Текст книги "Падение"

5 мая

1

Спал я преимущественно хорошо, лишь пару раз слышал, как в соседней комнате издавался громкий храп и тихое ворчание Натальи Сергеевны. Я проснулся в восемь часов утра из-за того, что что-то разбилось на кухне.

– Ты чего там шумишь, Сергеевна? – послышался бодрый голос Ивана Михайловича.

Из кухни донеслось только едва различимое:

– Ой, косорукая какая бабка.

– Чего кряхтишь? О, посуду бить начала уже, – Иван Михайлович, очевидно, подзабыл, что я ещё «спал», и говорил достаточно громко.

– Ну, разбила кружку, с кем не бывает?

– Да со всеми бывает. Только меня бы уже с потрохами съела за такое, да?

– Так ты – это ты, а как я сама себя ругать могу? Умницу и красавицу такую! Похоже, Димку разбудили, – что-то зашевелилось в комнате.

Диван, несмотря на то, что был сравнительно новым, и правда имел свойство поскрипывать. Проснулся я легко – сказалась привычка просыпаться рано из-за пар. Ох, как же хорошо было чувствовать, что ты ещё только просыпаешься, тебя ждёт вкусный завтрак – судя по запаху, Наталья Сергеевна нажарила гренок – и потом весь день свободен, не надо сидеть на этих парах, из-за которых, похоже, у меня началось искривление позвоночника. Парты, если так можно назвать столы, за которыми мы сидели, были жутко неудобными, особенно если сидеть на них пять пар подряд.

– Привет. Диван скрипит или твои колени, а, Дим? – Наталья Сергеевна, как всегда, улыбалась. – Вчера вечером ты что-то сильно охал, когда выходил из ванны, да и у Синцовых дети тебя тоже загоняли…

– Доброе утро, Дим! – Иван Михайлович вышел, пережёвывая жареный кусок хлеба. – Сама ты старая. Димка просто не привык к этому всему. Нас вот как много, нужно же всех переварить, а мы и шумим, кричим, прыгаем. Дома у них тишина, спокойствие, а тут бабка с дедкой спать не дают, посуду бьют утром, да?

– Ты не опаздываешь, нет, дед? Восемь часов уже, – Наталья Сергеевна показала на настенные часы.

– Это же у тебя всё по графику, а у нас, у свободных людей, всё просто: захотели – пошли, не захотели – не пошли. А, Димка, хочешь такую работу? Тринадцать тысяч дополнительно к пенсии – вроде неплохо. Так, очки на месте, ключи, – Иван Михайлович похлопал себя по карманам куртки, которую надевал весьма неуклюже, – ключи на месте. Так, бабушка закрывайся. Дим, я к обеду приду, наверное, так что не скучай. Картошки поедим вчерашней, которую привезли от Синцовых. Бабушка-то до вечера в своём магазине спрячется, так что ужин на нас с тобой. Можешь погулять сходить – сегодня вообще солнце светит. Во погода, а? Всю ночь дождь шёл, а в шесть утра резко солнце вышло. Чудеса!

Иван Михайлович, попрощавшись, ушёл на работу.

– Вы в шесть утра встали, что ли? Что же вам не спится? – спросил я, зевнув – моя энергия куда-то стала пропадать.

– В пять проснулись. Вот такая она, старость: будит в пять утра, времени хоть отбавляй, а ни желания, ни возможностей что-то делать нет, – тут Наталья Сергеевна потрогала своё колено. Выражение её лица говорило о том, что колено достаточно сильно ноет. – Вот поутру ещё колени болят. Да вообще всё болит. Прав дед, на пенсию надо идти в тридцать лет. Иди завтракай. У тебя какие планы на сегодня?

– Да вот, думаю, сейчас погуляю у вас по району до обеда, потом съезжу к Синцовым.

– По нашему району до обеда гулять? Чего смешить-то? Ничего ж нет у нас здесь. Рынок один да автостанция; сквер ты за три минуты обойдёшь. Хотя в центр ты полгода будешь ехать, да и всё желание гулять пропадёт в автобусе. Ладно, гуляй, если хочешь, всё равно тебя развлекать нечем. На те же самые дома посмотришь, что и в вашем городе есть.

– А как до Синцовых лучше добраться? Раньше, помню, автобус какой-то ходил же прямой? – я ел гренки, солнце заполнило кухню.

– Во как светит, а! На третьем можешь доехать, вот он прямо до них идёт, четырнадцатый тоже куда-то в тот район идёт. Если хочешь по деревням и кладбищам проехать, то на сорок пятом езжай, точно без пробок доедешь, потому что по окружной идёт. Двадцать второй к ним ходит, только это троллейбус, а то сядешь на автобус и уедешь на вокзал. Лучше у дяди Вани спроси за обедом, а ещё лучше сам по картам посмотри, а то он ещё напутает что-нибудь, ищи тебя потом.

