Текст книги "Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли"

14

Каждый понимает свободу и независимость по-своему.

Идеальна, конечно, ситуация, когда у тебя много денег, а значит, и свободного времени. И это время ты тратишь на удовольствия, которыми так бедна наша жизнь. Арби Бараев очень хотел быть богатым человеком именно потому, что богатство гарантировало свободу и независимость его самого. Хотелось всего и сразу.

Поэтому, когда горный беркут Джохар Дудаев провозгласил курс на независимость маленькой, но очень гордой Ичкерии, Арби сразу догадался, что пришло его время. Он был неглупым человеком и понимал, что маленькая республика, которая располагается почти в самом центре России, независимой быть не может, никто ей этого не позволит. Но Арби понимал, что жизнь подобна илистому дну пруда, всякое волнение поднимает в застоявшейся воде мутную взвесь, в которой умным и проворным людям вроде него легче ловить разную рыбу. К тому же поначалу Москва была далеко и вмешиваться в ход событий не спешила. Некоторое время можно было побыть первым человеком в провинции, раз уж не получилось в столице. Впрочем, наука география гласит, что у каждой провинции имеется своя столица. В горах такой столицей был Грозный.

Для того чтобы быть первым, нужна власть, а власть во все времена давала сила. Именно поэтому Арби стал полевым командиром и собрал под свои знамена самых разнообразных людей – от наивных романтиков, веривших в свободную Ичкерию, до битых жизнью и законом людей, которые хотели хорошо поживиться и знали, что лучше всего это получается в стае.

Жизнь, как и судьба, поворачивается к людям разными гранями. Если в начале благословенных девяностых годов она располагалась к Арби Бараеву исключительно лицом, то сейчас, судя по тому, чем она повернулась к полевому командиру, пришло время неудач.

Уже привыкший к роскошным лимузинам, к хорошей квартире в центре Грозного, которая ранее принадлежала какому-то советскому генералу, познавший вкус хорошей еды и прелесть молодых симпатичных женщин, Арби сидел в крестьянском доме и ел простую грубую пищу, которую едят лишь те, кто никогда в жизни не пробовал марочных коллекционных коньяков и блюд, приготовленных мастерами кулинарного дела.

Подобный финт фортуны хорошего настроения Арби не прибавлял. Он и его люди походили на стаю уставших волков, которых обложили бесконечными красными флажками охотники. Федералы шли за ними по пятам, и в коротких, но яростных стычках Арби Бараев терял самое ценное, что давало ему власть, – людей. Без отряда он уже не мыслил себя, да, если говорить по совести, вряд ли что-нибудь представлял.

Хмуро оглядев Салауддина, Арби отвернулся и нахмурился.

– Зачем ты отпустил моего пленника? – не глядя на Салауддина, спросил Бараев.

– Нельзя держать человека в яме, – сказал Салауддин. – Нельзя лишать человека свободы. Лучше убей его, если не можешь иначе.

– Зачем ты лезешь не в свое дело? – спросил полевой командир. – Хорошо, ты отпустил зеленого. Может, он и в самом деле с других планет, я видел американские фильмы. Зеленого я подарил твоему отцу. Но второй был моим пленником, и только я мог распоряжаться его судьбой. Зачем ты полез не в свое дело? Разве ты не знаешь, сколько стоит война? Разве ты не знаешь, что для нее нужны деньги. Я должен покупать у неверных оружие и боеприпасы, чтобы снабжать своих людей. Ты понимаешь, что обокрал меня?

Это Салауддин понимал.

Если ты берешь у соседа в долг стельную ярку, то не обязательно возвращать ему весь приплод. Но за ярку ты должен заплатить обязательно. Поэтому Салауддин только кивнул.

– Что мне с тобой делать? – с ленивой задумчивостью спросил Бараев и хмуро посмотрел в глаза Баймирову. – Что я с тобой должен сделать?

– Арби! – встревоженно и быстро сказал старый Баймиров. – Ты у меня в доме!

– Я помню, – хмуро отрезал Бараев. – Иначе бы я разговаривал с этим глупцом совсем по-другому. Посмотри на него, Шакро, он ведь почти стал гяуром. Он забыл горские обычаи. Его дочери бегают голоногими, его сыновья не хотят умирать во имя Аллаха, им чужда наша священная борьба. Посмотри и скажи Шакро, кем стал твой сын?

