноземцев да на собачек им малость юколы выдал. Оно и ладно б было, а?

– Я уже думал над этим, – поднял голову Чириков. – Не имею права: мне приказано доставить груз в целости!

– Угу, – кивнул Митька, как бы соглашаясь, а сам подумал: «Доставляй, сволочь, доставляй. Может, по нашим костям высоко залезешь – капитаном станешь!»

– Понимаешь, Митрий, я и так пошел на нарушение: оставил часть грузов в Большерецке, – казалось, лейтенант угадал мысли собеседника и теперь пытался оправдаться. – Я велел их на «Фортуне» весной перевезти к устью Камчатки.

– А ты бы все там оставил, ваш-бродь, – усмехнулся служилый. – Морем-то оно сподручнее!

– Я имею приказ перевозить груз по суше! – развел руками офицер.

– Оно конечно, – с явной издевкой признал служилый, – приказ – дело святое…

Эту издевку пропустить мимо ушей молодой дворянин не смог – кровь прилила к его лицу, ноздри раздулись. Митька смотрел на него и прикидывал: что сейчас будет?

– Прямо поедем! – неожиданно твердо заявил лейтенант. – Под мою ответственность!

– Езжайте, – пожал плечами проводник. – Только при людях скажите, что вож тут ни при чем!

Следующая сцена показалась Митьке почти смешной. В караване было пятеро солдат и унтер-офицер. Они встали в ряд, и лейтенант объявил им приказ: двигаться дальше по льду реки, вожа Митрия Малахова отстранить от должности… до вечера. Перейдя с приказного тона на человеческий, Чириков добавил:

– Тут провалиться можно. Я первый поеду – на груженой нарте!

Трудно сказать, оценили солдаты благородство офицерского поступка или отнесли его к разряду барских чудачеств. Во всяком случае, кроме некоторого испуга, на их лицах ничего не отразилось.

У одного из каюров забрали нарту и, помогая собакам, протащили ее по целине в голову каравана. Алексей Ильич перекрестился и уселся боком на передок. Потом еще раз перекрестился, выдернул остол из снега и поехал совершать подвиг. Зрителей к этому моменту собралось уже человек пятнадцать – двадцать.

По тому, как офицер садился, как держал в руках остол, Митька сразу понял, что будет дальше. Он загадал: десять или двадцать саженей? Оказалось, ни то ни другое – нарта продвинулась вперед саженей на пятнадцать, съехала с колеи и легла на бок. Собаки немедленно принялись кусать друг друга и запутывать упряжь.

Солдаты кинулись поднимать офицера, но он вскочил на ноги сам и зашагал обратно.

– Что смеетесь?! – грозно спросил он, хотя, кажется, никто не смеялся. – Да, я не умею на собаках ездить! Только к лошадям привычен! Савелий, распакуй мой сундук – быстро!

Денщик не стал ждать повторения команды и мигом вскрыл объемистый ящик, стоявший на нарте. Чириков порылся во внутренностях и повернулся к толпе с монетой в пальцах:

– Кто первым поедет – пять рублей за риск! Ну?!

Камчадальские каюры шарахнулись в стороны. Солдаты потупились и завздыхали – они-то готовы, да управляться с такими подводами тоже не умеют. Казаки, шедшие с караваном, нахально ухмылялись: не иначе, его благородие кличет охотника на верную гибель. Потому и сулит столько, что расплачиваться не собирается.

Митька тоже кривился в улыбке: «Этот барин цены деньгам не знает и обычая нашего не понимает. Предложил бы полтинник, враз нашлись бы охотники. А пять рублев… Это ж, считай, мое денежное жалование за год службы, да только я его отродясь не видывал. Кто ж поверит?! Дурак он… А дураков надо учить! Эх, где наша не пропадала!»

– Дозвольте, ваше благородие, я судьбу спытаю!

– Давай, Митрий, – почти обрадовался лейтенант. – А мы за тобой следом поедем.

– Езжайте, ваш-бродь, тока не шибко близко. А мне бы… Мне бы одежку какую поплоше… – озаботился герой. – Кухлянка у меня добротная, торбаза, считай, новые… Коли сгину, пропадет все. Вон, Ипат домой поедет, так бабе моей одежку передаст – какой ни на есть, а вдове прибыток!

