Текст книги "Крах династии"

– Ты где теперь живешь? – торопливо спросил меня царь, как мне показалось, смутившись после слов сестры.

Волховство давно было объявлено вне закона. Еще в Стоглавнике, наказах, появившихся после собора 1551 года, была «уголовная» статья против волшебства и колдовства, скоморошества, языческих народных увеселений, игры в зернь. «По селам и по волостям ходят лживые пророки, мужики и жонки, и девки, и старые бабы, наги и босы, и, волосы отростив и роспустя, трясутся и убиваются, а сказываюсь, что им являются святая Пятница и святая Анастасия и заповедают в среду и в пяток ручного дела не делати, и женам не прясти, и платья не мыти».

– Остановился было у Блудовых, – ответил я на вопрос Федора, – но потом вместе со своими людьми перешли на постоялый двор.

– У Никиты Васильевича? – живо спросил царь. – Мне вчера говорили, что он занемог животом, едва не помер, да только поп Сильвестр его животворящим крестом оживил. Нужно приказать, чтобы попа и к нам позвали, видно, святой человек.

– Блудов не умирал, а просто болел, – сварливо уточнил я, вспомнив немытого, вонючего попа, ловко воспользовавшегося результатами моего лечения. – И помог ему не поп, а я.

– Как это ты? – удивилась Ксения. – Ты же сам сказал, что дворянин!

– Ну и что? Одно другому не мешает. Я еще и лечить умею.

Возникла пауза. Царевна смотрела на меня с нескрываемым подозрением, Федор смущенно, так, как будто ему было стыдно уличить меня во лжи. Потом он примирительно сказал:

– Что ты, Ксения, бывает же, человек может многое знать и в кузнечном деле, и в лекарстве.

– Если все это правда, то пусть поможет матушке, она который день головой мается, – сердито сказала царевна. Кажется, разоблачение «животворящего» священника окончательно отвратило ее от меня. Это было неприятно, девушка мне нравилась все больше и больше. Был в ней какой-то непонятный шарм, возможно, внутренняя независимость и хорошо скрытая сексуальность. Причем, как мне казалось, немалая.

– Тогда пойдемте к вашей матушке, – не раздумывая, согласился я.

Ксения тотчас встала, но Федор остался сидеть на месте. Было заметно, что ему любопытно не меньше, чем сестре, но ему по каким-то правилам не следовало или нельзя было идти на половину матери.

Плавно ступая невидимыми под долгополым сарафаном ногами, девушка пошла вперед показывать дорогу. Мне было любопытно взглянуть на внутренние царские покои. Однако ничего необычного здесь не оказалось. На мой взгляд, все было достаточно скромно и утилитарно. Никакой роскоши, необычных ковров, гобеленов, драгоценного оружия на стенах. Обычный дом небогатых людей.

– Здесь, – сказала царевна и без стука вошла в светелку на втором этаже. Я, склонив голову перед низкой притолокой, оказался в довольно большой комнате с полатями, сундуками, какими-то сооружениями вроде открытых буфетных полок, но которых стояли металлические, скорее всего золотые, кубки и кувшины. На высоких, широких полатях, утопая в перинах, лежала вдовствующая царица. Она уже сняла парадное обеденное платье и была одета в простой, ничем не украшенный сарафан из тонкой шелковой ткани.

Как только мы вошли, несколько служанок, занятых домашним делами, с низкими поклонами, гуськом, покинули комнату. Мы остались втроем. Царица спустила босые ноги с полатей и села, удивленно глядя на меня.

– Матушка, – обратилась к ней Ксения, – этот человек говорит, что он лекарь. Пусть попробует полечить тебя от головы.

Пока она говорила, я с интересом рассматривал Марию Григорьевну. Царице было чуть больше сорока, что по этим временам было почтенным возрастом. У нее оказалось простое, довольно полное круглое лицо и небольшие глаза, в которых пряталась тревога. Во всяком случае, на меня она смотрела почти с испугом.

– Подойди сюда, милый, – позвала меня царица и сделала приглашающий жест рукой.

Я подошел к полатям и низко, коснувшись пальцами пола, поклонился.