– Хорошо, разберусь как-нибудь. Тётя Наташ, что-нибудь Синцовым отвезти надо будет? А то они же, как вы говорите, вечно голодные сидят?

– Да я думаю, что вряд ли. Во-первых, и у нас ничего нет, а во-вторых, Надя сказала, что Виктор сегодня дома будет, а он изредка да готовит. Так что не бойся, накормят они тебя ужином.

– Я же не для себя спрашиваю, – улыбаясь, ответил я.

– Мало ли. Нам худым тебя отправлять домой нельзя. Мамка больше не отпустит. Ой, на работу бабке пора, – Наталья Сергеевна стала одеваться.

– Вы всё в том магазинчике работаете? – спросил я, наливая чай. Солнце светило прямо в щёку – окно кухни выходило на южную сторону.

– Да. А где мне ещё быть, кому я ещё нужна? Пенсия же мелкая, сам понимаешь, а здесь хотя бы какая-то дополнительная мелочёвка. Сидишь себе, читаешь, никто не трогает, никто не пристаёт – кругом такие же бабки полусонные. Красота.

– До свидания, тёть Наташ.

– Пока, пока. Вечером можешь к Никитиным заглянуть. Катюха уж больно крепко на тебе висит.

– Хорошо, постараюсь не поздно вернуться. А может, я вас провожу сейчас? Я быстро оденусь.

– Давай, к тому же ты видел, где дед работает, а сейчас посмотришь, где я.

Я быстро оделся, впрочем, оделся я достаточно тепло – я забыл про солнце. Как же чудесно было на улице! Волшебник, умеющий управлять погодой, следовательно, мог бы также контролировать настроение людей (и боль в коленных чашечках у людей пенсионного возраста) и, соответственно, стал бы властелином мира. Я снял свою джинсовку, купленную, правда, в детском магазине одежды, потому как, странно, но в отделе для «взрослых» мне всё было велико, и обвязал её вокруг талии. Редкая листва деревьев наконец-то могла отдохнуть от порывистых ветров и надоедливого дождя и даже набраться сил под солнечным светом.

Мы пошли по узкой улице в ту сторону, где, как я помню, был рынок. До него мы дошли за шесть минут. В детстве казалось, что мы тратили минимум час на то, чтобы дойти до него, да и домов явно было больше по пути. Волшебство. Не могло же за этой разницей стоять только различное восприятие ребёнка и подростка? Этот район был застроен всем хорошо знакомыми пятиэтажками, и лишь изредка хаотично появлялись либо девятиэтажные панельки, либо двухэтажные низкие бараки. На рынке всё было так же, как и тогда, когда мы ходили на него в моём детстве. Разве что он стал гораздо меньше. Но голоса, продавщицы и товары, похоже, остались с тех же времён. Пройдя через рынок и один дом, тётя Наташа бойко сказала:

– Вот и моя работа.

Мы стояли напротив маленького торгового центра, если можно так было сказать про двухэтажное кирпичное здание в шесть окон в длину. Разумеется, с торговым центром в классическом понимании этого словосочетания он не шёл ни в какое сравнение, но внутри было полным-полно мелких лавочек и магазинчиков.

– Вот тут я и сижу, – Наталья Сергеевна показала на прилавок магазина, в котором продавались различные вещи для детей. – Привет, Валюх!

– Неплохо. Да и главное, чтобы вас устраивало, – сказал я.

– Более чем устраивает. Сидишь, ни о чем не думаешь. Ну, пока.

Я попрощался и пошёл дальше по улице. В паре кварталов от торгового центра, разумеется, раньше казалось, что за полгорода, была конечная автобусная станция, рядом с которой проходила однопутная железная дорога. По ней изредка курсировали электрички. На автостанции и железнодорожном перроне было тихо и спокойно. Я насчитал всего трёх человек. Никто никуда не хотел ехать. Вся суета уже была ближе к центру города. Я вспомнил, что где-то рядом должен был быть сквер, да и Наталья Сергеевна его упоминала. Вот только я помню, что раньше этот сквер представлял из себя заросшую травой одинокую дорожку, проходящую сквозь густые кусты и старые деревья. Я быстро нашёл этот сквер и не узнал то, что видел здесь раньше.

В сквере по центру проходила большая аллея из двух параллельных дорожек, между которых на газоне стояли подставки под цветы. От аллеи в разные стороны отходили дорожки поменьше, и сквер был поделён как бы на зоны. В одной располагалась детская площадка, на другой были тренажёры и турники, дальше же по аллее справа и слева от неё росли деревья, уже не окруженные, как раньше, кустами. Красиво. Меня порадовало, что городская администрация выделила деньги на какой-то маленький сквер, про который никто знать и не знает. Бывают в жизни чудеса.

