Текст книги "Покушение"

– Осторожнее, – попросил Евстигней, когда я под тяжестью тела споткнулась на ровном месте.

Я не ответила, только согласно кивнула. Мы кое-как дотащили мертвеца до сундука, развернули тело, из последних сил поднял повыше, и столкнули внутрь. Он почти до поясницы погрузился в старые тряпки и остался стоять раком, так будто что-то там искал.

– Теперь ноги, – взял на себя руководство Евстигней.

Мы вместе вцепились в толстую, еще теплую ногу в порыжевшем, давно не чищеном, сапоге и перекинули ее через край. Тоже, отдышавшись, сделали и со второй. Мой убийца мягко погрузился в какое-то истлевшее, пахнущее затхлостью тряпье.

– Сейчас закрою, – сказал Евстигней, нагибаясь за замком, – и все будет в порядке.

– А нож? – напомнила я.

– Вот беда, чуть не забыл! – виновато воскликнул он и наклонился над сундуком.

Мне в этот момент от запахов и необходимости прикасаться к покойнику стало дурно, но я не показала вида и, чтобы побороть тошноту, дышала полной грудью возле открытого окна.

– Никак не могу достать, – виновато сказал за спиной Евстигней, – его нужно чуток повернуть.

– Да, конечно, – ответила я и, поборов страх и отвращение, пошла ему на помощь.

Тело в сундуке легло так неудачно, что повернуть его стоило нам неимоверных усилий. В конце концов, моему спасителю пришлось влезть туда самому и только после этого удалось слегка его сдвинуть и выдернуть из спины орудие убийства.

Я так измучилась, что без сил опустилась на постель, на которой только что лежал покойник. Евстигней осмотрел длинный, тонкий клинок, вытер его о тряпку из сундука и засунул за голенище сапога.

– Теперь все, – с явным облегчением сказал он, опустил крышку и повесил на место замок.

Я молча сидела и смотрела на него, а он смущенно переминался с ноги на ногу, видно, не зная, что делать дальше.

– Ну, я, пожалуй, пойду, – наконец сказал Евстигней, но так и не сдвинулся с места. – До скорого свидания.

– Спасибо вам, вы спасли мне жизнь, – наконец опомнилась я, и поблагодарила спасителя.

Отпускать его мне не хотелось. До утра еще было далеко, и оставаться ночью одной в комнате с убитым, мне было страшно. Как бы то ни было, но пока этот необычный человек был здесь, мне можно ничего не бояться.

– Почему вы мне помогаете? – так и не дождавшись, когда он уйдет, спросила я.

Евстигней смутился и отвел взгляд. Я уже немного привыкла к его странному волосатому облику, и он мне больше не казался таким некрасивым, как раньше. Теперь для меня он был просто человек маленького роста с густой до самых глаз рыжей бородой.

– Не знаю, – как-то неохотно сказал он, избегая смотреть мне в глаза, – может быть, оттого что вас полюбил…

– Когда? – теперь уже смутилась я, вспомнив, как он целую ночь наблюдал за мной в окно. – Ведь мы встречались всего два раза.

– Для такого дела много времени не нужно, – грустно сказал он. – Можно полюбить и с одного взгляда.

– Я ведь замужем, – не знаю к чему, напомнила я.

– Знаю, мне ваш муж нравится, он хороший человек. Так я ничего и не прошу. Неужели, сам не понимаю…

– А как вы попали сюда? – спросила я, чтобы перевести разговор на другое и прекратить ненужное мне объяснение в любви.

Евстигней посмотрел на меня открыто и беспомощно, но ответил не сразу, хотя вопрос был простой. Я попыталась услышать, о чем он думает, но у меня опять ничего не получилось. Явно с моим спасителем было не все так просто.

– Я вас не видела когда мы ехали, – не дождавшись ответа, сказала я.

– Вот вы о чем, – будто только теперь поняв вопрос, ответил он, – когда вас увезли, поехал следом. Мне теперь в Завидово не жить, барин за ослушание сживет со света.

– Я думаю, что теперь там уже другой помещик, – осторожно сказала я. – Вернее, управляющий. Трегубов, кажется, приказал долго жить…

Кажется, возможная смерть помещика его нисколько не заинтересовала. Что он тотчас и подтвердил.

