Текст книги "Самозванец"

Глава 6

Наш обед затянулся до вечера, так что и ночевать мы остались на том же постоялом дворе. Вечером в Москву попасть было сложно, туда вообще лучше всего было въезжать после обеда. К этому времени привратные стражники уже насыщались мздой и к гостям относились если и недоброжелательно, то равнодушно. Теперь мы с Ваней передвигались налегке, без товаров и шика, так что можно было надеяться, что на нас не обратят внимания. Мой когда-то дорогой нарядный кафтан за время скитаний совсем обтерся, Ваня после любовной лихорадки и поповских хлебов выглядел обычным зачуханным слугой, так что проблем при въезде в Москву у нас не должно было возникнуть. Однако береженого, как известно, и Бог бережет, потому мы старались проскочить туда в подходящее время.

Кроме нас на постоялом дворе остались ночевать четверо проезжих гостей, владельцы лошадей, которых мы видели на коновязи. Они, как стало ясно из разговора, торговали медом и кожами, и теперь ждали какой-то непонятной оказии в Тулу, а пока суд да дело, пьянствовали в тихой придорожной обители.

Мне до них дела не было, как, собственно, и им до меня, потому мы не общались: они сидели в одном углу зала, мы с Ваней в другом, Ближе к вечеру, когда, как известно, начинают обостряться любовные чувства, он загрустил о прекрасной Катерине, и, как я подметил, даже ее матушка престала ему казаться такой ужасной, как утром.

– А как ты думаешь, хозяин, – спросил он меня, устремляя мечтательный взор к низкому закопченному потолку, – что сейчас делает Катя?

– Грустит о тебе, – ответил я, – сидит у окошка и шепчет: «Где ты, Ванюша!»

– Я серьезно спрашиваю, – обиделся он.

– Моется в бане, – предложил я очередную версию времяпровождения прекрасной блондинки.

– Вот если бы вдруг померла матушка Аграфена, – мечтательно сказал он, – а на Катю напали разбойники, а я тут как тут, на коне с мечом в руке!

– О таком можно только мечтать, – поддакнул я, исподтишка наблюдая за компанией гуляющих гостей.

Они бросили пить и громко разговаривать, сидели сведя головы над столом, и о чем-то совещались. Я уже так привык всегда чего-нибудь опасаться, что тотчас заподозрил их в происках против нас.

Однако пока никаких признаков готовящейся агрессии заметно не было.

Никто из компании не смотрел искоса в нашу сторону, и руки у всех лежали на столе.

И, тем не менее, тревожное чувство не проходило.

– Пойдем-ка, друг Ваня, спать, – сказал я, подзывая жестом трактирщика, – утро вечера мудренее.

С меня уже было достаточно ратных подвигов и приключений. Нам следовало просто отдохнуть без кровопролития и ночных погонь.

– Сможешь устроить нас на ночлег? – спросил я подошедшего хозяина.

– Спите здесь, – предложил он, обводя рукой зал, – чего вам куда-то идти!

– Ты нас лучше в чистую избу отведи, без комаров, – попросил я, – за деньгами дело не станет. Укажешь хорошее место, я за давешнего нахала с тобой расплачусь.

– Если так, то я вас к бабке Сапрунихе отведу. У нее в избе дух легкий.

– Пойдем к бабке, – согласился я.

Пока мы разговаривали с хозяином, подвыпившие гости разом повернулись в нашу сторону и смотрели в упор, явно желая наладить контакт. Я, стараясь даже не поворачиваться в их сторону, чтобы не провоцировать знакомство, расплатился за обед, и мы с рындой вышли из трактира на улицу. Вечер был теплый и тихий. Белая дневная луна призраком висела на нежно-голубом небе, редкие высокие облака заходящее солнце уже подрумянило вечерней зарею, щебетали пичуги. Все было, как полагается для ощущения полноты и красоты жизни. Вслед за нами на улицу вышел трактирщик, он равнодушно взглянул на привычную картину сельской идиллии и пошел вперед, показывать дорогу к бабке Сапрунихе, у которой в избе почему, то был легкий дух.