Всю радость от внешнего вида сквера, солнечного света и пения птиц прогнала резкая боль в области сердца. Я даже остановился. Но боль прошла так же внезапно и неожиданно, как и началась, лишь оставив после себя характерную тяжесть и чувство сдавливания. Давно я не испытывал подобного. И почему это случилось именно сейчас, когда я, не напрягаясь и наслаждаясь моментом, гулял? Передо мной возникло воспоминание.

2

Это случилось в августе прошлого года. Я спал в своей комнате. Девятнадцатилетнему парню некуда было торопиться. Благодаря каникулам школьники и студенты ещё понимают, чем отличается лето от других времён года. Да, солнце светит всем одинаково, просто у кого-то есть время им наслаждаться, а кому-то надо готовить квартальный отчёт. Через месяц я пойду на второй курс. Пары, обед в студенческой столовой, ежедневные поездки на автобусе по транспортной карте, сессия…. Мой энтузиазм по поводу обучения в университете пропал на первом курсе в феврале, после первой сессии. Новые друзья не спешили появляться, безумные студенческие вечеринки, которые всем первокурсникам обещают, так никто и не проводил, вузовской самодеятельностью я не стал заниматься, потому что почти каждый вечер дополнительно ездить из дома в центр города было бы утомительно. И это, собственно, нарушало заведённый распорядок дня.

Я обычно спал по 8—9 часов. Лето, делай что хочешь, гуляй сколько хочешь, спи сколько хочешь… Как бы хотели мои родители, да и вообще всё работающее население страны хоть на день окунуться в это время, почувствовать себя беззаботными; знать, что можешь провести день действительно как хочешь. И чтобы это случилось не во время запланированного отпуска, в котором тоже каждый день расписан, а как бы неожиданно. Впрочем, ничего сверхъестественного в своём жизненном периоде я не видел и сам себе не завидовал. Мне не с чем было сравнивать.

– Ничего не забыл? – как обычно, тихо спросила мама отца.

Они каждый день уходили из квартиры в 7:15. Иногда я сквозь сон улавливал, как отец ищет ключи и закрывал дверь. Но чаще всего я не слышал, как родители уходили – они пытались произвести как можно меньше шума, чтобы не разбудить сына. Когда ещё в жизни можно будет выспаться?

Родители ушли, на улицу стали выползать машины и автобусы с сонными и зевавшими пассажирами, солнце всё сильнее проникало в мою комнату. Звучание умиротворяющей летней мелодии из шума листвы и пения птиц также усиливалось. Природа уже давно проснулась, город тоже отходил от сна, колесо жизни закрутилось… Как заставить себя действительно ценить, а не только бояться потерять то, что имеешь?

Я обычно просыпался в 9, начале десятого, просыпался медленно, нехотя, я ещё час мог проваляться в кровати, вспоминая, что мне приснилось, или обдумывая планы на день. На часах была половина девятого. Я проснулся как-то резко, непривычно. Я успел заметить, что переход из глубокого сна в ясное сознание произошёл за доли секунды. Причём именно в ясное сознание: я отчётливо успел сообразить, что проснулся уже тогда, когда родители ушли – понял по тому, как солнечные лучи проникают в комнату, вспомнил, что сегодня понедельник, что вчера они были на огороде и жарили шашлыки. Я даже успел заметить, что чувствую какую-то неловкость из-за того, что проснулся не так, как обычно. Сегодня не было этого привычного валяния по утрам в кровати. Порой я хотел отучиться от этой привычки просыпаться медленно, не суетясь. Становилось жалко времени, которое уходит на процесс пробуждения. Пару раз за лето я даже ставил будильник на 8 часов – хотел сохранить выработанный в универе режим. Но лень и раздражение после звона будильника заставили отказаться от затеи. Спешить было некуда, да и какие дела могут быть летом?

В груди стала появляться боль. Неспешная и неострая, она возникла левее грудины, а потом стала смещаться правее и ближе к шее. Сплошная боль, как густой тёплый кисель, стала разливаться по верхней части тела. Иногда у меня возникали как бы покалывания в области сердца, иной раз это было в тренажерном зале, но иногда и просто, когда сидел на диване. Они не были острыми, я хоть и понимал, что, может быть, не всё гладко, что так не должно быть, но всегда надеялся, что эти ощущения скоро пройдут. Так, собственно, и бывало. Через пару минут обычно уже забывал о боли.