– Это мне теперь все равно. Да и делать в деревне нечего. К крестьянскому труду я не способен по малому росту и воровским делом заниматься надоело. Грех это и лишнее томление души. Вот и решил, раз любовь пришла, сослужить вам службу.

Удивительно, Евстигней не называл меня ни барыней, ни по имени и отчеству, просто говорил мне «вы».

– Так вы вором были раньше? – спросила я, начиная понимать, почему ему удается так незаметно подкрадываться и всюду проникать.

– Всякое в жизни случалось, – недовольным голосом ответил он, – чем не займешься, чтобы выжить! Только бедных я никогда не обижал и последнего не брал. Вы бы, – он опять замялся, явно не решившись меня назвать по имени, – накинули на себя что, хотя бы простынку. Из окна дует, как бы вам не простудиться…

– Извините, – вскинулась я, только теперь вспомнив, что так и сижу перед ним, без всего, – я так напугалась, что обо всем на свете забыла!

Я тотчас стянула с постели простыню и закуталась в нее с ног до головы.

– Я что, я понимаю, женская деликатность, – согласно кивнул он головой, стараясь на меня не смотреть, – только я тоже не железный, могу с собой не совладать. Вот так-то лучше будет, – с явным облегчением, сказал он, увидев, что я прикрылась. – У меня баб-то много было, чего уж говорить. С маленьким многим хочется попробовать, бабы – народ любопытный. Однако чтобы по любви, такого не припомню.

Я его рассеяно слушала и думала о том, что ни одной его мысли уловить мне так пока не удалось. Он был третьим человеком из всех встреченных мной людей, совсем для меня закрытым.

Глава 3

Когда утром ко мне в комнату зашел Татищев, я уже была готова в дорогу. Никаких следов ночного происшествия здесь не осталось. Я сидела возле открытого окна и, подперев щечку ладонью, любовалась летним садом.

Иван Николаевич поздоровался и остался стоять возле порога. Он был непривычно хмур и сосредоточен. Я сначала решила, что это последствие вчерашнего ужина, но он так старательно отводил глаза, что я невольно встревожилась и спросила:

– Что с вами, Иван Николаевич, на вас просто лица нет?

Он ответил не сразу, а про себя подумал, что нам лучше будет поговорить по дороге, без лишних свидетелей. В пустой комнате, кроме нас никого не было, и каких он боялся свидетелей, я не поняла.

– Я немного прихворнул, – тихо сказал он. – Сейчас вам принесут умывание и завтрак, выедем мы через полчаса. Надеюсь, вы успеете собраться.

Я согласно кивнула. Надо сказать, меня немного удивило то, что наша команда ограничилась всего одним днем отдыха у хлебосольного траншей-майора. Однако мне это было только на руку. Оставаться еще на несколько дней в комнате с покойником я не хотела по вполне понятным причинам.

Покончив с туалетом и завтраком, я сама вышла во двор. Запряженная карета уже стояла возле крыльца, и я быстро в нее села. Там меня уже ждал мой романтический поклонник. Однако на этот раз мне показалось, что флигель-адъютант совсем не рад меня видеть. Только теперь я вспомнила, что и вчера вечером он не соизволил зайти ко мне пожелать покойной ночи.

– Иван Николаевич, мне кажется, у вас что-то случилось, – без околичностей спросила я.

– Случилось, – сквозь зубы ответил он, – но не только у меня одного, а у нас обоих!

Я совместила ночной визит полицейского чиновника и странное поведение Татищева и не на шутку встревожилась.

– Вы получили дурные вести из Петербурга?

– Дурные? – плачущим голосом переспросил он. – Отвратительные! Мне приказали вас убить!

– Как это – убить? – не поняла я. – Чего это ради?!

– Да если бы я сам хоть что-нибудь понимал! – сердито воскликнул он. – Вот возьмите, сами прочитайте эту депешу!

Он вынул из-за обшлага свернутый в четыре части лист бумаги и протянул его мне. Я развернула короткое письмо, написанное ровным писарским почерком. Подписи под ним не оказалось, один невнятный росчерк закорючкой, а обращение было самое обычное:

«Милостивый государь Иван Николаевич!», прочитала я вслух.

