Текст книги "Нарвское шоссе"

Сергей Сезин
Нарвское шоссе

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Предисловие

К написанию этого романа автора вдохновила идея Николая Берга о попаданце в 1941 год, который попал туда нежданно-негаданно и без готового плана изменения истории (и даже без знания этой самой истории). Поэтому автор, воспользовавшись случаем, хотел бы высказать ему свою признательность за нее.

Книг о наших современниках, попавших в 1941 год и развивших там бешеную энергию по изменению истории в нужном автору направлении, сейчас лежит на прилавках множество. Качество их… ну, всякое. Есть, конечно, и книги о наших современниках, попавших в иные времена, где они побеждают при Чемульпо, вручную ускоряют технический прогресс и иные «многие поругания творяша». Коль есть модная тема для творчества, то ее можно и осмеять, потому и родились пародии на творчество о попаданцах.

Автор тоже отдал должное обеим тенденциям. Тем не менее он хотел бы еще кое-что сказать, зная о том, что книги читает множество молодых людей, чьи познания в истории оставляют желать лучшего как в отношении знания фактов, так и в понимании движущих сил истории, а также психологии тогдашних жителей.

1. Вмешательство потомка в прошлое – это непрогнозируемый процесс, поскольку изменения прошлого могут дать совершенно непредсказуемый результат. И не факт, что получившаяся комбинация сделает что-то лучше в том временном периоде и не приведет к катастрофе еще через некоторое время.

Например, попав в 1812 год, он может жениться на своей прапрапрабабке и загубить свое потомство внезапно проявившейся наследственной болезнью. Или, женившись чуть удачнее, родить сына, который окажется буйным малым и вызовет на дуэль молодого Льва Толстого. И не промажет.

2. Человек из иного времени виден невооруженным глазом. А чужеродное отторгается. Оттого наш современник-студент, одетый, причесанный и разговаривающий именно как наш современник, попав в прошлое, очутится в… сами понимаете, где именно.

3. Никакое тесное знакомство с обсуждением на форумах и компьютерными играми не является поводом для продвижения попаданца к руководству. У него есть шанс, попав в некое дикое племя, быть признанным за вернувшегося бога Иттитьзаногу и стать объектом поклонения. Но не в более продвинутых обществах.

4. Поэтому, чтобы с успехом просто выжить, попаданец должен сойти за своего. То есть либо его «я» попадает в тело уже живущего предка (тогда шансы максимальные), либо попаданец объявляется в ситуации, когда окружающим не до выяснения вопроса, кто он такой и откуда реально взялся. Когда же у кого-то местного появится охота это узнать, герой уже несколько укоренится.

Но даже попав в чужую голову, желательно оставить там хоть часть сознания прежнего хозяина. Потому что если прежний владелец тела был сторонником рабства в КША, а после «подселения» стал выступать за мультикультуральное общество и равенство чернокожих и белых, то это чревато.

5. Даже скромный попаданец, тихо замаскировавшийся в уголке, может предложить нечто очень полезное, пользуясь своим послезнанием. Но большинство людей, хорошо осведомленных о состоянии промышленности и армии в прошлом, романы не пишут. Они пишут другие труды. Есть и этическая сторона дела.

Потому шибко разумный попаданец Вася, предлагая в 1933 году подрезы-локализаторы Гарца, должен как-то доказать руководству, что это изобретение не преждевременно, и как-то компенсировать урон, причиненный истинному автору идеи.

Можно продолжить и дальше, но, надеюсь, читатели уже поняли, что деятельность попаданца – это не увлекательное «переизобретение» полезных вещей годом или десятью раньше и достижение им высот карьеры, пользуясь знаниями прошлого, а сложная партия, напоминающая деятельность Штирлица в тогдашней Германии. Ибо Штирлиц, чтоб иметь допуск к секретам рейха, должен был иметь какие-то достижения на пользу рейха. То есть сначала укрепить ненавистный режим Гитлера своим вредом для противников рейха и своих же союзников, чтоб возвыситься и получить возможность использовать свое возвышение во вред уже Гитлеру. Попаданцу, желающему стать великим полководцем или великим конструктором в довоенном СССР, придется оттеснить с этого поста кого-то из реальных командармов или конструкторов и оказаться не хуже них. Попаданец, вы готовы к тому, что сначала навредите, а потом (может быть) будете полезны? А к тому, что после причинения вреда канете в небытие и так и останетесь со знаком «минус»?

