Текст книги "Гиблое место"

Минут через пятнадцать я осторожно пошевелил плечами.

Боли почти не чувствовалось.

– Помогите мне сесть, – попросил я.

– Ты, батюшка, лучше лежи, – откликнулась Морозова. – Тебе покойно лежать надобно. Зачем раны бередить!

– Уходить нам отсюда надобно, – сердито ответил я. – Знаешь, что тебя ждет вечером?

– Я лучше себя порешу, – твердо сказала Наталья Георгиевна.

– Не нужно себя «решать», лучше помогите мне подняться.

Меня подхватили подмышки и не очень ловко помогли сесть на лавке. Я опять пошевелил плечами. Боль в спине была нудно тупой, но терпимой. Я уперся локтями в колени и опять сосредоточился на спине. Взгляд упал на проколы от бердышей. Раны на груди уже затянулись и покрылись лиловой кожицей.

– Господи, воля твоя, прости меня, великую грешницу... – начала речитативом молиться Морозова.

– Не мешай, Наташа, – попросил я, впервые назвав ее просто по имени.

Наталья Георгиевна испугано замолчала, прикрыв рот ладошкой, За последние часы между нами как будто что-то произошло, неожиданно возникла внутренняя связь.

Я опять ушел в себя, Боль уходила все дальше, пока не стала почти неощутимой. Я отдохнул минут десять с закрытыми глазами и попытался встать на ноги. Со второй попытки это удалось. Разминаясь, я, не спеша, прошелся по комнате. Ноги слушались хорошо, но при резких движениях возникала слабость и тошнота.

Я прилег на лавку, закрыл глаза и попросил разбудить, если усну. Меня пожалели, не стали беспокоить, и проснулся я сам, когда во дворе почти стемнело. От испуга, что проспал Морозову, я как ужаленный подскочил на месте. Однако все были на местах – все мои соратники, включая детей, сидели на противоположной лавке и во все глаза смотрели на меня.

– Батюшка, ты кто? – спросила Ульяна почему-то фальшивым голосом, глядя круглыми от счастливого ужаса глазами.

Я догадался, о чем она думает, и поспешил ее разочаровать:

– Я не Христос, а простой лекарь. Стрельцы во дворе?

Женщины синхронно кивнули.

После сна я чувствовал себя вполне прилично. Покрутил в разные стороны плечами и сделал несколько гимнастических движений. Члены слушались вполне удовлетворительно. Скоро должны были прийти за Натальей Георгиевной, и следовало спешить. Я порыскал глазами по пустой избе. Ничего металлического, кроме примитивной кочерги, у очага в ней не оказалось. Я взял в руку это грубое изделие какого-то местного кузнеца, кое-как откованное из низкосортного железа. Сделать из кочерги какое-либо подобие сабли было невозможно.

По моим расчетам, за Морозовой придут двое, в лучшем случае один стрелец. С теми, что стерегут нас во дворе, их будет трое-четверо. Без оружия справиться с ним будет весьма сложно.

– Ульянушка, – спросил я девочку, – а ты сможешь отвести стрельцам глаза, чтобы нас не было видно.

– Могу, – ответила девочка, – только тогда мне нельзя будет в деревне остаться, сожгут в избе, как матушку.

– А с нами пойдешь?

– Пойду.

– Вот и хорошо.

Я, поразмыслив, согнул кочергу вдвое, сделав из нее короткий, тяжелый прут. Таким если с маха огреть по голове, мало не покажется.

Ульяна начала что-то неразборчиво бормотать, наверное, заговоры. Я встал к стене у двери. На улице уже смеркалось, и в избе, несмотря на открытые настежь оконца, было совсем темно, так что нас было не разглядеть даже и без «отвода глаз». Потекли томительные минуты ожидания. От нечего делать я «долечивался», но не очень рьяно, чтобы не потерять силы.

Наконец снаружи послышались громкие голоса. Как и в прошлый раз, дверь от грубого удара ноги распахнулась настежь, и в комнату начали вваливаться стрельцы. Было их, как я и предвидел, четверо. После улицы они ничего не видели, а захватить с собой факел не позаботились. У меня же глаза привыкли к полутьме, и я различил даже их лица. Персонажи были все те же, включая моего экзекутора Ермолу.