– Читайте, читайте дальше, – взмолился Татищев.

«Во исполнении данных вам инструкций, – продолжила я, – вам следует принять меры, чтобы ответственная особа не смогла по причине тяжелой болезни и последующей за ней смерти прибыть в место, кое ей назначено первоначально. Ответственность и выполнение сего приказания после кончины н. с. Ломакина перекладывается на вас. По поручению известного вам высокого лица».

– Ну, и что вы на это скажете? – не дождавшись моего ответа, воскликнул он. – Они сами понимают, что требуют?! Я – русский дворянин, а не палач!

Если бы дело не касалось меня лично, возможно, я отнеслась бы к вопросу дворянской чести более сочувственно, но теперь, когда вдруг объявился еще один убийца, восприняла сетования Татищева без должного понимания. Было похоже, что моя жизнь кому-то так мешает, что неведомый противник не собирается остановиться ни перед чем.

Главное, я по-прежнему терялась в догадках, кто этот таинственный противник. Между тем Иван Николаевич продолжал мне жаловаться на злую судьбу. Я его прервала:

– А если вы не выполните приказа и меня не убьете, чем вам это может грозить?

– Помилуйте, Алевтина Сергеевна, о чем вы говорите! Как можно такой приказ не выполнить? Я разом всего лишусь!

– А чего всего? – невинно уточнила я.

– Да того же камер-юнкерства, карьеры, да и что за дворянин без службы государю!

– Тогда сдаюсь, – сочувственно, сказала я, – тогда у вас не остается другого выхода, как меня убить!

– Вам бы все шутки шутить, – кисло улыбнулся флигель-адъютант. – Если вы такая умная, придумайте, как мне избежать гнева государя?

– Так это от его имени письмо?

Татищев многозначительно на меня посмотрел, поднял глаза вверх и пожал плечами.

– Государь у нас такие приказы не отдает, он ведь рыцарь! Однако и то лицо, что прислало письмо, не менее его имеет влияние. Уж я не знаю, чем вы его так прогневали!

– Это и я мечтаю узнать, – без тени улыбки, сказала я. – Вы не можете назвать имени моего гонителя?

– Господь с вами, Алевтина Сергеевна! Конечно не могу! Иначе это будет государственная измена! А я, как вам известно…

– Понимаю, не можете – не говорите. Но ничего, скоро времена изменятся и он умрет!

– Кто умрет? – почти с мистическим ужасом спросил флигель-адъютант.

– Ну, этот, как его, император Павел Петрович, – спокойным голосом ответила я.

На Татищева мои слова произвели очень сильное впечатление. Он вперил в меня испуганный взор и несколько минут пытался понять, откуда мне это может быть известно. Наконец ничего не придумав, спросил:

– Вы, наверное, знаете? Откуда? Неужели это ваш знакомый колдун нагадал?

– Знаю, – покопавшись в памяти мужа, ответила я. – Когда точно – не скажу, но не позже, чем через полтора-два года.

Точную дату переворота и гибели этого императора не знал и сам Алеша. Как он сам считал, это был пробел в его школьном образовании. Впрочем, общий почти для всего нынешнего подрастающего поколения.

– И кто же станет новым императором? – с напряженным вниманием, спросил он. – Неужели и это вы знаете?

– Это я знаю точно, – не раздумывая, ответила я. – Александр I.

– Старший сын, цесаревич, – задумчиво сказал Татищев. – Это хорошо, но что нам с вами делать? За полтора года, что он еще будет править, на каторге в Нерчинском руднике можно десять раз умереть. Я бы с вами бежал, да тогда вся семья в опалу попадет. А может, и правда? – вдруг загорелся он. – Убежим в Сибирь, пересидим у раскольников. Может ваш муж к тому времени умрет, и вы выйдете за меня…

– Да что вам всем дались эти раскольники! – невольно воскликнула я.

– Кому – всем? – удивился он.

– Так, ничего особенного, – ответила я, – мне уже как-то предлагали бежать в Сибирь.

Бежать с ним к раскольникам мне предлагал первый несостоявшийся убийца, надворный советник Ломакин.