– Ты правда умеешь лечить?

– Правда, государыня, умею.

– Учился где или от Господа?

– И учился, и от Бога. Позволь посмотреть, чем ты больна.

– Гляди, не жалко, – бледно улыбнулась Марья Григорьевна. – Как голубчик мой Борис Федорович преставился перед Всевышним, с тех пор головой и маюсь.

– Понятно, – сказал я, подходя к ней вплотную, – после большого горя такое часто случается.

Теперь вблизи было видно, какие у царицы усталые, грустные глаза. Набрякшие от частых слез веки были полуопущены, отчего издалека казалось, что она то ли напугана, то ли подозрительна.

– Ложитесь, – попросил я, – я вас полечу, а потом вам нужно будет подольше поспать. Надеюсь, после этого голова болеть перестанет.

– Полно, голубчик, меня иноземные доктора, коих покойный муж привез со всего света, не смогли вылечить. Куда тебе с ними тягаться!

– Попробую, может быть, и получится. Вам для лечения ничего не нужно делать, просто ложитесь удобнее и закройте глаза.

Мария Григорьевна кивнула дочери и послушно выполнила мою просьбу. Я перекрестился на иконы, не потому, что надеялся, что они мне помогут, а для того, чтобы успокоить религиозную подозрительность Ксении. Она чувствовала ответственность за то, что приблизила к матери никому не известного человека и смотрела за мной в оба. Дальше я применил свою обычную методику и спустя четверть часа царица крепко спала, а я был почти полностью обессилен. Надо сказать, что мои шаманские пассы на Ксению произвели хорошее впечатление. Теперь она смотрела на меня без прежней плохо скрытой враждебности. Отчасти даже благосклонно.

– Что с матушкой? – спросила она, когда мы тихо вышли из опочивальни.

– Страдает после смерти вашего отца. Если сумеет отвлечься от горя, тогда скоро выздоровеет. Ей стоило бы съездить на богомолье в святые места. Только теперь этого делать нельзя, на дорогах слишком опасно.

– Неужели у нас не хватит стрельцов, чтобы в пути отбиться от разбойников?! – высокомерно воскликнула Ксения.

– Царевна, – устало сказал я, – мне нужно отдохнуть. Давай отложим спор до следующего раза. Если я тебе больше не нужен, разреши уйти.

– Нет, уходить тебе пока рано, ты же обещал вылечить матушку. А отдохнуть можешь в моих покоях.

Предложение прозвучало так двусмысленно, что я не нашел, что сказать, только скосил на нее взгляд. Однако васильковые глаза смотрели так безмятежно, что я устыдился своих мыслей.

Жила Ксения в покоях рядом с матушкиными. Как и у той, ничего интересного в ее помещениях не оказалось. Разве что наряженная в лоскутное платьице карлица, с шутками и прибаутками, которых я не понял, подбежавшая к царевне. Ксения незаметным движением руки ее остановила и велела устроить меня на отдых. Карлица удивленно осмотрела мужчину, позвала за собой и побежала впереди, забавно перебирая коротенькими ножками. Однако как только мы остались одни, сделалась серьезной и, взглянув на меня без улыбки, спросила:

– Ты, добрый молодец, кто таков?

– Лекарь, лечу царицу от головы, – вежливо ответил я.

– А почему отдыхать среди бела дня собрался, да еще в женских покоях? Никак сам занемог?

Шутка вышла вполне серьезная, и я так же серьезно на нее ответил:

– Что делать, голубушка, и лекаря, случается, болеют, не болеют одни ангелы небесные, Вот ты-то здорова ли?

– Здорова, молодец, я так мала, что во мне болезни не помещаются.

Так перекидываясь не очень искусными и глубокомысленными репликами, мы прошли через две небольшие комнаты, в которых почти не было мебели, разве что встроенная, которую сделали при строительстве, вроде лавок и столов, и попали в совсем крохотную комнатушку. В ней не было даже оконца, так что напоминала она пустую кладовку.

– Вот лавка, ложись, отдохни пока, – сказала провожатая. – Как понадобишься Ксюшке-вострушке, я тебя мигом позову.