– Я готов тебе отдать долг сына, – севшим голосом пообещал старый Баймиров.

Арби лениво отмахнулся от его слов.

– Что он должен мне? Что он должен мне в сравнении с его долгом Аллаху? Он перестал быть правоверным, Шакро. Еще немного – и он станет молиться христианскому богу. Смотри, он уже ходит без бороды!

– Я – мужчина, – твердо сказал Салауддин. – Не трогай отца, я сам готов ответить за свой долг.

– Убить тебя? – размышлял гость. – Я не могу, я в доме твоего отца. Плох тот гость, который на доброе слово ответит злобным плевком. Пожалуй, я прощу тебя. Но простит ли тебя Аллах? Однако ты можешь загладить вину. Для этого тебе надо доказать, что ты мужчина.

Ногой Бараев толкнул по направлению к Салауддину стоявший у стола автомат. Оружие загремело по полу.

– Бери, – сказал он. – Долги надо платить. С сегодняшнего дня и до самой смерти ты у меня в отряде.

– Пока не отдам долг, – сказал Салауддин и взял автомат за брезентовый ремень.

Полевой командир засмеялся.

– Здесь я старший, – сказал он. – Хорошо уясни это, Салауддин. Выше меня только твой отец и Аллах. Ты уйдешь только тогда, когда отправишься к Аллаху, чтобы дать ему отчет о своих делах. Или я не прав, Шакро?

– Ты прав, – взволнованно сказал отец Салауддина. – Ты прав. Если идет джихад, то кто-то из Баймировых должен стать воином Аллаха. Пусть им станет Салауддин, раз его старшие братья не дожили до этого гордого дня.

15

История о замороченных людях не нова.

Лозунги и долги – вот на чем держатся войны.

Как часто мы идем в бой за свободу, совсем не понимая, что это свобода для других. Сам ты просто отбрасываешь свои прежние обязанности, чтобы взвалить на себя новые, чаще всего еще более неподъемные, нежели прежние. Особенно если в бой тебя ведут долги перед лозунгами.

Федеральные войска теснили боевиков. Теперь уже было не до отдыха в аулах. Огрызаясь огнем, отряд Бараева пробивался к грузинской границе, за которой Арби рассчитывал найти отдых. Салауддин научился стоять в карауле, ставить растяжки на горных тропах за отступающим отрядом, стараясь не думать, кто и когда по этим тропам пойдет.

В один из редких пасмурных дней, когда они отдыхали в зарослях карагача, к Салауддину приблизился один из бородачей.

– Привет, – сказал он. – Не узнаешь? Ромка я, помнишь, в поезде ехали?

Салауддин внимательно вгляделся, узнал в похудевшем бородаче попутчика и скупо улыбнулся.

– А где Азамат? – спросил он.

– Кокнули Азамата, – сказал Роман, присаживаясь рядом на корточки. – Под Ведено еще.

– Солдаты?

– Кой хрен солдаты! – махнул рукой русский. – Басаевцы. Загудели тогда нормально, пошли добавить, да с басаевскими сцепились из-за какой-то херни. Слово за слово, потом за ножи схватились… Азамат и пикнуть не успел. Правда, мы им тоже клыки показали, этим «горным волкам». Двух хохлов пришили и латыша так порезали, что он на следующий день в больнице коньки отбросил. Ты-то как здесь оказался? «К отцу еду!» – передразнил он Салауддина. – Бараев тебе отец?

Воровато оглянувшись и убедившись, что их не подслушивают, негромко сказал:

– Ладно я, мудак, за бабками сюда поперся. Тебе что на твоей точке не сиделось? Сыт, пьян, баба с детьми под боком… Деньги, – он тоскливо вздохнул. – Какие деньги? Бараев мне уже половину своей Ичкерии должен. Зачем ты с нами пошел, старик?

Действительно, зачем?

Долг, долг перед Бараевым и глупая мужская гордость загнали Салауддина в эту ловушку. Входов в нее было много, очень много, а выходов вообще не оказалось. Да если бы выходы и оказались, то куда идти? По крестьянской своей основательности и житейской неопытности Салауддин полагал, что на каждого боевика из отряда Бараева уже объявлен федеральный розыск, и фотографии этих боевиков показывают по телевизору. Он представил, как Эльза и дети увидят эту фотографию, и заскрипел зубами.

