Текст книги "Про вчера"

Валенки

Служебное общежитие для руководства стройки, для инженерно-технического персонала было характерной особенностью того нашего времени. Трёхкомнатная квартира. Естественно, никакой инфраструктуры, как это называется сейчас, вокруг не было.

Глубоко погружаться в бытовые мелочи с нашей занятостью не было ни времени, ни желания. Например, покупали две ячейки яиц, и если ночевали дома, то самый шикарный завтрак – это сырое яйцо. Выпиваешь его – и на работу.

Когда вышел фильм «Одиноким предоставляется общежитие» с Гундаревой и Мкртчяном – мы узнали себя в какой-то мере. Гундарева играет сваху в женской общаге. Мужчина жалуется ей, что не может так больше жить, потому что жена только яичницу готовит: «Опять яичница… утром яичница, в обед яичница, а ночью – омлет. Я скоро буду кудахтать, как цыплёнок!» Вот так же и у нас было.

Жизнь была стремительная, очень динамичная, насыщенная, весёлая. На одном из участков нужно было в сжатый срок выполнить работу. По-моему, наладка оборудования. Время жмёт, весь день мечешься, из тепла в холод, снег налип – подтаял, и так по многу раз. Поэтому обувь – унты – всегда была влажной.

Приятель надоумил меня, как эти унты быстро сушить, изобрёл способ: «Я их в духовку кладу, на самое маленькое деление, на пятьдесят. И, пока в душ сходишь, они уже сухие. Во!»

И вот я решил попробовать. Плита ещё тёплая стоит, «Лысьва», запихал в неё унты, включил и пошёл в душ. Выхожу – воняет палёной овчиной… Короче говоря, половина одного унта сгорела. Другой обуви нет.

Взял у соседа валенки, пока он спал, и уехал на стройплощадку. Умельцев там много разных было, ну я и упросил мужиков, кто скорняжничать умеет, подлатать унты.

Получил я оба унта в идеальном состоянии, только один теперь был в два раза уже, чем другой.

Отправил я их с кем-то, чтобы забросили в мою комнату в общежитии. Прошло два-три дня, возвращаюсь со стройплощадки, а приятель, который жил вместе со мной, мнётся:

– Слушай, тут такое дело, ты только не обижайся. Я тебе тут унты «поправил».

– Каким образом?

– Ну, ты когда в душ пошёл, я печку открыл, потрогал – один унт уже сухой, а второй ещё сыроват. Я огоньку и добавил. Спокойно! Не сжёг, вон они стоят. Но один изрядно сел. Кожа, понимаешь, сжалась.

Я помню, у меня, с одной стороны, сожаление – ну кто ж тебя просил… И в то же время злости совершенно никакой. Да, был дефицит: того нет, этого нет. Но что я, не проживу, что ли? Нет одного – возьму другое, нет унтов – пойду в валенках. Какая проблема?

Волочанка

Таймыр, Волочанка, 1974 год. Зона вечной мерзлоты. Мы ещё не знаем, что «так жить нельзя», и осваиваем, как и многие до нас, Север. Ещё живём в том времени, когда, как на Аляске или в Канаде, тысячи «Ан-2», «Ми-8», «Ми-2» «летали на лыжах». То есть садились и взлетали на поплавках, и было это совсем обычным делом. Так и добирались – до Таймыра, Эвенкии – на маленьких, медленных, промёрзших кастрюлях той самой малой авиации, о восстановлении которой мы сегодня мечтаем и много говорим.

– Курить можно?

– Кури на здоровье, пепел вот сюда.

И отодвигается пятак дюрали, как дверной глазок, за ним – атмосфера, то есть уже улица, небо. На земле минус сорок пять, там, за бортом, в небе, и того ниже. Рядом молодая мама, младенцу на её руках не больше недели. Она достала грудь и кормит, от груди идёт пар. На вопросительный взгляд спокойно отвечает: «Чтобы не кричал, у него ушки».

Кажется, что через полушубок прямо с сиденья, с покрытой дерматином алюминиевой лавки, мороз проникает в позвоночник, от копчика до затылка, превращая в камень всё – почки, печень, желудок – весь ливер, и это не разморозится никогда. А тут спокойное: «Чтобы не кричал, у него ушки».

Под шум мотора, который, кажется, лежит у тебя на коленях, все как-то разговаривают и как-то слышат друг друга, всё просто и обыденно.

Через два дня возвращаемся вроде бы тем же бортом, хотя их много и можно перепутать. Тот же холод. Завелись, рычим, с места кастрюля не двигается. Пилот кричит в салон: «Мужики! Кто поздоровее?»