– Погоди, – остановил я ее, – как тебя звать-величать?

– Меня-то? Матрена, в воде мочена, ростом малая, умом большая.

– Это я уже понял, – серьезно сказал я. – Только зачем говоришь, что ничем не больна, когда у тебя глаза гноятся?

– Э, добрый молодец, глаза не... (она вставила ядреное словечко), проморгаются.

– Зачем же ты так, я ведь не царских кровей, мне такие шутки не смешны. Давай лучше тебя полечу.

– А сможешь или на меня ... положишь? – опять по привычке нести смешную, двусмысленную ересь откликнулась она.

– Смогу, – коротко ответил я. – Садись на лавку и закрой глаза.

– Ладно, – рассудительно сказала она, меняя тон разговора, – попробуй, полечи, попытка не пытка.

У Матрены был сильнейший конъюнктивит, болезнь без нормальной антисептики опасная, заразная, приводящая к трахоме и многим осложнениям. Она была довольно типична для этого времени. Во всяком случае, я встречал много людей с красными гноящимися глазами.

Я несколько минут пошаманил над лицом карлицы, пытаясь снять своим полем воспаление, а потом посоветовал промывать глаза настойкой из ноготков. Матрена отнеслась к лечению серьезно и окончательно перестала придуриваться. Ушла она, проникшись, так сказать, уважением к медицине.

Пока меня никто не тревожил, я вытянулся на скамье и заставил себя заснуть, чтобы восстановились силы, Однако сон не шел, я просто лежал в темноте кладовки и пытался разобраться в побудительных мотивах своих последних действий. Не могу сказать, что доживающая последние дни династия волновала мои патриотические чувства, но по-человечески эти люди были мне симпатичны. Ксения же со своими васильковыми глазами и нежной, матовой кожей еще и понравилась как женщина. Мне, скорее всего, было просто по человечески жаль этих людей, которых неминуемо раздавят непреодолимые обстоятельства, чье-то стремление к власти, честолюбивые устремления, предательство одних и равнодушие других.

Как часто бывает, мудрые мысли начали переполнять голову, потом они стали приобретать какой-то фантастический характер и мешаться. Мне все еще казалось, что я никак не могу уснуть. Я лежал настороже, ожидая чего-то важного, что должно вот-вот произойти, но все не происходит. Поэтому, когда моего лица коснулась чья-то легкая рука, я, не просыпаясь, спросил своим обычным голосом:

– Что случилось?

– Вставай, добрый молодец, тебя Марья-царица кличет, – ответил нежный, детский голосок.

– Какая еще царевна? О чем ты, девочка? – спросил я веснушчатую девчонку лет шести в розовом платье с оборками и двумя рыжими косичками-хвостиками, требовательно смотревшую на меня прищуренными зелеными глазами. – Иди к своей маме.

– Просыпайся, добрый молодец, а то, гляди, царица рассердится!

Я пришел в себя и понял, где нахожусь.

– Это ты, Матрена?

– Я, молодец, вставай скорее, цари ждать не любят!

– Долго я спал?

– Долгонько, скоро вечер.

Я встал, пригладил волосы руками, надел свой бухарский шлем и пошел вслед за карлицей.

В светлице Марии Григорьевны, кроме нее и «фрейлин», была еще Ксения. На улице смеркалось, и здесь уже зажгли свечи. Царица в домашнем платье сидела за столом, вокруг на низких скамейках и табуретах, чтобы быть ниже ее, расположилось с десяток женщин. Ксения сидела на низеньком стульчике в ногах матери. Я низко поклонился присутствующим.

– Подойди сюда, – приказала царица.

Я подошел и еще раз поклонился, на этот раз светски.

– Помог ты мне, лекарь, – негромко сказала она, – спасибо.

Я, не зная, что положено говорить в таком случае Царственным особам, не «рад же стараться», просто поклонился.

– Завтра еще приди, – велела Марья Григорьевна и махнула рукой в сторону двери.