– Я так и подумал, что вы не захотите со мной жить в глухой Сибири, – обижено сказал он. – Вы светская женщина, вам подавай балы и развлечения!

– Я простая крепостная крестьянка, пожалуйста, это запомните и впредь меня ни с кем не путайте, – сердито сказала я. – А вам, ежели не хотите меня убивать и разгневать царя или еще кого, чье имя вы боитесь даже назвать, советую представиться смертельно больным! Скажете, что никакого письма не получали, и сами едва выжили.

– Как же не получал, когда получил! Мне его вчера вечером чиновник из Петербурга в собственные руки передал.

– А вы скажите, что ничего он не передавал, – сердито сказала я.

– Да как же сказать, что не передавал, если он передал вот именно это письмо! – указал он на развернутый лист в моей руке. – Он же на меня первый и донесет.

– Никому он ничего больше не донесет.

– Почему вы так думаете? – удивился он.

– Потому, что он теперь мертвым лежит в сундуке у траншей-майора Титова, а когда там его найдут, то, скорее всего, тихо закопают, чтобы не попасть под следствие за убийство полицейского офицера.

Татищев как открыл рот, так и забыл его закрыть. Соображал он долго. Когда, наконец, смог переварить новость, спросил:

– А как вы это можете знать?

– Еще бы мне не знать! Он не где-нибудь, а в моей давешней комнате в сундуке лежит. Я его сама туда запихивала.

– Вы! – воскликнул и опять замолчал флигель-адъютант, но все-таки нашелся спросить. – А зачем?

– Что ж ему было лежать на моей кровати с ножом в спине. Он меня ночью пришел убить, да сам и умер.

– Он лежал на вашей кровати! – взвился Татищев. – Да как он посмел!

Нет, с мужчинами разговаривать – одно мучение! У них у всех только одно на уме.

– Неужто он посмел к вам прикоснуться?! Да я его, негодяя!..

– Если вы о том хлопочете, то не стоит, он совсем не за тем, о чем вы думаете, приходил, а меня подушкой задушить. Только, как видите, ничего у него не получилось.

– Так это вы его!? Ножом в спину? – эта печальная новость так удивила Ивана Николаевича, что он больше минуты не мог произнести ни слова. Он, не моргая смотрел на меня все более темнеющим взором. Я уже решила, что он начал меня бояться, и я перестал его интересовать как женщина, как вдруг Татищев, бросился с дивана на пол кареты и припал лицом в мои колени.

– Алевтина Сергеевна! – зашептал он, обжигая сквозь тонкое платье мне бедра своим горячим дыханием. – Умоляю, будьте моей!

– Господь с вами, Иван Николаевич! О чем вы таком меня просите, – быстро ответила я, пытаясь оторвать его пылающие губы от своих чресл. – Я замужем!

– Это мне все равно, меня это не остановит! – продолжал он лихорадочно, говорить, не отпуская моих ног. – Я хочу вас и немедленно!

Я слишком растерялась от такого внезапного, горячего натиска, что едва успевала устранять его руки из-под своей юбки.

– Иван Николаевич, голубчик, полноте, – шептала я, машинально, гладя свободной рукой его короткие кудри. – Сейчас к нам кто-нибудь заглянет в карету и обоим будет большой конфуз!

– Ах, пусть, пусть, я вас люблю, и мне ровно ничего не значит людская молва! – горячо говорил он, продолжая терзать мое единственное платье.

Хорошенькое дело, подумала я, изнемогая от его притязаний, ему ничего не значит молва! А мне-то что делать!

– Оставьте меня, Иван Николаевич! – уже умоляла я. – Что вы делаете! Вам туда нельзя, я замужем!

Однако он так обезумел от страсти, что ничего не хотел слушать. Мне оставалось только позвать на помощь, но я не успела этого сделать. В карету, свесившись с лошади, вдруг, заглянул штабс-ротмистр Вяземский.

– Иван Николаевич, – позвал он Татищева и крайне удивился, не обнаружив того на привычном месте.

– Алевтина Сергеевна! Где же Иван Николаевич? – растеряно, спросил он. – Неужто мы его забыли в имении?