Оттого попаданцы скорее вредны, чем полезны, и инициативы ряда авторов, предусмотревших для них либо скорую божью кару, либо противодействие некой специальной организации, предназначенной для борьбы с ними, заслуживают всемерного поощрения. Остановившись только в шаге от лозунга: «Хороший попаданец – мертвый попаданец», автор хотел бы сказать, что выведенный им герой и его история гораздо более реальны, нежели попавший в прошлое специалист в (нужное вписать), несущий в правой руке ноутбук со всей нужной информацией и готовый свободной левой надрать задницу всем имеющимся в наличии врагам страны. И провались завтра читатели в июль сорок первого – они будут выглядеть не лучше Саши, пусть даже если они и думают, что знают и умеют больше.

Надеюсь, что осознание этого пригодится им, если завтра, пойдя в кладовку за солеными огурцами, они внезапно окажутся в разгаре «Войны короля Филиппа» или на июльской дороге под городом Кингисеппом…

Тогда пусть смилуется над ними неизвестный мне святой, на которого возложено покровительство попаданцам…

При описании боевых действий под Кингисеппом автору пришлось столкнуться с большими сложностями, поскольку имеющаяся информация по ним далеко не полна и зачастую противоречива, и он был вынужден задействовать авторский произвол в описании темных мест тех далеких событий.

Часть, в которую попал и воюет герой, максимально приближена в описании к реально существовавшему 263-му пулеметно-артиллерийскому батальону. Автором допущены некоторые изменения в указании района действий этой части. Фамилии и биографии воинов батальона тоже не совпадают с реальными.

Во всем том, что касается службы в укрепленных районах, подробностей их устройства и истории, автор старался максимально соблюсти достоверность.

Автор приносит свою благодарность людям, оказавшим неоценимую помощь в работе над романом: В. В. Каминскому, О. В. Романовскому, Алексею Старкову, А. Седельникову, без материалов и помощи которых написание романа было бы невозможным.

Эта июльская неделя выдалась совсем непереносимой. Не, конечно, в десятом году в июле было вообще пекло, так что я даже с охотой шел на работу и с неохотою – с нее. Бывало, и задерживался на работе, чего обычно не делаю. Ну, вы поняли почему – потому что на работе в складе было прохладно, особенно в кондейке под кондером, а уйдешь – на улице парилка, а дома – вообще вешалка.

Была б возможность, тогда б кожу с себя снял. Нынешнее лето, конечно, тоже жаркое, но жара – в пределах. На открытом месте, может, мозги из ушей и потекут, но в тени дерева – очень даже ничего. А на пляже – так вообще зашибись.

Только вот с понедельника меня ни лето, ни жизнь не радовали. Я даже на подколки ребят и ругань Михалыча не реагировал, так пофигу все это было. Зря я Ире тогда про это сказал, и зря она мне сказала, что я обыкновенный козел, как все мужики, и прочее, и зря я на это повелся и ее тоже обложил… Вот теперь мы разбежались, и на душе так гадко, что даже сказать не могу как. Не получается это словами описать. Даже матерными. Нет таких слов. Ва-аще нет и быть не может.

Нажраться, что ли, хоть и жара… Надо, потому что ушибло меня капитально, и я даже на девчонок не реагировал, хоть вокруг их было море, и по случаю жары товар… лицом… и не только.