Как можно было догадаться, аудиенция на этом закончилась, и меня отпускали восвояси. О гонораре разговора не возникло. Впрочем, я уже привык к тому, что чем выше по положению или богатству пациент, тем меньше он думает о хлебе насущном, понятно, не своем, а окружающих. Люди знатные и возвышенные редко бывают столь меркантильными, чтобы вступать в разговоры о гонорарах, предпочитают одаривать своей благосклонностью.

Мне осталось только поклониться и, пятясь задом, отступить к выходу. Сладкая надежда этим вечером сумерничать с Ксюшей не состоялась. За дверями меня ждала маленькая подружка.

– Здесь ночевать будешь или пойдешь восвояси? – спросила она.

– К себе пойду, меня товарищи ждут, наверное, уже волнуются, куда я делся.

– Завтра государь тебя в библиотеку поведет, велел передать. У него много книг хороших.

Упоминание придворной шутихи о библиотеке меня удивило. Как-то не вязался ее нарочито смешной облик с интересом к книгам.

– А ты, Матрена, что, читать умеешь? – спросил я.

– Тише ты, ирод, – торопливым шепотом сказала она, – здесь о таком говорить не след. Во дворце и у стен есть уши. Наше дело господ забавлять, а не грамоту знать!

– Извини, не подумал. Как у тебя с глазами?

– Перестану ночами читать, пройдут, – пошутила она. – Все несчастья от книг!

Глава 5

На постоялом дворе, где я оставил своих клевретов, их не оказалось. Пришлось будить хозяина и выяснять, куда они делись. Оказалось, что еще днем за ними пришли люди от Блудовых и позвали назад в имение. Пришлось идти их разыскивать.

У Блудовых уже спали. Я растолкал сенного слугу, и он отвёл меня в новое помещение, в которое перевели нашу команду. Переселили нас в просторную светлицу со вполне пристойной мебелью. Это было странно. Впрочем, проснувшийся поп тут же всё разъяснил. Оказалось, что слух о моём знакомстве с царём уже дошёл до наших новых знакомых и автоматически повысил наш статус.

Долгий, насыщенный событиями день утомил, и я, выслушав новости, сразу лёг спать, тем более, что на следующий день меня ждало интереснейшее событие, посещение царского книгохранилища. Библиотека Годуновых, как я предполагал, не могла идти в сравнение с пропавшим собранием книг Ивана Васильевича, но всё равно упустить шанс увидеть древние манускрипты не хотелось. Что ни говори, а случай был уникальный.

Хотя, честно говоря, особого трепета перед старинным книгами у меня не было. Книги нужно читать, а не рассматривать обложки и картинки. А вот читать их при своем вопиющем невежестве я-то и не мог. Для этого, как минимум, нужно было знать латынь, древнегреческий и несколько старых европейских языков.

Лавка, на которой я лежал, была мне коротка, В светлице пахло деревом, травами, которыми были набиты сенники. Фальцетом похрапывал Ваня Кнут. Я долго мостился, вспоминал все, что случилось за последнее время, пытался распланировать свои ближайшие действия. Однако никаких плодотворных идей так и не появилось, разве что мысль попытаться каким-то образом противостоять Самозванцу.

То, что я читал о Лжедмитрии, характеризовало его, в принципе, положительно. Парень он, судя по всему, неглупый, шустрый, для своего времени продвинутый, с европейской ориентацией. Другое дело, что и Федор вполне мог стать просвещенным монархом и попытаться повернуть нашу историю в русло мировой цивилизации. Лжедмитрию же предстоит так раскачать лодку государственности, что у холопов не только затрещат чубы, но и начнут отрываться вместе с головами. А так как я сам, как это ни обидно признавать, принадлежу к этому подлому сословию, то и сочувствую не вождям, а простому народу.

Утро началось грозовым дождём. Небо грохотало, молнии, соответственно, раскалывали тучи, и недалеко от поместья Блудовых, несмотря на ливень, начался пожар – то ли в дом попала молния, то ли он загорелся от неосторожного обращения с огнем.

Завтрак нам принесли в светелку. Мои соратники с удовольствием ели кашу, щедро сдобренную сливочным маслом, свежий подовый хлеб, запивали все это квасом и расспрашивали меня о знакомстве с государем.