Он-то и получил первый удар. Никаких угрызений совести относительно этого садиста-любителя у меня не было. Ударил я его насмерть, точно в висок, так, что было слышно, как хрустнула височная кость. Второго стрельца, у которого на голове была надета железная, вроде суповой миски, шапка, я ударил по шее, он ничком рухнул на пол. Оставшиеся двое встрепенулись, пытаясь понять, что происходит, но ничего сделать не успели. Их я бил сверху и сбоку по головам. Делать большой замах из-за низкого потолка не получилось, но и того, что им досталось, хватило, чтобы парни снопами повалились на земляной пол.

Дело оказалось сделанным безо всякого колдовства и чертовщины.

– Раздуй огонь, – попросил я Ульяну. – Нам пора собираться, одежда, наверное, уже высохла? – спросил я Морозову нарочито будничным голосом.

– Да, да, я сейчас принесу, – торопливо сказала она, с опаской обходя лежащие на полу недвижные тела, и выскользнула в сени.

Девочка раздула в очаге последние не прогоревшие угольки и сунула в них пук сухих лучин. Они долго не загорались, а она все осторожно дула, пока не появился первый язычок пламени. Изба постепенно наполнялась неверным, колеблющимся светом.

Я собрал у стрельцов оружие и начал выбирать себе ратные доспехи. Сабли и бердыши были дрянные, плохой ковки, так что пришлось брать, что было. Пока я возился с оружием, вернулась Наталья Георгиевна и начала спешно одевать детей. Малышка Олюшка капризничала и трепала мать по волосам. Бориска был сосредоточен, доволен «нашей победой» и, как мог, помогал матери. Снарядив детей, Наталья Георгиевна без стеснения стащила через голову сменную посконную рубаху и, стоя ко мне боком, начала надевать собственное платье. Несмотря на спешку и все произошедшее, я не мог отвести взгляда от ее сияющей в теплом свете лучин наготы.

У этой женщины было на что посмотреть! Округлые, уже чуть тяжеловатые груди, полные ноги с идеальным переходом в ягодицы. А когда она, повернувшись ко мне спиной, наклонилась... Мужчины меня поймут... Мне стало не до наглого боярина и его отвязанной челяди.

– Что же ты, государь мой, не одеваешься, – удивленно спросила Морозова, тщательно пряча под черный платок свои рыжие кудри.

– Да, да, я сейчас, – независимо ответил я пересохшим горлом.

Теперь уже мне пришлось, не стесняясь, сбросить с себя крестьянское исподнее и переодеваться посреди избы. И наблюдали уже за мной. Правда, не как я, остолбенело, в упор, а быстрыми вороватыми женскими взглядами. Причем, подглядывали обе: и маленькая, и взрослая женщины. Наверно, боялись, что у меня окажется если не нимб, то хвост и копыта...

Когда мы уже были готовы выйти, в дверь осторожно постучали. Я сделал предостерегающий знак, чтобы женщины сразу не отвечали и соблюдали спокойствие. Потом опять встал сбоку от дверей. Однако оказалось, что пришел на огонек дядька Гривов. Войдя, он оторопело уставился на пол, заваленный телами, и только хмыкнул.

– Как же вы это их ?!

– У боярина много еще стрельцов? – задал я более всего интересующий меня сейчас вопрос.

– Да почитай, все тут, – ответил он. Гривов рассмотрел и пересчитал павших воинов и поправился. – Нет, трех не хватает. А этих жечь будешь, батюшка, или так порешишь?

– Сжег бы, да твоей избы жалко. Просто запрем.

– Зря, – осуждающе сказал он, – избу срубить недолго...

– Я лучше к боярину наведаюсь, – многозначительно сказал я, хотя до этого не собирался затевать войну с толстой сволочью. – Может, и лошадками у него разживусь.

– Я бы тоже пошел с тобой, – сожалея, произнес добрый самаритянин. – Эх, кабы не детки малые! А Ульку с собой возьмете? А то ей здесь не жить.