Хозяин на меня орал, а я стою – и прямо его не слышу. Как будто мне кто сразу в оба уха дал по плюхе, да так, чтоб я оглох. Рот у него открывается, а что говорит – не слышу. Он на меня и недолго орал – понял, наверное, что до меня не доходит. А за что орал? А хрен его разберет! Он может и просто так – выкричится и уйдет. Думаешь – сейчас тебя к какой-то матери вышибет, а не угадываешь. После обеда придет снова – и ничего…

В общем, кое-как я дотянул до пятницы и даже сбежал с работы чуть раньше, потому что и завскладом, и Михалыч то же самое сделали. И я за ними. Нефиг стройматериалы покупать после обеда в пятницу. После обеда в пятницу праздновать надо, что рабочая неделя кончилась. Одному или с Иркою… Нет, не надо. Я с тоски попробовал водяры хлебнуть. Не идет. Сто, двести граммов… а мне все тоскливее и тоскливее. Плюнул и больше пить не стал. Наверное, водка паленая. Ну, хоть не вырвало – и то ладно.

Сестра моя, Катька, на меня смотрела-смотрела и, видимо, что-то задумала. Весь вечер на телефоне сидела, а потом мне сказала, что завтра мы на шашлыки поедем. И не под городом, а подальше, километров за сто. Ей ее девки рассказали про очень неплохое озеро, там и песчаный пляж, и вода хорошо прогревается. И лесочек хороший. А самое главное – про него мало кто знает. И поедем мы и отдыхать будем, не думая, что приедет какое-то быдло, станет рядом и включит «Черный «бумер» на всю округу. Сеструха моя эту песню ненавидит. И этого са́мого Серегу тоже, что поет про «бумер». Хотите, чтоб она вас за дерьмо считала, – спойте при ней про «бумер».

Поедет с нами Надька (это ее лучшая подруга), Витька (ее подруги хахаль) и еще одна ее знакомая. Тут она явно намекает, но у меня какое-то состояние отмороженное. Я все как бы вижу, но сил реагировать нет. У меня такое раз было, когда мне из зуба нерв удаляли без укола. Я до того от боли дошел, что вот так же себя и чувствовал. Что я как бы и есть и как бы и нет меня, а все это не со мной происходит.

Я попробовал отказаться, но от Катьки не отвяжешься. В общем, не было у меня сил с ней полчаса ругаться, махнул я рукой и сказал, что поеду, но сами потом расхлебывайте. И пошел с балкона доставать мангал и шампуры.

В семь утра подъехал Витька на своем «Авео», мы с Катькой туда влезли и покатили в Катькин «Перекресток», где всего набрали, что надо. Сейчас шашлык самому даже вымачивать не надо, его уже вымоченным продают. И заготовку для окрошки – залил кефиром и жуй. Не, эту заготовку мы на озеро не взяли, это я так, для примера. А потом и Надьку забрали, а вот этот «сюрприз» с нею тоже был.

Девицу эту звали Элина, и она сильно косила под Дашу из этого сериала про дебильных пять дочек папы. Ну, под ту, что как готка одевалась. И волосы в жуткий черный цвет покрасила, и ногти тоже черные, на груди какой-то крест болтается, только как бы кверху ногами. У моего крестика, что бабушка подарила, все наоборот сделано. Фиг их знает, этих го́тов, я с ними никогда не тусовался и не в курсе, что это значит. Может, знак «Ищу парня» или что еще…

Наверное, Катька рассчитывала, что я на Элину клюну и от тяжелого состояния отвлекусь, но мне все было по барабану. Так что Элина меня только насильно могла заставить к ней внимание проявить, настолько мне все фиолетово было. Она это, видать, поняла и стала больше с девчонками общаться. Язык у нее хорошо подвешен, и чесала она им прям без остановки про разные колдовские дела. Я все это слушал вполуха, уголь в мангал сыпал, потом разжигал, палатку ставил, девкам волейбольный мяч накачивал…

Народ пошел купаться, а я зашел в воду по колено, постоял и… вернулся на берег. Зря я сюда приехал, кислой рожею людям праздник порчу. Но Катьке фиг что докажешь, когда ей вожжа под мантию попадет. Это только мать с отцом могли, и то подзатыльник требовался.

Искупались, шашлык пожарили, и пошел он под пиво. Я с Витькой переговорил, кто завтра обратно машину поведет, и он сказал, что литром пива ограничится, чтоб завтра выхлопа не было. Ну, тогда я сегодня по пиву выступлю.