После завтрака к нам явился сотник Федя. Выглядел он смущенным и перестал заикаться о вспомоществованиях, которыми доставал меня накануне. Через него выздоровевший боярин передал мне поклон. Даже «чудодейственный», «животворящий» немытый поп Сильвестр, встретив меня возле облой столчаковой избы, в просторечии туалета, одарил улыбкой, милостиво благословил и сунул для лобызания свою немытую руку.

Однако насладиться всеобщей лестью и признанием собственной значимости мне не удалось. Один из дворовых, парнишка со смышлёным лицом, заговорщицки передал, что меня на улице ожидает дворянка из Замоскворечья. Догадаться, кто это, было несложно, и я пошёл узнать, что от меня нужно Опухтиной – Других знакомых особ прекрасного пола у меня в Москве просто не было.

Вопреки ожиданию, женщина выглядела немногим счастливее, чем вчера.

– Что случилось? – спросил я, как только мы поздоровались.

– Ваня просит благодарить тебя, боярин, за помощь и велит долго жить, – ответила несчастная мать бесцветным, обреченным голосом.

Я, признаться, не понял, что она имеет в виду. Обычно пожелания «велел долго жить» употребляется в прошедшем времени, потому я уточнил:

– Что-нибудь случилось с сыном?

– Помирает мой Ванюша, – ответила она и заплакала.

– Отчего?

– От пыток, – коротко пояснила Опухтина.

– Подожди, я оденусь и пойду с тобой, – сказал я, – может быть, удастся чем-нибудь ему помочь.

– Ему уже не поможешь, – сказала мне вслед женщина, но с места не тронулась, осталась ждать.

Полагая, что парню действительно плохо, я велел Кнуту срочно оседлать донца, посадил Опухтину сзади себя на круп лошади, и через четверть часа мы уже въезжали в средней руки подворье, принадлежавшее этому семейству. Сам жилой дом был типичным строением этого времени, как тогда говорилось, «домик-крошка в три окошка». Я соскочил с лошади и помог спуститься вдове. Во время пути нам разговаривать было неудобно, потому о состоянии сына Анна Ивановна, так звали Опухтину, рассказала уже в самом доме.

– Дошел Ваня из Кремля сам, но ночью у него началась горячка.

– Доктора вызывали? – по инерции спросил я. – То есть лекаря?

– Откуда на Москве лекаря, – удивилась Анна Ивановна.

– Что, здесь совсем лекарей нет? – удивился я. – Даже немцев?

– Говорят, были какие-то иноземцы у царя Бориса, да государь им народ лечить не дозволял. Нынче же про них и не слышно. Знахарку позвала и попа, соборовать.

Иван был в жару, без сознания – бредил своей любезной. Священник, отслужив молебен, уже ушёл, оставив после себя запах ладана. При умирающем была только знахарка, чистенькая старушка с испечённым годами лицом, и дворовая девушка. Лежал Опухтин на животе под свежеснятой бараньей овчиной. Таким простым способом обычно лечили множественные повреждения тканей кожи после порок.

Я осторожно обнажил его спину. Судя по всему, пытали парня очень жестоко. Кожи на спине практически не осталось, синюшно смотрелись разорванные, оголённые мышцы. Похоже, что до сих пор он держался исключительно на нервной энергии. Я сделал необходимые распоряжения, и пока для меня кипятили воду промыть и дезинфицировать раны, занялся своим шарлатанским лечением.

Знахарка, отойдя в сторону, молча наблюдала за моими действиями. Опухтина вместе с дворовой девушкой жались в углу, мать крестилась и тихо плакала.

Уверенности в том, что я смогу помочь Ивану, у меня не было. Тюремная грязь попала в раны, и у пария, кажется, начинался Антонов огонь, иначе говоря, гангрена, общее заражение крови. Для спасения ему нужны были сильные антибиотики или необыкновенное везение.

Возился я долго, почти до обеда, и вымотался так, как будто проработал сутки без отдыха и сна. Однако, по моим интуитивным ощущениям, небольшой прогресс в состоянии больного всё-таки наметился.