Служилый Ипат ухмыльнулся и промолчал – он прекрасно знал, что никакой вдовы после Митьки не останется.

– Савелий, выдай ему из моего старого! – приказал офицер. – Побыстрей только!

Надо сказать, что офицерские обноски для служилого вполне сгодились бы в качестве парадного платья. Правда, были они малость узковаты и длинноваты, но это мелочи.

Вполне довольный собой, Митька церемонно попрощался с присутствующими, попросил не поминать его лихом, уселся на нарту и поехал являть свое геройство. Впереди был участок чистого льда – когда-то вода прорвалась по трещине, пошла верхом и замерзла. Ноги у собак тут разъезжались, они падали и скулили. Пришлось каюру толкать нарту, хотя и его ноги почти не держали. В этом скользком мороке Митька потихоньку забрал в сторону. Обычно там – впереди справа – парила полынья, но сейчас лед был сплошным и даже слегка заметен снегом.

Он уже начал думать, что промахнулся, когда опора под ногами колыхнулась, раздался треск…

– А-а-а, бля! – дико заорал Митька и отпустил задок нарт.

Напуганные собаки рванули вперед, но утащить санки с опасного места не успели. Нарта провалилась разом по всей длине и тут же перевернулась. Две тяжеленные сумы с мукой вывалились и пошли на дно, а пустые сани всплыли. Собаки вытянули их на лед и поволокли куда глаза глядят. А Митька бултыхался в полынье и собирался тонуть – все знали, что камчатские жители плавать не умеют…

Он уже почти утонул, как вдруг увидел, что по льду реки к нему кто-то бежит. «Никак его благородие – самолично! Надо погодить…» – подумал Митька и продолжил отчаянную борьбу за жизнь. Офицер на ходу разматывал кушак, которым подвязывал свою кухлянку. Он чуть задержался, завязывая узлы на обоих концах, потом лег на лед и быстро пополз вперед. Митька, то скрываясь с головой, то выныривая, из последних сил греб в его сторону.

– Держи! – крикнул Чириков и, приподнявшись, метнул в полынью конец кушака. – Хватайся крепче!

– А-мы-ы! – отвечал Митька, пытаясь схватиться. – А-гы-ы!

Наконец он поймал узел. Офицер начал тянуть, отползая от полыньи, а Митька принялся ему помогать, загребая свободной рукой. Потихоньку-полегоньку он добрался до края льда, оперся о него, но тот сразу же обломился. Митька сделал еще одну попытку и еще… Выползти из воды он смог только с пятого раза.

– Не вставай! – крикнул офицер. – На животе ползи!

И Митька пополз. А потом вскочил и побежал к нартам, поскальзываясь на льду.

– Слава тебе, Господи, – приветствовал его Савелий, – живой-таки! Скидай мокрое!

Упрашивать себя Митька не заставил – мигом заголился и, стуча зубами, начал напяливать на мокрое тело свою сухую одежду. Подошел лейтенант:

– Ну ты, Митрий, нагнал на меня страху – думал, утонешь!

– С-сох-хранил Г-господь! Вам п-прем-много б-благ-годарен! Г-глотн-нуть бы д-для с-сугрев-ву…

– И правда! Савелий, налей-ка ему чарочку!

Мелкой тары под рукой не оказалось, и денщик набулькал из бочонка в ковшик для умывания. Митька истово перекрестился и выпил не отрываясь. Окончание этой процедуры многочисленные зрители приветствовали восторженным гомоном, высказываясь в том смысле, что за такую «чарочку» и они искупаться не прочь. А Митька к тому же получил на закуску раскуренную трубку!

Несостоявшемуся утопленнику быстро захорошело – зубы у него стучать перестали, по внутренностям разлилось тепло.

– Ловко вы это, ваше благородие, ох ловко! – поклонился он офицеру. – Доедем, Бог даст, до Нижнего, свечку за вас поставлю! Ох ловко! Ить и сами ж могли провалиться!