Ах, что была его растерянность рядом с моей! Меня просто сковал ужас перед грядущим позором! Я даже на мгновение потеряла голос! Однако сумела отвлечься от истомы и ответила, как мне показалось, безо всякого волнения в голосе.

– Иван Николаевич заболел!

– Как заболел?! – вскричал Денис Александрович. – Он же с утра был совсем здоров!

– Только что заболел, я даже не успела вас окликнуть, – ответила я. – Вдруг взял и упал с дивана!

Вяземский встревожился и попытался засунуть голову в небольшое окно несущейся кареты. Однако его конь дернулся, и он крепко ударился затылком о раму.

– Будь ты проклят, иди ровнее! – закричал он на него и исчез из моих глаз.

– Иван Николаевич, прекратите и немедленно меня отпустите, и перестаньте раздвигать мне ноги, вы мне наделаете синяков! – взмолилась я. – Ах, господи, что же нам теперь делать!

Увы, флигель-адъютант как раз в те мгновения пребывал в таком состоянии, что ничем не мог мне помочь. Мне самой пришлось выдумывать, как выйти из пикантной ситуации. Торопливая мысль назвать Татищева больным показалось мне удачной и единственно правильной. Ей я и решила держаться.

Между тем штабс-ротмистр, наконец, справился со своей лошадью и вновь появился в окошке.

– Алевтина Сергеевна, ну как он? Вам нужна помощь? Может быть, остановить карету?

– Кажется, ему немного лучше, – успокоила я Вяземского. – Пока Ивана Николаевича беспокоить не стоит, я его поддержу.

– Вот не было печали! – воскликнул Денис Александрович. – Сначала Ломакин, теперь Татищев! А что с ним такое?

– Думаю, что это на нервной почве, – ответила я, не заботясь, знает ли Вяземский такие слова. – Скоро какая-нибудь деревня?

– Думаю, что через час будем в Зарайске, – ответил он, – может там найдется какой-нибудь лекарь!

– Это было бы чудесно, – ответила я и невольно дрогнула голосом.

С флигель-адъютантом в тот момент что-то случилось, он застонал, начал дрожать и крепко сжимать мне бедра. Хорошо, хоть штабс-ротмистру надоело скакать в неудобной позе, и он исчез из окна.

Спустя минуту Татищев успокоился и спросил виноватым голосом.

– Алевтина Сергеевна, я не сделал вам больно?

– Пустое, – ответила я, поправляя на коленях платье, – главное, что теперь мы скажем, когда приедем в Зарайск?

– Кому скажем? – не понял он.

– Вы что, ничего не помните? – удивилась я.

– Нет, а что случилось? – спросил он, пытаясь встать с колен.

– Вяземский застал нас, вернее вас, в этой позе и я сказала ему, что вы внезапно заболели!

– Что вы такое говорите! – вскричал Татищев, потом окончательно смутился и тихо произнес. – Ах, какой стыд, что же нам теперь делать!

– Лучше оставайтесь там, где теперь, – ответила я, и опять прижала его голову к своим коленям. – Может это и к лучшему, вот вам повод избавиться от ужасного приказа! Скажете, что разом потеряли память, а Денис Александрович это подтвердит. Он в полной уверенности, что с вами приключилась тяжелая болезнь!

– Но я же совершенно здоров, даже напротив! – вскричал он и сквозь платье поцеловал мои ноги. – Я еще никогда не был так счастлив!

– Иван Николаевич, оставьте вы говорить о своих чувствах, – строго остановила я его. – Не забывайте, что я замужем!

– Да, да, конечно, – тотчас, с восторгом, согласился он, впрочем, продолжая меня целовать, – вы чудная, я так благодарен, что вы меня не оттолкнули!

– О чем вы таком толкуете! – удивилась я. – Между нами ничего такого не было!

– Да, я согласен! – зашептал он. – Но, какая же у вас нежная кожа!

Карета, между тем, неслась, громко стуча колесами и мягко качаясь на рессорах. В окошко врывался легкий ласковый ветерок и студил мое разгоряченное лицо. Иван Николаевич, кажется, совсем освоился у меня в ногах. Когда к нам заглядывал встревоженный Вяземский, он вполне натурально стонал.

