Текст книги "Покушение"

– Ну что же, этот труд невелик, – ответила я.

Флигель-адъютант, тяжело вздыхая, вынул из кармана сюртука портмоне, раскрыл его и вынул бумажные деньги. Я посмотрела на ассигнации и сразу узнала в них двести сорок рублей некогда принадлежавшие покойному надворному советнику Ломакину. Я видела их, когда после его смерти искала в вещах гребень привести свою прическу в порядок.

– Вот, извольте, – сказал Татищев, передавая мне оговоренную сумму.

– Мне сдается, я уже видела эти ассигнации у Ломакина, – задумчиво сказала я, принимая деньги.

– У какого еще Ломакина? – очень натурально удивился флигель-адъютант. – У того, который умер?

– Именно у него.

– Это вам, Алевтина Сергеевна, просто мерещится! Ассигнации все на одно лицо. Я их вожу с собой еще с самого Петербурга! А получил их в ссудной лавке у Ивана Спиридонова. Про него можете спросить кого угодно, его на Невской стороне всякая собака знает!

– Может быт, может быть, – неуверенно согласилась я, узнавая на десятирублевке знакомое чернильное пятнышко.

Мое странное подозрение немного омрачило наше расставание. Иван Николаевич как-то сник и уже без прежнего пыла говорил о своих чувствах.

– Пожалуй, мне пора, – сказала я, когда его горячие излияния вперемежку с ссудной лавкой процентщика Спиридонова начали иссякать. – Денис Александрович, наверное, совсем извелся. Все ведь думают, что у вас холера.

– Ах, как мне горько вас терять! – на прощание воскликнул флигель-адъютант и отер набежавшую на глаза скупую мужскую слезу.

Я ему улыбнулась, пожелала скорейшего выздоровления и вышла из комнаты в залу, где тотчас натолкнулась все на того же всклоченного мальчишку.

– Дедушка просит вас пожаловать к себе, – вполне светски сказал он и повел меня в дальнюю часть дома.

Я вошла в комнату и остановилась возле порога, не зная как начать с ним говорить. Сквалыга доктор сидел в старом кресле со стертой обивкой, из которой торчал во все стороны конский волос. Он сам выручил меня из неловкости, улыбнулся и пригласил:

– Садись, дочка.

Я немного удивилась такому обращению и опустилась напротив него на такое же потертое кресло.

– Ну, что столичный ферт, решил у меня остаться? – спросил он лишь только я села.

– Да, решил, – ответила я, не зная, в какой манере с ним разговаривать.

– И деньги передал? – продолжил он.

– Да, вот ровно сто рублей, – ответила я.

Доктор на деньги только посмотрел, но в руки не взял. Вместо этого, вдруг спросил:

– А ты, выходит, у них пленница?

Вопрос получился для меня таким неожиданным, что я только глупо заморгала.

– А как вы догадались?

– Не велика наука, – ворчливо ответил он. – Ты что, природная принцесса ездить с таким эскортом? Посмотри на себя, платье изношено, сапожки плохенькие. Так принцессы не одеваются. Да и с тем фертом все ясно. Вся его любовь у него же в панталонах и осталась. Я что, не понимаю, как молоденькой и красивой трудно от таких кобелей отбиваться!

– Ваша правда, доктор, я и правда арестантка, только сама не знаю, по какой причине.

– И причин бывает немного. Кто-нибудь придумал про тебя глупость, да сам и донес, кому следует. Или старой бабе дорогу перешла, а у нее знатная родня в столице. Вот все и завертелось.

– Не скажите, мне кажется, мое дело серьезнее. Меня уже несколько раз пытались убить. За выдуманные истории людей подушками не душат.

Старик внимательно на меня посмотрел и привычным, каким-то домашним, движением потеребил двумя пальцами свой большой мясистый нос, после чего сочувственно сказал:

– Вообще-то убить могут за что угодно, а то и просто так. Ладно, оставлю я твоего ферта лечиться от скуки, чтобы к тебе дорогой не приставал. Пусть все остальные думают, что у него холера и остерегаются лезть к тебе под юбку. А больше, прости, ничем помочь не смогу.

– Спасибо вам, – искренне поблагодарила я старого ворчуна. – Вот ваши деньги!

– Пустое, у меня свой пенсион есть, да и практика кое-какая. Оставь их себе, я не для себя, а для тебя их с ферта стребовал. У тебя, поди, нет ни полушки?

– Как вы догадались? – опять поразилась я.

– Проживешь с мое, сама такой же догадливой станешь. Тебе теперь себя беречь нужно. К масленице жди приплода. Ну, езжай с богом. Удачи тебе.

– Спасибо, вам доктор, – поблагодарила я и, чтобы он не заметил у меня слез на глазах, выбежала из комнаты.

Уже в карете, я вспомнила его странные слова о приплоде и сразу поняла, почему меня по утрам тошнит. Я ношу в себе ребенка!

Глава 4

Чем ближе мы подъезжали к Петербургу, тем тревожнее у меня становилось на душе. Да и мои спутники постепенно менялись, становились строже и суше. Даже славный человек Вяземский, смущаясь и стараясь не смотреть мне в глаза, как-то сказал, что мне следует задернуть шторы на окнах, а то, как бы ни случилось чего нехорошего. Я вынуждена была подчиниться и потеряла единственное доступное удовольствие – смотреть в окна кареты на Святую Русь.

А посмотреть было на что! Какие красивые церкви я видела в Москве, с золотыми куполами, белокаменными, небывалой высоты, колокольнями! А какая даль открывалась порой перед нами! Какие широкие полноводные реки мы миновали! Теперь за задернутыми шторами во время пути я больше спала, а потом на ночевках мучилась от бессонницы, размышляла о своей странной судьбе и тихо беседовала со своим будущим ребенком.

Петербургский тракт не в пример другим дорогам был гладок, как стол. Бывало, что едешь целый час, и каретное колесо не провалится ни в одну глубокую колдобину. Конечно, случалось всякое, как-то раз мы застряли на середине моста и полдня ждали, когда с окрестных деревень сгонят крестьян починить провалившийся наст. Но такое случалось редко и в день мы проезжали по шестьдесят верст.

Сто рублей, полученные при посредстве старого доктора, пока оставались неразменными. Просить Вяземского заехать в мануфактурную лавку прикупить мне нижнюю одежду я стеснялась, а он, как и любой мужчина, о таких мелочах, необходимых каждой женщине, просто не думал. Только в небольшом селении со странным названием Комарово мне, наконец, удалось решить этот сложный вопрос.

Остановились мы в тот раз, в имении очередного родственника одного из моих конвоиров, вахмистра Левушки Вегнера. Имение было средней руки с одноэтажным домом и десятком служб на обширном дворе. Хозяин, обрусевший швед, в прошлом генерал-майор русской службы, получивший увечье при Измаиле, душевно обрадовался племяннику с товарищами и устроил званый вечер. Гуляли не по-шведски, а широко, по-русски. Кирасиры, как иногда случается с нашими мужчинами, крепко перепили.

Меня, как было принято, когда мы останавливались не на постоялых дворах, а в поместьях, поместили в отдельное помещение, гостевой домик, далеко отстоящий от барских покоев. По негласному соглашению с конвоирами, свободы моей никто не ограничивал, но и я не совершала ничего такого, что могло повредить им по службе.

То же было и в этот раз. Пока кирасиры праздновали, я помылась в бане, попросила у ключницы иголку с ниткой и села возле окна, сушить волосы и приводить в порядок свое многострадальное платье. Летний вечер, как бывает на севере, был долгий и светлый. Вся местная дворня обслуживала гуляющих господ, и в моей части двора не было видно ни одной живой души. Стесняться было некого, и я спокойно сидела возле самого окна и штопала прорешку на подоле.

Когда появился мой спаситель Евстигней, я не заметила. Он неслышно подкрался к окну, подскочил, зацепился руками за подоконник и легко вскарабкался наверх. От неожиданности я испугалась, вскрикнула и прикрыла голую грудь руками.

За то время, что мы добирались до столицы, я мельком видела его несколько раз за окнами, знала, что он следует за нами, наблюдает за мной, и почти перестала его стесняться. Однако после того случая, когда он защитил меня от убийцы, Евстигней со мной не разговаривал и не пытался как-то связаться.

– Господи, как ты меня напугал! – с упреком, воскликнула я, впрочем, тотчас успокаиваясь. – Разве можно так тихо подкрадываться!

– Простите, но мне нужно с вами переговорить, – ответил он, не скрываясь, глядя на мое обнаженное тело.

– Погодите, я только оденусь, – ответила я и повернулась к нему спиной, намереваясь накинуть платье.

– Пожалуйста, не нужно одеваться, – незнакомым, севшим голосом, но, тем не менее, проникновенно попросил он. – Мне так нравится на вас смотреть!

Я, честно говоря, просто не нашлась, что ему ответить! Хорошенькое дело, малознакомый человек просит вас сидеть перед ним совершенно голой! Правда, я не воспринимала Евстигнея как мужчину, да и видел он меня без одежды много раз, и, думаю, в самых разных ситуациях. Однако сразу соглашаться, я просто не могла и попыталась найти вескую причину для отказа.

– Я все-таки лучше оденусь, мне в таком виде будет неловко с вами разговаривать.

– Как вам будет угодно, – грустно сказал он. – Но если вы решитесь сделать мне приятное, то оставайтесь как есть…

– Хорошо, говорите, я вас слушаю, – закрывая тему разговора и оставив в покое свое платье сказала я.

В конце концов, пусть себе смотрит, если ему так нравится.

– Спасибо, – тихо поблагодарил он. – Вы скоро будете в Петербурге…

– Да, возможно, даже завтра к вечеру.

– Куда вас определят, я не знаю…

– Сначала повезут в Зимний дворец, а потом, скорее всего в Петропавловскую крепость, – предположила я. – Там самое место для такой страшной преступницы, как я!

– Это было бы лучше всего, у меня там много знакомых, и с вами будут обращаться, как вы того заслуживаете, – сказал он. – Но если хотите, я могу вам помочь бежать хоть сейчас!

– Нет, спасибо, бежать я просто не могу, тогда вместо меня в Сибирь пойдут все мои конвоиры.

– Я знаю, что вы благородны, и у вас прекрасная душа, – с чувством воскликнул он, в то же время, продолжая любоваться телом, – к тому же всю жизнь скрываться невозможно, Россия слишком маленькая страна для беглых преступников.

– Пусть все остается, как есть, я не сделала ничего плохого и мне нечего бояться! – ответила я, без особой уверенности в голосе.

– Если бы от власти страдали только преступники, – задумчиво сказал он, – к сожалению, у нас больше всего достается именно невинным людям. Но вас, я надеюсь, это не коснется. Всегда знайте, я рядом и в трудную минуту смогу помочь.

– Спасибо. Вы все это делаете во имя любви? – осмелилась спросить я.

– Отчасти. Но мне мое чувство к вам очень помогает. Знаете, у вас необыкновенно красивая форма груди, я, когда любуюсь вами, наслаждаюсь гармонией линий.

Я благодарно кивнула и, будто машинально, прикрылась руками, но вслух ничего не сказала. Только подумала, что комплимент «гармония линий» в устах то ли беглого крепостного крестьянина, то ли ловкого вора дворовой девушке звучит довольно необычно. Он тоже молчал, продолжая пристально меня рассматривать, словно любовался не живым человеком, а каменным изваянием.

– Женская красота слишком скоротечна, – грустно сказала я. – Боюсь, что скоро смотреть будет просто не на что.

Он, не слушая, кивнул головой и опустил взгляд ниже груди. Мне стало стыдно такого откровенного изучения моей плоти, и я поспешила перевести разговор на другую тему.

– Значит, вы пришли только затем, чтобы сказать, что будете мне помогать?

– Да, конечно, – как мне показалось, машинально ответил он, потом оживился и сказал совсем другим тоном. – Простите, я задумался. Нет, мне нужно было вас предупредить, что я могу менять свою внешность и представать в разных обличиях. Но, думаю, что в любом виде вы меня легко узнаете, я намеренно всегда остаюсь точно такого же роста, как и сейчас.

– А что, вы можете менять не только внешность, но и рост? – удивилась я.

– Конечно, я могу сделаться много выше, если встану на ходули, – засмеялся он. – Но, знаете ли, мне гораздо удобнее существовать именно таким, не очень высоким человеком, – добавил он.

– Наверно небольшой рост помогает в вашей воровской профессии? – подсказала я.

– Воровской профессии? – удивленно переспросил он. – А, вот вы о чем! Знаете ли, вообще-то, я ворую крайне редко, и только по большой нужде. Мне больше по сердцу другие острые ощущения.

Евстигней замолчал, и мне осталось только его спросить, с какой планеты он сюда свалился. Понятно, я этого не спросила, а задала самый женский вопрос:

– Вам нравится на меня только смотреть?

Он ответил не сразу, и, начав говорить, даже немного смешался:

– Я могу быть близок с женщинами, но мне больше нравится ими, то есть вами, любоваться. Ну, может быть в мыслях, я и мечтаю о чем-то другом, – он не договорил, отвернулся и, словно оправдываясь, объяснил. – В жизни почему-то все происходит грубее и примитивнее, чем в грезах.

Я, честно говоря, его не очень поняла. Какой смысл мечтать об идеале. Мне кажется, настоящая жизнь много интересней, чем пустые грезы.

– Вам нравятся яркие, живые сны? – так и не подняв глаз, спросил Евстигней.

– Не знаю, мне редко снится что-то необычное. Может быть только последнее время, – сказала я и, догадавшись, к чему он клонит, замолчала.

Необычное, вернее будет сказать, нереальные любовные приключения снились мне только тогда, когда Евстигней был где-то рядом и подглядывал за мной. Сгоряча я чуть не спросила, не его ли это затея, но удержалась. Если он сознается, то наши отношения станут другими, а мне этого не хотелось.

– Да, конечно, сны нам редко бывают подвластны, – грустно сказал он и тут же заторопился. – Ну, мне пора. Может быть, вам что-нибудь нужно?

– Да и очень многое, – с тайной надеждой ответила я. – У меня ведь нет ничего, кроме гребешка. Сами посмотрите, как я вынуждена ходить. А что будет, когда совсем износится платье? У меня даже нет простой ночной рубашки!

– Я об этом как-то не думал, – сознался он.

Дай вам волю, так вы бы нас, женщин, держали исключительно в постели голыми, в крайнем случае, в переднике возле плиты на кухне, подумала я.

– Может быть, вам что-нибудь нужно украсть? Вы скажите, я мигом, – предложил он.

– Ничего не нужно красть, у меня есть деньги, я могу все, что надо, купить, но как попасть в мануфактурную лавку, я не знаю!

– Тогда почему вы просто не пойдете на торг и не купите все, что вам нужно? – удивился он.

– Потому что я под арестом! – сердито ответила я.

– Сейчас все ваши конвоиры пьяны, я сам видел, давайте сходим вместе, я вас с удовольствием провожу. Кто вас среди ночи хватится?

Мужская тупость нас женщин иногда доводит до полного исступления.

– Именно сейчас, среди ночи, самое время ходить по лавкам! Они же все закрыты! Кто же по ночам торгует?! – возмутилась я.

Евстигней задумался, потом предложил:

– Давайте, я утром куплю все, что скажете, а потом как-нибудь вам передам.

Пожалуй, это был единственный выход. Однако, представляя, как мужчины умеют покупать женскую одежду, спросила:

– А вы сможете?

– Конечно, смогу, купить – дело не хитрое.

Я так не думала, но выхода у меня не было и пришлось согласиться. Я подробно рассказала, что мне нужно, дала ему деньги, и мы распрощались. Евстигней соскочил с подоконника и как будто растаял в ночных сумерках. В предвкушении будущих радостей я даже не докончила шитье и легла спать.

Утром, когда я проснулась, узелок с обновами лежал возле моей кровати.

Я вскочила и начала рассматривать, что он мне купил. Мой маленький поклонник не обманул – покупки оказались для него делом не хитрым. Он купил в точности все, что я просила. Единственная неточность состояла в том, что он почему-то ориентировался не на мой, а на свой рост. Пытаясь надеть на себя сарафан, потом рубаху, я чуть не заплакала от огорчения.

Когда я застряла головой в узкой прорези рубахи, из окна послышался знакомый голос. Евстигней был доволен и едва ли не горд собой:

– Ну, вот видите, все купил, как и обещал!

– Спасибо, только лучше оставьте это себе! – в сердцах ответила я, уже окончательно переставая обращать внимание на то, в каком виде я все время предстаю перед ним.

Похоже, до него дошло, что с одеждой что-то не так, и когда я с трудом, освободила голову от рубашки, он, от греха подальше, спрыгнул с подоконника во двор и оттуда повинно сказал:

– Ничего страшного, я сейчас схожу и все поменяю. А лучше, давайте пойдем в лавку вместе, чтобы сто раз попусту не бегать.

– А как же арест! – окончательно рассердилась я. – Что, если меня хватятся и подумают, что я убежала?

– Ну и что, арестуют снова и все дела. Да и кто вас хватится, после вчерашнего ужина еще все спят, если мы поторопимся – вполне успеем.

– А где здесь лавка? – не в силах устоять против искушения, спросила я.

– Недалеко, в селе, минут за десять дойдем.

– Кто же открывает торговлю на рассвете? – усомнилась я.

– Здесь, в Комарово, люди встают очень рано, – лукаво ответил он.

Мне так хотелось, наконец, обрести подходящую одежду, что я не устояла.

– Ладно, пошли. Подождите минутку, я сейчас буду готова.

Надев платье и сапожки, я связала в узелок неудачные обновы, вылезла из окна и следом за Евстигнеем побежала к ограде. Мы пролезли сквозь щель в частоколе и направились к недалеким от усадьбы крестьянским избам. Было еще совсем рано, село только просыпалось, и я удивилась, почему в такое время уже открыта лавка.

Мы вышли на сельскую дорогу и, обогнав стадо коров, быстро пошли к центру. Село оказалось не из бедных с хорошими избами и аккуратными изгородями. Во всем чувствовался немецкий порядок. Когда мы подошли к лавке там, несмотря на раннее время, толпилось довольно много народа.

– Что это они здесь делают? – спросила я Евстигнея.

– Думали, что начался пожар, – хладнокровно объяснил он. – Кто-то ударил в набат вот все и сбежались.

Мне стало понятно, как он в такую рань сумел купить мне одежду. Мы прошли сквозь толпу крестьян, и вошли в лавку. Заспанный хозяин узнал Евстигнея, без интереса посмотрел на меня и начал ругать баловников, зря разбудивших ни свет, ни заря все село. Договориться с ним оказалось несложно. Я вернула неподходящие вещи, подобрала себе рубашку, сарафан и кое какие мелочи, расплатилась и спустя час мы уже вернулись назад, в имение. Когда я тем же путем, что ушла, через окно забралась в свою комнату, из моих стражей еще никто не успел даже проснуться.

Нехитрая история моего короткого побега не стоила бы того, чтобы о ней рассказывать, но в то утро я запаслась самым лучшим оружием против всех напрасных обвинений, к тому же это был последний день моей относительной свободы. К вечеру мы уже въехали в Петербург, и скоро я стала настоящей пленницей.

Города не видела. Только слышала, как окованные железом колеса и стальные подковы лошадей гулко стучат по брусчатке столичных улиц. Я, сжавшись в комочек, сидела в темной карете, с плотно зашторенными окнами и трусила.

Вяземский еще во время дневного кормления лошадей сказал, что ему предписано привезти меня в Зимний дворец. Мои спутники наперебой старались оказывать мне знаки внимания и хоть как-то ободрить. Я видела, что все меня жалеют и хотят помочь, но никто не знает, что нужно для этого сделать. Потом я простилась со всеми поочередно и села в карету. Больше встретиться со своими вынужденными тюремщиками мне не довелось.

Мы долго ехали по мощеным улицам, потом четверть часа стояли на месте, как я догадалась, перед какими-то воротами, въехали во двор и, наконец, окончательно остановились. За стенками кареты была слышна чья-то негромкая речь. Потом я услышала, как Вяземский отдал команду, и лошади моих кирасиров зазвенели копытами по каменной мостовой.

После этого довольно долго ничего не происходило. Я вслушивалась в незнакомые звуки, но там, в дворцовом подворье, судя по всему, текла обычная ночная жизнь.

Мой приезд не вызвал ни у кого никакого интереса. Я попыталась ловить мысли окружающих. Какой-то, оказавшийся неподалеку человек, скорее всего часовой, лениво отметил про себя, что в карете привезли какого-то преступника и начал вспоминать о недавнем свидании с женщиной. Он мысленно корил ее за плохой прием, скаредность и подозревал в неверности.

Прошло никак не меньше часа, когда, наконец, открылась дверца кареты и в нее заглянула полная старуха в ватном салопе и оборчатом парчовом чепце. Она была со свечой в руке. Всунув ее внутрь кареты, она подслеповато уставилась на меня, осветила лицо и велела выйти наружу. Я молча повиновалась.

Была поздняя ночь. Старухе хотелось спать, и она сетовала, что еще за докука свалилась ей на голову и как бы скорее от меня отделаться. Я вышла, встала на каменную брусчатку двора и осмотрелась, куда забросила меня судьба. Карета стояла в каком-то дворовом закутке, со всех сторон огороженном стенами кирпичного здания с красивыми окнами.

– Ну, что встала столбом, нечего глазами зыркать, – рассердилась старуха, – еще будет тебе время наглядеться!

Приструнив меня, она плотней запахнула от ночной сырости ватный салоп, и пошла вперед, показывая дорогу.

Мы поднялись на невысокое крыльцо, вошли в помещение и начали подниматься по крутой каменной лестнице. Провожатая шла медленно, через каждые несколько ступенек останавливалась и боролась с одышкой. Я пока не произнесла ни слова, еще не зная, как себя вести в новой обстановке. Старуха, казалось, про меня забыла, думала о своих больных ногах и о том, что с каждым разом ей все труднее подниматься по лестницам.

Наконец мы добрались до самого верха, там, где лестница кончалась небольшой площадкой. Провожатая последний раз постояла на месте, восстанавливая дыхание и, наконец, обратила на меня внимание:

– Что, девка, плохо за старыми людьми по лесенкам бегать?

Я удивилась такому обращению. За последнее время уже привыкла, что меня называют сударыней, но тотчас догадалась, почему моя спутница ошиблась. Я как надела купленный утром сарафан, так в нем и оставалась.

– Чего в том плохого, бабушка, все когда-нибудь будем старыми, – в тон ей ответила я.

– Будете, если доживете, – с внутренней усмешкой подтвердила она.

Такое начало пребывания во дворце мне не понравилось, но я знала, что за ее словами нет никакого особого смысла, и согласно кивнула головой.

– Ладно, чего тут стоять, пойдем, покажу, где ты ночевать будешь, – сказала она и отворила дверь в какой-то длинный, темный коридор.

Мы прошли мимо нескольких закрытых дверей, и оказались в узком тупичке оканчивающимся дверью.

– Вот здесь пока и поспишь, – сказала старуха.

Она отперла замок, и мы вошли в крохотную комнату, с маленьким окошком под самым потолком. Я окинула взглядом свое новое узилище. Кроме стоящей на подоконнике оплывшей сальной свечи в жестяном подсвечнике смотреть тут было нечего. Из мебели тут был только узкий тюфячок без одеяла и подушки, лежащий прямо на полу.

– Это и есть твои дворцовые хоромы, – сказала старуха, пропуская меня внутрь. – Очень захочешь выйти по нужде, постучи в дверь, я сплю рядом, в соседней светелке. Но зазря меня не буди, я этого не люблю!

– Хорошо, бабушка, – сказала я. – Только меня целый день не выпускали из кареты и мне бы лучше…

– Ну что за народ бестолковый! Ты что, не могла сказать раньше?! – рассердилась она.

– Так ты меня не спрашивала, – покаянно ответила я, – чего ж мне было поперек батьки лезть в пекло!

Старуха хотела рассердиться, но раздумала и, ворча больше для порядка, отвела меня в здешнее отхожее место.

Пока она меня ждала, вспоминала свою молодость. Я чем-то ей напомнила саму себя много лет назад. Из ее воспоминаний я узнала, что в царское услужение она попала юной девушкой прямо из деревни. Понравилась какому-то Ивану Ивановичу, о котором старуха вспомнила мельком и с неудовольствием. Он привез ее в Петербург и целый месяц продержал в своих любовницах. Когда она ему наскучила, пристроил в ученицы к горничной. Больше ничего интересного о ней я узнать не успела. Старуха начала сердиться, что я заставляю ее долго ждать, и мне пришлось поторопиться.

Пока меня не было, она окончательно проснулась и ее потянуло на душевный разговор. Он довела меня до «узилища», но сразу не ушла, а осталась поболтать. По сарафану и косе она определила мою крестьянскую принадлежность и ошибочно решила, что меня привезли на потеху какому-нибудь вельможе.

– Ты девка, ничего такого о себе не думай, – подпирая плечом стену моей каморки, поучала она. – Как ты есть особа женского звания, то должна терпеть и смириться. Такая, видно, наша бабья судьба. Не ты первая, не ты последняя. Я сама в молодости была красавицей и за это много претерпела, зато сладко ела и мягко спала. Мной иной раз даже генералы не брезговали! Как-то сам светлейший князь Григорий Александрович Потемкин меня заметил, здесь пощупал, – она указала на объемную грудь, – по заду похлопал и велел явиться к нему ночью с докладом!

От удовольствия памяти она прищурила глаза, потом вздохнула и рассказала конец истории:

– Не отправь его государыня тем же днем в военный поход, я бы могла далеко пойти! Теперь, глядишь, сама бы в золоченых каретах разъезжала.

Она опять горестно вздохнула, сожалея о потерянной блестящей возможности сделать карьеру. Потом вспомнила о своих больных ногах, одышке и прошедшей жизни, зевнула, вежливо прикрывая рот ладонь, перекрестилась и совсем иным тоном заговорила о настоящем:

– Ну, ладно, поздно уже, ложись спать. А то спадешь с лица, твой-то от тебя и откажется. Знатным мужчинам что подавай – чтобы барышня была худая и бледная, а девка краснощекая и тугая. С той он будет лансье и котильон на балу отплясывать, а с тобой в постелях греться.

Она добродушно рассмеялась дробным смешком.

– Государь, правда, это не особо одобряет, но своим любимцам девок портить не препятствует. Тебя к кому определили? – не сдержала она любопытства.

Пока она учила меня жизни, я никак не могла решить, кем мне здесь представиться. Скорее по наитию, чем по здравому разуму, решила: пока не узнаю, за что меня арестовали, прикидываться глупой овечкой. Поэтому и ответила соответственно:

– Ничего я не знаю, бабушка. Они прискакали, да меня, не спросивши, в карету впихнули и повезли неведомо куда. Я до сих пор даже не знаю, куда попала. Хорошо хоть ты чуток объяснила, а то я думала, что так и пропаду в неведенье.

– Так ты, дуреха, даже не знаешь, где находишься? – поразилась она.

– Откуда мне знать, бабушка, я баба деревенская, темная, даром, что второй раз замужем, а ничего толком о жизни не знаю.

– Ты уже второй раз замужем? – удивившись без меры, повторила она за мной. – Когда ж ты успела?

– Так жизнь сложилась. Сначала барин за своего камельдинера отдал. Только муж и не пожил со мной толком, взял, да и помер. А потом меня за себя вольный взял. И с ним не судьба оказалась. Медовый месяц еще не прошел, как прискакали солдаты на лошадях, схватили, впихнули в карету и привезли неведомо куда. Ты, милая бабушка, хоть скажи, где мы теперь находимся, в нашем царстве или за тридевять земель в тридесятом государстве?

От такого замысловатого рассказа у старухи глаза полезли, что называется, на лоб. Она сняла с высокого подоконника подсвечник и, светя мне в лицо, всю внимательно осмотрела.

В голове у нее сразу возникло столько самых невероятных предположений на мой счет, что я не успевала за ними следить. Наконец она пришла к единственно правильному и мудрому выводу, не лезть в чужие темные дела и держаться подальше от странной молодки.

– В нашем ты царстве, милая, – успокоила она меня, – насчет этого не сомневайся. Ты, поди, с дороги устала? Нечего нам с тобой здесь сумерничать, вон твое место, помолись богу, да спать ложись, а мне идти пора. Если что, покличь Маланью Никитичну, это я и есть.

Она вышла и заперла снаружи дверь. Как посоветовала старуха, я встала на колени и помолилась Господу за спасение и здравие себя и своего будущего ребенка. Потом положила под голову узелок со своим «дворянским» платьем, легла на тощий тюфячок и попыталась уснуть. Так началось мое дворцовое заключение.