Жила сия бабка в небольшой деревенской избе, срубленной так много лет назад, что толстые бревна сруба успели почернеть и покрыться малахитовым мхом. Единственное явное отличие ее жилища от всех соседних изб было в двух маленьких окошках, затянутых чем-то вроде бычьего пузыря.

Трактирщик оставил нас ждать воле дома, а сам пошел договариваться со старухой о постое. Переговоры почему-то затянулись, и мы уже решили, что у него ничего не выходит, когда трактирщик выглянул в низенькую узкую входную дверь и поманил нас пальцем. Мы с Ваней вошли сначала в маленькие холодные сени, что, в свою очередь, было в сельской местности редкость, а из них в светелку, освещенную уже отмеченными ранее двумя подслеповатыми оконцами.

В светелке оказалась даже кое-какая мебель, правда, сколоченная из грубо отесанных досок, но не встроенная, какую обычно делали плотники при строительстве дома, а созданная отдельно с учетом нужд конкретных обитателей. В избе и правда был «легкий дух», пахло сухими травами и чистотой. Со света в полутемном посещении я не сразу разглядел хозяйку, а когда увидел, поклонился и пожелал доброго здоровья. Старуха ответила приятным женским голосом, не старым и мелодичным.

– Анисим говорит, что вы проситесь переночевать? – спросила она, когда мы с Ваней сели на лавку под образом пресвятой девы Марии, убранном какими-то разноцветным лоскутками.

– Да, – подтвердил я, – последние ночи не получалось выспаться, хочется переночевать в тишине.

– Что ж, хорошим гостям я всегда рада, – после ощутимой паузы сказала Сапруниха.

Мне, в сущности, нужно было только одно: после бессонной ночи и трудного перехода с лошадьми через лес вытянуться на лавке и заснуть. Однако хозяйка укладываться не предлагала, сидела напротив и внимательно нас с Ваней рассматривала. Я ждал, чем кончится это изучение, и с трудом удерживался, чтобы не зевнуть.

– Вы, наверное, устали? – вдруг спросила она. – Трудный был день?

Обычно крестьяне так не разговаривают, и я с интересом посмотрел на Сапруниху. К сожалению, в избе было полутемно. Оконца, затянутые бычьими пузырями, пропускали слишком мало света, чтобы можно было что-либо рассмотреть в подробностях.

– Да, знаете ли, – сказал я, применив не свойственное этой эпохе обращение во множественном числе, – были кое-какие трудности.

– Теперь, надеюсь, все в порядке? – спросила она почти светским тоном.

– Да, кажется, все разрешилось, – ответил я, Удивляясь все больше и больше. Таких разговоров, да еще с женщинами, я не вел уже сто лет.

– Вас покормили на постоялом дворе? – вновь задала она совершенно не характерный для крестьянки вопрос.

– Да, спасибо. Простите, я не знаю вашего имени отчества...

– Называйте меня, как все, бабка Сапруниха, – разрешила она.

– У вас такое необычное имя... Что оно означает?

– Не знаю, как прозвали, так и зовут, – неохотно ответила женщина.

Вообще-то у меня было к ней еще несколько вопросов: почему ее, нестарую женщину, зовут бабкой, где она научилась так разговаривать, и вообще, кто она, собственно, такая. Однако я был всего лишь случайным гостем, а вопросы придумывал слишком непростые, потому ничего больше не спросил. Вместо того намекнул:

– А где у вас тут можно лечь?

– Может быть, сначала тебе погадать? – совершенно неожиданно спросила она.

– Погадать? Не знаю, я вообще-то в гадания не верю.

– А мне погадаешь? – неожиданно заинтересовался Ваня.

– И тебе погадаю, если, конечно, не побоишься узнать свою судьбу.

– Нет, не побоюсь, – не очень уверенно сказал он. – Мне лучше не на себя, а на одну... Ну, есть такая...

– Зазноба, – подсказала Сапруниха. – Можно и на зазнобу.

– Так как, гадать на тебя? – спросила она, посмотрев в мою сторону.

– Если хочется, гадай, – согласился я.