– Возьмем, – ответила за меня Наталья Георгиевна. – Ко мне в вотчину возьмем.

– Это хорошо, боярыня-матушка, а то, что одной девчонке горе мыкать.

– Послушай, – обратился я к мужику, – пускай женщины у тебя переждут, а то мало ли что... А если со мной что случится, отведешь их в вотчину Морозовых в Семеновское.

– Это можно, да лучше мы тебя в лесу подождем, у дуба. Как освободишься, да выйдешь за околицу на закат, то его и увидишь. Он здесь один такой на весь лес.

– Ладно, – согласился я, – ждите у дуба, так и вправду будет безопасней.

Мы вышли наружу. Было уже темно, только на западе розовели дальние облака, да полная луна показалась краем на горизонте.

– Я как освобожусь, свистну, и вы мне голос подайте, а то я ваш дуб не найду в потемках.

– Может, Бог с ним, с боярином этим, – подала голос Наталья Георгиевна. – Лучше худой мир, чем хорошая брань.

Было заметно, что идти в лес с малознакомым мужиком ей боязно, но она понимает, что, не разобравшись с боярином, нам отсюда с детьми далеко не уйти. – Посмотрю, может покончу с ним миром, – пообещал я, щадя ее женскую гуманность.

Мы вышли на деревенскую улицу. Там не было видно ни души. Не брехали даже собаки. Часть пути мы прошли вместе, потом Гривов указав мне господский дом, вместе с женщинами и детьми свернул к лесу. Собак в деревне не было, как сказал Гривов, их перестреляли бариновы воины. Потому шел я открыто. Дом у толстого помещика оказался небольшим и был немногим краше крестьянской избы. Зато со всех сторон защищался крепким, высоким тыном. Я обошел его кругом, ища подходящее для перелаза место. От ходьбы и движений опять начало саднить спину, что явно не способствовало проявлениям гуманизма.

На мое счастье успела взойти луна, и стало совсем светло, иначе мне бы пришлось искать дорогу ощупью. Как всегда в родном отечестве, даже в самом крепком заборе обязательно не обойдется без прорехи. Место с раздвинутыми жердями оказалось в дальней от ворот стене. Я без труда их развел и, не коснувшись мозжащей спиной дерева, пролез внутрь. Потом осторожно двинулся к дому. Похоже, что меня здесь не ждали. Хозяин был так уверен в своей силе, что не держал возле дома даже обычных сторожей.

Я подошел к крыльцу, воткнул стрелецкий бердыш в землю, обнажил саблю и неслышно вошел в дом. Смазанные жиром петли не скрипели, и я, не останавливаясь, двинулся вглубь дома. За просторными сенями сразу же оказалась темная каморка, за ней дверь, из-за которой пробивался свет. Я осторожно ее приоткрыл. В комнате, освещенной сальными свечами, стоял большой стол, за которым сидело несколько человек: четверо мужчин и две женщины. Компания мирно ужинала, услаждаясь хмельным медом. Голоса были пьяные, неестественно громкие, у женщин визгливые.

Я прислушался к разговору. Громче всех говорил хозяин, обрывая и прерывая не в меру расходившихся гостей. О чем шла речь, я не сразу понял, бражники обсуждали какие-то свои дела. Потом я уловил знакомые мотивы и насторожился. Речь зашла о нас:

– ...Долго не протянет, – говорил толстяк, – завтра погоню навоз возить, она не сможет, тогда еще батогов получит...

– Кнутом его надо, чего его жалеть, чтоб мясо летело... – перебила одна из женщин.

– ... бабу сейчас приведут, все и погуляем, мы ее, лахудру рыжую... а потом батогами, батогами!..

– Кнутом ее, суку... – опять взвизгнула та же женщина. – И зенки выдрать...

– Ох, боярин, мы ж и потешимся! – заревел головастый мужик с непомерно широкими плечами и складчатым, мясистым лицом.

– Надо, чтобы они не сразу сдохли, а помучились! – продолжил с подъемом хозяин. – Чтоб с нас спроса не было, что, мол, порешили. Да и им наука, не зарься на чужое!

Последние слова меня заинтересовали.