– Да чего уж там, – чуть смутился Чириков. – Я ж в детстве в деревне жил. У нас на речке по весне такое не раз случалось. Ты уж прости меня, Митрий, что не поверил тебе. Видно, и правда здесь не проехать…

– Эх ма! – заорал Митька вскакивая с нарты. Он сорвал с головы мокрую от его волос шапку и бросил на снег. – Ваш-бродь! Ты ж меня от лютой смерти спас! Лексей Льич! Да я ж за тебя таперя!.. Поеду! Прям щас поеду!!!

– Успокойся, Митрий! – улыбнулся Чириков. – Куда ты поедешь?! В обход мы пойдем – такова, видно, воля Божья.

– Не-е, ваше благородие, – охотно успокоился Митька, – дозвольте еще раз дорогу спытать! Может, под тем берегом лед-то покрепче будет?

– Тебе мало одного купания? – спросил офицер и горестно вздохнул: – Две сумы с мукой утопили…

– Ваш-бродь, сказывают: мокрый Егорушка воды не боится, семь бед – один ответ! – стоял на своем казак. – Накиньте тока…

– Что?! – не понял офицер.

– Ну, за страх-то новый накиньте, сколь не жалко, – пояснил служилый и, чуть подумав, добавил: – Хоть три рубля…

– Получишь еще пять, если проедем! – заявил Чириков.

– На круг десять! – мгновенно подытожил Митька. – Верно я счел?

Что-то дрогнуло в лице молодого офицера, однако он не отступил:

– Верно: десять рублей.

– Санки мне – потяжелее! – радостно заорал служилый. – Да собачек – порезвее!

Хоть и качало Митьку от выпитого, однако «опасный» участок он преодолел вполне благополучно. Собственно говоря, он почти и не сомневался в таком исходе: уж коли та полынья на перекате ледком схватилась, то уж вдали от нее лед ничем не проломить! Остальной караван тоже прошел успешно, правда, вскоре сразу у двоих служилых поломались нарты. Их не стали ждать – как только они починят сани, так догонят остальных, тем более что скоро предстоит ночевка.

Довольный и пьяный Митька хотел хоть перед кем-нибудь похвастаться, но, кроме родного двойника, никого, конечно, рядом с ним не было:

– Во как я его! – мысленно воскликнул служилый. – Видал?

– Ну ты и прохиндей! – восхитился Дмитрий. – Я бы за деньги ни за что в полынью не полез. Даже зная, что там мелко!

– Да, – согласился Митька, – воды совсем мало было, на коленях тонуть пришлось.

– А ваши служилые знают, что здесь брод?

– А то! Вон те двое, у которых нарты сломались. Они ж специально отстали – муку доставать будут и прятать. Эти болтать не станут!

– Она же размокла! – удивился Дмитрий.

– Не-е, мука, в мешке если, только снаружи в тесто обращается. А тесто далее воду не пускает, потому внутри сухо, – объяснил Митька. – Однако ж, если долго мочить, вся пропадет, конечно. Эх, жалко – не мне достанется!

– Для тебя, наверное, хлеб – лакомство?

– С чего бы? Я ж не приученный к нему смолоду. Иное дело, что куль муки на Камчатке – богатство великое!

Митька потихоньку трезвел на морозе, радовался заработанным деньгам, сожалел о муке и при этом никакой благодарности к своему «спасителю» не испытывал. Он прекрасно знал, что начальство обычно сурово наказывает командиров, у которых подчиненные гибнут «по дурости». По логике служилого получалось, что лейтенант Чириков своего начальства боится больше смерти.

* * *

За прошедшую зиму в Верхнекамчатском остроге кое-как приспособились встречать и провожать гостей. Рядовых всех мастей помещали в наскоро срубленную длинную казарму, мелкое начальство распределяли по домам местных жителей, а для больших начальников отремонтировали брошенную избу, превратив ее из «черной» в «белую». На печь с трубой пришлось истратить весь острожный запас кирпичей.

Жить в тесноте и суете Митьке не нравилось, однако нужно было улучить момент, чтобы рассчитаться с лейтенантом. Получать деньги при людях он не хотел: свои же казаки обязательно попытаются украсть или отнять. Через пару дней после приезда он решился-таки постучаться в офицерскую избу. Однако дома никого, кроме Савелия, не оказалось. Денщик же встретил гостя как старого знакомого: пустил в дом, усадил на лавку, налил кружку кипрейного кваса и велел ждать. Сам же продолжал возиться у печи. Между делом разговорились – о государевой службе, конечно.