Думал, скажет: «Подтолкните». Нет, пристыли лыжи. Достаём киянку – деревянную кувалду, стучим по лыжам, лезем обратно на борт. Дальше штатно: взлетаем, летим. Опять всё обычно и просто.

Летом веселее: и видно больше, и день – день, и ночь – день. Тут уже вертолёт, и можно поспать на полу. Спальников, рюкзаков и всякой всячины, которая неважно когда, но обязательно пригодится, на борту полно.

В углу вижу длинный тонкий тросик, на конце которого что-то вроде якоря, сваренного из арматуры. На вопрос: «Зачем, это ж не лодка?» – так же обыденно и просто нахожу ответ, когда вижу сеть, перегородившую речку. Подлетаем ближе, цепляем крючком, поднимаем, отлетаем подальше и выбираем из сети рыбу. Что дальше с сетью, весьма дорогим и дефицитным орудием промысла, не знаю. Может, рыбакам вернули. Может, другим отдали.

В Волочанку, таймырскую деревню, мы летали, потому что строили там школу-интернат для детей местных народностей – долган и нганасан, оленеводов.

Вокруг тундра. Мхи. Озёра. Зимой мороз страшный. Первая метель может случиться в сентябре, последняя – в июне.

В Волочанке соблюдался сухой закон, спиртное продавали раз в неделю – в пятницу вечером. И многие, если не все, от мала до велика, ждали этого вечера. С материка в тот год были там только мы и ещё трое, появившиеся задолго до нас.

Этих троих хорошо помню.

Она – продавец, повар, товаровед, заведующая складом и столовой в одном лице. Сослали её то ли за тунеядство, то ли ещё за что-то. Подавала на материке дурной пример. А в Волочанке она в великом почёте, здесь её прозвали Царицей Горы. Ведь только от неё зависит, кому и сколько достанется спирта, ликёра «Мятного» и «Бенедиктина». И только она могла отпустить все эти дары не в пятницу вечером, а когда горящая душа возжелает. А это могло произойти, например, во вторник утром. Но достать у Царицы Горы выпивку в неположенное время приравнивалось к покорению Эвереста.

Представители малых северных народов, в том числе долгане и нганасане, быстро пьянеют. Нулевая устойчивость к алкоголю. Без тормозов. Поэтому в воскресенье утром на спирт или любой другой напиток с градусами менялось всё: унтайки, шкуры песца, шапки, парки, ибо к утру воскресенья у местных кончались запасы горячительного. И было им очень плохо, как и многим другим народам нашей страны.

Некоторые ушлые гости с материка пользовались этой ситуацией. Пытались обогатиться. Знакомые тайком доставляли им в Волочанку спирт в грелках и термосах. А они каждое воскресенье за сто граммов или двести получали от местных драгоценную пушнину.

Местные умирали с похмелья и несли шкурки, меховые изделия. Но, как правило, приезжие менялы ничего не зарабатывали: всё это при отлёте домой по жалобам оленеводов изымалось и возвращалось этим замечательным, добрым людям, абсолютно неприспособленным к привычной нам жизни.

Второй – директор школы, ссыльный из Риги. Никто не знал за что… Но факт, что сослан. Местный интеллигент.

Его рассказ про первую для северян лекцию о творчестве Сурикова и сегодня кажется диковатым.

Собрал оленеводов с семьями, поставил диапроектор, повесил простыню, начал. В момент показа картины «Переход Суворова через Альпы» в зале загудели. И вдруг один из, видимо, уважаемых людей и, видимо, под действием «пятницы» громко закричал: «Видите! Злые люди идут на нас, надо защищаться!»

Все разбежались, кинулись к своим упряжкам, схватили карабины, встали вокруг села. Как пояснил учитель-директор, много времени понадобилось, чтобы их успокоить. И он сделал главный для этих мест и для себя вывод: прежде чем нести «доброе, вечное», надо заслужить их доверие.

Потом я в этом убеждался много раз. То, что люди живут не так, как мы на материке, совсем не значит, что живут хуже и нам надо бороться за их светлое будущее.

Устроили банный день, собрались на Хету. Река широкая, насколько помню – метров триста-четыреста. Серые песчаные отмели. Быстрая светло-коричневатая вода.

Стирали портянки, спецуху, купались, отбиваясь от мошки и комаров. Вдруг видим: на реке перевернулась лодка, а в ней плыл старик-нганасан. Старик тонет. Кинулись, достали, откачали. И вот тут самое интересное. Его жена бегает, кидает в нас камни и кричит: «Он решил его забрать! Вы помешали!» И хотела, судя по всему, чтобы мы бросили его назад в реку.