Никаких счетов с незнакомым толстяком у меня не было, я сегодня увидел его впервые в жизни.

– Умен ты, Гаврила Васильич, ох, умен, – льстиво проблеял высокий, худой человек с узкой головой, которого видно было только со спины. – Тебя б на Борискино место-то! Ты б поцарствовал!

– Ты крамолу не сей! Воровские речи не веди! – довольным голосом оборвал худого хозяин. – Бориска, он хоть и из татар, да царь венчанный!

– Да ты знатней его семикратно! – загудели гости. – Тебе бы царствовать, а не ему, идолу!

– Будет, будет! – шутливо рассердился Гаврила Васильевич. – Полно вздор нести, нам бы морозовскую вотчину получить, и то ладно, а там, глядишь, одно к одному...

Последние слова толстяка разом поставили все на свои места. Теперь стало понятно, откуда у осла растут уши.

– А поп не помешает? – спросил доселе молчавший сотрапезник, лица которого я в дверную щель не видел.

– У Ермолки не побалуешь! – засмеялся хозяин. – После его батогов долго не живут. Он завтра ему еще подсыплет, и Господь батюшку к себе приберет!

– Может быть, нужно было сразу его на небеса отправить? – опять спросил тот же голос.

– Не хотел я торопиться, боярин, попик-то и так квелый, слышал бы ты, как он визжал под батогами! Хуже бабы. Совсем в их сословии нет мужества. Вот мы одного боярского сына пытали, этот да! Брюхо ему вспороли, он ничего, кишку вынули да к столбу прибили – терпит! Смех, да и только. Потом кнутом заставили кругами бегать, пока все кишки на столб не намотались! Это – да! А он ничего, не просил пощады, только ругался матерно!

«Ах, ты, тварь, – подумал я, – мужества ты хочешь! Удовольствие тебе нужно было еще доставить! Погоди, доставлю я тебе удовольствие!»

Между тем толстяк продолжал сладостно вспоминать:

– Уж брюхо у него пусто, ан, все не подыхает. Тут один мой клеврет удумал бросить его на муравьиную кучу! Там, шалишь, там он прочувствовал!

– А откуда вообще этот поп взялся? – перебил интересный рассказ невидимый гость.

Говорил он уверенно, без лести в голосе, скорее, в ответах Гаврилы Васильевича слышалось вежливое почтение.

– Ногаи его в полон взяли. К тому часу, люди говорят, они боярина Иван Михалыча уже порешили, а боярыню с детками не успели. А тут чертов поп-то возьми и убеги от них, да и ведьму рыжую с собой прихвати...

– Ловок, видать, батюшка, коли от ногаев сбежать смог! Им же за Морозовых было сполна уплачено. Ты, Васильич, с ним ухо востро! Не ровен час! И с ногаев пеню взыщи, нечего их баловать. И князька их припугни, чтоб не повадно...

– Это уж как водится. Да, куда же мои удальцы запропали, давно должны быть! Неужто сами с боярыней забаловали, поперек батьки! Шкуру спущу с подлецов! Мишутка! – неожиданно закричал в сторону двери хозяин.

Я едва успел отпрыгнуть в угол, как из сеней выскочил рослый парень и бросился в комнату. Пока он в комнате выслушивал распоряжения, я выскользнул наружу и затаился за утлом.

Луна светила на полнеба, кусты были голы и прозрачны, прятаться было негде. Вступать в бой со столь превосходящими силами противника было бы полным безумием. Я с больной спиной даже убежать не смогу, не то, что попытаться со всеми ними рубиться на саблях.

Дождавшись когда «Мишутка» выскочит из дома и побежит разыскивать пропавших стрельцов, я спешно вернулся к лазу и благополучно покинул опасное место.

Идти по тропинке к лесу мне было легко, но не весело. Положение, в которое мы попали, было если и не безнадежное, то крайне тяжелое. То, что по «горячим следам» за нами погонятся люди Гаврилы Васильевича, а с ними, если он додумается, вся крестьянская округа, я ни минуты не сомневался. Бегать же по здешним лесам с детьми от вполне реального и организованного противника, хорошо знающего местность, – последнее дело Я даже пожалел, что не послушался Гривова и не сжег в хате стрельцов. Теперь, после того, как я их отделал, они как никто будут заинтересованы нас поймать и отомстить.