А начальник районной милиции, прочитав бумаги на Салауддина Баймирова, вскочит в возбуждении и закричит: «Я же говорил! Говорил!» Хотя на деле он ничего не говорил, а только пил водку и выбирал из котла куски попостнее.

В самом деле – зачем?

Салауддин научился стрелять, хотя и не старался особенно целиться по появляющимся между деревьями фигуркам. Он научился неделями питаться корой деревьев и травой, есть вонючее мясо линяющих шакалов. Во имя чего?

Во имя свободы?

Но Салауддин не чувствовал себя более свободным, чем когда жил на чабанской точке. Там он ощущал себя свободным и независимым, а здесь он казался себе рабом, загнанным волком он себя чувствовал, животным, бегущим по кругу, пока не кончатся силы.

И все это делалось для того, чтобы вожак стаи, загрызший немало уже собак, оставался на свободе, чтобы он копил силы и вновь нападал на отары и проливал кровь. Как всякий скотовод, Салауддин не любил волков и уважал собак. По крайней мере, те знали, кого они охраняют и за что получают свои кости.

Роман назвал его стариком, а какой же он был старик? Сорок с хвостиком ему исполнилось, времени первой мудрости не наступило. Заглянув в воду родника, Салауддин увидел в колеблющемся зеркале седобородого немолодого мужчину с серебристыми висками и смертельно усталыми глазами. Губы коснулись ледяной воды, и вода замутилась.

Салауддин увидел на мгновение маленького мальчика, обнимающего за шею маленького козленка, перевел взгляд и увидел на своем поясе фамильный кинжал, который нацепил на него перед походом отец, и понял, что стариками становятся не тогда, когда приходит возраст старости, а тогда, когда теряются цели.

В эту ночь он заступал в наряд – сторожить смертельно уставшее воинство Бараева.

Стоял сентябрь. На склонах узловатых гор краснел поспевший кизил. Где-то неподалеку грызлись шакалы, потом они помирились, затявкали, мелькая в темной, постепенно сливающейся с сумраком листве желтыми огоньками глаз, и, наконец, послышался их еще нестройный хохот, к которому Салауддин никак не мог привыкнуть.

В почерневшем небе высыпали яркие звезды. Салауддин смотрел на звезды и вспоминал зеленокожего чаехлеба – как он там, вылечил ли своего товарища, благополучно ли доставил к поселку Степана Разина кавказского пленника Мишу Романова? Захотелось узнать, что делают Эльза и дочки, приехали ли ребята, и удачной ли была их поездка в Москву. Приятно тревожило то, что Эльза хотела рыбы и украдкой лизала соль. Мысли эти размягчали, и совсем не хотелось касаться холодного тела автомата, лежащего на траве.

Он так долго и упорно думал о семье, что совсем не удивился, когда рядом мелькнули знакомые огоньки, совсем не похожие на светящиеся глаза шакалов.

– Привет, – сказал пришелец.

– Привет, – сказал Салауддин.

– Собирайся, – пришелец поманил его рукой. – Семья ждет. Эльза плачет, дочери спрашивают, когда ты приедешь. Летим, Салауддин?

– Не могу. – Салауддин сглотнул горчащий комок. – Как они там?

– Все нормально, – сказал пришелец. – Девочки пошли в школу, парни поступили в институт. Дочка у тебя скоро родится, Эльза ее Мариной решила назвать. Чего ты стоишь? Летим!

– Не могу, – снова сказал Салауддин, хотя и сам не мог понять, что его удерживает здесь. Страх? Ответственность перед доверившимися ему людьми, которые сейчас спят в зарослях карагача и кизила, постанывая, бредя и вспоминая родной дом? Слово, которое он дал Бараеву?

– Ты говорил о планете, – посмотрел на пришельца Салауддин. – Можешь отправить туда всю мою семью?

– Всю семью не могу, – с сожалением сказал зеленый человечек. – Эта планета – обитель отчаявшихся. А твоя жена счастлива, хоть и ждет тебя, твои сыновья учатся в институте и познакомились с прелестными русскими девушками, они просто не захотят улетать. А если уедут твои дочери, то кому они там покажут свои красивые альбомы с бабочками, которые готовили все лето?

– Хорошо, – вздохнул Салауддин и, наклонившись, поднял с земли автомат. – Значит, не будем об этом.

– Это оружие? – с интересом спросил пришелец. – Ты взял в руки оружие? Значит, ты решил стать свободным? Теперь ты знаешь, что такое свобода? Нашел в ней свой смысл?

