Текст книги "Грозный эмир"

Эмир Ильгази принял гостя по-домашнему, в своих личных покоях, сидя на низенькой тахте перед небольшим столиком, инкрустированном словной костью и заставленном золотыми блюдами с виноградом и сочными грушами. Почтенному Ильгази давно уже перевалило за сорок, и морщин на его круглом припухшем лице было больше чем волос в жиденькой бородке. Тем не менее, он произвел на Андроника сильное впечатление прежде всего цепкими жесткими глазами степного коршуна. Голос у эмира был хриплым, но достаточно громким, чтобы гость, застывший на почтительном расстоянии, мог услышать каждое его слово. Два чернокожих мамелюка с обнаженными кривыми мечами стыли по обеим сторонам тахты, готовые в любое мгновение обрушиться на чужака.

– Я слышал о твоих заслугах, ассасин, но решил составить о тебе собственное впечатление. Это ведь ты подставил под удары воинов атабека Даншименда Мосульского крестоносцев Раймунда Тулузского?

– Я принял посильное участие в отражении агрессии франков, – скромно потупился Андроник.

– Твое поведение достойно похвалы, даром что ты исмаилит, – ухмыльнулся Ильгази в усы, неожиданно пышные по сравнению с бородой.

– Аллах велик, – вскинул руки к потолку даис. – И его милостей хватает всем правоверным, как суннитам, так и шиитам.

– Не стану с тобой спорить, ассасин, ибо в главном ты прав – Аллах действительно велик. Но нет числа глупостям, которые совершают правоверные на радость нашим врагам.

– Как мудро сказано, почтенный эмир! – восхитился почти искренне Андроник.

– С чем пришел? – внезапно насупился Ильгази.

– Войско Рожера Анжерского осадило замок Ульбаш.

– Зачем? – удивленно вскинул бровь эмир.

– Мне удалось убедить крестоносцев, что владелец этого замка, барон де Руси вступил с тобой в переговоры, почтенный Ильгази. Среди франков наметился раскол, связанный с приездом вдовы и сына покойного Боэмунда Тарентского – грех было не воспользоваться этим даром небес.

– Какими силами располагает Рожер?

– У него под рукой две тысячи рыцарей, шесть тысяч конных сержантов, пять тысяч арбалетчиков и пикинеров и почти семь тысяч туркополов, набранных по преимуществу из сирийцев, греков и армян.

– Не слишком ли много для одного замка?

– Целью Рожера является не Ульбаш, а Халеб, почтенный Ильгази. Франки полагают, что халебцы, увидев такую силу под стенами города, сами откроют перед ними ворота.

– В Халебе есть эмир, – холодно бросил Ильгази.

– Франки об этом еще не знают, – вздохнул Андроник. – Что же касается халебцев, то они утратили былую доблесть и привыкли к поражениям и уступкам. Прости, что говорю тебе об этом эмир, но далеко не все в этом городе приняли тебя с открытым сердцем. А иные даже будут рады твоему поражению. Если осада Халеба затянется, и в городе начнутся проблемы с продовольствием, эти люди, рано или поздно, себя проявят.

– Иными словами, ты предлагаешь мне встретить франков в открытом поле?

– Решать тебе, почтенный эмир, – склонился в поклоне Андроник. – Но многие халебцы будут недовольны, если ты впустишь в их город туркменов. Не в обиду тебе будет сказано – кочевники плохо понимают, где свое и где чужое, норовя ограбить не только дальних, но и ближних.

– Хорошо, даис, можешь идти, – равнодушно махнул рукой Ильгази. – Я подумаю над твоими словами.

Андроник почти не сомневался, что эмир последует его совету и постарается встретить Рожера Анжерского в чистом поле. Халебцы хоть и впустили Ильгази в город стараниями аль-Кашаба, но отнюдь не прониклись к нему доверием, а эмир слишком умный человек, чтобы этого не понимать. Признание халебцев он может завоевать только одним способом – одержав победу над христианами. Задача, безусловно, трудная. Зато столь громкий успех сразу же сделает Ильгази едва ли не самым могущественным правителем Востока. В его руках окажутся не только Мардин с Халебом, но и Антиохия, которую, в случае поражения Рожера, просто некому будет защищать.