Нужно было придумать что-нибудь необычное, но ничего оригинальнее того, чтобы спрятаться под фонарем, в самом доме толстяка, мне в голову не приходило. Будь дом больше, такой, какие обычно бывают у нормальных помещиков, схорониться там было бы реально. Я шел и надеялся, что в голове у меня непременно что-нибудь «сварится», но пока никаких конструктивных идей в ней не было.

Выйдя за околицу на западную оконечность деревни, я свистнул. В ответ раздалось неестественно басовитое кряканье утки.

Я пошел в нужном направлении и вскоре различил на фоне темного низкорослого леса здоровенный дуб.

Под его лунной сенью группа товарищей с надеждой и тревогой ждала моего возвращения.

– Ну, что? – спросили одновременно и Морозова, и Гривов.

– Ничего хорошего, – честно сказал я, – они охотятся за Натальей Георгиевной с детьми. Подкупили ногайцев, чтобы вас всех убить. Дело, как я понял, в наследстве на морозовские вотчины. Ты того толстячка, который приходил со стрельцами, случайно, не знаешь? Его зовут Гаврила Васильевич? – спросил я Наталью.

Женщина задумалась, потом отрицательно покачала головой.

– Там еще был один человек, главный, но я его в лицо не видел и по имени его никто не называл, он и есть зачинщик... Кто, кроме твоего покойного мужа и вас с детьми, может наследовать земли и имущества Морозовых?

– Не ведаю, Иван Михайлович ничего мне про наследство не сказывал.

– Когда узнаем, кому выгодна ваша гибель, тогда и найдем заказчика. Пока же нужно думать, как отсюда выбраться. С утра за нами устроят охоту...

В подтверждение моих слов со стороны деревни послышались отчаянные крики.

– Слышите, нашли стрельцов. Тебе лучше вернуться домой, – сказал я Гривову, – не дай бог, хватятся.

– Верно, говоришь, батюшка, да только и вас не бросишь, без меня-то, думаю, вас сразу поймают.

– А я глаза им отведу, – пообещала Ульяна.

Несмотря на то, что фокус с казаками у нее получился, и они нас действительно не увидели в темной избе, экспериментировать на детях и себе я опасался.

– Есть в лесу одно место, куда никакие стрельцы не доберутся, знают про него всего два человека, мои кумовья... – задумчиво начал дядька Гривов. – Только больно глухо там и нехорошо ...

– Чем нехорошо?

– Нечисто. Много чего про то место болтают. Известно, у страха глаза велики. А вот что правда из того, что нет, не знаю... Туда потому никто и не ходит, все боятся... Мы с кумовьями случаем попали, да так напутались, еле ноги унесли.

– Чего напугались-то? – спросила Наталья Георгиевна.

– А Бог его знает чего. Так словом не скажешь. Одно дело, нечистое место.

В деревне ударили в набат. Все невольно оглянулись.

– Уходить надо, – нервно сказала Наталья Георгиевна, прижимая к себе спящую дочь.

– Ладно, пошли в нечистое место, – решил я. Лесной нечисти я не боялся, а вот людской стоило поберечься.

– Как знаешь, батюшка, ты священный сан, тебе виднее.

Несмотря на то, что рваный стихарь я оставил в избе и был одет в свое обычное платье, меня, видимо, по привычке, продолжали называть «батюшкой».

Крики в деревне делались все громче, какой-то идиот, несмотря на светлую лунную ночь, даже бегал с факелом.

– Пошли, что ли, – поторопил Гривов, а то не ровен час, заявятся...

Идти, особенно первую часть пути, было легко. Сквозь голые ветви во всю свою силу светила луна, и оттого лесная тропинка казалась серебряной. Потом под ногами захлюпало, начиналось болото. Идти стало труднее. Гривов взял на руки маленькую Олюшку, Ульяна помогала Бориске, а я подал руку Наталье Георгиевне.

