Текст книги "Отступать дальше некуда. Это книга о ленинградском поэте Юрии Борисове"

Разбросал я себя по России

Юрий Борисов своим творчеством не вписывался в советскую систему, где искусство подчинялось материалистической идеологии, не схожей с его представлением о свободной творческой личности, что не мешало ему сочинять прекрасные стихи.

Одно из таких его стихотворений называется «Всё богатство моё – песня да гитара».

 
Всё богатство моё – песня да гитара,
Ласковые струны, да вечер синий,
А ещё заветная молитва,
Чтоб грехи забылись, да сбылись надежды.
Надежд у меня всего четыре:
Летом я живу в надежде на осень
А когда с зимы я устану,
То вновь на весну надеюсь.
 

О чём эти стихи? О надежде в его странной судьбе? Возможно. Только нет в ней ничего материального: «песня да гитара», «ласковые струны да вечер синий», «заветная молитва» да четыре перехода в состояние лета, осени, зимы да весны. Такое ощущение, словно «надежда» у поэта витает над обыденной жизнью, она существует не в реальном времени. Думаю, что именно такая «надежда» и помогала поэту выживать.

Вот как отзывается о нём его друг, тонкий певец Валерий Кругликов:

«В быту Борисов был… как-то неудобен. Всегда или почти всегда он вызывал у меня конфликтное состояние. Его неустроенность вызывала желание избавиться от беспокойства, какая-то опасность благополучию исходила от него».

О чём это певец говорит? Что значит «как то неудобен», «желание избавиться от беспокойства», «опасность благополучию»?

А дело в том, что вся его жизнь превратилась в неустанное бегство от пошлости бытия в сферу нереальной романтической свободы. Вся духовная и душевная энергия Юрия Борисова была направлена на обретение этой недостижимой свободы. Он жил по логике сердца и хотел видеть мир через художественное окно придуманной им образности. В реальной жизни он чувствовал себя неудобно и беспокойно и боялся самого понятия благополучия, которое для него было равносильно смерти.

Поэт Юрий Борисов оказался в этом мире не равным самому себе, как телесному человеку, поэтому его бытовая принадлежность противостояла его нравственной и художественной приобщённости к миру.

Борисов ностальгически тянулся к свободе, ставшей основой его творчества, в которой создавались его стихи, полные красок, света, лучезарных образов. Стихи и романсы оформляли его жизнь, наделяли её смыслом, создавали ценностный горизонт в замкнутом с виду, но страстном внутри художнике.

Мне кажется, подтверждение этих мыслей заложено и в его стихотворении «По лугам и лесам…», посвящённом его другу Петру Константиновичу Капустину.

В то время Пётр Константинович был его старшим товарищем с семилетней разницей в возрасте, судьба которого, говоря словами Борисова, тоже «разбросала его по России».

На одном из своих немногочисленных концертов Юрий Борисов сказал:

– В общем, это его песня. Пусть, когда он за границей будет, то вспоминает её.

По всей видимости, поэт не просто считал художника своим другом, но и причислял его к людям, разделявшим с ним его поэтическое миросозерцание.

Приведём текст этого стихотворения и одновременно заглянем между строк, попробовав ещё раз понять самого Борисова.

 
По зелёным лугам и лесам,
По заснеженной царственной сини,
Может, кто-то другой или сам
Разбросал я себя по России.
 

Прекрасное видение пространственного тёплого и холодного цветного образа России создал Юрий Борисов, по которому «разбросал себя» он.

– Кто-то другой или сам…, – это о ком? Думаю, что виновниками этого могли быть как конкретные люди в конкретных обстоятельствах его жизни, прятавшие его в лагерях, так и он сам, желавший поэтического устремления в красоту земли, имя которой Россия.

 
Я живу за верстою версту,
Моё детство прошло скоморохом,
Чтоб потом золотому Христу
Поклониться с молитвенным вздохом.
 

Первые две строчки превращаются в намёк на земной маршрут автора, по которому он проехал тысячи вёрст от Уссурийска до Ленинграда, от Липецка до Средней Азии ко многим казённым невольным учреждениям.

Но он не воспринимает эти обстоятельства как трагедию, нет, он воспринимает это философски спокойно, даже «с молитвенным вздохом». Это самоотречения от материальности жизни.

 
Моя радость под солнцем росой
Засверкает в нехоженых травах,
Отгремит она первой грозой,
Заиграет в глазах браговаров.
 

Он видит радость будущего через этот «молитвенный вздох», который «под солнцем росой засверкает в нехоженых травах», «отгремит …первой грозой» и «заиграет в глазах браговаров», где красота меняет свои свойства, перевоплощается, выявляет особую щедрость, какую-то лёгкую игру в глазах.

Так приятно становится человеку от выпитого хорошего вина, и не случайно автор употребляет множественное значение слова «браговаров». Здесь цветущие явления природы превращаются в плодоносящие, где «браговары» создают такое настроение, что «тёплым вечером млеет заря над берёзой у сонной дороги».

 
Моя щедрость – на зависть царям,
Как награда за боль и тревоги.
Теплым вечером млеет заря
Над березой у сонной дороги.
 

Радость перевоплощается в щедрость, как награду «за боль и тревоги».

Такое бескорыстие, такая доброта, такая беззлобность в душе реального сумрачного человека Борисова!

 
Я тоску под осенним дождем
Промочил и снегами забросил,
И с тех пор мы мучительно ждем,
Долго ждем, когда кончится осень.
Свою ненависть отдал врагу,
Сад украсил я нежностью легкой,
А печаль в деревянном гробу
Опустил под «аминь» на веревках.
 

Всё то, что мешает свободному восприятию и пониманию отношения природы и человека, он отметает напрочь: «Я тоску под осенним дождем Промочил и снегами забросил», «свою ненависть отдал врагу», «а печаль в деревянном гробу опустил под „аминь“ на верёвках». Взамен этого он свой сад украшает «нежностью лёгкой».

 
Моя жизнь, словно краски холста, —
Для того, чтобы все могли видеть.
Оттого, моя правда чиста:
Никого не забыть, не обидеть.
 

И жизнь его становится похожей на яркие «краски холста», чтобы их «все могли видеть», а смысл чистой правды заключается в том, чтобы «никого не забыть, не обидеть».

 
Мое счастье в зелёном пруду
Позапуталось в тине замшелой.
Я к пруду непременно приду
И нырну за ним с камнем на шее.
 

И всё же его мечты останутся мечтами, как и «счастье в зелёном пруду», позапутавшееся «в тине замшелой».

Результат всего этого – полное растворение автора в природе. Он и к пруду идёт не любоваться, а навсегда, «с камнем на шее», нырнуть за своим счастьем.

Интересно, что в стихотворении, там, где автор выступает только от себя, стихи звучат оптимистически, а где звучат множественные нотки, они выражают прямо противоположное настроение.

Всё стихотворение воспринимается как гимн природе, светлой и полнокровной. Этого автор добивается яркими метафорическими образами, которые поражают своим количеством и оригинальностью. Вот некоторые из них: «По заснеженной царственной сини», «Моя радость под солнцем росой Засверкает в нехоженых травах», «Теплым вечером млеет заря», «Я тоску под осенним дождем промочил и снегами забросил», «Сад украсил я нежностью легкой», «Моя жизнь, словно краски холста», «Моё счастье в зеленом пруду позапуталось в тине замшелой».

Такой видит автор свою Россию, по которой разбросал он себя и свои поэтические образы, полные внутренней красоты, чуткой и трогательной силы и духа петербургской поэзии.

Это несомненно очень талантливое стихотворение, от которого на душе становится легко и проникновенно.

Весь пафос внутренней жизни Борисова – интимное таинство границ между двумя мирами – воображаемым и реальным. Он и был человеком, живущим на грани миров.

Первая любовь

Не обошла стороной восемнадцатилетнего юношу Юру и его первая любовь. Как вспоминает его сестра Ольга, девушка по имени Нина была «наша, с Петроградки», «очень красивая, стройная блондинка с голубыми глазами и тонкими чертами лица». «Она часто заходила к нам домой (на Малую Посадскую улицу), но спустя какое-то время, не знаю причины, Юра с ней расстался».

Второй его любовью была девушка Валя, с которой он познакомился на вечеринках друзей, где звучали романсы, читались стихи. Они собирались в коммуналках где-нибудь на улицах Малой Посадской, Моховой, Рубинштейна, Пестеля, Чайковского, в конце концов, на Невском проспекте, где жили соответственно Юрий Борисов, Валерий Агафонов и дружески настроенные к ним молодые петербуржцы.

Там юноши и девушки, молодые музыканты и художники, поэты и композиторы, просто любители сами создавали высокую атмосферу искусства, которой питались многие посетители этих вечеров. На вечера приходило много интересных девушек, среди которых особой красотой выделялась Валя Попова, девушка весёлая и находчивая.

Вскоре между юношами и девушками начались романы, не удержался и Юрий Борисов, предложивший Вале выйти за него замуж.

Юрий в день своей свадьбы

Та согласилась стать его женой, однако Юра неожиданно по причине отсутствия работы был обвинён в тунеядстве и отправлен для исправления на целый год отбывать свой очередной срок. Валя его не оставила и поддерживала с ним связь письменно, посылая ему бандероли.

По его возвращению из заключения летом 1977 году они поженились.

Свидетелями на их свадьбе были со стороны Юрия Валерий Агафонов и со стороны Валентины Лилия Щербакова, ставшая женой Дмитрия Тосенко.

Свадьба проходила на Малой Посадской улице. После свадьбы молодые переехали жить на съёмную комнату большой коммунальной квартиры на улице Маяковского, а затем, когда Валентина пошла в декретный отпуск, вновь возвратились на Малую Посадскую, где для них отгородили закуток в углу.

Валя очень хотела, чтобы ребенок родился в день рождения Юры четвёртого ноября, но немного переходила свою беременность. Седьмого ноября Юра с Валей ходили к Неве на праздничный салют, а ночью он отвёз жену в родильный дом на Малый проспект Петроградской стороны, где девятого ноября 1977 года появился их сын Илья.

Фото сына Ильи в три года

Как часто в жизни бывает, если с одной стороны приходит радость, то с другой – жди беду. Так случилось и в семье Борисовых.

Ровно через два месяца восьмого января 1978 года неожиданно от кровоизлияния в мозг во сне умерла мама Юрия. Её похоронили на Серафимовском кладбище.

Юрий и Оля очень переживали эту трагедию семьи, но жизнь продолжалась.

После смерти мамы брат с сестрой решили разменять их большую двадцатисемиметровую комнату на Малой Посадской улице на две маленьких. Они хотели это сделать в то время, пока летом Валентина с маленьким ребенком ездила к своим родителям в город Калинин.

Но Юру вновь, как не нашедшего работу в течении шести месяцев, выследили и по статье «За тунеядство» отправили на лесоразработки.

Когда Валя вернулась, женщинам самим пришлось искать размен: Вале с сыном досталась комната в двенадцать метров, а Ольге еще меньше, около девяти.

Вскоре Валентина, не выдержав мытарства по лагерям своего мужа, подала заявление на развод, и их дороги разошлись навсегда. Недавние романтические отношения разбились о бытовую лодку. Юрий не смог дать женщине то, чего она ждала от любящего мужчины, и на долгое время сам остался и без жилья, и без прописки.

Получился замкнутый круг: нет прописки – нет работы, но зато есть постоянное нарушение паспортного режима. Ему приходилось искать себе место для ночлега у друзей, в художественных мастерских, подвалах и на чердаках.

Теперь лишь стихи и музыка были ему отрадой. Возможно, тогда он и написал одно из самых волнительных своих стихотворений под названием «Новогодняя».

 
Листки календаря не обрываю,
О будущем загадывать боюсь.
Год уходящий я не провожаю
И Новый Год встречать не тороплюсь.
 
 
Зачем себя смешной надеждой тешить,
Что Дед Мороз подарком из мешка
Мою досаду как-нибудь уменьшит,
Хоть и щедра рука у старика.
 
 
Зачем опять – что не было и было,
Что позабыл и что не позабыл,
И чтоб меня другая полюбила,
И чтобы я другую полюбил…
 
 
Я никуда от прошлого не скроюсь,
И не заменит радостей былых
Влюбленных глаз доверчивая робость
И ласка рук, да только не твоих.
 
 
Но буду я нести, пока не сгину,
Пока огонь желаний не угас,
Надежду, ту последнюю богиню
Из всех богинь, что покидают нас.
 
 
А, может статься, и чём мечтаю,
Мне принесут листки календаря,
Но на грядущий май не променяю
Я золото было былого сентября.
 
 
Листки календаря не обрываю,
О будущем загадывать боюсь…
 

Белогвардейские стихи

Любая война – это, прежде всего, кровь и слёзы, то самое неприглядное, что всплывает в такие времена, но Юрий Борисов не описывал войну, а только акцентировал внимание на этой важнейшей теме, размышляя о не осуществившемся духовном порыве целого поколения людей, оставленного один на один со своей бедой.

Эта тема у Борисова как бы подготавливалась издалека ностальгическими петербургскими мотивами. Ещё не было революции и Гражданской войны, но уже возникло это желание увидеть юных и полных жизни военных юнкеров, которые впоследствии будут честно погибать за свою родину.

Таково стихотворение с названием «Ностальгическая». Это ностальгия по поводу не случившихся историй в жизни поэта.

 
Заунывные песни летели
В край березовой русской тоски,
Где над детством моим отзвенели
Петербургских гимназий звонки.
Под кипящий янтарь оркестрантов,
Под могучее наше «Ура!»
Не меня ль государь-император
Из кадетов возвел в юнкера?
 

Откуда у автора это желание услышать «петербургских гимназий звонки», это «могучее наше «Ура», желание узнать «не меня ль государь – император из кадетов возвёл в юнкера?». А может оно исходит из детского дома, в котором воспитывался Юра, как тоска по несбывшимся событиям в его жизни?

Поэт находит необыкновенную по своей красоте метафору «Под кипящий янтарь оркестрантов», которая создаёт необычайно торжественное вступление и настроение всему стихотворению.

 
В синем небе литавры гремели
И чеканила поступь война.
И не мне ли глаза голубели,
И махала рука из окна?
Мчались годы в простреленных верстах
По друзьям, не вернувшимся в ряд,
Что застыли в серебряных росах
За Отечество и за царя.
Не меня ли вчера обнимали
Долгожданные руки – и вот,
Не меня ли в чека разменяли
Под шумок в восемнадцатый год?
 

Прочитав стихотворение, создаётся впечатление, что автор очень искренен в своём желании встать в ряд в этими юнцами, «что застыли в серебряных росах «За Отечество и за царя», мысленно примеряя мундир офицера белой армии.

Видно очень хотелось поэту одеть эту форму офицера царской армии. И он её одел, примеряясь сыграть роль в телефильме «Жизнь Клима Самгина». И судя по сохранившейся фотографии, она ему, безусловно, подошла бы, хотя этого не случилось.

Юрий в форме белогвардейского офицера

Это его одно из немногих чисто петербургских стихотворений.

Та Россия – страна курсисток и корнетов, страна шиньонов и эполет, представлялась Борисову эпохой чистоты чувств. Отсюда и какое-то его мистическое обручение с романтикой белого движения, обреченного на гибель.

Вот другое стихотворение со странным названием «Голубые лошади».

 
Как по Красной площади —
Алый пыл знамён.
Голубые лошади,
Красный эскадрон.
Вслед глядели девушки,
Заслонясь рукой.
 

Во-первых, таких лошадей в природе не бывает. А во-вторых, это очень картинно и красиво. Эффект достигнут: на фоне красного и алого рисуется голубой цвет лошадей, которым «вслед глядели девушки, заслонясь рукой».

Понятно, что это броский плакат времён двадцатых годов двадцатого века, где рядом с красным эскадроном в общем строю «голубые лошади» могли осмысляться противостоянием символов, как у Петрова – Водкина с его «Купанием красного коня», воспринятого советской идеологией как знамя, вокруг которого объединились миллионы людей.

Не противостоит ли здесь своим стихотворением Юрий Борисов картине К. Петрова-Водкина?

Отсюда, возможно, его утверждение:

 
Только до победушки
Ой как далеко».
Там Шкуро и Мамонтов,
Врангель и Колчак
За царя Романова,
За своих внучат,
За обиду острую
Бьются ретиво.
Да ещё за Господа
Бога самого.
Ой, куда ты конница
Правишь копыты?
Ой, не скоро кончится
Девятнадцатый…
Запахами ночь шалит
Шпорный перезвон…
Голубые лошади,
Красный эскадрон.
 

В этом стихотворении только намечена тема Гражданской войны, но нет в ней ещё ярких глубоких образов поэтического психологизма. Это скорее подражание песням гражданской войны.

А вот стихотворение «Напишу через час…» сочинено в настоящем борисовском стиле, передающем в поэтических образах всю боль и переживания уходящего в небытие поколения.

 
Напишу через час после схватки,
А сейчас не могу, не проси.
Эскадроны бегут без оглядки,
Мертвецов унося на рыси.
 
 
Нас уже не хватает в шеренгах по восемь,
Офицерам наскучил солдатский жаргон.
И кресты вышивает последняя осень
По истёртому золоту наших погон.
 

Быстро уносящееся время трагедии белого движения представлено в этом стихотворении.

Как редеет строй белых офицеров, и теперь для них «кресты вышивает последняя осень по истёртому золоту наших погон». Какой метафорической красоты и привлекательности предстаёт перед нами этот погибающий образ чести и достоинства!

 
Напишу через час после смерти,
А теперь не могу, не зови.
Похоронный сургуч на конверте
Замесили на нашей крови.
 

Поэт усиливает напряжённость поединка, используя повторение фразы «Напишу через час» и «а теперь не могу». Употребляемое в первом случае продолжение «после схватки» усиливается фразой «после смерти», а во втором случае происходит замена фразы «не проси» на «не зови». Это движение мысли вновь заканчивается очень сильным метафорическим образом «Похоронный сургуч на конверте замесили на нашей крови».

Перед нами предстаёт поэт благородного мужества, у которого честь стала отдушиной на пути томительного трагизма событий.

 
Мы у господа Бога поблажки не просим,
Только пыль да копыта, да пуля вдогон.
И кресты вышивает последняя осень
По истертому золоту наших погон.
 

Это поколение, как и сам Борисов, было очень искреннее в проявлении своих чувств. Залогом чему служит его обращение к Богу, как высшему мировому судье, и новый рождённый его талантом прекрасный поэтический образ последней для белого движения осени.

Почему именно к белому движению потянулось его творчество, а не наоборот? Почему ему захотелось быть именно «там», а не в другом победившем белую силу «красном» движении?

Возможно, что неудачи своей жизни он соотносил с трагедией тех, кто вступил на путь заведомо проигранной борьбы.

Надо отметить, что сам Юрий, находясь в местах заключения, тщательно изучал эти события, посещая тюремные библиотеки, наполненные интересными книгами, о чём он однажды рассказал своему другу гитаристу Александру Смотрову.

Уж не знаю, читал ли он там труды Ивана Ильина, русского философа и одного из идеологов белого движения, но смысл его других «белых» стихов отражают эти идеи.

Философ Иван Ильин писал о колоссальной духовной силе противобольшевитского белого движения, которое проявлялось «не в бытовом пристрастии к родине, а в любви к России как подлинно религиозной святыне».

Без этой идеи «честного патриота» и «русского национального всеединства», по убеждению русского философа, «белая» борьба была бы обычной Гражданской войной.

Стихи Юрия Борисова действительно не о Гражданской войне, а о молитве за Россию, такой тревожной и поразительно красивой.

Об этом и его одно из замечательных стихотворениях «Перед боем».

Закатилася зорька за лес, словно канула,

Понадвинулся неба холодный сапфир.

Может быть, и просил брат пощады у Каина,

Только нам не менять офицерский мундир.

Затаилася речка под низкими тучами,

Зашептала тревожная черная гать,

Мне письма написать не представилось случая,

Чтоб проститься с тобой да добра пожелать.

А на той стороне комиссарский редут – только тронь, а ну! —

Разорвет тишину пулеметами смерть.

Мы в ненастную ночь перейдем на ту сторону,

Чтоб в последней атаке себя не жалеть.

И присяга ясней, и молитва навязчивей,

Когда бой безнадежен и чуда не жди.

Ты холодным штыком моё сердце горячее,

Не жалея мундир, осади, остуди.

Растревожится зорька пальбою да стонами,

Запрокинется в траву вчерашний корнет.

На убитом шинель с золотыми погонами.

Дорогое сукно спрячет сабельный след.

Да простит меня всё, что я кровью своею испачкаю,

И все те, обо мне чия память, крепка,

Как скатится слеза на мою фотокарточку

И закроет альбом дорогая рука.

С первых строк стихи захватывают прекрасными образами. Можно представить себе это метафорическое видение закатившейся и словно канувшей, то есть резко упавшей за лес, зорьки, над которой «понадвинулся неба холодный сапфир».

Один из читателей, прочитав эти строки, воскликнул: «Каково, а? Драгоценный камешек!», и было от чего восторгаться. Просто гениальная находка золота на синем небе.

На таком необыкновенном фоне у автора возникают мысли при упоминании имени Каина и его брата.

О чём хочет сказать автор? Чтобы прояснить его мысли, следует упомянуть о библейском рассказе, посвящённом убийству Каином своего родного брата Авеля.

Согласно Книге Бытия, это были сыновья Адама и Евы, и на заре человечества миру явился Каин, первый в истории убийца, и Авель – первая жертва этого убийства.

Особенно важно то, что в этом рассказе раскрывается тема моральной ответственности, в которой грех Каина поражает воображение тем, что это не просто убийство, а братоубийство. Оба брата родились в одной семье, получили одинаковое воспитание, оба были грешниками и сознавали, что необходимо исполнять требования Бога и почитать Его.

Не о том ли стихотворение Юрия Борисова, где братья в лице Каина и неупомянутого, но предполагаемого Авеля, олицетворяют собой две враждующие меж собой группы людей, родившиеся от одной родины-матери – России.

На стороне смертельно поникшего брата сама природа, представленная то в образе затаившейся речки «под низкими тучами», где «зашептала тревожная чёрная гать», то растревоженной зорьки «с пальбою да стонами», в которую погружаются люди, словно сливаясь с ней.

На этом фоне чётко нарисован только один запрокинутый «в траву вчерашний корнет». Не современный ли образ Авеля указан здесь?

Всё остальное в его группе представлено как намёк на святую жертвенность.

В группе Каина показаны вероломные действия комиссарского редута «на той стороне», «только тронь, а ну! – Разорвёт тишину пулемётами смерть».

Последнее четверостишие подводит итог этой навязчивой молитвы:

 
Да простит меня всё, что я кровью своею испачкаю,
И все те, обо мне чия память, крепка,
Как скатится слеза на мою фотокарточку
И закроет альбом дорогая рука.
 

Это слова о всепрощении. Будущее не за расчленением родины, не за враждебностью одной силы против другой, а за всепрощением. Пусть «закроет альбом дорогая рука»!

Поэт был глубоко укоренен в петербургской культуре и русской классической поэзии и чувствовал её как немногие.

Отсюда его мастерство в изображении этической напряженности его стихов. Он ощущал в них и свою отверженность, будто идущий в последнюю атаку белый офицер или советский зек на лесоповале.

Цикл белогвардейских романсов такой исключительной силы был главным результатом союза поэта Юрия Борисова и певца Валерия Агафонова. Юра сочинял, Валера пел, да так, что при первых аккордах их, при первых словах их песен, ком подкатывает к горлу.

Прошло время. Стала меняться и тематика песен. Другие мысли однажды пришли к Юрию Борисову в его стихотворении «Поединок».

В одном из своих концертов автор смысл его определил так:

– Вот для этой песни такая преамбула. Сейчас много говорят о гражданстве, о совести и чести. А это песня о том, как одного сгубила совесть, а другого честь.

 
Жадные пальцы на скользкие карты легли,
И закружился с Фортуной в обнимку Обман,
Ожили в штосе десятки, вальты, короли, —
Двое играли, поручик и штабс-капитан.
 

Карточная игра превратилась в своеобразную обманку жизни ушедшего в прошлое белого движения. Теперь уже не патриотически настроенные герои, готовые идти на смерть ради понятия «родина» и «честь», предстают перед автором.

На первый план выходят не их красивые лица, а «жадные пальцы», которые «на скользкие карты легли».

Нарисована отрицательная картинка, в которой наряду с поручиком и штабс-капитаном, «закружился с Фортуной в обнимку Обман» и «ожили в штоссе десятки, вальты, короли».

 
И загулял по душе недобор-перебор…
А, может, виною был спрятанный туз в рукаве?
Горькою фразою вызлился карточный спор,
Ярым багрянцем по вешней осенней листве.
Плотно ли ненависть ваши закрыла глаза?
Всё ли готово у вас, господа, для стрельбы?
Нечего вам на прощанье друг другу сказать,
Глупые пули нацелены в гордые лбы.
Есть игра, нет настоящего действия, бой заранее проигран.
Юный поручик с пробитою грудью лежит.
Смехом неистовым зло разрядился Изъян.
Жизнь погубивший – ты ж прав не имеешь на жизнь.
Вот и пустил себе пулю под сердце наш штабс-капитан.
Их схоронили. В молчании пили вино.
Лучше бы им поделить куражи в кутеже.
Свечи горели, но было на сердце темно,
Свечи горели, но холодно было душе.
Друг мой, ты в смертную вечность не верь,
Утром с оконца тяжелые шторы откинь.
Солнечным зайчиком в душу заглянет апрель,
Небо подарит пьянящую звонкую синь.
 

Это стихотворение о тех, для которых понятие чести ушло в прошлое и стало самообманом, над которым «смехом неистовым зло разрядился Изъян».

«Жизнь погубивший – ты ж прав не имеешь на жизнь» – вот лейтмотив стихотворения, как отсутствие всепрощенческого чувства белого движения.

Отразил он в своих стихах и картину красного движения. Только получилась она не психологически ёмкой и эмоционально содержательной, а устрашающе жестокой и неприглядной.

Таково стихотворение под названием «Справа маузер, слева эфес».

 
Справа маузер, слева эфес
Острия златоустовской стали.
Продотряды громили окрест
Городов, что и так голодали.
 

Здесь отображены даже не люди, а некие вооружённые существа, на которых навешаны устрашающие предметы вооружения. В России «маузер», немецкий самозарядный пистолет, стал тогда очень популярен, благодаря кино и литературе, и воспринимался как неотъемлемая часть образа чекиста или комиссара эпохи Гражданской войны, наряду с кожаной курткой и алым нагрудным бантом.

Они, сплочённые в продотряды, совершали погромы окрестных голодных городов. Что может быть страшнее этих действий для мирных жителей!

 
И неслышно шла месть через лес
По тропинкам, что нам незнакомы.
Гулко ухал кулацкий обрез
Да ночами горели укомы.
 

«Красные» продолжали свою «месть через лес, По тропинкам, что нам незнакомы», а в ответ «Глухо ухал кулацкий обрез Да ночами горели укомы».

 
Не хватало ни дней, ни ночей
На сумбур мировой заварухи.
Как садились юнцы на коней
Да усердно молились старухи!..
 

Это уже было не белое движение с понятиями чести и правды, а беспощадное движение, в котором погибало всё, чтобы усилить «сумбур мировой заварухи».

 
Перед пушками, как на парад,
Встали те, кто у Зимнего выжил,
Расстреляли мятежный Кронштадт,
Как когда-то Коммуну в Париже…
И не дрогнула ж чья-то рука
На приказ, что достоин Иуды,
Только дрогнули жерла слегка,
Ненасытные жерла орудий.
 

Юрий Борисов жил как бы за пределами советской действительности, в полнейшем отчуждении от официальной его стороны.

Великий поэт Александр Блок считал, что «художник – это тот, кто слушает мировой оркестр и вторит ему, не фальшивя».

Борисов был именно таким художником. Он наполнял свои стихи глубоким смыслом и никогда не фальшивил ни в своих стихах, ни жизни.

Валерий Кругликов сказал о нём так:

– Я одно могу сказать, чем больше я слушаю Борисова, тем больше мне нравится, как он поёт и играет. Он не врёт нигде. Ни в словах, ни в музыке, ни в голосе… Русский человек, вообще, не врёт – ему это незачем. Ни в каком смысле.