– И ты веришь в победу Ильгази? – удивленно спросил призадумавшегося даиса Саббах.

– Разумеется, нет, – пожал плечами Андроник. – Но у эмира достаточно сил, чтобы потрепать крестоносцев и отбить у них охоту соваться в дела благословенного Халеба. Именно тогда мы скажем свое веское слово, бек. Надо полагать, у Бузург-Умида хватит ума, чтобы подобрать добычу, которую я бросаю к его ногам. Что же касается Антиохии, то у нурманов не останется иного выбора, как переметнуться под руку басилевса Иоанна. Ты по-прежнему не желаешь ехать в Константинополь, друг мой?

– Нет, почтенный Андроник, я предпочту умереть здесь, в Халебе, среди своих братьев-мусульман.

– Живи долго, почтенный Саббах. И да пребудет с тобой милость Аллаха.

Осада замка Ульбаш грозила затянуться на месяцы, а то и на годы. Благородный Рожер не рискнул бросить своих рыцарей на стены неприступной твердыни. И, по мнению Ле Гуина, правильно сделал. Потери при штурме могли быть столь велики, что даже падение замка не смогло бы их оправдать. А ведь замок защищали опытные воины, хорошо известные собравшимся в узком ущелье благородным шевалье. Назывались имена Гвидо де Шамбли, Драгана де Муши, Матье ле Блана, Ролана де Бове, Томаса де Марля, участников первого крестового похода, штурмовавших стены Антиохии и Иерусалима. Их гибель легла бы тяжким бременем на души товарищей, деливших с ними тяготы прежних дней. Барон де Лоррен первым высказал мысль, что осада Ульбаша не принесет ее участникам ни славы, ни чести, ни богатства. Конечно, Рожер Анжерский мог бы напомнить благородному Луи его слова, сказанные на совете в Антиохии месяц тому назад, но граф промолчал, не желая ссориться с влиятельным человеком.

– И что ты предлагаешь, барон? – спросил Ле Гуин.

– До меня дошли слухи, что в Халебе объявился новый эмир. Правитель Мардина Ильгази решил воспользоваться нашей нерасторопностью и прибрать к рукам богатейший город. Если мы задержимся под стенами Ульбаша еще хотя бы на месяц, то хитрый сельджук закрепиться в городе, нам на беду. Халеб надо брать именно сейчас, потом будет поздно.

Разумные речи благородного Луи встретили горячее одобрение заскучавших в бесплодной осаде баронов и рыцарей. И в самом деле – ну что такое Ульбаш по сравнению с Халебом и что, собственно, могут высидеть под его стенами благородные нурманы и франки? Разве что пару ощипанных куриц, недоеденных осажденными.

– Замок набит золотом, награбленным Глебом де Руси! – попробовал было соблазнить товарищей по походу барон де Крийон.

– Если здесь и было золото, – вздохнул шевалье де Сен-Клер, – то Глеб уже давно перепрятал его в более надежное место. Говорят, что барон де Руси колдун и может предсказывать будущее на много дней вперед.

Ветераны первого крестового похода только посмеялись над наивностью юного Сен-Клера – благородный Глеб, конечно, хват, но не до такой степени, чтобы держать дьявола за бороду.

– Я предлагаю оставить под стенами Ульбаша пятьсот рыцарей и две тысячи сержантов, на случай внезапной вылазки, – предложил Ле Гуин. – А все остальные могут спокойно двигаться к Халебу. И да поможет нам Бог.

Рожер Анжерский был слишком опытным полководцем, чтобы бросаться в воду, не измерив брода. Его дозорные рыскали по долине в поисках неприятеля и без труда обнаружили армию Ильгази, уже выступившую за стены Халеба. По словам сержантов, численность конницы эмира Мардина вряд ли насчитывала более десяти тысяч человек. В основном это были туркмены, отличные лучники, но никуда не годные бойцы, когда дело доходило до лобовых столкновений. Серьезную опасность для облаченных в кольчуги франков могли представлять лишь сельджуки личной гвардии, оберегавшие в битве эмира, и мамелюки, воины-рабы, вооруженные длинными копьями и кривыми мечами. Однако сельджуки и мамелюки составляли едва ли четвертую часть войска Ильгази. Конечно, эмир Мардина поступил опрометчиво, покинув хорошо укрепленный город во главе столь незначительных сил. Скорее всего, он узнал об осаде Ульбаша и решил захватить крестоносцев врасплох. Для этой цели юркие туркмены на легконогих конях подходили как нельзя более.