– Это сказка, – сказал Салауддин. – Несбыточная сказка. Никто и никогда не может быть свободным и независимым. Свободным может быть только Аллах. Но если он будет свободным, кому он понесет свою печаль и тоску?

– Тогда бросай это железо, – непонимающе мигнул пришелец. – Бросай и лезь в корабль. Мы уже и так задержались, а это опасно.

– Улетай! – Салауддин ощутил пальцами ребристую рукоять автомата, и палец его уже привычно нащупал спусковой крючок. – Улетай! Слышишь! Я прошу, улетай!

Некоторое время пришелец смотрел на него, потом повернулся и скрылся в люке летающей тарелки. Несколько секунд тарелка неподвижно стояла на земле, потом резко взмыла вверх, закрывая звезды, покачнулась, начиная вращение, и растаяла в пустоте неба.

– Сало, ты чего орал? – тихо спросили из кустов. Рядом с Баймировым оказался наемник Роман.

– А я проснулся, пошел поссать, – сказал он хрипловатым со сна голосом. – Слышу, ты орешь. Чего орал-то? Нет ведь никого!

– Я не орал, – сказал Салауддин Баймиров, бывший чабан, бывший человек, а отныне борец за неизвестную ему свободу, которую однажды свободные люди, беспризорно спящие сейчас в кустах, возьмут и принесут другим людям, совсем не интересуясь, нужна ли им эта свобода или им на нее наплевать. – Я не орал, Роман! Я прощался!

Был конец сентября, когда уцелевшие бойцы отряда Бараева достигли грузинской границы и пересекли ее, оказавшись в ущелье, густо заселенном беженцами из свободной Ичкерии. С каждым беженцем маленькая горная республика становилась еще свободнее, и недалек был тот час, когда на свободной земле начнут охотиться друг на друга свободные люди, зависимые лишь друг от друга. Смерть последнего из этих людей обещала окончательную свободу. Хотя бы земле.

Долг Бараеву Салауддин Баймиров выплатил сполна. Он выплатил его собственной судьбой. Отныне его жизнь стала свободной от всего, что когда-то составляло ее основу. Оставался последний шаг. Последний, и оттого мучительно трудный.

Перейти границу.

У полосатого шлагбаума, разделявшего две страны, так неожиданно ставшие друг другу чужими, стояли вооруженные и хорошо одетые люди. Люди внимательно наблюдали за шествием оборванных и перевязанных кровавыми бинтами боевиков. Чуть поодаль стояли два черных «лендровера» с тонированными стеклами.

Со всех сторон были горы, небеса давяще нависали над землей, тускло светило осеннее нежаркое солнце.

Навстречу Арби Бараеву поспешили от «лендроверов» люди, помогли избавиться от «лифчика» с боеприпасами, небрежно бросили в салон бараевский автомат. Не прощаясь с бойцами, Бараев сел в «лендровер», и машины укатили прочь, оставив за собой бензиновый чад и рубчатые следы колес на сырой земле.

Они шли через границу. Последнюю границу, которой они еще не пересекли.

– Много крови пролили? – с жадным интересом спросил грузинский пограничник, который когда-то служил в «Белом легионе», а теперь нашел более безопасную работу, пусть и победнее прежней.

Салауддин вспомнил порезанных им овец и коров, мелкую птичью живность, и решительно кивнул головой.

– Море! – сказал он, положив руку на фамильный кинжал, висящий на поясе. – Грузию утопить можно было бы!

Пограничник восхищенно цокнул языком, приподнял полосатый шлагбаум, и Салауддин Баймиров, далекий потомок своенравного Шамиля, сопровождаемый опасливыми взглядами грузинских пограничников, гордо и тоскливо пошел навстречу своей диссидентской судьбе, еще не эмигрант, но уже свободный от всего, что оставалось за его стоптанными башмаками и когда-то давным-давно называлось всеобщей Родиной.

Царицын, май 2001 года

Медная луна
Славянская научная фантастика

Предуведомление: Тем, кто любит все летосчислением проверять, читать не рекомендуется.