Несмотря на то, что нам приходилось вглядываться в дорогу, вытягивать ноги из липкой грязи, скользить и спотыкаться, я ощущал не неудобства пути, а тепло женской руки. После порки батогами и помощи, которую оказывала мне Морозова, наши отношения начали стремительно меняться в лучшую сторону. Пока это внешне никак не проявлялось, но я чувствовал, что Наталья Георгиевна стал внимательней смотреть на меня, и между нами возникло нечто, что трудно объяснить словами, некая форма душевной близости, когда люди вдруг начинают как бы видеть друг друга.

– Дядь Мить, скоро уже? – спросила Ульяна Гривова, когда женщины, совсем выбившись из сил, попросили нас сделать остановку для отдыха.

– Да, кто ж его знает, племяшка, в лесу концы не меряны. Как путь кончится, так и ладно будет.

– А почему все-таки то место плохое? – дрогнувшим голосом поинтересовалась Наталья Георгиевна. – Убили там кого или как?

– Не могу сказать, чего не знаю, того не знаю, – охотно откликнулся Гривов. – Вроде бы ничего такого не было, я за свой век ни о чем таком не слышал. Однако слава идет плохая, народ и опасается.

– Черти здесь, что ли, водятся? – прямо спросил я.

Вопрос в лоб Гривова смутил, если не сказать напугал, – он несколько раз быстро перекрестился и три раза плюнул через левое плечо.

– Ты, батюшка, говори да не заговаривайся. Чего в таком месте, да еще ночью, да в полнолуние нечистого поминать! Свят, свят, свят! Говорю же, никто здесь не водится, только зря болтаешь...

– Извини, это я так...

– То-то же, ну, что, пошли, что ли, а то я и к заре в деревню не вернусь!

Мы опять начали скользить и спотыкаться по жидкой весенней грязи, а потом и вовсе скакать с кочки на кочку, когда кончилась хоженая тропинка. К довершению всего луна, отсветив свое положенное время, удалилась по своим космическим делам, и мы оказались в полной темноте на небольшом островке, посредине натуральной болотной топи.

– Ну, здесь и будьте, – сказал Гривов. – Это самое место и есть. Сюда, поди, никто не сунется. А я, как смогу, за вами приду.

– Тихо-то как, – задумчиво произнесла Наталья Георгиевна, – действительно, странное место.

– Пошел я, что ли, – виновато сказал Гривов.

– Действительно иди, а то не ровен час, хватятся, – бодро сказал я. – Счастливого пути.

– Прощайте, – Гривов поклонился и прыгнул на невидимую болотную кочку. В мертвой, ночной тишине было только слышно, как удаляются его чавкающие шаги.

– Давайте устраиваться, – стараясь, чтобы голос звучал уверенно, произнес я, хотя как можно устроиться на неверной болотной тверди в три квадратных метра, и сам не знал.

– Матушка, я водицы хочу, – попросил до селе молчавший Бориска.

Надо сказать, что мальчик все это время вел себя прекрасно, не ныл, не жаловался и даже не задавал вопросов.

– Потерпи, сынок, – ответила Морозова, – скоро рассвет будет, тогда водицы и поищем, а болотную пить негоже, от нее лихорадка бывает.

– Хорошо, матушка, – без капризов согласился мальчик.

– Ишь ты, водицы ему подавай, – вдруг всего в нескольких шагах от нас раздался, чей-то ломкий, насмешливый голос. – Ты еще «Фанты» спроси!

Наталья Георгиевна ойкнула и начала медленно опускаться на мох. Я еле успел выхватить из ее рук спящую девочку.

– Свят, свят, свят, свят, – затараторила Ульяна, осеняя себя крестным знаменем.

Намек на «Фанту» я оценил и, как только прошла первая оторопь, ответил:

– Ты бы, дед, зря женщин не пугал, а лучше бы помог боярыне встать.

– Пиво в банке принес? – деловито спросил невидимый оппонент. – А водки твоей мне и даром не надо, она у тебя паленая, и вообще, жулик ты, Григорьич...