– Вовремя мы спохватились, – усмехнулся Луи де Лоррен, косо поглядывая на Крийона. – Если бы Ильгази атаковал нас в узком ущелье близ Ульбаша, нам бы пришлось отступать до самой Антиохии.

Рожер Анжерский промолчал, косвенно подтверждая тем самым правоту старого барона. Конечно, армия крестоносцев почти вдвое превосходила силы Ильгази, но большую ее часть составляли пехотинцы и туркополы, терявшиеся в сложных ситуациях. Внезапный удар легко мог обратить их в бегство, с весьма печальными для крестоносцев последствиями. Дозоры турок тоже не оставляли вниманием нурманов, всадники на резвых конях то и дело появлялись на ближайших холмах, сея панику среди необученных туркополов. Сирийцы неплохо ездили верхом, но их снаряжение оставляло желать много лучшего. Едва ли каждый десятый из них имел кольчугу, все прочие обходились куртками из буйволовой кожи. В маневренности они уступали туркменам, так же, впрочем, как и в стрельбе из луков. Греки и армяне в основном жили в городах, ездить верхом практически не умели, их набирали в пикинеры, усиливая пешую фалангу, которая в тактических построениях крестоносцев выполняла лишь вспомогательные функции. Основу армии Рожера Анжерского составляли полторы тысячи рыцарей и пять тысяч сержантов, ломивших железной стеной на врагов и практически всегда сметавших их со своего пути. Уцелевших после такой атаки добивали пикинеры и арбалетчики, в обязанности которых входила и защита тылов рыцарской конницы.

Рожер опасался, что Ильгази, при виде армии крестоносцев, укроется за мощными стенами Халеба. Но то ли дозорные эмира не сумели правильно оценить силы крестоносцев, то ли правитель Мардина хватил лишку перед началом похода, однако отступать он явно не собирался.

– По-моему, этот Ильгази просто безумец, – покачал седой головой барон де Лоррен.

– Их кони резвее наших, – возразил ему Крийон. – В любое мгновение они могут развернуться и удариться в бега.

Увы, благородный Мишель ошибся, турки не собирались сворачивать с избранного пути. Причем на крестоносцев надвигались мамелюки на тяжелых неповоротливых конях. А туркмены всего лишь прикрывали фланги закованной в броню лавы. Все это было настолько не похоже на привычную для турок тактику, что Рожер Анжерский поначалу растерялся и не сразу отдал команду. Впрочем, благородные шевалье в понукании не нуждались, они уже разворачивались в стену за спиной замешкавшегося полководца, дабы достойно встретить врага. Железная стена дрогнула и, повинуясь взмаху руки благородного Рожера поначалу медленно, а потом, все ускоряя ход, двинулась на врага. Мамелюки уступали крестоносцам в численности, это сразу же бросалась в глаза, тем не менее, они продолжили свою безумную атаку, обреченную на провал. Конные туркмены осыпали нурманов градом стрел с флангов, но благородные шевалье остались безучастными к их жалким усилиям. Крестоносцы на полном скаку врезались в плотные ряды мамелюков и первым же ударом повергли наземь едва ли не тысячу своих врагов. Во всяком случае, потери турок были огромны, и уцелевшие в первой сшибке мамелюки стали поворачивать вспять. Обычно крестоносцы после первого удара давали роздых коням, но ныне соблазн был слишком велик – спины убегающих мамелюков маячили перед глазами, а потому Рожер Анжерский первым ринулся за ними в погоню с обнаженным мечом в руке. Пикинеры остались далеко позади, но их судьба не волновала ни рыцарей, ни сержантов, не пожелавших остановиться в шаге от победы. Крестоносцы уже видели роскошный шатер на возвышенности и кучку явно растерянных всадников вокруг него. Железная стена стала разворачиваться в сторону шатра, дабы не дать Ильгази и его нукерам уйти от заслуженной расплаты. Нурманы настолько были уверены в своей победе, что далеко не сразу заметили свежую лаву, выкатывающую из-за холма. Удар закованных в броню сельджуков пришелся в правый фланг крестоносцев и смял его в мгновение ока. Дабы сдержать врага, нурманы вынуждены были смешать ряды, дабы перестроиться для отпора. И в этот момент их атаковали с тыла расторопные туркмены. Град стрел обрушился на сержантов, потерявших плечо друг друга. А с холма уже летели нукеры эмира Ильгази с копьями наперевес. Благородный Рожер не успел уклониться от удара, направленного ему прямо в лицо, и вылетел из седла прямо под ноги чужих коней. Последнее, что он услышал в этой жизни, были торжествующий вой сельджуков и полные боли и ярости крики своих гибнущих людей.