Митька рассказал о притеснениях и тяготах, которые терпят казаки от начальства – десятников, пятидесятников, заказчиков, приказчиков и комиссаров. Обычно главных начальников присылают на год. За это время им нужно до отказа набить свою мошну, а там хоть трава не расти. Потому простым людям год от года взятки приходится давать все больше: по своим делам куда съездить захочешь – плати, избу починить надо – плати, дров навозить – плати. Коли не заплатишь, тебя аккурат на это время или в караул поставят, или ушлют куда по казенной надобности. А соболей да лис все меньше и меньше – за ними камчадалам теперь далеко ходить приходится. И это еще полбеды. Которые иноземцы близ русских живут, те в разум входить начали – цены прознали! За нож или топор они ныне не дают сколько скажешь. А жалованье-то служилым и по три, и по пять лет не платят…

Солдат только посмеялся над казачьими жалобами. Он доходчиво объяснил, что на самом деле они тут – на Камчатке – как сыр в масле катаются. Правда, не объяснил, что такое сыр и масло. Вот у солдат служба так служба! Забрили тебя по молодости в рекруты, и, считай, на всю жизнь. Кто в строевых частях, тот служит, каждый божий день от света до света во фрунт стоит, строем в ногу ходит, с ружьем эксерсисы исполняет, по команде встает, по команде ложится. Нужду справляет – и то по команде… Чуть что не так – по морде, а то и в шпицрутены сквозь строй. Корм всегда казенный – с общего котла. По такой жизни, ежели куда далече отправят, иной раз случается облегчение, а бывает и хуже.

– Тута главное, штоп командир незлобивый был, штоп с пониманием к людям, – закончил рассказ солдат. – Меня вот сподобил Господь при Лексее Ильиче быть, дык не нарадуюся!

– Добер твой Ильич-та?

– Прям так и не скажешь… Зело строгий: сам службу блюдет и от других того требует. Однако чтоб пороть кого прочим в острастку, по мордасам бить или без корму оставить – не припомню такого. О людишках своих он завсегда печется – иной раз себе в убыток. Оттого и не в милости он у немцев-то наших.

– Прям ангел Божий, а не человек! – усмехнулся Митька. – Сколь лет землю топчу, а таких не видывал! Всяк себе на уме, всяк о своем интересе думает. А кто супротив того интересу – тот и враг.

– Так-то оно так… – вздохнул Савелий. – Я и сам немало дивился, как Ильичу служить начал. Мнится мне, что он антирес свой через службу имеет. Ежели, дескать, не воровать, приказы честно сполнять, то уж государыня за усердие пожалует – от щедрот по-царски!

– А может, с того все, что православный он, что веру нашу блюдет? – предположил Митька. – И образа у него в красном углу – все по-человечьи!

– Эх, кабы все православные по-божески жили! – покачал головой солдат. – Вот, помнится, был у нас унтер…

Дослушать солдатскую байку Митьке не довелось – вернулся лейтенант, и денщик кинулся принимать у него шубу и шапку.

– Давай, Савелий, на стол накрывай, – устало скомандовал Чириков. – Да тарелу вторую поставь – гость у нас.

– Эт хто ж будет, ваше благородие? Неужто…

– Да не пугайся! – рассмеялся лейтенант. – Вон, Митрий у нас сегодня столуется.

– Эк!.. – крякнул солдат. – Может, вина подать прикажете?

– А что, это дело! – одобрил идею Чириков. – Налей нам по чарочке.

Среди прочего в тот вечер Митька отведал удивительное кушанье. Видом оно напоминало хлеб, а вкус был незнакомый. Заметив недоумение гостя, лейтенант пояснил, что это и есть хлеб, но из чистой пшеницы – ничего в него не добавлено. После трапезы, желая польстить хозяину, Митька стал рассказывать, что на Камчатке народ чистый хлеб не печет, поскольку зело накладно. Экономии ради в муку в большом количестве подмешивают тертые корешки или сушеную рыбу. Лейтенат вдруг погрустнел и вздохнул: