Текст книги "Покушение"

Глава 5

Утром за мной пришла все та же Маланья Никитична и отвела в другое помещение. Теперь меня поместили в хорошую комнату с двумя полатями, большим дубовым столом и красивыми резными стульями. Я пока оставалась под старухиным надзором. Как обычно бывает в большом хозяйстве, правая рука не ведает, что делает левая. Кто и зачем приказал привести девушку из далекой провинции, исполнителям сказать забыли. Судя по тому, что Маланье Никитичне удалось разведать, моего появления в Зимнем дворце никто не ждал и слуги ее «подразделения» не знали, что со мной делать и кому следует доложить о появлении странной пленницы. Старуха даже пыталась выяснить это у меня самой.

– Ты вспомни-ка, вспомни, Алевтинка, кто тебя из знатных господ приметил, – выспрашивала она, когда мы разместились в нашей новой комнате. – Может, какой вельможа мимо проезжал, да тебя увидел?

– Нет, бабушка Маланья Никитична, никакого вельможи у нас не было. В наших местах вельможи не водятся. Есть, правда, один старый генерал с женой, но он меня никогда и в глаза не видел.

– Может быть, ты что-нибудь нехорошее о нашем государе сказала? – перешла она от любовной причины к политической.

– Так я ничего такого и не знаю, как же плохое говорить, когда я даже имени его отродясь не слышала, – отказалась я.

– Как это так – не слышала? – поразилась старуха.

– А на что он мне? У меня свой барин был, вот я его и знаю. А царь-государь это дело умственное, простому человеку, тем более бабе, недоступное, – продолжила я линию глупой овцы.

– Это, положим, ты права, – не смогла не согласиться старуха. – Нечего каждому смерду о самом государе рассуждать, наш император не просто так, а бери выше, политика. Простому человеку о нем и думать нечего, ему нужно исполнять, что велят, за все господ благодарить и богу молиться. С него и этого хватит.

– Так и я о том же, бабушка, нам, холопам, что ни поп, то батька, – согласилась я. – Я свое место знаю и завсегда понятие имею!

– Вот и я в этом же рассуждении, но все одно, никак не пойму, чего это тебя, будто самого Емельку Пугачева, под такой охраной привезли. Может, ты бунт затевала? – спросила она и сама засмеялась над глупостью такого предположения.

– Нет, я мужняя жена и свой долг понимаю, – сделав вид, что даже не поняла, о чем она спрашивает, ответила я. – Мне что муж велит, так я себя и понимаю.

– А кто муж-то твой? Может он, какой, государев ослушник?

– Как можно, бабушка, он простой лекарь, хотя из благородных. Его сам наш владыка уважает!

– Как это – из благородных? – удивилась она. – Он кто, офицер или чиновник?

– Этого я тоже не понимаю, только знаю, что дворянин.

– Дворянин?! – закатилась старуха. – И на тебе женился? Он что, просто так не мог тебя еть?

– Мог, конечно, наше дело подневольное, что господа скажут, то и делаем. Только его сам владыка за блуд укорил, и он тогда по обычаю на мне женился, – как могла просто объяснила я обстоятельство своего замужества.

– Господи, что ж такое на свете делается! – поразилась Маланья Никитична. – Совсем люди страх и совесть потеряли. Чтобы из-за такой глупости благородному на холопке жениться! Этак я бы хоть сто мужей имела. Нет, видать, совсем последние времена наступают! Уже ничего у людей святого не осталось!

Я не сразу догадалась, из-за чего так разволновалась старуха. Потом поняла, она переживает из-за упущенных возможностей стать дворянкой и ездить в золоченой карете.

– Что ж в том плохого, что он на мне женился? Я не какая-нибудь там, а тоже божий страх имею, – сказала я, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей.

Сама же в это время думала, что самое приятное в наших женских разговорах, это когда одна собеседница говорит об одном, другая совсем о другом и, тем не менее, обеим все понятно!

Узнав о том, что я как бы выше ее по социальному положению, Маланья Никитична сначала насторожилась, но я вела себя, как положено простой девушке, никак перед ней не заносилась и она вернула мне свое расположение.

– Повезло тебе, Алевтинка, видать, хороший человек твой муж, если владыку послушался и на простой девке женился, – вздохнув, сказала она. – Мне такого не попалось. Тешились, пока не прискучу, а потом хорошо, если ситца на сарафан подарят. Мужчины только когда в охоте щедрые, а после всего у них и полушку на булавку не выпросишь.

Я согласно кивала и делала вид, что внимательно слушаю старческую болтовню, а сама обдумывала свое положение. По тому, что я узнала, выходило, что непредвиденная смена моих тюремщиков запутала все карты. Надворный советник Ломакин подчинялся какому-то Платону Петровичу, который обиняком приказал ему меня убить. Татищев, просто исполнял приказ кого-то из высших сановников, и надзирал за полицейским чиновником, Вяземский вообще имел о моем аресте самое общее понятие и исполнял приказ только своего командира полка.

Теперь, в точности исполнив поручение, он вернулся в полк и о моем появлении во дворце знает в лучшем случае его полковое начальство. Получалось, что пока мне следовало бояться только некоего полицейского Платона Петровича, начальника Ломакина и таинственного могущественного врага, затеявшего этот непонятный арест. Кто им мог быть, я могла только гадать. Одно было несомненно – это была персона из самых первых в империи.

– А ты, если присмотреться, не очень и фигуристая. Я в молодости куда краше тебя была, – продолжала обсуждать задевшую ее тему Маланья Никитична. – Да и в постелях мужчине что от девчонки прока, одна только фикция и слезы. А которая настоящая баба, та огонь! Никакой порох не сравнится! Помню, я как-то махалась с армейским полковником Иваном Абрамовичем, он так и говорил: «Ты, Маланья, как мина под городской стеной, после тебя одни головешки остаются. С тобой ночь проведешь, к жене и неделю подходить неохота». Вот, а ты мне говоришь!

Я ничего ей не говорила, но чтобы задобрить старуху, согласно кивала головой. Слушать ее было не интересно. Скоро она начала повторяться и говорила примерно одно и то же, раз за разом рассказывая и о Светлейшем князе Потемкине, и о неведомом полковнике, сравнившем ее с миной.

Время между тем шло. Мной никто не интересовался и постепенно я начала привыкать и к комнате, и к старухе. В обед нам принесли еду прямо в комнату. Кормили во дворце сытно, но невкусно. Я столовалась, как простая особа, вместе со слугами. Маланья Никитична, найдя во мне безотказную наперсницу, принялась рассказывать мне обо всей своей жизни. Слушать ее воспоминания было скучно, но деваться было некуда и приходилось внимать стариковской мудрости.

Жизнь ее во дворце была бедна внешними событиями, но очень насыщенная, и состояла в молодости из любовных историй, в зрелости – из интриг. Слуги жили своей замкнутой жизнью, составляли партии, группировки, которые постоянно враждовали друг с другом. Мне не было никакого дела до их счетов и отношений, но именно интриги больше всего занимали мою надзирательницу.

В приятной компании с Маланьей Никитичной я провела целую неделю и узнала от нее подноготную о большинстве вельмож и царедворцев Российской империи. Обо мне пока никто не вспоминал и начало казаться, что арест и длительное путешествие останутся единственными результатами этого странного происшествия. Однако в одночасье все вдруг поменялось.

Ранним утром, только мы со старухой встали и умылись, в коридоре за нашими дверями началась непонятная суета. Маланья Никитична, хорошо знавшая местные нравы, испугалась, вскочила и, прикрикнув на меня, начала суетливо прибираться в комнате. Я спросила, что случилось, но она только шикнула на меня и велела поторапливаться. Не успели мы навести хоть какой-то порядок, как дверь без стука распахнулась, и на пороге показался маленького роста человек в военном мундире. От неожиданности мы обе вскрикнули, после чего моя матрона раболепно склонилась до земли в самом почтительном поклоне. Мне, чуть запоздав, пришлось последовать ее примеру.