Глава 4. Траур.

Эмир Ильгази упустил победу. Почтенный аль-Кашаб впал по этому случаю в такую ярость, что Андроник всерьез испугался за его здоровье и жизнь. Заботливому Саббаху с трудом удалось привести в чувство брызжущего слюной кади шиитов. Осушив огромную чашу, до краев наполненную щербетом, аль-Кашаб икнул, дернул кадыком и обрел, наконец, утерянный дар членораздельной речи. От него Андроник узнал, что армия крестоносцев была не просто разбита, а истреблена практически подчистую. В это не мог поверить даис, но, к несчастью для всего мусульманского мира, в это не поверил сам Ильгази. Он не рискнул сразу же войти в ущелье, по которому бежали уцелевшие крестоносцы, опасаясь удара в спину от гарнизона замка Ульбаш, где, по слухам, скопилось несколько тысяч нурманов. Эмир решил отыскать более безопасный путь в долину Оронта. Разумеется, такие пути были, но, увы, болезнь настигла победоносного полководца раньше, чем он успел ступить на тропу торжества.

– Какая еще болезнь? – удивленно спросил Саббах.

– Эмир впал в беспамятство, после пира в честь одержанной победы, – почти простонал аль-Кашаб. – Нукеры привезли его в Халеб, но, по мнению лекарей, Ильгази если и выйдет из болезненного состояния, то не ранее, чем через двадцать дней.

– Это что же за болезнь такая? – развел руками Саббах.

– Запой, – бросил ему в сердцах Андроник. – Та же участь ждет и тебя почтенный бек, если ты и дальше будешь нарушать запреты пророка.

– Какое несчастье! – только и сумел вымолвить потрясенный каирец.

В отличие от Саббаха, Андроник ужасался мысленно, не желая делиться своими страхами с умным аль-Кашабом. Тщательно разработанный замысел даиса Сирии мог пойти прахом в течение всего нескольких дней. Для этого Ильгази достаточно было миновать ущелье, охраняемое горсткой людей и вломиться в открытые ворота Антиохии. К счастью, эмир не поверил в благосклонность Аллаха и обратился за советом к глиняному кувшину с вином. Результат не заставил себя ждать, Антиохия ускользала из рук впавшего в горячку Ильгази, и теперь ее участь во многом зависела от расторопности почтенного Андроника.

Увы, судьба, зло посмеявшаяся над Ильгази, решила подшутить и над даисом. Когда он, наконец, добрался до обреченного на заклание города, там царила полная неразбериха. Ладно бы она царила на улицах, так ведь нет, она господствовала в головах людей, которых Андроник еще недавно считал умными. Ги де Санлис, которому покойный Рожер доверил управление городом на время своего отсутствия, узнав о чудовищном разгроме, отдал приказ своим сержантам разоружить горожан, причем как мусульман (что еще можно было как-то объяснить), так и христиан, сыновья и братья которых полегли на Кровавом поле вместе с нурманами и франками. Разумеется, сирийцы, греки и армяне возмутились. Санлис со своими сержантами укрылся в цитадели. Возмущение неизбежно бы переросло в бунт, если бы не Ле Гуин, вернувшийся в город с остатками разбитого войска. Первым делом коннетабль отменил безумный приказ маршала и освободил от налогов семьи, потерявших своих кормильцев. Эти действия благородного Ричарда обыватели Антиохии сочли разумным. Так же как и заявление патриарха Рикульфа, приказавшего впредь не чинить препятствий местным христианам в отправлении их обрядов. Бунт удалось предотвратить, но спокойнее в городе от этого не стало. Все ждали появления у стен Антиохии армии Ильгази – христиане с сердечным трепетом, мусульмане с надеждой.

– Эмир не придет, – огорошил внимавших ему друзей почтенный Андроник. – Во всяком случае, в ближайший месяц.

– Быть того не может! – ахнул потрясенный Санлис.

– Ты сообщил о поражении крестоносцев сиятельному Федустию? – спросил даис у Никодима.

– В первый же день, – кивнул нотарий. – Голубь уже вернулся с ответом. Эпарх Киликии испугался победоносного Ильгази и не рискнул двинуть пельтастов в Сирию. Он ждет указаний из Константинополя.

– Какой идиот! – даже крякнул с досады даис.

– Кто же знал, что с эмиром случится несчастье, – развел руками Никодим.

– Я знал, – рявкнул Андроник. – И сообщал Федустию, что Ильгази горький пьяница. Пошли еще одного голубя с письмом, а следом – гонца с посланием от благородного Ги де Санлиса к басилевсу Иоанну со слезной просьбой, взять под свою могучую длань город Антиохию и прилегающие земли.

– Ты толкаешь меня к измене, даис! – возмутился благородный Ги.

– Кому? – холодно полюбопытствовал Андроник. – Рожер убит, а притязания юного Боэмунда совет баронов отверг с порога. Ты ничем не рискуешь, друг мой, впуская византийских пельтастов в город. Зато промедление может стоить тебе головы. Если Ле Гуин договорится с Констанцией и бароном де Руси, а это, ввиду сложившихся обстоятельств, более чем вероятно, тебе повесят раньше, чем ты успеешь сказать хотя бы слово в свое оправдание.

Горькое пророчество Андроника стало сбываться даже раньше, чем он ожидал. Не прошло и двух дней, как в Антиохию вступил наследник Боэмунд, сопровождаемый матерью, баронами де Руси и де Сабалем, сотней благородных шевалье и тысячью сержантов. Если учесть, что гарнизон Антиохии насчитывал не более двух тысяч человек, деморализованных недавним поражением, то решение коннетабля не препятствовать своим недавним противникам, многим показалось более чем разумным.

– Где я тебе найду другого претендента на власть! – рявкнул на взбешенного Санлиса благородный Ричард.

– А Тереза, вдова Рожера, чем тебе не претендентка? – не уступал Ги.

– Не лишено, – задумчиво произнес барон де Крийон, чудом уцелевший в последней битве, но потерявший едва ли не всех своих вассалов и сержантов. – Если вокруг Терезы сплотятся благородные шевалье, и если мы найдем подходящего кандидата ей в мужья, то многое можно будет исправить.

– Шевалье уже сплачиваются, – горько усмехнулся Ле Гуин, – вокруг Констанции, родной сестры короля Людовика. Ты единственный из французов, благородный Мишель, который еще не склонил перед ней голову. А что касается нурманов, то весь цвет нашего рыцарства полег на Кровавом поле. Во всей Антиохии сейчас нет недостатка только во вдовах да безусых мальчишках, не способных поднять отцовский меч. На совете баронов мы неизбежно проиграем юному Боэмунду по одной простой причине – нас будет меньше.

– Шевалье де Сен-Клер, – резко обернулся к юноше, скромно стоящему у дверей Крийон, – ты женат?

– Не успел, – слегка порозовел рыцарь.

– Благородный Ричард и я предлагаем тебе руку старшей дочери барона де Лоррена вместе с титулом ее отца, павшего на поле брани.

– Я согласен, – отозвался слегка ошалевший от грядущих перемен Сен-Клер.

– Вот тебе еще один барон, Ле Гуин, преданный благородной Терезе душой и телом, – криво усмехнулся Мишель.