– Скоро уже будет Зарайск? – каждый раз спрашивала я штабс-ротмистра, сама теряясь от лихорадочного возбуждения, которым заразилась от Татищева.

– Потерпите, голубушка, – отвечал он. – Дай бог, скоро доедем!

Легко ему было так говорить! Не он же имел между своих ног такого необузданного поклонника!

– Иван Николаевич, голубчик, успокойтесь, – молила я Татищева, когда он становился совсем нескромным. – Держите голову на коленях, и ни о чем таком не думайте!

– Ах, Алевтина Сергеевна, – шептал он, целуя мои и так растерзанные ноги, – давайте бежим в Сибирь!

– Глупости, что нам делать в Сибири, – отказывалась я, – лучше вы, как выздоровеете, и у меня все образуется, вернетесь в Петербург и введете меня в свет!

– Уже видна зарайская колокольня, – крикнул мне в окно Вяземский, – потерпите еще чуток, скоро приедем!

– Все, все, – сказала я Ивану Николаевичу, – вот вам платок, вытрете лицо. Посмотрите, какой вы красный и потный. Нам нужно придумать какая у вас болезнь.

– Это пустое, – отвечал он опять прерывистым голосом, – я никогда не оставлю вас!

– А вы вспомните о своей маркизе, – не удержалась я от ехидной шпильки, – сразу меня и забудете!

– За что вы меня так казните, жестокая! – воскликнул он, опять сжимая мои бедра и беззастенчиво что-то ища у меня под платьем. – Я о ней уже и думать забыл!

В этот момент карета остановилась. Иван Николаевич вздрогнул и отстранился от меня. Он даже хотел вновь вернуться на свое место, но я ему не дала.

– Что вы делаете, сидите, как сидели, – прошептала я, – а когда вас будут выносить, делайте вид, что находитесь без памяти!

– А что мне говорить, когда будто бы я очнусь? – торопливо спросил он.

– Скажете, что потеряли память и не знаете, что с вами случилось. Если здесь отыщется доктор, он сам придумает вам болезнь. Мой муж отменный лекарь и я тоже немного понимаю в медицине!

Едва я договорила, как в окошке появилось обветренное лицо Вяземского.

– Слава богу, все устраивается, – успокоил он меня, – здесь на покое проживает отставной военный лекарь, он и попользует Ивана Николаевича. Скоро уже приедем. Каков он? – заботливо спросил он, глядя на застывшего в неудобной позе Ивана Николаевича.

– Без памяти, – ответила я, – но пока жив. Будем уповать на Всевышнего.

– Надо же, какая беда, – посетовал штабс-ротмистр. – Сперва Иоаким Прокопович помер, теперь вот Иван Николаевич. Но, даст бог, все образуется.

Он исчез из окна, крикнул кучеру погонять, и карета вновь тронулась. Не успели мы остаться одни, как Татищев поднял голову с дивана и тревожно воскликнул:

– Слышали, здесь есть настоящий лекарь, что если он поймет, что я здоров?

– Тогда дадите ему денег, и он будет вас лечить до второго пришествия!

Мы оба понимали, что до момента расставания остались считанные мгновения, и флигель-адъютант на прощание заключил меня в свои объятия. Я не хотела ничего такого, но по женской доброте не смогла отказать ему в такой малости.

– Ну, все, все, – сказала я, отстраняя его от себя и поправляя платье и прическу, – осторожнее, нас могут увидеть!

Иван Николаевич тяжело вздохнул, отпустил меня, и принял свою прежнюю безжизненную позу. Сделал он это вовремя. В этот момент лошади остановились, и снаружи послышался громкий голос Вяземского, зовущего лекаря. Я выглянула в окно. Весь наш поезд остановился посередине улицы какого-то небольшого города. Вяземский уже оказался возле крепких, высоких ворот и стучал в них каблуком сапога. Со всех сторон полюбоваться на блестящих кирасиров сбегались местные жители. Те неспешно покидали седла, делая вид, что ничуть не интересуются восторгом любопытных горожан.

– Чего там? – с тревогой спросил меня Иван Николаевич.

– Частный дом, – ответила я, – пока оттуда никто не выходит.

Однако словно подслушав мои слова, отворилась тесовая калитка. Из нее к штабс-ротмистру, вышел старый грузный человек с нечесаными космами седых волос, большим вислым носом и с усами, в черных подусниках. Был он по виду в весьма преклонных летах и с трубкой в руке.

Разговора его с Вяземским я не слышала, но по тому, как они, поздоровавшись и перекинувшись несколькими словами, оба посмотрели в сторону кареты, догадаться, о чем там речь, не составляло труда.

Старый человек, как я поняла, и был тот самый отставной лекарь. Мне показалось, что он не сразу согласился взять на свое попечение знатного больного, но Денис Александрович горячо его убеждал и он, в конце концов, утвердительно кивнул головой.

Теперь наступал самый ответственный момент, о чем я и предупредила Татищева. Иван Николаевич разволновался и опять изобразил хладное тело. Вяземский уже позвал четверых кирасиров и те подошли к карете.

– Осторожно, он без памяти, – предупредила я, когда отворилась дверца, и в ней показались молодые любопытные лица.

– Вы двое, берите Ивана Николаевича за руки и плечи, а вы за ноги, – распределил своих воинов штабс-ротмистр.

Татищева начали осторожно вынимать из кареты. Он совсем расслабился и, мне показалось, даже перестал дышать. Наконец, его вытащили. Зрители все возрастающей кучей столпились вокруг бездыханного тела. И тут кто-то из наших кирасиров, воскликнул:

– Посмотрите, это что у него!

Недоумевая, что может означать этот возглас, я сама выглянула наружу. Ивана Николаевича держали на руках четыре человека и, все кто тут был, рассматривали его светлые из тонкого сукна панталоны. Они почему-то совсем промокли на самом заметном месте.

Я с первого взгляда не поняла, что собственно, с ним случилось, и сначала подумала, что это он так сильно вспотел. Однако по здравому размышлению поняла, что так одним местом вспотеть невозможно. Впрочем, понять, что с ним на самом деле произошло, я так и не успела. Один из кирасиров, испугано воскликнул:

– У Татищева – холера!

Почему у Ивана Николаевича панталоны сыры впереди, а не сзади, как было бы, заболей он холерой, кирасир не объяснил. Однако страшное слово так напутало зрителей, что все дружно начали пятиться, а после бросились, куда глаза глядят. На месте остались только носильщики, Вяземский, я и подошедший доктор.

Он не спеша, приблизился к замершему на месте секстету, внимательно посмотрел на больного, зачем-то хитро глянул на меня и велел нести флигель-адъютанта в дом. Напуганные кавалеристы торопливо выполнили приказ и понесли больного вперед ногами. Следом за ними, слегка отставая, шел, задумчиво покусывая ус, штабс-ротмистр. Одна я осталась на месте и, укрывшись в карете, вытерла вспотевшие от волнения руки и лицо. Теперь оставалось только ждать, раскроется ли наш обман.

– Алевтина Сергеевна, – окликнул меня вернувшийся спустя пару минут Вяземский, – доктор говорит, что на холеру подозрение есть, но может быть это и не холера. Вы не волнуйтесь, даст бог, еще все и обойдется!

Я слушала его только вполуха, проверяя, о чем он думает на самом деле. Увы, Денис Александрович пребывал в полной уверенности, что Иван Николаевич действительно заболел смертельной болезнью и сочувствовал, что от него могла заразиться я.

Между тем из докторского подворья вышли задумчивые носильщики и сразу же отправились к своим лошадям. Напуганные зрители наблюдали за страшным местом с почтительного расстояния. Вяземский все так же кусал ус и смотрел, как кирасиры садятся в седла, не зная, что делать дальше. Сразу же приказать кучеру трогать, ему было неловко, как и стоять на месте, ожидая непонятно чего. Впрочем, скоро, дело нашлось хотя бы для меня. Из докторских ворот выскочил кудлатый, похожий на старика мальчишка и, подбежав к карете, передал мне просьбу больного навестить его на одре печали.

Он так и сказал:

– Господин, которого привезли, просит даму навестить его на одре печали.