– Ты, батюшка, никак колдун? – спросила меня знахарка, когда я присел отдохнуть у окна.

Вопрос был весьма дурного свойства. Понятно, что конкуренты никому не нравятся, но обвинять лекаря в колдовстве было слишком. За такое запросто могли отправить человека на костёр.

– С чего ты, бабушка, решила? – доброжелательно спросил я.

– Руками дьявола прельщаешь, крестом брезгуешь... – начала перечислять старуха мои ереси и злодейства.

Я внимательно рассмотрел старую каргу. Ее возраст в полутёмной комнате определить было сложно, но выцветшие глазки были хитрые, умные и пронзительные.

– Я руками не дьявола прельщал, а Господа призывал наложением.

Старуха язвительно усмехнулась и поглядела на меня снисходительно, насмешливо:

– Какой колдун в ереси признается... – произнесла она реплику «в сторону», ни к кому конкретно не обращаясь, и отвела взгляд.

«Ну, держись, старая ведьма, – сердито подумал я, – посмотрим, у кого демагогия круче».

– А ты, бабушка, никак из ведьм будешь? – ласково глядя на знахарку, поинтересовался я. – Везде своего нечистого чуешь?

– Я, касатик, целю молитвой, травами и благословением Николы Угодника!

– Ишь ты, знать у тебя Угодник старше Господа? – испуганным голосом спросил я.

Такая постановка вопроса знахарку немного смутила.

– Почто старше, я всё делаю благословением Божьим.

– Не знаю, не знаю, – ни к кому конкретно не обращаясь, добавил я, – только думаю, как бы не было в том ереси и смертного греха.

Умная старуха смекнула, что при занятиях медициной обвинить в связи с дьяволом можно кого угодно, и попыталась пойти на мировую:

– Так ты, боярин, значит, святой водой и наложением рук лечишь?

– Лечу я только молитвой и именем Господа нашего, – постным голосом сообщил я и картинно перекрестился на иконы.

Кстати сказать, положение знахарки было более шаткое, чем моё. У меня в заступниках был пока не свергнутый царь, к тому же религиозные фанатики женщин преследовали за «ересь» значительно чаще, чем мужчин. Не знаю, просчитала ли всё это старуха, но отношение её ко мне тут же переменилось. Мы вполне мирно обсудили состояние больного, и я признал, что её травяные сборы и настойки вполне пригодны для лечения таких тяжёлых болезней, как у Опухтина.

– А теперь мне в Кремль нужно ехать, – сказал я под конец разговора, – меня государь ждет.

Знахарка окончательно смутилась и начала восхвалять мои, безусловно, выдающиеся профессиональные и человеческие качества. Однако это не дало мне возможности от гордости раздуть щеки и ощутить себя великим человеком. Хотя, чего лукавить, очень хотелось искупаться в потоках сладкой лести. В конце концов, кому не мила народная любовь! Однако я сумел взять себя в руки и спросил у старухи, есть ли у нее надежное любовное приворотное средство.

– Как же, голубь мой сизокрылый, – обрадовалась она возможности сослужить службу сильному мира сего, – дам тебе такой знатный настой, девка выпьет, навек присушится!

– Нет, мне бы что-нибудь такое, чего пить не нужно. Ну, там ладанку или амулет.

– Есть, все есть, – опасливо оглянулась она по сторонам, хотя мы были одни, разговаривали во дворе перед домом. – Только сила в ней слишком большая. То не простая ладанка, в ней ноготь великомученицы Варвары.

Сколько я помнил, эта популярная в народе великомученица спасает от внезапной и насильственной смерти, от бури на море и от огня на суше, а имеет ли отношение к любовным отношениям, не знал.

– Ладно, – согласился я, – давай твою ладанку, посмотрю, как она поможет.

Знахарка, умильно улыбаясь, добыла за пазухой кожаный мешочек на прочном сыромятном ремешке и, перекрестившись, подала мне. Я повесил его на шею и протянул ей ефимку.

От такой неожиданной щедрости старуха растерялась. От «друга» царя она могла рассчитывать на что угодно другое, только не на плату. От удовольствия у нее на глаза навернулись слезы.