– Там в прихожей я видел трех оруженосцев, – задумчиво проговорил Санлис.

– Нурманы? Зови!

Оруженосцы были настолько молоды, что у них еще усы не отрасли. Поход к замку Ульбаш был для них первым и уцелели они только потому, что остались в осаде, когда их менее везучие сверстники отправились вместе с рыцарями Рожера Анжерского осаждать Халеб.

– Шевалье де Бари, де Вилье и де Саллюст, преклоните колена, – распорядился Крийон, обнажая тяжелый меч. Этим мечом он взмахнул трижды. И три свежеиспеченных рыцаря почти одновременно вскочили на ноги. – Божье благословение вы получите от патриарха Рикульфа. Сен-Клер, сделай милость, проводи к нему благородных мужей.

Ле Гуин смотрел на барона де Крийона с изумлением, Санлис – с обожанием. Оба ждали от расторопного Мишеля объяснений, и тот не замедлил их дать.

– Антиохия не может оставаться без благородного сословия, – спокойно заметил Крийон. – Мы потеряли более тысячи рыцарей. Почти все замки остались без хозяев. Надо даровать золотые шпоры сыновьям благородных шевалье и переженить их на богатых вдовах.

– Боюсь, что на всех вдов оруженосцев не хватит, – с сомнением покачал головой Ле Гуин.

– Тогда отбери достойных и храбрых сержантов и жени их на благородных дамах, Ричард, – посоветовал Крийон. – В их лице ты обретешь преданных и надежных союзников.

Пример нурманов оказался заразительным. Французы не замедлили пополнить ряды своих приверженцев. В городе стало тесно от новоиспеченных рыцарей. А браков было заключено в эти дни столько, сколько в более счастливые времена не заключалось и за год. Клирики из окружения патриарха Антиохийского выразили было свой протест по поводу столь вопиющих нарушений всех христианских обрядов. Ибо посылать под венец вдов, едва успевших похоронить своих мужей, многим казалось кощунством, однако патриарх Рикульф заявил, что берет сей невольный грех благородных дам на себя, после чего ропот немедленно смолк, а торжественные церемонии продолжились. Замки стремительно обретали новых хозяев, а безутешные вдовы – мужей, годившихся им в сыновья. Сотни антиохских обывателей сбегались к дверям храма, дабы поглазеть, как безусые отроки ведут к алтарю располневших с годами матрон, коим следовало скорее думать о своей душе, чем о свадьбе. Однако ропота не было, все, включая благородных дам, отлично понимали, в каком положении оказалась Антиохия, и как тонка нить, связывающая их с прежними благополучными временами. По городу метались панические слухи о приближении то эмира Ильгази, то византийцев во главе с сиятельным Федустием. Отношения между французами наследника Болдуина и нурманами Ле Гуина портились с каждым днем, грозя перерасти в кровавую и губительную для всех свару. Воистину для Антиохии наступали последние дни. В довершение всех бед эпарх Киликии Федустий оказался дураком и трусом. Он так и не двинул свои войска на помощь ослабевшему и раздираемому враждой графству. Зато в город прибыл сенешаль де Бове с горсткой рыцарей и сержантов. Благородный Ролан тут же объявил себя посланцем короля Болдуина и взял от его имени под опеку юного Боэмунда. Андроник обругал последними словами ни в чем не повинного Никодима и отправился вместе с Санлисом к вдове Рожера Анжерского. Именно на благородную Терезу заговорщики отныне возлагали все свои надежды. К сожалению, безутешная вдова, прожившая последние шесть лет в одиночестве и забвении, еще не успела забыть, какую роль в ее горестной судьбе сыграл хитроумный Ги, а потому и не спешила заключать его в дружеские объятия. Андроник окинул взглядом унылую обстановку, окружающую претендентку на величие, и пришел к выводу, что Рожер Анжерский, царство ему небесное, был человеком мстительным и ревнивым. Он так и не смог простить жене измену и содержал ее все эти годы в черном теле, лишив не только привычной роскоши, но и всего необходимого. Дом, выделенный Терезе для проживания, больше напоминал тюрьму, ее окружали люди грубые и злобные, способные отравить существование даже самой терпеливой женщине. Похоже, за шесть минувших лет благородная дама ни разу не обновляла свой гардероб, во всяком случае, человека с изысканным вкусом ее поношенный пелисон мог бы привести в ужас. Грубый дубовый стол, заставленный глиняными горшками, узенькое ложе, вполне годное для благочестивого монаха, истязающего плоть – вот и все чем могла похвастаться женщина, слывшая когда-то едва ли не первой красавицей Сирии. Санлис попытался было с порога поставить благородной Терезе свои условия, но встретил столь холодный прием, что посулы и угрозы мгновенно застряли у него в горле. Заточение хоть и подточило силы женщины, но отнюдь не сломило ее гордого нрава. Андроник, в отличие от торопливого Санлиса никаких условий Терезе не ставил, зато предложил ей перебраться во дворец, более приличествующей положению вдовы Рожера Анжерского.