Нежданный гость на наши поклоны не ответил и уставился на меня буравчиками бешеных глаз. Мне стала страшно. Гость казался чем-то страшно раздосадован, и его непонятная ярость буквально прижала нас со старухой к паркету.

– Это что еще такое! – закричал он высоким голосом.

Маланья Никитична так испугалась, что не смогла в ответ вымолвить даже слово, и опустилась перед ним на колени. Я, не зная, что делать и говорить, осталась стоять на ногах, низко склонив голову и не поднимая глаз.

В голове у гостя теснилось сразу много разных мыслей, но я от испуга и неожиданности ничего не смогла понять. Он между тем быстро прошел в комнату и пробежался по ней легкой походкой занятого и очень энергичного человека. Зачем он пришел и что высматривает, я в своей согбенной позе видеть не могла и только когда прямо передо мной оказались его ноги в тесных, в обтяжку панталонах и начищенных до зеркально блеска сапожках, осмелилась чуть приподнять голову.

– Почему непорядок! – закричал он.

– Прости батюшка, мой грех, недоглядела! – наконец сумела сказать дрожащим голосом старуха. – Все исправлю!

Что за непорядок он обнаружил и что Маланья Никитична собирается исправлять, я не поняла. У нас и до уборки было чисто, а теперь и вовсе не осталось ни соринки.

Гостя ответ удовлетворил, и он немного остыл.

– То-то же! – чуть спокойнее, чем раньше, произнес он. – У меня чтобы ни-ни! Вы кто такие? – почти без паузы спросил он.

– Я служанка, а это при мне арестантка, – ответила Маланья Никитична.

– Арестантка! – взвился он. – Тогда что она здесь делает?! Для арестантов есть другие места кроме императорского дворца!

– Не ведаю, государь-батюшка, – жалостливым голосом заверещала старуха, – мне наказали девку стеречь, я исполняю.

– Кто наказал?! Что наказали?! – опять взорвался гость и яростно топнул ногой. – Кто-нибудь мне объяснит, что здесь происходит?! Что еще за арестанты сидят в Зимнем дворце?!

Толпящаяся за спиной гостя свита не проронила ни слова. Я чувствовала, как все они боятся маленького человека, уже поняла, кто перед нами и со стесненным сердцем ждала, что будет дальше.

– За что ее арестовали? – закричал император на мою старуху.

– Виновата, ваше величество, я ничего не ведаю, мне никто про нее не сказывал! – дрожащим голосом ответила она.

– Кто знает, что это за девка, и что она здесь делает? – обратился царь к своей смущенной свите.

Ответом ему было гробовое молчание. Император от ярости даже подпрыгнул на месте и разразился гневной речью о пользе порядка. Понять его было можно, в одном из императорских дворцов почему-то содержится арестантка, и никто не знает, кто она такая. Наконец Павлу Петровичу надоело ругать своих помощников, и он решил сам во все разобраться. Пошел он самым коротким, но не совсем верным путем, ткнул в меня пальцем и спросил:

– Ты кто такая?

– Алевтинка, барин, – тихо ответила я.

– Какая еще Алевтинка! – заорал он. – Что еще за Алевтинка! Какой я тебе барин! За что тебя, дуру, арестовали?

– Не з-н-а-ю, – заплакала я.

– А кто знает?! – задыхаясь от ярости, задал он вопрос, на который я тем более не смогла ответить.

– Мне не го-во-ри-ли, – сквозь рыдания, ответила я. – Схватили и в-с-е…

– Пален, ты-то сможешь разобраться, за что здесь держат эту дуру? – через плечо спросил он.

– Конечно, государь, – с легким акцентом, ответил ему вежливый и уверенный человек.

– Будь любезен, Петр Алексеевич, сам обо всем распорядись, а потом доложи мне. На этих олухов у меня больше надежды нет! – сердито сказал император и, круто повернувшись на каблуках, вышел из комнаты.

– Господи спаси, кажись, пронесло, – совершенно спокойно сказала Маланья Никитична, будто это не она только что трепетала от страха и почтения. – Помоги-ка мне, Алевтинушка, встать, а то ноги, будь они неладны, совсем не гнутся.