Третий – огромных размеров мужчина в возрасте. Всегда молчавший (пока не выпьет). По рассказам местных, периодически он уходил в тундру. Куда? Зачем? Местные только догадывались. Он так и не смог, а может, и не стремился стать для местных своим. Приходил к нам по вечерам, рассказывал о старых временах. Признался, что дошёл сюда пешком ещё в 30-е годы из Дудинки. Это четыреста километров по тундре. Ладони у него были большие, как две сковороды, и спокойно лежали на коленях до приёма трёхсотчетырёхсот граммов спирта. А после этого становились опасно-непредсказуемыми. На фронте не был, не воевал. На расспросы о том, как жили в Дудинке до войны и была ли она вообще, отвечал мрачно, пьяно: «Не помню, давно было, давно ушёл. Как комсу[1]1
  Комса – комсомольские активисты, устаревшее просторечие.


[Закрыть] порубали, так и ушёл. С тех пор тут, в Волочанке».

Правда это или нет, сейчас не проверишь. Тогда он был очень убедительным и немногословным. Пока не выпьет…

Материалы на стройку завозили по реке. В то время уже был «северный завоз»[2]2
  Северный завоз – государственное мероприятие по обеспечению территорий Крайнего Севера жизненно важными товарами в преддверии зимнего сезона.


[Закрыть]. К нему готовились все без исключения. Везли топливо, строительные материалы, технику, продукты, бытовые товары. За срыв – исключение из партии, уголовное дело, снятие с работы. Но и в этой архиважной судовой программе была особая часть – «завоз по быстро мелеющим рекам», то есть по большой воде. Иначе никак. И тут были речники – особые мастера.

В Волочанку везли так: пришло судно – срочно разгрузить. Вода падает (уже отошла от временного причала). Слава богу, полярный день – круглые сутки. Что-то роняли в воду, ныряли, доставали, сваливали на берегу в кучу. И уже потом на «пене» – это такой лист железа – на тросах подцепляли к бульдозеру и везли всё это на площадку. Много работали и по тем временам много зарабатывали. И конечно, к концу стройки каждый имел по нескольку специальностей.

При школе, которую мы строили, должен был быть открытый стадион – футбольное поле, гаревая дорожка для бега. Без стадиона объект никак не сдать, а это значит, что денег не увидишь. На простой и, казалось бы, логичный вопрос: «Зачем? Когда дети приезжают – уже лежит снег, уезжают – ещё лежит» – последовал лаконичный ответ: «Так заложено в проекте!»

И это справедливо – у местных детей малых народов должно было быть не хуже, чем у детей «большой земли».

Срезали в тундре дёрн, тем же единственным бульдозером отбили дорожки…

К слову, нганасан осталось всего человек восемьсот, и значительная их часть оседло живёт в Волочанке. Ещё человек сто кочуют по Таймыру, охотятся, делают сувениры для гостей с материка. Лечатся у своих шаманов. Шаманам помогают дямады – духи в образе зверей.

Северные реки с низкими берегами постоянно ищут новое русло. Многое исчезает. Но остаётся память о соотечественниках, которые разводили в том краю первые костры, а столетия спустя зажигали электрические лампы в школе.

Люди с «большой земли» и сейчас продолжают работать там. Помогают местным богам заботиться о коренном населении, которое в них по-прежнему верит. Хочу побывать там. Хотя знаю, что школа через несколько лет сгорела, и многих уже нет, и страна другая. Обязательно съезжу.

Предприимчивый механизатор

Он через каждые два-три слова произносил «сука-на», и получалось это у него очень гармонично и для райцентра Новосёлово вполне себе естественно.

Нас свела с ним, механизатором широкого профиля, любовь к спорту. В 1972 году, только поступивших в Красноярский политех, нас, молодых абитуриентов, отправили в колхоз, так это называлось. А в целом – помогать селянам с уборкой всего, что рождала сибирская земля. Кого отправляли на турнепс, кого на картошку. Для нас в данном случае это был новосёловский ХПП, то есть хлебоприёмный пункт, куда день и ночь, как всегда в то время – аврально, ехали и ехали бесконечной чередой машины, гружённые зерном. Смены были разные, и днём, и ночью, но жизнь на разгрузке не кончалась, да и не начиналась. Просто это был эпизод начала студенческой вольной жизни, узнавания друг друга, нас, семнадцатилетних, делающих первые шаги в самостоятельную жизнь.

Сразу по прибытии в этот «филиал центра мировой культуры» начались поиски точки телевизионной трансляции. Тысяча девятьсот семьдесят второй год, далеко не в каждой деревне был хотя бы один телевизор, не говоря уже про каждый дом. Напряжение по поиску росло по мере приближения знаменательного и сегодня, великого события – хоккейного сражения СССР – Канада.

И вот тут на автоподъёмнике – он, механизатор «сука-на», с телевизором дома. К переговорам подошёл серьёзно:

– Короче, сука-на, приходите к вечеру, поговорим-на, глядишь, и сговоримся. Мне-то ваш хоккей, сука-на, по херу, да и поздно-на, а с вас ни дать ни взять. А мне, сука-на, и жинке рано вставать. Корову доить, свиней кормить, курей, сука-на, опять же. Приходите.

А это семь километров – может, меньше, но тогда казалось больше – от ХПП до его дома. Пришли.

– Ну чё, сука-на, пора картошку убирать, а то зимой скотину кормить нечем будет. А её, сука-на, вона сколько, почитай гектар засажено. Короче, десять соток – один матч. Выкопали – посмотрели, не выкопали – слушайте результат завтра по «Маяку».

И вот, поразгружав восемь часов машины, бежали к механизатору впятером или всемером. Копали как попало эти сотки и, успев только снять сапоги и помыть руки, абсолютно счастливые, усаживались на пол, на табуретки, как могли, чтобы только видеть экран.

Все помнят драматургию первой игры и желание побежать туда, за океан, и поддержать наших после первых 2:0. Все помнят, как пробудилась и распирала гордость после 2:3 в нашу пользу, как крепла вера в наших – мы их сделаем! Не можем не сделать! Мы лучшие! Якушев, Харламов, Рагулин – у борта мы можем и похлеще, так что зря вы без шлемов, патлатые пижоны.

И наш владыка картофельных полей и кучи скотины, таборов кур и индеек втянулся, загорелся, включился и уже ко второй игре не так пристально рассматривал выкопанные ряды. Жена его отварила и залила топлёным салом со шкварками и луком картошку, которую мы из одного чугунка ложками, без хлеба и тем более без ста граммов уже к концу первого периода поглощали…

Перед четвёртой игрой приобщённый к хоккею механизатор, как ему казалось, по-доброму сказал:

– Ну чё, вашу дивизию, банька топлена, мои-то, сука-на, все помылись, вода натасканная ещё осталась, давайте-на помойтесь-на, а то чё-то подваниваете.

Благодарность наша и Валерию Харламову, и Борису Михайлову, и Александру Якушеву, и за картошку со шкварками, и за баню, и за приготовленную к последней трансляции то ли курицу, то ли утку долгие годы оставалась невысказанной и непереданной. Только в новой России появилась возможность рассказать великому игроку и замечательному человеку Александру Сергеевичу Якушеву (Як-15) эту историю и выразить нашу благодарность за потрясающий спектакль, который смотрела вся страна.

Задаю себе вопрос: счастье – это как? Это вот так!

Зина и тараканы

Было самое начало после полного окончания! То есть первое после окончания института рабочее место и молодая семья. Получили комнату в малосемейном общежитии. С комендантом, как всегда, вороватым в меру, правда, без студенческих общежитьевских вахтёров с вечными вопросами: «Пропуск?» или «К кому идём?», «Что несём? Что-то у вас там позвякивает?», намекая на спиртное, «гости до двадцати трёх».

Здесь же свобода! Когда хотим, приходим, кто хочет, заходит в гости. И конечно, в этом замечательном «советском изобретении» жили молодые специалисты с молодыми жёнами и мужьями. Были и те, кто не успел жениться и холостяковал.

По соседству жили двое ребят. У каждого по комнате. Осваивались и притирались, а по выходным знакомились с соседями. Утром все разъезжались на общественном или служебном транспорте на работу. Холостяки работали в одном месте и, чтобы не ждать общественный транспорт, купили в складчину мотороллер, который служил своего рода будильником для остальных. Каждое утро его, мотороллер, спускали по лестнице (лифта не было) с четвёртого этажа. Всё это сопровождалось на каждом этаже матом и традиционными возгласами: «Сколько ж можно?» Но вечером он с упорством поднимался опять же на четвёртый этаж, чтобы утром традиционно быть обматерённым с его хозяевами – холостяками и бездетными, весёлыми и активно осваивающими профессию.