– А разве мой муж умер? – удивилась дама, не имевшая, судя по всему, ни малейшего представления о том, что происходит в Антиохии.

Андроник уже готовился произнести «увы», но во время спохватился. Было бы нелепо требовать от несчастной женщины скорби по поводу смерти мужа-тюремщика. Впору было ее поздравлять с окончанием скорбного существования.

– Да, – кивнул Андроник. – Благородный Рожер пал на поле брани.

Тереза перекрестилась и прошептала короткую молитву, что, безусловно, делало ей честь. После чего позволила любезному сирийцу проводить себя до паланкина, уносившего ее из обители скорби в роскошный дворец, окруженный фруктовым садом. Этот дворец принадлежал когда-то Раймунду Тулузскому, но позднее его внук Понс Триполийский продал усадьбу барону де Вийяру, не оставившему после своей героической гибели ни вдовы, ни наследника. Слуги, еще не успевшие разбежаться после смерти барона, встретили появление новой хозяйки с ликованием.

– Чей это дом? – спросила Тереза, оглядывая отделанные ливанским кедром стены.

– Он будет твоим, графиня, если ты решишься принять наследство своего погибшего мужа, – склонился в поклоне Андроник.

– На наследство Рожера нашлись другие претенденты?! – догадалась Тереза, не утратившая за годы заточения способность быстро соображать.

– Речь идет не столько о юном Боэмунде, не достигшем еще двенадцатилетнего возраста, сколько о его матушке благородной Констанции, сумевшей очаровать одного из самых могущественных баронов Антиохии.

– Она стала его любовницей! – сверкнула глазами Тереза.

– Увы, сеньора, – развел руками почтенный Андроник. – Вольность нынешних нравов достойна сожаления.

– Ты всегда так лицемерен, купец, или только в разговоре со мной? – спросила с усмешкой Тереза.

– Я портной, сеньора, – поправил ее Андроник. – То есть человек, который нужен тебе сейчас более всего.

– У меня нет денег.

– Пустяки, – махнул рукой любезный сириец. – В этом городе хватает людей, готовых снабдить тебя всем необходимым. К тому же казна Антиохии очень скоро окажется в твоих руках.

– А если я откажусь?

– В таком случае блистать нарядами будет благородная Констанция, не испытывающая недостаток в средствах в силу своего легкого покладистого нрава.

– Она хороша собой?

– Благородная Констанция старше тебя на десять лет, сеньора, но выглядит значительно моложе.

– Я провела в заточении шесть лет, – бросила Тереза бешеный взгляд на притихшего Санлиса. – Ты можешь это понять, портной!

– Все еще можно поправить, сеньора, – ласково улыбнулся ей Андроник. – А начать следует уже сейчас. Я бы рекомендовал тебе для начала котту темно-синего цвета, расшитую серебряной нитью, и пелиссон из зеленого каирского щелка, отделанный горностаевым мехом. Все-таки ты сейчас в трауре, благородная Тереза, – с людским мнением приходится считаться.

– Когда будет готова моя новая одежда?

– К завтрашнему утру, сеньора.

– Вот тогда и поговорим, – отрезала Тереза.

Андроник отвесил благородной даме поклон и подтолкнул к двери рассерженного Санлиса. Благородный Ги не удержался от ругательства в спину даиса, спускающегося по мраморной лестнице:

– Ее следовало брать за горло сразу, Андроник. Не давая опомниться.