Я помогла старухе подняться с колен. Когда она встала, в сердцах плюнула на пол:

– Принесла же Курносого нелегкая! Во все дырки затычка! Только и слово, что император! Да он покойной матушке-государыне и в подметки не годится!

Я удивилась, услышав здесь, во дворце, такие резкие суждения об императоре и постаралась отвести разговор на более безопасную тему.

– Неужто, это и есть русский царь?

– Царь, будь он неладен! Никому житья не дает! Сама видела, порядок в комнатах у слуг проверяет! Что ему, больше заняться нечем? Шел бы лучше с туркой воевать!

– А что это за Пален, которому, он поручил со мной разобраться?

– Петр Алексеевич? Петербургский военный губернатор. Теперь он самый большой любимец Курносого, он его ныне даже больше самого Кутайсова жалует.

– А кто такой Кутайсов? – задала я старухе очередной отвлекающий от государственной измены вопрос.

– А никто, был пленным турком, Курносый взял его в свои камердинеры, да назло русской знати возвысил да графа. Вот, мол, вам графья да князья, какова ваша цена. Кого, мол, захочу того возвышу и титулом награжу. Сам-то очень нашу русскую знать не любит. Как получил корону, все князья разом забыли о своих титулах. Все вдруг стали просто Иванами Ивановичами, да Петрами Петровичами.

– Да, видно царь-то очень горяч! – сказала я.

– Какой горяч, просто кипяток! А как ты его повеличала-то барином, он аж на месте подпрыгнул! Он еле дождался материной смерти и короны, а какая-то простая девка даже не знает, что он император! Барином его завет! – она дробно засмеялась, отирая с глаз слезы. – Поделом ему!

– Так я же не знала, кто он такой, вижу – большой начальник, на всех криком кричит, а что это сам царь и в голове не держала! – продолжая прежнюю линию поведения, сказала я.

– Пустое, он хоть криклив, но не шибко злопамятен. Иной раз всех так распушит, что пух и перья во все стороны летят. Ну, думают все, отправит в Алексеевский равелин, а он на другой день, глядишь, уже и позабыл, за что ругал. Правда, и такое бывает: под горячую руку в отставку отправит или даже в Сибирь загонит, да о человеке и забудет. За это и не любят Курносого у нас в Петербурге.

– Не нужно, бабушка, так о царе говорить, вдруг кто услышит да донесет, горя не оберешься. Царь-то видать человек вспыльчивый, еще казнить велит! – опасливо предупредила я.

– Да кто нас здесь услышит! – испугалась старуха. – А, в общем-то, твоя правда, Алевтинка, язык не только до Киева доведет, но и до Тобольска. Просто на сердце накипело. После императрицы Екатерины Алексеевны, сынок-то ее и на царя настоящего не похож, скорее на оловянного солдатика. Ну да бог с ним, что нам с тобой, больше поговорить не о чем?

На этом утренний инцидент кончился, и я с тревогой ждала его продолжения. Оно не замедлило случиться. Ближе к обеду к нам на верхний этаж пришел старик в красной ливрее и велел мне идти следом за ним. Мы с ним долго бродили по каким-то коридорам. Наконец, он привел меня в небольшую приемную – пустую комнату, в которой вдоль стен стояло несколько стульев, и велел сесть и ждать.

Сам лакей остался стоять, хотя там никого не было, и к нам за все время ожидания никто не заглядывал, к тому же держался на вытяжку, словно часовой. Со мной он не разговаривал и смотрел в одну точку, будто увидел на стене что-то необычно интересное, но не как не может рассмотреть. Я вела себя согласно придуманному образу наивной деревенской дурочки, испугано крутила головой по сторонам и пугалась каждого шороха.

Примерно спустя час к нам в комнату вошел молодой человек почтительной наружности в идеально сидящем сюртуке. Он в упор не заметил склонившегося в поклоне лакея и поманил меня пальцем. Я послушно встала и вышла за ним все в тот же коридор.