И выступил. Лилось оно в меня как в канализационную трубу и не брало совершенно. Закусывал я не сильно, только помидорчики черри подъедал да шашлык, а пиво шло и шло. И не брало никак.

Катька с Надькой на меня искоса поглядывали, потом увидели, что я лежу, хлебаю, никому голову не откручиваю, на вопросы отвечаю, соль передаю, и перестали коситься. А меня малость отпускать начало. Как будто корка на душе стала трескаться и слазить, оттого давить меньше. Я еще добавил.

Ничего так.

А потом пошел отлить, тут меня и пробрало. До кустов дошел, хотя кидало меня не по-детски, а вот обратно не дотянул. Ноги подкосились, сел я, а потом лечь захотел. В глазах все вертелось: звезды, луна, силуэты девок на фоне костра. И начали потом глаза слипаться. Я их еле разодрал, разглядел, что у костра остались только Катька с Элей, а Надька, видать, пошла в кусты со своим хахалем. А потом глаза надежно слиплись. Но слух еще работал. Эля что-то рассказывала про черную свечу из сала мертвеца, что ей можно разную хрень делать, особенно если мертвец – висельник. Потом что-то: «бу-бу-бу», потом опять – «рука мертвеца», и снова бубнят… Ладно, сдалась мне эта «рука мертвеца» и нога его – еще больше… Так я и заснул. Сквозь сон чувствовал, что кто-то меня накрыл покрывалом. Сеструха, наверное, чтоб ночью не замерз. А то будет тогда из кого свечку сделать… На этой оптимистической ноте я и совсем заснул.

А проснулся – мама дорогая, это… финиш какой-то. И на кой демон я так набухался? Во рту будто все кошки округи нагадили и собаки вместе с ними. Глаза оплыли, аж смотреть больно. Голова болит, как будто на нее шапку боли насадили, и везде под той шапкой болит. Тело – как будто меня всей кодлой пинали, а я после очнулся. Захотел встать – и на задницу обратно сел. Отлить так хочется, что болит там не хуже головы.

Развернул морду в другую сторону от кустов… и обмер. Пусто на берегу. Ни «жестянки» Витькиной, ни палатки, ни девок, ни костра, ни шмоток. Один я, и банка пива возле ног валяется. Даже покрывала нет, которым меня ночью сеструха укутала.

Мама дорогая, это ж пипец – и не просто пипец, а прямо «дайте два»! Неужто они так взяли и уехали, меня бросив на берегу? Не, не может так быть. Сеструха у меня нормальная, и Надька тоже. Не могут они так, по приколу, кого-то бросить и укатить в Питер. А он в одних штанах и вьетнамках пусть пехом чешет. Про эту готку ничего не скажу. Вроде тоже ничего. Витька у себя на автосервисе – жук жуком. Но разводит только клиентов, вне СТО он – парень честный.

Но так сделать – это верх свинства. А рубашка моя им на кой потребовалась? Я ж ее на этот куст вешал! Мож, хлебнуть малость для опохмеления? Михалыч рассказывал, что утром после хорошей пьянки вообще голимый пипец бывает, и тут самое главное – вовремя похмелиться. Не похмелишься – ва-аще труба.

Бывший сосед дед Федор говорил, что важно – и чем похмеляешься. Будешь после «Солнцедара» «сухарем» поправляться – еще хуже будет. Надо тем же, что бухал. Ну, дед Федор – алкаш зачетный, он даже в ЛТП сидел; знает, что говорит.

Оторвал я кольцо и отхлебнул. Как было паскудно – так и осталось. Не пошло. Даже курить захотелось, хоть бросил я год назад, и до того курить даже по пьяни не тянуло. Пойду к воде. Еле доковылял до нее, нагнулся, воды на лицо бросил. Полегчало чуток. Еще полил, потом воды попил, потом еще. Понемногу отпустило. Разогнулся я, глянул – и удивился. А озеро что – не то? Островок на нем появился, и вот: впереди, шагах в десяти – из воды валун торчит. А не было еще этого вчера. А…

Мама дорогая, это лютый какой-то пипец! Как такое быть может? Лег набухавшийся чел у одного озера, а проснулся у другого… Во сне ушел, что ли, как лунатик из американского фильма? Или я ночью встал, добавил и пошел еще куда-то? А сейчас не помню, что добавил и что пошел?

Повернулся к месту стоянки и снова обмер – никого снова нету: ни вещей, ни людей, ни машины, только из песка торчит черная почти сгоревшая свеча.

Тут я не выдержал троекратного кошмара и прямо в штаны отлил. Чтоб мало не показалось.

Ну, в общем, просидел я у озера все утро, штаны простирал, они на кустах и высохли. Пить хотелось страшно, но голова все-таки отошла. И стал я кое-как соображать.

И все же сообразил: что бы со мной ни случилось – идиотская шутка, гребаное готское колдовство, НЛО прилетел или лунатизм пробил, – а отсюда надо линять. Нехрен ждать на бережку, что из вод выйдет дядька Черномор и рубашку вернет, а с дуба кот ученый спустится и отправит меня в родную хрущевку. Идти надо к людям и как-то из этого лютого писеца выбираться.

Натянул я высохшие штаны, обул вьетнамки, карманы проверил – а там одна жвачка лежит и салфетка бумажная. Часов нет, но вроде как ближе к полудню подходит. «Нокия» в кармане рубашки осталась. И пошел я туда, где деревья были пореже и вроде как дальний гул доносился. Видно, там дорога проходит. Может, Бог надо мной сжалится за такой утренний фейл, и окажусь я совсем недалеко от Питера, а не под Псковом или Новгородом…

Вышел я вскоре к хорошо накатанной грунтовке. И справа до меня стал докатываться недальний басовитый гул. Ага, сейчас подъедут – и проголосую. А что ж такое басовито гудящее едет? Неужто какой-то тяжелый бульдозер или карьерный самосвал?

Нет, то не самосвал был, и он даже не ехал. А летел. Прошел низко над дорогой и даже в трех лицах. Три самолета с черно-белыми крестами на крыльях. Видал я такие в игрушках про войну – немецкие бомбардировщики, только не помню, как точно называются.

Неужто это и есть та самая «белочка», которую все «синяки» боятся до смерти? Вот и меня накрыло, это в двадцать два-то года!.. Берите меня, санитары, ведите и везите. Можно и без смирительной рубашки, я и сам пойду без сопротивления. Куда хотите пойду, лишь бы мне дали чего-то такого, чтоб этого не видеть. Чтоб крыша дальше не ехала.

Вот долбаная готка. Довыдергивалась со своими колдовством, а я теперь хрен знает где, хрен знает когда и вообще на шаг от психушки. Доразвлекалась!

Вот выйдет сейчас из-за поворота немец, скажет мне: «Хенде хох!» А что я ему отвечу? «Тейк дзе даста, клин дзе блэкборд!» Это все, что я из английского помню, что в школе учил. Поговорим, называется! Одна надежда – немец тоже с ума сойдет, увидев меня в тапочках и шортах да с опухшей мордой. И пойдем мы вместе сдаваться в больницу.

Так я брел вдоль дороги, сам с собой разговаривая и ожидая, что рыжая белочка во плоти явится, на плечо сядет и с собой уведет. А куда? В нирвану, к Кобейну, однако.

А еще куда она может увести? В городе я б знал куда, а есть ли больница, где психов лечат, здесь, поблизости от дороги? Хрена с два. Говорили мне некоторые откосившие от армии ребята, которые психическую статью юзали, что это только в больших городах бывают большие психбольницы, а в Питере и Москве – даже не одна. Народа больше, и психов оттого тоже больше. А в области – одна больница, и она обычно в губернском городе, на окраине. Поэтому, если у кого-то в Ломоносове или Шлиссельбурге крыша поедет, повезут его в область. А если у псковского деревенского крыша тронется, то в Псков должны везти. А кстати, какие в Псковской области города есть, кроме областного? Я и не знаю. Октябрьск какой-нибудь должен быть или Советск. Не, уже переименовать должны были. Медведев же со сталинизмом бороться стал, так что вспомнят, что Советск раньше Мышегребовом звался – и восстановят исконное название. Как в Питере восстановили, а в области – нет.