– Ты плохо знаешь женщин, друг мой, – вздохнул печально Андроник. – Благородная Тереза провела в заточении шесть лет. Она потеряла вкус к жизни. Ты что, собираешься вздернуть ее на дыбу? Подвергнуть пыткам? Запугать до смерти? И ты думаешь, что патриарх Рикульф, не говоря уже о благородной Констанции, будут спокойно на это взирать? Это Рожер мог держать свою жену взаперти, а у нас с тобой такого права нет. Ты, конечно, можешь убить ее из-за угла, вот только какой в этом смысл?

– Она меня ненавидит, – скрипнул зубами Санлис. – И будет мстить.

– С какой стати? – засмеялся Андроник. – Женщины, подобные Терезе, мстят только неверным любовникам. Иногда мужьям. А ты для нее пустое место, Санлис. Пока ты служил Рожеру, она тебя ненавидела, но граф Анжерский мертв, и у тебя есть шанс стать орудием в ее руках.

– Спасибо на добром слове, портной, – прошипел благородный Ги, давясь от злобы. – Я не собираюсь унижаться перед потаскухой.

– Ты меня удивляешь, барон, – пожал плечами Андроник. – Несчастья лишили тебя разума. Что нужно женщине, проведшей годы взаперти?

– Откуда мне знать? – огрызнулся Санлис.

– Ей нужна любовь, как духовная, так и плотская. У тебя всего несколько дней, благородный Ги, чтобы найти красивого, полного сил шевалье, способного растопить любую печаль и удовлетворить страсть молодой женщины. Разумеется, этот человек должен быть предан нашему делу. Ты понял, о чем я говорю?

– Молодые шевалье остались лежать на Кровавом поле, – вздохнул Санлис. – Вокруг меня только старцы да мальчишки.

– Ищи, благородный Ги, у нас не так много времени. Как только Тереза скажет «да», мы должны покончить и с Констанцией, и с ее щенком.

– Но это невозможно, Андроник!

– Один раз, в Триполи, мне почти удался мятеж, – усмехнулся даис. – Толпа разъяренных фанатиков уже готова была растерзать благородного Понса, но, к сожалению, в дело вмешался Ролан де Бове, и мне не удалось прибрать к рукам богатый город. Неудачи бывают у всех, благородный Ги. Нельзя отчаиваться, а уж тем более сидеть, сложа руки.

– Но дворец Констанции хорошо охраняется, – с сомнением покачал головой Санлис.

– Мы пустим слух, что армия Ильгази подходит к Антиохии, и пригласим Констанцию с благородным Боэмундом на совет. До цитадели они не доедут. Ты должен сделать все, дорогой Ги, чтобы наши проблемы разрешились в один миг.

После ухода портного и маршала Тереза впервые почувствовала себя хозяйкой. Сначала робко, а потом все более уверенно она принялась командовать прислугой, испытывая при этом почти болезненное наслаждение. Вийяр, надо отдать ему должное, умел поддерживать дисциплину в доме. Вот только пристрастия у покойного барона были весьма сомнительные с точки зрения христианской нравственности. Этот человек слыл редкостным развратником, и чтобы понять это, Терезе достаточно оказалось взглянуть на стены его купальни, украшенные рисунками столь предосудительного содержания, что они могли вогнать в краску даже законченную потаскуху. Вийяр, судя по всему, не чурался ни мужских, ни женских ласк, и окружение себе он подобрал соответствующее. Во всяком случае, Тереза почувствовала неловкость, раздеваясь на виду у двух хорошеньких служанок, вызвавшихся ей помочь. Она, пожалуй, покинула бы это срамное во всех отношениях место, если бы не настоятельная потребность смыть грязь шестилетнего заточения. К счастью, во дворце хватало одежды, и Терезе удалось подобрать себе новую котту по размеру и приспособить шитое золотом блио хозяина для собственных нужд. В этом наряде ей пришлось принимать гостя, явившегося во дворец незваным и в довольно поздний час. Визит удивил Терезу, тем более что шевалье де Бове она видела первый раз в жизни.