Вяземский почти с ужасом посмотрел на меня и тихо сказал:

– Если вы боитесь заразы, вам лучше туда не ходить. Думаю, бедному Ивану Николаевичу теперь уже никто не поможет!

– Ах, любезный, Денис Александрович, – ответила я, медленно спускаясь по короткой каретной лесенке, – я никогда себе не прощу, если не проявлю христианское милосердие и не утешу нашего страдальца!

– Голубушка! – прослезился штабс-ротмистр. – Вы воистину благородная женщина!

– Пойдем, покажешь мне дорогу, – попросила я кудлатого отрока и с высоко поднятой головой пошла навстречу опасности.

Отставной военный лекарь жил в изрядном дворянской постройки доме, прячущемся за высоким купеческим забором. Не успели мы войти в калитку, как мне под ноги с лаем бросилась мелкая собачонка. Мальчишка ловко пнул ее ногой, и она с визгом убежала куда-то за дом. Мы прошли пустой двор с кучками свежего конского навоза и поднялись на высокое крыльцо.

– Когда я выросту, буду, как дедушка, офицером, – сообщил мне по пути провожатый, – и заведу себе настоящую псарню!

Я молча кивнула. В тот момент мне было не до детей и собак.

– Проходите сюда, – пригласил мальчик, а сам, искоса на меня глянув, подумал, что я красивая тетка, жаль только, очень старая.

Мы прошли скромно обставленную залу, и подошли к одной из четырех выходивших в нее дверей. Мальчик ее открыл, пропустил меня вперед, а сам остался за порогом.

– Дедушка, я привел, как вы наказали, красивую даму, – чинно сказал внук лекаря и притворил за мной дверь.

Я огляделась. Комната была большая, в два окна. «Одр печали» или попросту кровать стояла возле стены. На ней, поверх одеяла, лежал все еще одетый Татищев, а возле него на стуле сидел грузный старик-лекарь.

– А вот и наша красавица, – сказал он, рассматривая меня смеющимися глазами. – Как видите, живая и здоровая! Вы тут пока посекретничайте, а я отлучусь по неотложным делам.

Не успел доктор выйти из комнаты, как Иван Николаевич вскочил со своего одра и бросился ко мне. Я едва успела выставить вперед руки, чтобы он не задушил меня в объятиях.

– Полно, полно, что вы, Иван Николаевич, делаете, отпустите меня, бога ради, сюда в любую минуту могут войти, – увещевала я его, подталкивая назад к постели. – Все думают, что вы опасно больны.

– Я все слышал, – криво улыбнулся флигель-адъютант, – странные люди, с чего они решили, что у меня холера!

– Напротив, это нам на руку, вы останетесь здесь, проживете несколько дней, и никто не посмеет вас ни в чем обвинить!

– Боюсь, что не все так просто. Доктор все сразу понял. Он хочет за молчание пятьдесят рублей и еще столько же за постой. Мне кажется это просто грабеж на большой дороге!

– Так в чем же дело? У вас что, нет таких денег?

– Есть, но как-то не хочется платить неизвестно за что, – скривился Татищев, – Отдать сто рублей только за то, чтобы пожить в такой дыре!

– Тогда скажите, что уже выздоровели и поедемте дальше. Попадите под гнев императора, опозорьте меня, – предложила я, выразительно посмотрев на его несвежие панталоны.

– Ах, это простая случайность, такой конфуз приключился со мной впервые в жизни и исключительно от избытка чувств. Как только я представляю, как вы с кинжалом в руке подкрадываетесь к полицейскому, заносите над ним руку, со мной происходит… Да вот, сами взгляните, – указал он рукой на свои панталоны, – происходит непонятно что!

Конечно, никуда я смотреть не стала и специально отвела от него взгляд. Вместо этого спросила:

– Так что вы решили, поедете дальше или остаетесь?

Он задумался и опять, как бы невзначай, попытался прикоснуться ко мне, но я была начеку и вовремя отступила.

– Видать придется остаться, – грустно ответил он. – Хотя меня больше печалит не потеря денег, а необходимость разлучиться с вами. – Доктор почему-то хочет, чтобы разочлись с ним вы, а не я. Не сочтите за труд передать ему деньги.