– Иди за мной и не отставай, – приказал он и побежал впереди легкой, но слегка шаркающей походкой.

Подхватив юбку, я понеслась вслед за ним. Теперь мы почему-то возвращались назад. Я узнала коридор, по которому мы недавно проходили с лакеем.

– Ну, что ты еле плетешься? – сердито спросил меня молодой человек, хотя я не отставала от него ни на шаг.

– Виновата, барин, – ответила я, почти упираясь носом ему в спину.

– То-то! – строго сказал он и ввел меня в роскошно обставленную комнату.

Я даже не успела оглядеться, сразу же все внимание устремила на невысокого, подтянутого человека. Он стоял в глубине комнаты и сердито смотрел на моего провожатого. По виду ему было лет пятьдесят пять, он был седой со светлыми холодными глазами.

– Долго еще прикажете ждать? – спросил он.

– Виноват, ваше сиятельство, дурак лакей увел ее в другую сторону, – почтительно склоняясь, ответил тот.

– У вас всегда во всем лакеи виноваты, – жестко сказал старик. – Поди прочь и подожди снаружи! А ты, девушка, – переменив тон со строгого, на равнодушно-ласковый, – подойди сюда.

Я поклонилась и подошла.

– Так вот, значит, ты какая! – сказал он. – Как ты говорила, тебя зовут?

– Алевтинка, барин, – ответила я, досадуя, что мой собеседник думает не по-русски, и я не могу ничего понять.

– Алевтинка?! Алевтинка, суть сермяжная скотинка, – задумчиво сказал он, потом обратился ко мне. – Значит, ты, Алевтинка, не знаешь, за что тебя арестовали?

– Не-а, – ответила я, и для убедительности шмыгнула носом.

– А ведь ты мне врешь! Все-то ты знаешь! – строго произнес он. – И я все про тебя знаю! Лучше сама сознайся, а то под плети пойдешь!

– Так в чем сознаваться-то? – жалобно спросила я, и заплакала. – Ты, барин, меня научи, я все как велишь, сделаю!

Похоже, она полная дура, – подумал он, на мое счастье, по-русски.

– Но за что-то же тебя арестовали?

– А-р-е-с-т-о-в-а-л-и, – сквозь слезы, дрожащими губами, призналась я.

– Вот видишь, – слегка, одними губами, улыбнулся он, – а у нас зря не арестовывают!

Сам же подумал:

«Что за чушь я несу, у нас без дела половина народа по острогам сидит».

– Так если бы мне сказали за что, я бы знала, – заныла я, – а то ведь просто схватили, посадили в карету да увезли. Я даже с мужем проститься не успела!

– В какую еще карету? – удивился он.

– В обнокновоенную, четверней! Нечто мне еще и за карету ответ держать?!

– Что за чудеса, интересно, какому болвану пришло в голову возить простую крестьянку в карете! – в сердцах сказал он. – Ну и что тебе сказали, когда посадили в карету?

– Ничего не сказали, который первый вез, в ночь помер.

Честно говоря, мне было жалко его сиятельство, если я правильно догадалась, графа Палена. Вести Допрос он не умел, вопросы ставил так, что, даже прямо отвечая на них, можно было ему вообще ничего не сказать.

– Кто к ночи помер? – начиная сердиться, спросил он.

– Тот, кто меня арестовал. А как его звать, я не знаю, он мне не назывался, – исключительно из женской жалости дала я ему возможность продвинуться на шажок вперед.

– Понятно, тебя арестовали, и той же ночью твой конвоир умер, – попытался он подытожить достигнутый результат.

Я никак не могла знать значения слова «конвоир» и могла еще полчаса морочить ему голову, выясняя, что это такое, но я проявила благородство и просто подтвердила:

– Ага, заснул и во сне помер.

– Хорошо, будем считать, что я тебе поверил. Тогда непонятно, как ты попала сюда, в Зимний!

– Как попала? Так в карете же! Кони-то не померли, чего им сделается!

– Какие еще кони? – опять потерял нить разговора Пален.

– Те, что везли, какие же еще бывают кони?