А мне пофигу вообще-то, только Ленинград короче писать, чем Санкт-Петербург.

Ноги уже малость уставать начали, но еще ничего. Пить только хочется. А в воздухе какой-то гадкий запах появился. Немного похоже на горелую пластмассу, только не всякую, а ту, что мы с химзавода таскали и жгли, она еще так интересно постреливала искрами. Потом завод закрыли, а еще позже – снесли. Теперь там технопарк какой-то, а что это означает? Не знаю, но на парк, где гуляет народ, не похоже. Нет ни клумб, ни лавочек, и каруселей – тоже. И пивных не найдешь.

Запах стал сильнее, даже глаза слезиться от него начали. И дымом стало тянуть, от горелых бензина и резины. А что там гореть может? Дорога-то сейчас идет по насыпи, а столбиков по бокам нет. Наверное, кто-то слетел на машине с нее, вот сейчас его машина и воняет горелым. Вообще в американских фильмах машины горят – аж будь здоров, да еще и взрываются. У нас такое совсем редко происходит, но увидеть можно. Вот как с такой насыпи сковырнешься и раза три на крышу станешь – так вполне. Наверное, американские машины бензин более дорогой юзают, он и легче горит, чем наш А-92.

Мля, ну тут и дорога! То, что она без асфальта, понятно: не Невский проспект тут, но чтоб такая круглая яма посреди дороги была, а потом еще и другая?.. Да что, здесь весь бюджет попилили на фиг, что такие ямищи на дороге никто хоть гранпылью не засыплет? Тут ведь хрен проедешь даже на «газели»! А «бычок» ва-аще в яму завалится!

Оп-па, а это не попил! А из ямы-то вот этой гадостью горелой и воняет. То есть яма свежая, ну разве что вчерашняя. Здесь воздуха много, долго вонять не будет. Все ветром разнесет. Мама дорогая, кажись, «белочка» возвращается! Это ж не яма, а, наверное, воронка от бомбы или чего-то такого! Мля, где тут ближайшая дурка и санитар со шприцом? Если не все лекарства попилили, пусть мне чуток уколют, чтоб этого я не видел.

Ни воронки, ни вот той машины кверху колесами, ни двух убитых. Потому что если это мне не белочка всю картину нагоняет пушистым хвостиком, то это правда, что я попал в «куда-то» и в «когда-то». А куда и когда – хрен я знаю. Держите меня семеро, вяжите и ложите, можно даже клизму поставить, лишь бы эта хрень из глаз исчезла. Но я ближе и ближе подхожу, а хрень «белочкина» из глаз не уходит, даже если их зажмурить и вновь открыть. Это тоже дед Федор говорил, что так можно разобрать после большой буханины, кто перед тобой – друган с опухшей с перепою мордою или уже она самая.

Машинка какая-то маленькая, с «Жука», наверное, только бронированная, фары – прям как уши у плюшевого медведя. И башенка есть. Только лежит она на боку, на откосе насыпи, и из-под капота пламя выбивается и колесо лижет. Говорили мне умные люди, что когда машина горит, то лучше к ней не подходить, а если ты в ней – быстрее сваливать. Потому что никто не знает, когда рвануть может. И не пойду туда. Я лучше к покойникам подойду да погляжу и потрогаю, что они на самом деле есть, а не пройдет через них рука, как сквозь дым. Не, уже мертвые, жилка на шее у обоих не бьется. Да и неудивительно: у обоих столько рваных дырок в теле с уже засохшей вокруг кровью. А еще есть две винтовки, одна, правда, чем-то перебита, остался только маленький деревянный мостик между двумя половинками, и тот хлябает.

Не, не «белочка», лютый писец – однозначно и без вариантов. Занесло меня куда-то, надо брать небитую винтовку и валить подальше.