Кто жил в общежитии и коммуналках, знают о бедах и проблемах такого проживания: дефицит электрических конфорок на кухне, еженедельная вселенская эпопея – смена белья, вынос мусора за весь этаж, очереди в общую на двести комнат душевую. Ну и, конечно же, в этом ряду особняком стоят вечные спутники общаг и коммуналок – клопы и тараканы. Жители таких мест могут рассказывать вам десятки историй и рецептов борьбы с этими «зверьми». Это и постановка ножек кровати в банки с водой как преграды для клопов, заползающих по ножкам кровати, и разные зелья и привады, от дуста до химии, добытой по блату со спецпредприятий.

В моём студенчестве соседа по общаге за клопов чуть не выгнали из комсомола. Он ради забавы загонял клопов в конкретную точку и там давил их, создавая из клопов-тушек картинки и слова. Так вот, за слова «Слава КПСС» его чуть не выперли. Тогда с этим было строго.

Вернусь к нашим соседям-холостякам и тараканам, которые, конечно же, появились в нашем общем малосемейном доме одновременно. Зина, а именно так в нашей среде звали однофамильца известного революционера и «проститутки революции», как сказал вождь мирового пролетариата В. И. Ленин в октябре 1917 года о своих на тот момент соратниках Зиновьеве и Каменеве. Так вот, Зина работал мастером на заводе РТИ, то есть резинотехнических изделий, где в борьбе за качество и безопасность этих самых резиновых изделий категорически не допускалось попадания инородных предметов, и в первую очередь тараканов. Для борьбы нужно оружие… и оно было. Какой-то порошок, от которого все твари разбегались или дохли. Как им пользоваться, знали только спецы. Зина в их число не входил. Но порошок он спёр. Втайне от всех, и от нас в том числе, он принёс его для нашей общей победы над насекомыми. Посыпал, начав с себя, по пол чайной ложки в каждый угол своей комнаты. Стал ждать. События начали нарастать буквально по часам. Насекомые покинули комнату Зиновьева и весь этаж в первые же часы. К утру соседи снизу и сверху стали хором звать своих домашних питомцев, кошек и собак, разыскивая их во дворе и вокруг дома. Ещё через сутки из пятиэтажного дома разбежалось всё живое, кроме жильцов, то есть нас. Прозрение о пользе и вреде зелья пришло вдруг… Когда наши холостяки-соседи в ближайший выходной отправились в известный городской ресторан «Енисей» и познакомились с двумя тоже, видимо, холостякующими (или не очень) девушками и оба не смогли… оправдать их надежд и своих желаний субботнего вечера.

Конец, как в сказке, хороший. Всё промыли, все углы прочистили. Вечера стали оправданно и ожидаемо насыщенными.

Но… кошки и собаки так и не вернулись. Решили не рисковать!

Бабка с собачками

Любая стройка начинается с забора и сортира. И уж затем вагончики, бригады, техника. Значит, должны быть люди, которые всё начнут, организуют. И среди них обязательно должен быть электрик. Без него нет ни света, ни тепла, не работает инструмент, бетономешалки и циркулярки, не светят прожекторы.

Столь важный человек – электрик – был и на той стройке. Имелось у него увлечение, переросшее в бизнес, – он шил унты. Из подручного материала. В качестве оного обычно используют овчину. Но на той стройке неоткуда было взяться овчине.

Зато рядом была помойка. На неё выливали помои жильцы окрестных домов. И со всей округи разношерстными стаями на эту помойку сбегались собаки.

Электрик-скорняк этот фактор учёл. С ним в компании были ещё двое работяг, увлёкшихся шитьём унтов. Оба отсидели когда-то по крепким статьям.

Эта троица решила вместо овчины использовать собачьи шкуры. От сварочного аппарата они протянули кабель к помойке. И при появлении там четвероногих друзей человека врубали напряжение. Собак било наповал. Работяги сдирали с них шкуры. Выделывали. Шили унты и загоняли по сходной цене.

Бизнес процветал.

Однажды морозным солнечным утром к помойке пришла бабка с ведром. Собаки тоже сбежались, на запах свежих помоев.

Электрика, восседавшего возле рубильника, с утра мучило похмелье, до слепоты туманило разум. Поэтому он увидел собак, но не увидел всей полноты картины. Дёрнул рубильник. И только когда работяги подошли к помойке, они обнаружили сражённую наповал старушку, звездой раскинувшую руки. Рядом лежали две собаки.

Старушке было за семьдесят. Надо было что-то делать. Три угрюмых похмельных мужика вспомнили про искусственное дыхание – рот в рот. И приняли реанимационные меры. Они вдыхали в старушку воздух. Чередовались.

И то ли от забытых ощущений молодости, то ли от злости старушка очнулась и встала. Отряхнула с тулупа снег и, матюкнувшись на работяг, засеменила прочь. Забыв своё ведро на помойке.