Автор

1

Главный розмысл пытливого ведомства Энского княжества любомудрый Серьга Цесарев пребывал в печальной раздумчивости. Опять все шло несподобно – порох из далекого Китая завезли ниже кондиций, жерла разрывало на части сразу после начала полета, отчего пуски в небеса казались шутихами, праздничными забавами, коими жители чайной страны праздники свои отмечают. Шутка ли – два десятка изделий, любовно кованных искуснейшими мастерами ковального дела, собранными по Руси, превратились ныне в жалкие обломки, разбросанные за рекою Омон в степных просторах и предгорных районах холодных краев. Узры, жившие по берегам далекой реки Яик, говорят, об огненных змеях песни сложили, легенды рассказывают. Да что там говорить! Попугали тороватых купцов из персидских земель. Шахиншах две ноты прислал, все возмущался, что едва его личного купца Шендада-оглы вместе с кораблем ко дну не пустили. А не плавай в местах, для опытов отведенных! О нем глашатаи на лошадях второй месяц честных людей оповещают. И не надо оправдываться, что не знаешь великий и могучий русский язык! Не знаешь – научим, не хочешь понимать – заставим. Такова уж политика великого княжества русского! Разумеется, о змеях огненных шахиншаху сообщать не стали, все списали на баловство атаманское и извечный разбойный речной промысел. Что ему, басурманину, абазу бестолковому, правдивые слова говорить, все едино не поймет, угрозой воспримет.

А что до запусков огненных змеев в степи, то где же их еще запускать? Одно время пробовали близ Энска, испытательное поле так и назвали «Энск-тринадцатый», несчастливое, значит, место. Не правды ради, исключительно чтобы любопытных отвадить. Только место и в самом деле оказалось несчастливое – один из огненных змеев пал наземь не ко времени, да и пожег Детище. Это потом уже погорельцы врали: налетел-де огненный змей, пал на город, схватил в когтистые лапы местную княжну – и был таков. Только его под облаками и видали. Конечно, бред это был, полная брехня, не было у огненного змея хватательных приспособлений, да и сам он неодушевленным был, вроде сохи крестьянской. Княжна, скорее всего, бежала с каким-нибудь дружинником или того хлеще – смазливым пастухом. А блуд огненным змеем прикрыли.

Но неудачи неудачами, без них никуда, коли мир познаешь с усердием. Князь же замахивался на небывалое – проклятых асеев иноземных, искусных в ремеслах обогнать, запустить в небеса наподобие луны шарик металлический, дабы показать, что и русские мастеровиты и вельми искусны в науках. А как их обогнать, коли сам Валька Коричневый в супротивниках ходит? Переметнулся к клятому немцу, за длинной гривной погнался! Взяли его те в крестовый поход, славу боевую обрести, так нет, сбежал, сдался в плен сарацинам и на Гроб Господень наплевал со всей своей окаянной душой. Но басовый ведь, рукокрылый мастер! Натаскался, гадина, в сарацинских землях, христопродавец, он ведь сарацинам боевые ракеты делал, а те их на христианских рыцарей пускали и столько невинного народу погубили.

Одну только балладу послушаешь, печалью сердце изойдется.

Самсон погиб, и граф Грандоний убит, и Ги Сентожского ракета вышибла из седла, и Асторию удача не улыбнулась, и Жерару из Руссильона не повезло… Да что о них, Готфрид Бульонский, Джованни Сыроед, Антоний Салатини, Балдуин Мародер, Филипп Кондомский – все они стали калеками, все несли героические отметины, кто на лице, кто на теле. А этот подлец вернулся из арабских пýстыней, спрятался в немецких землях и имя себе новое взял. Был Валька Коричневый, стал Вернер Браун, только переведи эти слова на нормальный русский язык – сморщишься и сплюнешь с досадою на поганца. Но сказать по совести, лучшего мастера нет на свете, вряд ли кому под силу задуманное князем, разве что за Серьгой Цесаревым Вальке вовек не угнаться.

Но и князюшка нераздумчив. Молод еще, зелен, аки майская трава, вот и замыслы дальние кидает, мир тщится поразить. Такие запуски надо обмыслить, умом попробовать, а потом лишь за дело браться. А ну, луна железная хрустальный купол пробьет? Что тогда случится? И звезд на небе не станет, и Солнце по другому пути пойдет, а чем это обстоятельство жителям земным грозит, о том кто-нибудь подумал? Это ведь считать и считать надо, чтобы железная луна на излете у хрустального купола упала, не поцарапала его, не разбила. Тут одной арифметикой не обойтись, тут уж надо за арабскую алжгебру приниматься. А где найти такого умача? Есть, правда, один умный жидовин, вельми искусный в любых вычислениях. Удивляться, конечно, нечему, жиды завсегда в вычислениях толк знали, на разных продажах в первых не зря ходят, авантаж свой никогда не упустят, хотя и пользуют при торговле всего два действия: вычитание у людей и деление меж своими. А этот жидовин, хоть и имечко носит, что не выговоришь и не запомнишь с первого разу, всей, как говорят, греки, палитрою пользуется, и более того. Не зря человек астрогнозией занимается! Правда, Серьга его за гелертера почитал, за человека, который обладал обширными книжными познаниями, а в практике беспомощностью отличался.