Стоп! Не хрен лошадей гнать, подумать надо. Вот иду я по дороге в одних бермудах, или как их там точно называют, и тапочках. В карманах одна бумажка. На штанах какая-то хренова надпись по-китайски, но английскими буквами. Говорю по-русски. Натыкаюсь я на немцев – сразу по мне стрелять не будут, я щас даже для девок не опасен, а для них – тем более. Попытаются говорить – и плюнут, потому что друг друга не поймем.

Ежели я к ним с винтовкой выйду – проще застрелить меня, чем разбираться, кто это и зачем он.

Выхожу, к примеру, на своих. Вылезает к ним такой тип с опухшей мордой, но с винтовкой, а на штанах что-то иностранное. То ли немец какой-то особенный, то ли шпион. Хоть то, хоть это – хреновое меня ожидает.

А выйду без винтовки к ним – могут и поговорить, и разобраться. Вот как-то мы с пацанами за пивасиком обсуждали: хорошо ли будет, если пистолеты разрешат всем. Пацанам в основном показалось, что хорошо, а Сашка Лысый, что в Чечне в десанте воевал, сказал так: покойников будет оттого больше. Вот, говорит, сейчас у нас ничего в карманах нет, потому ежели кто-то борзо со мной поговорит, что я ему сделаю? В морду дам, и все. Походит он с фингалом и тише вести себя будет. А вот если разрешить, то он, в морду получив, пистоль из кармана потянет. Вот тогда мне его валить по-серьезному надо, потому что жить я хочу. Может, меня за это и не посадят, но труп будет. А хватило бы и в морду.

Сашка вообще редко говорит, и всегда по делу, так что народ чуть призадумался. А вот сейчас самое то, что он сказал. В человека с винтовкой на войне сразу стрелять будут. А в безоружного, да еще почти голого, могут и не стрельнуть. Потому пусть винтовка и лежит на травке. Пусть ее подбирает, кто в них разбирается. Я в кино видел, что там нужно рукояткой дергать и стрелять, ну и все. А как в нее патроны вставляются – точно не знаю. В «калашников» – знаю, в «сайгу» – знаю, в «ижевку» – тоже. Тут нет. Ну на кой мне берданка, от которой только проблемы, а больше ничего?

Потому ее не трогаю, патроны в сумках на поясе – тоже. И вот эти бутылкообразные гранаты в сумке тоже пусть полежат. Еще подорвешься сам на них… Мешков у обоих мертвых не было, а у одного была на поясе сумка, где котелок лежал и полбуханки хлеба. Вот хлебушек-то и возьму. И вот эту стеклянную флягу в чехле, а то пить уже вусмерть охота. Вторую флягу осколком побило.

Еще в карманах нашел я перочинный ножичек и в пилотке две иголки с нитками торчали. Вот все это я тоже взял. Ножик у меня и свой такой может быть и иголка. Хлеб тоже. А фляжку я мог и подобрать, если кто ее потерял. Неплохо бы переобуться, но ботинки у покойников на меня бы не налезли – я прикинул. Ну разве что ногу в них насильно вбить. И как потом идти куда?

Собрал я все, что собрал – и дернул с дороги подальше. Сяду, хлеба пожую, водички попью, подумаю, что дальше делать буду. А подумать надо. Это уже не «белочка», это уже война. Прямо-таки кара господня на меня свалилась. Говорила мне бабуля – не ленись, не забывай Бога, хоть разок в год в церковь сходи да свечку поставь. Кто Бога забывает, того Бог тоже забудет, на радость черту. Вот я и доленился, а теперь куда меня из-за чертовой готки закинуло…

Дорога вправо дугой уходила, а я от нее ушел на поле. Прошел сквозь рожь и устроился на небольшом холмике среди нее. На холмике росли два деревца и несколько кустов, так что мне там хорошо было – и в тени, и не видно меня с дороги. Правда, и мне дорогу плохо видно, но если кто-то с нее в мою сторону пойдет, то замечу. Так что я прилег, вытянул натруженные ноги и полежал немного. Ко всему прочему у меня спина и шея обгорели. Смазать нечем, потому придется терпеть. Достал хлеб из левого кармана штанов (я его разломил, чтоб в карманы поместился), поел, запивая водичкой из фляги. Хлеб был каким-то непривычным. Сейчас такой не пекут, кисловатый. Но я жевал. Есть хотелось, значит, бодун преодолевается. Дожевал. Вроде как-то слева в животе поднывать стало. Ноги болели, болела спина, обгоревшая за день, голова, правда, уже почти отошла.

Хотелось спать, но я крепился, ибо надо было думать. Куда мне деться? И где я сам?

По вопросу «Где я сам?» мозги мои с изрядным скрипом выдали, что я где-то на дороге летом 1941 года. Почему? А потому что на гимнастерках убитых погон не было, а были петлицы. Погоны появились вроде как через год. Ну, тут я точно не помню, но первое время воевали без погон. Оп-па, вспомнил! Видел я у Вовки Рыжего на компе отрывок из фильма Бондарчука про Сталинград, так там еще в петлицах, а не в погонах. Точно! В кино врать не будут!

Время – ну где-то июль или август. Обычное такое жаркое лето. А где я сам? Природа вроде на околопитерскую похожа, хотя места мне не знакомы. Теперь крепко подумаем еще раз. Докуда немцы дошли? До Питера, еще и блокада была. Она уже осенью и зимою случилась, это я точно помню. Много людей про это говорило.

Еще немцы почти до Москвы дошли. Но к зиме. Я в паре фильмов по телику видел, как под Москвой войну зимой показывают. Под Москвой я не бывал, не знаю, похожи ли там места или нет. Еще немцы на юге наступали и до Сталинграда дошли, но тоже к зиме. Но вроде у Бондарчука под Сталинградом в кино сплошная степь без леса. Значит, не там.

Получается, что я либо на Питер иду по дороге, либо на Москву. Ну, не вообще, а вообще… Тьфу, я как-то запутался. Ну ясно, по дороге я могу идти и конкретно в деревню Гузномоевку, но при этом общее направление у меня еще и на Москву или на Питер. Или из них? Ладно, проехали.

Если к Москве и Питеру немцы пришли осенью и даже зимой, то можно посчитать, что сейчас они посередке между границею и Москвой или Питером.

Блин, а где тогда граница проходила? Вроде тогда Белоруссия не отдельно от нас была?

А, вспомнил, мне кто-то говорил, что раньше Эстония тоже была самостоятельная и Латвия с ней. Но перед войной их присоединили к нам. Точно! Когда мне лет десять было, как раз стукнуло 60 лет с того события, и по телику шла передача, как их присоединили, а потом латышей с эстонцами сажать стали в лагеря. Я еще запомнил, что на передаче был старый человек, он сказал, что это было никакое не насильственное присоединение, он помнит, как все люди в Риге веселились и наших солдат цветами одарили. Ну, на него зашикали, дескать, он сталинист и оправдывает преступления кровавого режима.

Я еще батяню спросил, правду ли дед этот в телевизоре говорил, а батяня был смурной после ночной смены и сказал, что в Прибалтике вообще не народ, а дерьмо, с них станется сегодня цветами встречать, а завтра вслед дерьмом же кидаться.

А теперешняя граница с Эстонией – за Псковом, а чуть дальше – и с Латвией. Ребята говорили, что хоть Латвия, хоть Эстония – всего ничего в ширину, так что я и считать их не буду. Значит, я где-то посередке между Псковом и Питером. То есть получается – у Луги. А если я не под Питером, тогда и не скажу где.

Ладно, фиг с ним, будем считать для простоты, что у Луги.

А дальше что? Вот прохожу я еще пару километров, выходит навстречу мне энкавэдэшник с пистолетом и говорит: «Стой, предъяви документы!» Прям как наш сторож, только тот без пистолета. Те, кто только устроились, с испугом начинают пропуск искать, а те, кто здесь уже давно, посылают сторожа и дальше идут. НКВД не пошлешь, как деда Семена, надо что-то придумывать.

Ну, документов у меня нет. Далеко лежат, отсюда не видать. Ладно, кто такой? Ну, я назовусь. Где живешь? В Санкт-Петербурге, который в Ленинградской области. Оп-па!