– Ты хочешь сказать, что сама села в карету и приехала под арест без конвоира? Нет, это какой-то бред!

– Почему сама, – опять помогла я Палену, – там еще какой-то был.

– Еще один конвоир? – уточнил он.

– Этого я не понимаю, какой он там был, только точно, что не наш, не русский.

– А какой? – с нажимом спросил он.

– Молодой и гладкий, но не то, что тот, который помер, – объяснила я.

Похоже, военному губернатору Санкт-Петербурга, начальнику остзейских губерний, инспектору шести военных инспекций, великому канцлеру Мальтийского ордена, главному директору почт, члену совета и коллегии иностранных дел, приходилось не сладко. С простым народом он разговаривать явно не умел.

– Звали его как, ты знаешь? Чин у него какой-нибудь был? Кто он вообще такой?!

Вопросов он задал так много, что окончательно запутать графа Палена я могла без особых на то усилий, но, блюдя осторожность, не стала доводить его до белого каления и ответила:

– Звали его Иваном Николаевичем, но он тоже заболел.

– И помер? – подсказал он.

– Этого не скажу, когда мы уезжали, был еще живой, но маялся животом.

– Фамилии и чина ты его, конечно, не знаешь?

– Не знаю, – подтвердила я. – Он со мной тоже не разговаривал.

– А почему ты решила, что он не русский?

– Звали его как-то диковинно, каким-то фигель, мигель, тьюдантантом, – охотно объяснила я.

Пален не понял, о чем я говорю, пропустил мои слова мимо ушей, и опять перешел к допросу.

– А с кем вы уехали оттуда, где заболел гладкий Иван Николаевич?

– С Денисом Лександровичем, – охотно ответила я.

– Понятно! А откуда там еще взялся Денис Александрович?! – уже закипая, спросил военный губернатор столицы.

– Как откуда, он с самого начала с нами был.

– А он кто такой, ты, конечно, тоже не знаешь?

– Почему не знаю, знаю. Он военный, – спокойно объяснила я.

– А причем тут военные? – начал было Пален, но сам испугался своего вопроса и спросил по-другому:

– Какой военный? Какой на нем был надет мундир? Это ты надеюсь, запомнила?

– Запомнила, – вежливо ответила я. – Кирасирский.

– Что! – даже подскочил он. – Как это кирасирский? Тебя что, сюда привезли кирасиры?

– Ага, – подтвердила я. – Они. А фамилия его будет Вяземский, – ответила я то, что граф мог и сам узнать без труда.

– Ничего не понимаю, – сказал он, уже не мне, а непонятно кому и негромко окликнул. – Афанасьев!

Тотчас открылась дверь, и в комнату быстро вошел тот же молодой человек почтительной наружности. Теперь он был само послушание, деловитость и преданность.

– Чего изволите, ваше сиятельство?

– Немедленно разыскать кирасира Вяземского. Как ты, сказала, его зовут?

– Денисом Лександровичем, – подсказала я.

– Вот именно, и прислать ко мне, – приказал он секретарю.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – ответил, низко поклонившись, Афанасьев и исчез за дверями.

Мы опять остались вдвоем. Пален, немного успокоился и посмотрел на меня едва ли ни доброжелательно.

– Ну, Алевтинка, расскажи теперь о себе, – стараясь, чтобы голос звучал ласково, попросил он.

– Так нечего мне особо рассказывать, ваше сиятельство, жила в деревне, вышла замуж…

– Погоди, а почему ты знаешь, что я «сиятельство»? – насторожился он.

– Вас так Афанасьев называет, – ответила я.

– А откуда ты знаешь, что он Афанасьев? – спросил он и сам засмеялся. – Понятно, я так говорил. Ну, так что у тебя с замужеством?

– Ничего, как у всех. Барин выдал замуж за своего казачка, а тот сбежал и его отдали в солдаты.

– Так ты получаешься солдатка?

– Нет, муж вскорости в службе помер, тогда я снова вышла замуж.

– Ну ты и шустра, сама совсем девчонка, а уже два раза побывала замужем! – засмеялся он. – Ну и за кого тебя опять выдали? Чай теперь за буфетчика?