Размышления мастера непревзойденного прервал немец со смешной фамилией Янгель.

Приблудился он к княжескому дому вместе со странником, что веру в Христа проповедовал, да так и прижился. Толковый оказался мужчина, как всякий немец или любой иной асей. Грамоте разумел, по мере сил и возможностей помогал Серьге Цесареву ладить пороховые движители для огненных змеев. Удачливость его не покидала – два последних огненных змея ушли на запад, дразня и пугая зевак со случайными степными путниками огненными языками. По расчетам они никак не могли до небесного свода долететь. И то ладно, ни к чему судьбу всего мира испытывать!

– Здоров буди, Серьга! – сказал немец, снимая головной убор и крестясь на красный угол. – Что постным блином выставился? Или думы обуяли?

Цесарев рассказал ему о вчерашней беседе с князем.

– Вон как! – удивился Янгель. – Божий промысел на себя решил взять?

– А ты как думаешь? – спросил розмысл.

– Задача изрядная, – потер бесстыдно выбритый подбородок немец. – Арифметикой здесь не совладать, надо к греческим древним философам обратиться. Аристотеля полистать, Пифагором думы завлечь.

– Хочу, говорит, чтобы плыл в небе шарик, а из него колокольный звон до земли доносился, – пожаловался розмысл.

– Лепота! – сладостно прищурился немец.

– Ты ведь знаешь, мы огненных змеев для иного измышляли, – недовольно и хмуро сказал розмысл. – А тут… Колокола в небесах!

Серьга невесело хехекнул.

– А мне нравится, – сказал немец. – Сей мыслью забавно себя озадачить, пифагорейцем всемогущим себя чувствуешь.

– Как прошел запуск последнего огненного змея? – сухо спросил розмысл.

Не нравилось ему благостное спокойствие немца, недомыслием ему казалась чужая несерьезность.

– Сказочно, – доложил немец. – Выглядело так, словно джинн из арабских сказок попытался построить рыцарский замок Зигфрида на земле. Все заволокло пылью, клубы ее вздымались в небеса и грозили застить солнце. И тут блеснуло пламя. Словно нехотя наш огненный змей оторвался от земли, заревел страшно и унесся, все прирастая скоростью, в синеву небесную. Никто даже не успел вознести молитвы, чтобы не покарал змей свободомыслие людское прямо на испытательном поле.

– Янгель, Янгель, – укорил товарища розмысл. – Не пойму я, то ли ты песнь свою пытаешься сложить, то ли сказку рассказываешь. Установили ли место падения змея? Далеко ли пролетел он в сей раз?

– Далеко, – сказал немец деловито. – Так далеко, что конные из виду его потеряли. Но вот что привело меня, Серьга: хозяина постоялого двора, что на Ветровке, знаешь?

– Жарену? Как не знать? Не раз бывал у него, – признался розмысл. – Как говорится, мед-пиво пил, по усам текло, да все в рот попадало.

– Ты его стерегись, – предупредил Янгель. – Доносы сей кабатчик на тебя князю пишет. Сам видел одну поносную грамотку, где он о твоих непотребных словах о княжестве и княжении сообщает! Ой, гляди, заваждают тебя, очернят!

Розмысл недоверчиво хмыкнул.

– То князю Землемилу без нужды, – сказал он. – Князь, свет наш, неграмотный!

– Не веришь, – вздохнул немец. – И зря! Был бы донос, доброхот, что прочтет князю грамотку, всегда сыщется!

– Приму во внимание, – уже без прежней недоверчивости сказал Серьга. – А насчет луны металлической что скажешь? Из какого материалу робить ее придется?

– Из меди, конечно, – не задумываясь, сказал немец. – Дабы, находясь в небесах, сия луна от обычного ночного светила только размерами отличалась. Только ковать ее тоненько-тоненько придется, лишний вес даже быку помеха.