...Услышать в 1605 году вопрос о баночном пиве и «паленой» водке от невидимого лесного гостя, такое выбьет из колеи кого угодно. И скажи это незнакомый голос, я быть, может, тоже лежал в обмороке рядышком с Натальей Георгиевной, но голос был такой характерный, индивидуально отличный, что узнал я его сразу и, честно говоря, очень ему обрадовался. Против такой «нечисти», как мой старинный приятель Леший, я ничего не имел против.

Первый раз мы с ним встретились, когда я впервые попал в «коридор времени», и этот колоритный, наглый и оборванный лесной дед принимал от меня скромные дары на границе веков. Тогда он служил кем-то вроде таможенного инспектора, требующего за переход границы времени определенную материальную мзду. Как почти любой его коллега, он с детской простотой конфисковал и в жаркий летний полдень на моих глазах выдул последнюю банку пива.

Второй раз мы встретились спустя несколько месяцев, и тогда я освободил его из плена. Черт его знает, кем на самом деле был этот забавный, нарочито мелочный старикан, но то, что он «не от мира сего», сомнений не вызывало.

– Сама встанет, не барыня! – пренебрежительно сказал дед, которого я прозвал «Лешим».

– Как раз она-то и есть барыня, – подколол я Лешего, – да не простая, а боярыня!

– Подержи Олю, – попросил я Ульяну и склонился над Морозовой. Она была в обмороке. Похоже, что дедовский прикол окончательно доконал бедную женщину. Я на ощупь нащупал ее грудь и несколько раз надавил с левой стороны грудной клетки, чтобы восстановить сердцебиение.

– Кто это был? – шепотом спросила Морозова, приходя в себя.

– Не бойся, это мой приятель, он нам поможет, – ответил я.

– Ага, помогу! – вмешался дед. – Ты мне вместо серебра дряни какой-то насовал, за которую и банки пива не купить, а я тебе помогать буду! Ишь, размечтался!

Действительно, такой случай был в наших взаимоотношениях. У меня не поднялась рука отдать сквалыге антикварные, старинные русские монеты, и я рассчитался с ним за переход границы времени российской мелочью.

– Успокойся, я тебе новую ефимку дам, – пообещал я.

– Пять.

– Две, и это последнее слово, – начал торговаться я, памятуя поразительную алчность старика.

– Тогда счастливо оставаться, – обиженно произнес Леший и неизвестно как (кругом было болото) громко затопал ногами, имитируя уход.

– Будь здоров и скатертью дорога, – в тон ему ответил я.

– Дедушка, миленький, не уходи! – вдруг плаксиво вмешалась в разговор Ульяна. – Дядя Алеша хороший, добрый, он даст тебе ефимок!

– Жулик он, твой дядя! – сердито оборвал ее Леший. – Четыре ефимки, иначе точно уйду!

Леший опять затопал на месте ногами.

– Грабь, живоглот! Три, и ни полушки больше!

Мне стало необыкновенно легко и весело. Присутствие старого скопидома гарантировало решение многих нерешаемых проблем, и торговался я с большим удовольствием, глупо улыбаясь в темноте.

– Видала внучка, каков вор! Ему двух денег к трем ефимкам добавить жалко! – апеллировал теперь к Ульянке Леший.

– Одну добавлю, и это мое последнее слово!

– Ладно, тать, грабь бедного старика! – наконец сошелся он в цене. – А теперь все идите за мной.

– Эй, дед, что значит пошли, мы же ничего не видим! – запротестовал я.

– По гнилушкам идите, они дорогу укажут, – распорядился старик и, по своей привычке, внезапно исчез.

Мы вновь одни остались в пустом, сыром лесу. Наталья Георгиевна, как поднялась, так и стояла, прижавшись ко мне. А я, видимо, по рассеянности, так и не убрал руку с ее груди. Однако действительно нужно было отсюда уходить.

– Ульянка, помоги Борису, – распорядился я. Потом одной рукой прижал к себе дочку, другой взял под руку маму и сделал первый шаг с нашего сухого «плато». Светящиеся призрачным светом гнилушки образовали что-то вроде тропинки. Идти было по-прежнему нелегко, но ноги скоро перестали тонуть в хлюпающей жиже, и продвигались мы довольно быстро.