– Не-а, за баринового родича, – наивно глядя ему в глаза, ответила я.

– Понятно, за нагулянного от мужички брата, – сразу же понял он обычную в те времена ситуацию. – Крепостная родня!

– Нет, муж у меня свободный, – так что я теперь не крепостная.

– Правда? – насмешливо сказал он. – И кто же он у тебя?

– Лекарь, то есть дохтур, – нарочно исковеркав слово, ответила я.

– Выходит, образованный! Что ж он на тебе такой темной женился?

– Не знаю, за красоту, наверное, – скромно потупив глаза, ответила я.

– За красоту, говоришь, – повторил он и засмеялся весело и беззлобно. – А что, ты и правда собой ничего. Одень тебя в шелка, первой красавицей будешь!

– А у меня есть одно дворянское платье, – гордо, сказала я. – Только пока меня сюда везли, оно обтрепалось.

– Повезло тебе, – одобрил Пален добродушно улыбаясь. – А все-таки за что тебя арестовали? Неужели даже не догадываешься?

– Вот тебе святой истинный крест, – серьезно ответила я, осеняя себя знамением, – приехали, спросили: ты, мол, Алевтинка, что замужем за Крыловым? А что мне скрывать, я и есть, говорю. Тогда меня тот, что первым помер, за руку цап и в карету.

– За Крыловым, говоришь, замужем? Это не за тем ли, что известный пиит?

– Не, мой муж пьет мало, он хороший! – объяснила я, давая возможность многомудрому политику пообщаться с наивной народной простотой. – И совсем не дерется!

– Чудны дела твои, Господи, – пробурчал себе под нос граф. – Все хорошо, только не приложу ума, что с такой узницей делать. Самому бы жениться на такой же молодой и чистой!

Говорил он не со мной, а сам с собой, а я усилено сделала вид, что ничего из его слов не поняла.

– Ну и как тебе во дворце живется? – спросил он меня. – Нравится в столице?

Это вы про старуху, что со мной живет? – уточнила я. – Про Маланью Никитичну? Я ведь здесь кроме нее ни одной живой души не знаю. А старушка она хорошая, меня зря не притесняет.

– Вообще-то, спрашивал я другое, но коли, ты в Петербурге никого кроме нее не видела, то и о столичной жизни ничего не знаешь. А Вяземский в пути тебя не обижал?

– Нет, он хороший, я его только на станциях и видела. Меня как арестантку выводили из кареты, и сразу сажали в пустую комнату. Мы с ним даже поговорить не успели.

– Видно, дурак твой Вяземский, если пропустил мимо себя такой лакомый кусок, – серьезно сказал мне Пален.

– Не, он не дурак, – заступилась я за штабс-ротмистра, – у него такие доспехи, на солнце блестят, аж слепят. А вот как он ест, я не скажу, не видела, но думаю, лакомый кусок мимо рта не пронесет!

Моя характеристика Вяземского так понравилась Палену, что он хохотал до слез и когда вошел адъютант Афанасьев, вытирал глаза платком. Услужливый молодой человек был так удивлен состоянием своего начальника, что на какой-то миг растерялся, и только сглотнув застрявший в горле комок, доложил:

– Штабс-ротмистр Вяземский к вашему сиятельству!

У меня екнуло сердце. Если сейчас Денис Александрович начнет со мной разговаривать как с дамой, да еще и близкой знакомой, развалится вся придуманная история, и, не исключено, погребет меня под своими обломками. Нужно было что-то предпринимать, но времени придумать чего-нибудь путного у меня не было. Тогда, я решила действовать по обстоятельствам и постараться дать знать Вяземскому, как себя вести.

– Пусть войдет, – убирая платок, приказал граф Пален.

Вяземский вошел и, встав во фронт, собрался представиться по всем правилам артикула, но военный губернатор остановил его взмахом руки и пригласил подойти ближе. Денис Александрович подошел, чеканя шаг, и остался стоять в стойке смирно.

– Здравствуйте, господин штабс-ротмистр, – вежливо поздоровался граф. – Вам знакома эта особа?