– Господь тебя храни, сынок, – вполне по-человечески сказала она, – если будет во мне нужда, только позови, сослужу тебе службу. Мы люди хоть и маленькие, но в Москве многое можем.

Мы с ней раскланялись, и я вернулся в дом проститься с Опухтиными. Анна Ивановна после перенесенных потрясений сидя спала возле ложа сына, бодрствовала одна холопка, девушка в почтенном возрасте с рябым лицом. Я не стал будить хозяйку, попрощался со служанкой и поехал в Кремль.

Обеденное время уже давно прошло. В хоромах царицы меня встретили если и не как родного, то вполне приветливо. У Марьи Григорьевны мигрени не было всю ночь, и она впервые за последнее время нормально выспалась. Пока я проводил с ней легкий сеанс экстрасенсорной терапии, туда заглянула Ксения. Естественно, я взбодрился и встал в охотничью стойку. Царевна присела к окошку и наблюдала, как я колдую над ее маменькой. Когда я кончил сеанс и оставил больную отдыхать, мы вместе вышли в сени, общие для их покоев. Теоретически мне нужно было идти к Федору, смотреть его библиотеку, но так как смотреть на девичье личико было значительно приятнее, то я тормознул перед дверями царевны.

– Я говорила с матушкой о паломничестве по святым местам, – сказала Ксения, – она ответила, что теперь этому не время.

– Правильно, сейчас вам нельзя выезжать из Москвы. Хотя, с другой стороны...

– С какой стороны?

У меня внезапно мелькнула мысль, что если бы Федор Годунов сейчас уехал из столицы, как это в свое время сделал Иван Грозный, укрывшийся в Александровской слободе и оставивший Русь без законного правителя, то сместить его с престола оказалось бы очень непросто. Однако я слишком мало знал о фактической расстановке сил в ближайшем окружении государя, его свите, которая, как известно, и играет короля, чтобы советовать, как спасти престол.

– Можно посетить и московские храмы, – выкрутился я.

Мы стояли в просторных царских сенях под надзором двух стремянных стрельцов и почему-то не спешили разойтись. Не знаю, начал ли действовать ноготь святой великомученицы Варвары, или между нами приязнь начала возникать сама по себе, но не только я, но и Ксения не делала попытку пойти к себе.

– Мне нужно зайти к твоему брату, – сказал я, – он обещал показать свою библиотеку.

– Федора сейчас у себя нет, он после обеда отправился на ремесленный двор, а потом пойдет в Думу, – вполне светским голосом сказала средневековая царевна.

В это момент я поймал себя на мысли, что особые отношения между нами уже начались, и что начало всех романов на любом уровне и в любую эпоху похоже друг на друга.

Вдруг почему-то оказывается, что какой-то человек делается тебе необычно интересен, тотчас возникает потребность в общении с ним.

– Ладно, тогда зайду попозже, – сказал я, не двигаясь с места и не отрывая взгляд от ярких, фиалковых очей.

Царица подумала и предложила:

– Если хочешь, то можешь подождать Федора в моих покоях.

– А это удобно? – совсем глупо спросил я. – У тебя не будет неприятностей?

– Нет, там же мамки и няньки, мы будем не одни...

– Тогда хорошо, спасибо. Знаешь, можно будет им сказать, что я тебя лечу. Ты чем-нибудь больна?

– Пожалуй, – задумчиво ответила девушка.

– Вот и хорошо! – обрадовался я. – Тогда я тебя вылечу!

Весь этот наш разговор был таким бредовым, что человек в нормальном состоянии только покрутил бы пальцем перед виском.

– Тогда, пойдем, чего же здесь стоять, – первой опомнилась царевна, покосившись на застывших в дверях стрельцов.

Мы вошли в ее покои. Навстречу выбежала Матрена, звеня в свои дурацкие колокольчики. Узнав меня, разом перестала кривляться и поздоровалась.

– Как твои глаза? – спросил я.

– Лучше, чесаться перестали.

– Вот и хорошо. А вот царевна немного занедужила, придется ее лечить, – невольно оправдываясь, сообщил я.