Впрочем, идти далеко и не пришлось. Вскоре впереди мелькнул свет и мы вышли ко вполне приличному дому, стоявшему прямо между деревьев. Начинался ранний весенний рассвет, и дом уже можно было разглядеть вполне отчетливо. Был он высокий, рубленный и значительно больше обычной крестьянской избы. Стоял, как это делается на севере, на высокой подклети, и потому казался больше, чем был на самом Деле.

Светящаяся дорожка довела нас прямо до высокого крыльца.

Женщины были испуганы и заинтригованы. Мои не очень связные объяснения, откуда я знаю «лесного старичка», не удовлетворили. Хорошо хоть вера в чудо, да еще в это дремучее время, была у них сильнее страха.

– А он нам ничего не сделает? – всю дорогу приставала ко мне Ульяна. – Он хороший?

Даже молчаливый Бориска подал голос:

– Батюшка, а дедушка не черт?

– Никакой он не черт, и вообще ничего не бойтесь, все будет хорошо. Никто вас не обидит, – однотипно отвечал я, сам, не очень понимая, что, собственно, представляет собой таинственный дедушка. Одно я знал твердо, вреда от лешака моим спутникам никакого не будет.

– Долго ходите, – раздался сердитый голос с крыльца, на котором за секунду до того никого не было.

Кудлатый, комедийный дедок во всей своей рваной красе стоял над нами, выпятив вперед нечесаную, кудлатую бороденку.

– Мог бы и сам довести нас до дома, – нарочито недовольным голосом, пародируя хозяина, сказал я. – Не видишь, мы с детьми.

– А кто бы кашу вам сварил? – парировал упрек старик.

– Сами бы сварили.

Впечатление, произведенное колоритной одеждой старика, оказалось обратно пропорционально его затрапезности. Женщины и Бориска совсем оробели, глядя на залатанного, посконного старика, и мне пришлось чуть ли не силой вталкивать их на крыльцо.

Наконец мы вошли в просторную горницу, тепло натопленную, с настоянным запахом лесных трав. Дед в очередной раз удивил меня. Определить по интерьеру, кому и какому времени принадлежит его жилье, было совершенно невозможно. В таком доме можно было жить в любом времени. Какая-то утилитарная обстановка вне моды. Даже печь у Лешего была какая-то смешанная, не то русская, не то голландская.

На женщин все окружающее произвело сильное впечатление. Они ошарашено крутили головами, разглядывая диваны, шкафы и комоды, находящиеся в горнице. Понятно, что в их скудное время, когда даже очень богатые люди обходились самой минимальной обстановкой, дедовские «мебеля» казались предметами невиданной роскоши.

– Ну, что встали столбами, проходите, – довольный произведенным эффектом, велел старик.

– Ох, дедушка, как у тебя тут лепо! – с восхищением сказала Ульяна. – А потолок-то высок, как в царских палатах.

Действительно, потолок в горнице был необычно высокий, метра два с половиной.

– Сколько ж дров нужно такие хоромы натопить! – опять вырвалось у Ульяны.

– Садитесь, отдыхайте, – милостиво разрешил Леший. – А ты, малый, давай три ефимки и две деньги, только не обмани, новыми! Знаю я, как ты подрезаешь деньги!

Открывать при старике свою богатую мошну я не стал, помня его завидущие глаза и, поковырявшись за пазухой, вытянул на свет божий четыре серебряных талера. Дед попытался выхватить их из руки, но я зажал монеты в кулаке.

– На тебе три ефимки, – сказал я, отсчитывая монеты, – а две деньги получишь, когда сыщешь сдачу. А пока подавай свою кашу.

– Ульянушка, внучка, вынай из печи кашу, – елейным голосом назвав девочку по имени, попросил Леший, хотя никто ему ее не представлял.

Ульянка, нисколько не удивившись осведомленности старика, подошла к печи и убрала заслонку. Из недр печи пахнуло упоительным запахом свежеиспеченного хлеба. Все невольно сделали по шагу в направлении тепла и пищи. Мой желудок свел спазм, и я почувствовал, как голоден.

Ульяна взяла прислоненный к печи ухват и перенесла на стол большой глиняный горшок с кашей...