Вяземский удивленно на меня посмотрел и, похоже, не сразу признал в новом наряде. В сарафане, да еще и с косой он меня никогда не видел. Переоделась в народное платье я уже при въезде в Петербург. Однако, присмотревшись, узнал и, повернувшись к графу, четко отрапортовал:

– Так точно знаю, ваше сиятельство! Это…

– Точно, они и есть! – перебила я кирасира. – Здравствуйте, барин Денис Лександрович, не признаете, это я, Алевтинка!

– Алевтинка? – растеряно переспросил он, глядя на меня во все глаза. – Но, как же…

Я опять не дала ему договорить и низко поклонилась, коснувшись рукой пола. Вяземский совсем растерялся, видно не зная, что и думать о моем странном поведении. В голове у него произошел полный кавардак, но в какой-то момент он догадался, что я что-то затеяла, и решил остеречься удивляться и быть сдержанным.

– Так вы знаете эту особу? – повторил вопрос Пален.

– Так точно, ваше сиятельство, я сопровождал госпожу Крылову со специально назначенной командой! – четко доложил он, слава богу, не вдаваясь ни в какие подробности.

– Ну, хоть это выяснили, – довольно сказал граф. А вы знаете, за что она арестована?

– Никак нет, ваше сиятельство! – опять четко доложил кирасир.

– Странно, однако. Кто это может знать?

– Думаю, это знал надворный советник Ломакин из департамента полиции, но он скончался в пути от удара.

– Полицейский? – задумчиво повторил он. – Алевтинка мне что-то такое говорила.

Услышав, как фамильярно меня называет граф, бедный Вяземский совсем растерялся и не знал, что думать и, главное, что говорить. Поэтому, на мое счастье, решил только точно отвечать на вопросы.

– А что еще за покойник-немец был с вами? – продолжил допрос граф.

– Простите, ваше сиятельство, я не пойму о ком вы спрашиваете. Никаких покойников-немцев с нами не было.

– Ну, как же, а мне Алевтинка рассказала, что с вами был еще какой-то гладкий молодой человек, немец, по имени Иван Николаевич.

– Так точно, с нами был флигель-адъютант Татищев, но он не умер, а заболел в пути холерой.

– Вот-вот, я и говорила, что был какой-то фигель, – опять вмешалась я в разговор, но теперь Пален не улыбнулся, а досадливо поморщился.

– Так с вами был еще и Татищев? Это меняет дело… Значит, вы не знаете, по какой причине эту особу привезли в Петербург? – опять обратился он к Денису Александровичу.

– Никак нет, ваше сиятельство, не знаю! В пути арестантка вела себя послушно, ни с кем в связи не входила, – четко ответил умница Вяземский.

– Ну что же, штабс-ротмистр, вы мне очень помогли, не смею вас более задерживать. Можете идти в свой полк.

Денис Александрович вытянулся, отдал сановнику честь и вышел из комнаты. Мы с графом опять остались одни.

– Забавно, забавно, – пробормотал он и, не глядя на меня, начал прогуливаться по комнате.

Я поняла, что Пален думает и отвлекать его внимание нельзя, потому скромно затаилась в кресле. Граф опять в мыслях перешел на шведский язык, и что он замышляет, я не знала. Наконец он обратил внимание на меня, и устало улыбнулся:

– Прости, Алевтинка, но отпустить тебя на свободу я пока не могу. Придется вам еще поскучать вдвоем со старухой, как там ее?

– Маланья Никитична, – подсказала я.

– Поживешь покуда со своей Маланьей. А я тем временем о тебе все разузнаю. И, дай бог, все устроится.

– Благодарю вас, ваше сиятельство, – сказала я и опустилась перед ним в реверансе.

Пален удивленно на меня посмотрел, что-то понял, ехидно усмехнулся и позвал секретаря:

– Афанасьев! Проводи госпожу Крылову в ее покои.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – низко поклонился многообещающий молодой человек. – Пожалуйте, madame, – вежливо склонился он передо мной и пропустил впереди себя.