– На прошлое или будущее?

Мне стало интересно, что она сможет рассмотреть в моем весьма нестандартном для этого времени прошлом.

– Сначала о прошлом.

– Воля твоя, – сказала она, встала и вышла из светлицы в сени.

Воспользовавшись ее отсутствием, Ваня уточнил:

– А гадание – это колдовство?

– Нет, глупость все это, никто не может заглянуть в будущее, а о прошлом можно только догадаться. Вот сейчас мы хозяйку и проверим, что она в моем прошлом сможет рассмотреть.

– Проверишь, проверишь, – насмешливо сказала Сапруниха, внося в светлицу широкую мелкую деревянную бадью с водой.

Говорил я с Ваней тихо и слышать она меня не могла, я подумал, что, она, наверное, просто догадалась, о чем мы могли тут говорить.

– Иди сюда, – позвала она меня, ставя таз на стол.

Я подошел.

– Помочи руки.

О таком гадании с мытьем рук я не слышал, но спрашивать ничего не стал, просто опустил руки в воду.

– Теперь садитесь на лавку и молчите, – велела Сапруниха.

Мы сели рядышком на ближайшую лавку, наблюдая за ее дальнейшими действиями. Хозяйка вытащила из-за стрехи свечу, отошла к очагу и раскопала в золе горячий уголек, раздула его и зажгла свечку. Запахло воском. Огонек постепенно разгорался, освещая сумеречную, вечернюю комнату.

– Значит, не боишься пустить меня в свое прошлое, – сказала Сапруниха, – наклоняя свечу над водой. Капли растопленного воска капали вниз, растекались, застывая, по воде.

Какие получались фигуры, нам с лавки видно не было. Сама же гадательница, не отрываясь, смотрела на воду, перемещая свечу над поверхностью. Я без особого интереса ждал, чем все это кончится.

Наконец «материал» для умозаключений был готов. Сапруниха укрепила свечку на деревянном борту бадьи и сосредоточилась на получившихся рисунках.

Я не подгонял, ждал, что она скажет. Однако так ничего и не дождался. Гадательница не произнесла ни слова, собрала с поверхности воды застывший воск, скатала его в шарик и прилепила к борту рядом со свечей. И только после этого повернулась в нашу сторону.

– Теперь ты, – велела она пареньку.

Ваня охотно повиновался, намочил руки и вернулся ко мне на лавку. Процедура со свечой повторилась. Я ждал продолжения и разгадки.

– А мне тоже на прошлое будешь гадать? – не выдержал неизвестности рында.

– Какое у тебя прошлое, его и без гадания видно. А вот будущее у тебя есть. Как сменятся два царя, в большие люди выйдешь, – задумчиво сказала женщина. – Вижу тебя рядом с державой.

– А про Катю там ничего нет? – с надеждой поинтересовался влюбленный.

– О Кате забудь, не твоего она поля ягода.

– И попом я не буду?

– Нет, ты будешь воеводой.

– Да, – разочаровано протянул он, – значит...

Похоже, с красавицей блондинкой у него дело не вытанцовывалось, и это Ваню так огорчило, что у него сразу же пропал интерес к собственному будущему. Мне же, напротив, стало любопытно, что такого увидела в воде гадалка, что обо мне будто и забыла. Сам спрашивать я не стал, ждал, когда она скажет сама.

– Ладно, поздно уже, спать пора, – усталым голосом сказала Сапруниха.

– А про хозяина ты ничего не узнала? – недоуменно спросил Ваня.

– Узнала, – ответила она.

– И чего?

– Сказано, спать пора, любопытной Варваре нос оторвали. Ложитесь уже, – добавила она, задула свечу и, прихватив бадью, быстро вышла из светлицы.

Мне такое поведение показалось более чем любопытным, Мало того, что на гадании настояла сама хозяйка, она же свернула «процедуру» более чем поспешно. Однако лезть к ней с вопросами я не собирался. В конце концов, захочет, сама скажет, что ее так удивило в моем прошлом и будущем. Да и спать мне хотелось зверски.

– Ложимся, – сказал я оруженосцу и, на правах старшего, выбрал себе лавку.

На улице совсем стемнело, и в светлице не видно было ни зги. Хозяйка как вышла, так и не вернулась. Мы улеглись, и я сразу же, как только закрыл глаза, заснул. Ночью нас никто не потревожил, я не слышал даже, когда вернулась Сапруниха, как ложилась. Проснулся поздним утром, когда на дворе было совсем светло.

– Выспался? – приветливо спросила хозяйка, когда я вышел к колодцу умыться. Только теперь я впервые ее толком рассмотрел. На вид ей было около пятидесяти, сухощавая, с правильными чертами лица. Волосы тщательно убраны под головной платок, глаза внимательные, даже изучающие.

– Да, спасибо, очень у вас в избе запах от трав приятный.

Она кивнула и, чтобы не мешать мне умываться, пошла в службы, стоящие на другом конце подворья. Во двор вошел Ваня с лошадьми. Мы оставляли их на ночь на попечение трактирщика. Пока он их поил и задавал корм, я кончил водные процедуры и надел свой потертый камзол. Вернулась и Сапруниха. Теперь она выглядела совсем не таинственно, а казалась обычной селянкой, занятой с утра до вечера сложным крестьянским хозяйством.

– Вы местная? – спросил я, когда она подошла к нам и остановилась, рассматривая лошадей.

– Я? Нет, выдали сюда замуж, – ответила она и задумчиво посмотрела поверх моей головы.

Что сталось с ее мужем, и почему она живет одна, я спрашивать не стал, как и о вчерашнем несостоявшемся гадании. По-хорошему, нам уже нужно было ехать, но я тянул время, многое в поведении женщины было нестандартно и заставляло отнестись к ней не как к обычной крестьянке.

– Давно? – спросил я.

– Что давно? – не поняла она.

– Живете здесь?

– Лет тридцать, как только... – она замолчала, предоставив мне самому отгадывать конец фразы.

– Ну, и как вам тут? – не отставал я, надеясь, что если у нее есть, что скрывать, она каким-нибудь образом проговорится.

– Ничего, первое время было скучно, потом привыкла. Люди ко всему привыкают.

С этим было трудно поспорить, только что-то такие обобщения я в семнадцатом веке у женщин не слышал. Нужно было придумать, как раскрутить ее на откровенный разговор, но мне ничего, кроме банальностей в голову не шло. Тогда я все-таки рискнул напомнить о вчерашнем гадании:

– А почему вы так и не сказали ничего о моем прошлом?

– Потому, что у тебя его тут нет, – просто ответила она.

Это уже было хоть что-то!

– Как же человек может быть без прошлого? – натурально удивился я.

– Может, – просто ответила она, помолчав, добавила, – в жизни много всяких чудес.

– Но хоть будущее-то у меня есть?

– Не знаю, я на твое будущее не гадала, – неопределенно ответила она.

Разговор на этом застопорился.

После паузы Сапруниха пригласила нас к столу. Завтрак оказался типично крестьянский: хлеб и молоко.

– А чая у вас случайно нет? – спросил я просто так, безо всякой задней мысли, для поддержания разговора.

– Откуда здесь чаю взяться, – так же, как и я, машинально ответила она.

Я вначале не обратил внимание на ее ответ, но вдруг меня как током ударило. И я продолжил разговор, не меняя тональности:

– Соскучился я уже по благам цивилизации.

– А я так давно привыкла, по мне и так хорошо, – в тон мне ответила она.

Ваня, не понимая, о чем идет разговор, смотрел на нас во все глаза, и только его удивление заставило Сапруниху понять, что мы забрели не совсем туда, куда ей хотелось. Однако слово не воробей, вылетело – не вернешь.

– Да, – сказала она, – только это было так давно, что я почти все забыла.

– Вы из какого года сюда попали?

– Из тридцать седьмого, – ответила она, не уточнив века.

– Девятьсот или восемьсот?

– Конечно девятьсот, а ты-то сам откуда?

– Оттуда же, только на семьдесят лет позже.

– Ишь ты! – вежливо, но без особого волнения сказала она. – Поди, у нас все уже поменялось?

– Конечно, семьдесят лет – это очень много.

– Да, конечно. Сажать-то хоть перестали?

– Перестали.

– Ну и, слава Богу. А то так страшно было жить, что хоть куда сбежишь.

– Вы что, сюда бежали от репрессий?

– От чего? – не поняла она.

– От ареста.

– Нет, я сюда попала уже после ареста, из лагеря. Вроде как там умерла, а сама здесь оказалась. Ученая у нас в Дальлаге была, мы с ней в одном лагпункте вместе срок тянули, такая умная женщина! Нескольким зекам помогла от Советской власти сбежать, а сама, бедняга, там осталась. Что с ней случилось, одному Богу известно!

– По пятьдесят восьмой сидели? – назвал я самую популярную политическую статью сталинского уголовного кодекса.

– Точно, а сам говоришь, что у вас не сажают!

– Тот кодекс давно отменили, а статья в народной памяти осталась. Теперь, то есть не теперь, конечно, а в мое время, о тогдашних незаконных арестах говорят открыто. Правда споры идут, сколько людей пострадало, кто считает что десятки миллионов, кто десятки тысяч.

– Я этого не знаю, только много нас было, очень много.

– У нас теперь строй поменялся, кончилась власть советов.

– И хорошо, пусть народ хоть вздохнет спокойно. Нельзя долго жить в такой жестокости. Никаких людей на такие Голгофы не хватит. Я и то стараюсь все забыть. Таких ужасов насмотрелась, каких даже тут не увидишь.

– Как же вы здесь выжили, ведь совсем другое время, все другое?

– Ничего, жизнь не хуже, чем там у вас, работай и проживешь. Есть, конечно, свои минусы, а так что же, Русь всегда Русь. А радиво я и тогда не уважала и здесь без него обхожусь.

– А что такое радиво? – вмешался в разговор изнывающий от любопытства Ваня.

– Радиво-то? Так, одно баловство, болтало невесть что с утра да вечера.

– Кто болтал? Бабы? – попробовал сам понять, о чем тут идет у нас речь, рында.

– Всякое болтало, и как бабы, и как мужики, а еще песни пело.

– Как скоморохи? – уточнил въедливый парнишка.

– По всякому, а иногда и хорошо, душевно пело. Я песни с детства любила.

Разговор переходил в такую форму, когда каждый говорит о своем, не понимая собеседника.

– За что же вас посадили?

– Кто ж его знает, за что. Следователь говорил, что мост я хотела взорвать, а так сама не знаю. Какой у нас в степи мост. Я сама с Актюбинской области, село Птахи. Не доводилось слышать?

– Нет, не слышал.

– Вот и тут никто о нем не слышал. Поди, еще и нет его на земле.

– А муж у вас кем был, тоже зеком?

– Нет, он местный. Хороший человек был, только Господь детей нам не дал, а сам-то он третьего года от чумы помер. Много тогда народа поумирало. Вот и мой.

Все что говорило эта женщина, казалось таким простым и естественным: жила в одном времени, попала в другое, приспособилась, вышла замуж, прожила большую часть жизни. То же было бы и в ее законном времени, не окажись обстоятельства так жестоки, что в средних веках оказалось жить лучше, чем в просвещенном, с радио, а потом и телевизором двадцатом веке.

– А как вы научились гадать? – задал я занимающий меня вопрос. – Я сам после перемещения в прошлое обрел экстрасенсорные способности.

Она не поняла, что я такое приобрел, ответила за себя:

– Не знаю, получилось, и все. Вот и когда на тебя гадала, поняла, что тебя здесь вроде бы как и нет.

– А я, правда, воеводой стану? – опять вмешался в разговор Ваня.

– Станешь, если до того не помрешь. Помни, что я тебе сказала: сменится два царя, а третий тебя отметит. Если конечно, до того времени жив будешь. Много у тебя на пути терниев окажется.

– А кем быть лучше – воеводой или попом? – задал Ваня злободневный для себя вопрос.

– Не мешай нам, – остановил я любознательность будущего военачальника. – Кем станешь, тем и станешь! А вы не сможете погадать мне на одну женщину?

– Зазнобу, что ли?

– Жену. Мы с ней разминулись и во времени, и в возрасте. Меня недавно ранили, так было мне вроде бы как видение, что она меня спасла от смерти. Только теперь стала совсем старухой, хотя раньше была моложе меня.

– Такого я не понимаю, но если хочешь, попробую. Без самой фигуры редко получается, нужно в воде тело намочить, чтобы вода-то про тебя все узнала и запомнила. Ну, как на патефоне пластинка, – научно объяснила она. – Но если будешь думать о ней, жене-то, то, может, что и выйдет. Только как же так случилось, что ты сам не знаешь, видел жену или нет?

– Меня ранил один человек, вот этот, будущий полководец, позвал на помощь проезжих людей. Те отвезли меня в имение какого-то воеводы. Я был без памяти, но в голове застряло, что находилась в том имении старуха, которая прежде была моей женой.

– Мудрено все это. Так сразу и не поймешь. Да что делать, попробуем, попытка не пытка.

Мы вернулись в избу, и она попросила Ваню принести из сеней бадью и воду. Тот бросился выполнять просьбу. Сапруниха, как и вчера, зажгла восковую свечу. Я на правах почти короткого знакомого и «земляка» подошел и смотрел, как воск, капая в холодную воду, причудливыми пятнами застывает на воде. Ничего, что в этих мутных картинах вызывало хоть какие-то ассоциации, я не увидел. Конечно, при желании в них можно было найти сходство с чем угодно, но с таким же успехом можно было бы гадать, и глядя на облака.

Женщина, не отвлекаясь, всматривалась в появляющиеся на воде фигуры, сосредоточено морщила лоб, потом стерла тыльной стороной ладони со лба крупные капли выступившего пота и укоризненно посмотрела на меня:

– Ты плохо думаешь, я ничего не вижу.

Она была права, я все это время думал не об Але, а о процессе гадания. Пришлось перестраиваться и сосредоточиться на прошлом. Я вспомнил нашу первую встречу, когда в помещичьей бане впервые увидел хрупкую, стройную девушку, стыдившуюся своей наготы и в то же время стесняющуюся собственной стыдливости.

Сапруниха начала что-то беззвучно шептать, лицо ее напряглось, помолодело, она уперлась руками в стол, на котором стояла бадья с водой, и закрыла глаза. Так она простояла довольно долго, потом сделалась обычной, присела на лавку.

– Ну, что, – нетерпеливо спросил Ваня, которого все эти фокусы с мистикой очень заинтересовали, – получилось?

Хозяйка посмотрела сначала на меня, потом на парня, ответила:

– Жива твоя супруга, здорова. Только, видать, не захотела, чтобы ты ее старой увидел. Какой бабе такое приятно! Ты вон какой молодой и гладкий, а она старая старуха!

– Все равно, – не очень уверенно сказал я, словно разговаривал не с гадалкой, а женой. – У нас есть, был, ну, в общем, сын, да и вообще...

– Мне кажется, вы еще увидитесь, – перебила меня Сапруниха, – когда опять будете молодыми.

– Это как же так? Она же теперь постарела, – Удивился я, но сообразил, что встретиться мы можем, если опять будет случай перекочевать в иную эпоху, во времена, когда Аля еще не состарилась.

Потом я отвлекся и представил, что ко мне вдруг подойдет какой-то дряхлый старец и окажется, что это я сам лет через пятьдесят. Кто знает, может ли такое случится, чтобы одно физическое тело столкнулось в одном месте и одном времени со своим, даже не знаю, как это назвать, фантомом?

– Как люди старятся, молодеют и вообще сюда попадают, я не знаю, мало училась. Вот ты бы поговорил с Анастасией Андреевной, той женщиной, что меня сюда из лагеря отправила, она тебе все объяснила, а я в школу мало ходила. Читать и писать еще умею, но и то по нашему, по новому, а ихние, – она кивнула на Ваню, – старые буквы плохо понимаю.

– Так ты что, грамоту знаешь?! – пораженно воскликнул мой деревенский воевода, который успел в Москве приобщиться к каким-то отрывочным культурным понятиям.

– Разумею немного, – со скрытой гордостью созналась хозяйка. – Даже писать немного могу.

– Первый раз вижу, чтобы баба грамоту знала! – восторженно воскликнул Ваня.

Изо всего, что он здесь слышал, Ваня практически ничего не понял, только выхватывал из разговора отдельные знакомые слова, но был явно доволен, что присутствует при таком непонятном и загадочном совещании.

– Вам нужно чем-нибудь помочь? – спросил я Сапруниху.

– Денежку можешь оставить за постой и гадание, а так чем еще помогать? У меня вроде все есть.

– Ну, не знаю, может тебе новый дом поставить, я могу нанять плотников.

– И этот хорош. Мне уже немного лет осталось на свете жить, и его вполне хватит.

– Ладно, тогда мы, наверное, поедем. Вам не интересно узнать, что произошло после того, как вы сюда переместились, ну, короче говоря, уехали?

– Нет. Чего знать-то, родителей уже к тому времени, что меня посадили, на свете не было, а если какие братья и сестры остались живы, то ты про них все равно ничего не скажешь.

Сапруниха была права. Что ей было задело до войн и перемен в стране, которую она плохо знала, даже когда в ней жила, а теперь, спустя столько лет, почти окончательно забыла.

– Пойди, запрягай, – сказал я Ване.

– Может, еще погостите? – вежливо предложила хозяйка. – Не каждый день земляка встретишь.

– Да, думаю, у нас с вами тут земляков не очень много. Если вообще такие есть.

– Не скажи, – задумчиво проговорила она, – есть здесь нашенские. Я многих встречала, один даже оказался из нашей Актюбинской области. Только почему-то все сюда попадают из разного времени. Кто с революции, кто со второй войны с германцами, а один совсем далекий оказался, мы даже слова друг у друга не понимали.

– Серьезно? – поразился я, теряя уверенность в своей исключительности. – Я встречал пару человек, но давно, в восемнадцатом и девятнадцатом веках.

– Так что же в этом удивительного? Если один попал, то и другие за ним могут. На земле-то, слышно, все меньше места остается. Куда людям деваться? До звезд далеко, не переедешь, а земля сейчас еще полупустая, селись, где хочешь.

– Не может такого быть! Если бы из будущего в прошлое много людей переселилось, то неминуемо начала бы быстро развиваться техника.

– Какая тут техника, – то ли не поняла, то ли поняла по-своему Сапруниха, – для того, чтобы сделать трактор, целый завод нужен, а что ты один сможешь. Многие пытаются, да зазря гибнут. Хорошо если их юродивыми посчитают, а то колдунами и ведьмами. А кто из наших особо местных допекает, может и на костер, и плаху попасть. Не до жиру, быть бы живу!

Вернулся Ваня и сказал, что лошади готовы.

– Пойди подожди меня снаружи, – попросил я его и спросил хозяйку: – А как ты «наших» от местных отличаешь?

– Шустрые которые и нетерпеливые, те часто наши. А больше по разговору понимаю. Вот так же, как ты меня на слове поймал, ловлю.

– Интересно, – только и нашелся, что сказать, я, – мне в этой эпохе только один такой похожий на нашего попался, и тот почему-то вроде как китаец или японец.

– За японцев ничего сказать не могу, слышала только, что они крейсер «Варяг» потопили, а немцы часто бывают.

– Все это очень интересно, – сказал я, подходя в дверям, – теперь попробую сам присмотреться. Прощайте, даст Бог, еще свидимся.

– Я вас провожу, – сказала Сапруниха, выходя вслед за нами во двор. – Очень рада была познакомиться.

– Взаимно, – сказал я, рассчитываясь за постой и гадание.

Сапруниха вышла за мной во двор, мы с Ваней сели на своих скакунов, помахали ей на прощанье и выехали на сельскую улицу. Путь отсюда у нас был только один: в Москву.