Ксения состроила кислую мину и пожаловалась:

– Что-то в спину вступило.

– Это не беда, – засмеялась карлица, – главное то, что вступило, вовремя вытащить! Чтобы никто не заметил!

Шутка на мой вкус вышла слишком соленой, что, кажется, поняла и сама шутиха, залилась искусственным детским смехом и, звеня бубенцами, убежала. Мы с Ксенией намека не поняли и, не глядя друг на друга, прошли в ее покои. Теперь, в нормальном состоянии, я более внимательно осмотрел жилье принцессы. Все покои у нее, как и у матери, занимали всего две небольшие комнаты. Кроме них была еще каморка без окон, в которой я вчера отдыхал.

В первой светелке, освещенной тремя узкими стрельчатыми окнами, за шитьем сидели девушки в сарафанах, я с ним поздоровался, и мы прошли в следующую комнату, где в это время никого не было. Дверь в соседнее помещение осталось открытой, так что там при желании любопытные могли услышать, о чем мы разговариваем. Скромность жилищ царской семьи меня удивила. Показалось, что это уже явный перебор. Все-таки Московское царство было огромной по тем временам державой.

– Садись, – пригласила меня Ксения, указывая на широкую лавку возле окна.

– Спасибо, – так же коротко ответил я, не зная, что делать дальше.

Мы сели рядышком. При свете, который падал из окна, застекленного разноцветными стеклами, на ее лицо, царевна выглядела очень соблазнительно. У Ксении была нежная матовая кожа и мягкий, женственный абрис лица. Впервые после начала знакомства между нами не было никакого напряжения. Я откровенно ею любовался, и это, кажется, не осталось не замеченным. Ксения слегка порозовела и то ли от смущения, то ли от удовольствия подняла на меня глаза, спросила:

– Ты мне хочешь что-то рассказать?

То, что она так спросила, и, главное, то, как это сделала, было неожиданно и так не вязалось с отношениями, которые у нас начали складываться, что я сумел только глупо улыбнуться. Когда удивление неожиданности прошло, в свою очередь тихо проговорил:

– Что ты имеешь в виду?

Ксения на улыбку не ответила, смотрела прямо в глаза, потом произнесла, требовательно-проницательно:

– Я, как только мы познакомились, сразу поняла, что ты хочешь рассказать мне о чем-то плохом, но почему-то не решаешься. Я права?

Вопрос был задан прямо в лоб. Причем тон и манера, в которой говорила царевна, совсем не соответствовали обычному стилю разговора женщин этого времени. Пожалуй, так могла говорить деловая женщина и в наше время. Я не сразу ответил, ждал, что она еще скажет, и пытался понять, как правильнее в такой ситуации себя держать. Однако Ксения молчала, ждала ответа, и заговорить пришлось мне:

– Прежде, чем я отвечу, скажи, что ты думаешь обо мне?

Царевна усмехнулась одними губами, ее глаза по-прежнему оставались насторожено внимательными.

– Хорошо, – сказал она, – я расскажу, что я о тебе думаю. Ты совсем не тот человек, за которого себя выдаешь. Ты никогда не жил на Литовской украйне. Там у людей совсем другой говор. Такого разговора, как у тебя, я вообще никогда не слышала. И еще ты не иноземец, но вот кто ты на самом деле, я не знаю.

– Твоя правда, – сказал я. – Что еще?

– Я тебе нравлюсь, – прямо сказала она, – и ты хочешь со мной... – она на секунду замялась, – делать то, что мужья делают с женами. Это правда?

– Правда, ты мне действительно очень нравишься. И если бы ты не была царевной...

– Пусть тебя это не тревожит, цари могут делать то, что не могут делать простые люди. Теперь твоя очередь, говори ты.

– Хорошо, я тебе скажу, кто я, и что знаю, но поверить тебе в это будет очень трудно.

Ксения слушала напряженно. От волнения она побледнела и так сжала руки, что костяшки пальцев побелели.

– Попробуй, – тихо, чтобы не услышали в соседней комнате, сказала она. – Я постараюсь поверить.