Раньше я участвовал в школьных забегах на 400 метров, километр, полтора и со временем стал замечать, что бегать становилось всё тяжелее, иной раз как-то неестественно кружилась голова во время забега, тяжесть и давление возникали в голове. Да, учитель физкультуры, конечно, говорил, что если почувствуете себя плохо, незамедлительно сообщайте, но… как-то не хотелось. «В конце концов, я же не падал в обморок и потом восстанавливался. Пройдёт со временем». Из-за плохого зрения у меня была подготовительная группа. Во время физкультуры все занимались вместе, интенсивность упражнений была у всех одинаковая. Сложно было бы давать каждому индивидуальное задание в соответствии с его здоровьем. Да и здоровых учеников в классе не было. У всех были различного рода отклонения, и четыре человека, у которых ещё была основная группа, которую им поставили ещё в пятом классе, давно уже на деле перешли в подготовительную. «Ну, болит и болит, ну, не умру же я сейчас, здесь, на глазах у всех», – в основном так думал я, когда возникали приступы. Но в этот раз я, ещё сам не зная, почему, стал акцентировать внимание на том, что чувствую. Боль охватывала всё большую поверхность груди, я успел заметить, что она стала переходить на левую руку, всё быстрее идя от плеча к запястью. Следом за рукой боль стала захватывать и спину. Боль становилась всё сильнее. И давящая и теперь даже колющая одновременно, она не перешла разве что на ноги. Я не шевелился. Обычно человек инстинктивно прикладывает руку к тому месту, где сидит боль, но сейчас даже и желания такого не было. А если бы оно и было, то и тогда я сомневался, что инстинкт сработает – тело как бы парализовало, как во сне. Даже если сильно хочешь пошевелиться, ничего у тебя не выйдет.

Внезапно боль стала исчезать: она очень быстро как бы свернулась и вернулась в то место, где начала образовываться. Но в это же мгновение (боль не успела ещё полностью исчезнуть) меня охватил страх. Это не был страх в обычном понимании. На меня как будто легла серая туча, серая масса легла именно на грудь и захватила голову. Я сам потом не мог объяснить, почему эта масса была именно серой и как я именно это понял – просто чувствовал. Это не тот страх, который испытываешь в жизни, даже во снах не бывает так страшно, нет, это было совсем другое… хуже… гораздо. Я даже не понимал, чего боюсь. Воздух как будто не поступал в организм, но я и не делал никаких глубоких вздохов, чтобы набрать кислород, я вообще не шевелился. Казалось, что глаза открыты неприлично широко. Они не двигались. Весь разум был охвачен этим неизвестным страхом. Единственное, я заметил и потом точно помнил, что в мозг проникли две мысли. Первая заключалась в том, что я видел солнечный свет, но его не чувствовал, он не наполнял меня. Этот свет обходил как бы стороной, страх не позволял яркому свету проникнуть в тело. И из-за того, что я не чувствовал этот свет, страх становился ещё сильнее, ещё могущественнее. Вместе с этим я ощутил нестерпимое чувство одиночества. Чувствовал, что в квартире один, родителей нет, не было даже осознания, что они где-то далеко, наоборот, было чувство, что их как будто кто-то нарочно «стёр». Такого чувства я никогда не испытывал. Это было ужасное одиночество. Ощущение, что никого нет не только в этой квартире, но и во всем мире, даже пения птиц я не слышал. На боль я совершенно уже не обращал внимания – может, она и была, но сила страха была велика. Я как будто даже не ощущал своё тело. Был в невесомости. В вакууме страха. Я потерял счёт времени, казалось, что всё это длится уже нестерпимо долго, как минимум час.

Вдруг я услышал глухое чириканье какой-то птички вдалеке. Поначалу тихий, звук стал слышаться всё чётче и чётче, приближаясь, он прогонял мысль, что я остался один. Затем я начал чувствовать своё тело. Сперва кончики пальцев на ногах, а потом уже и понемногу дальше всё тело. Солнечный свет становился ярче. Он или не он, но что-то прогоняло дикий страх. В конце концов он и вовсе исчез, забрав с собой боль. Я дышал ровно. Я всё так же лежал на спине. В недоумении, не понимая, что это было, а главное, наяву или нет. Когда я полностью пришёл в сознание, казалось, что в жизни такого не бывает, такого просто не может быть, это что-то не из этого мира. С другой стороны, и на сон не было похоже. Я помнил, как проснулся, как сообразил, что родители уже ушли и какой сегодня день. Странным всё это казалось. В подсознании сидел маленьких страх, но это уже был мой страх, «родной», возникший внутри, а не свалившийся на меня сверху. Страх того, что эта густая масса вернётся. Что делать, я себе не представлял. Чувствовал себя абсолютно здоровым, ясно всё соображал, лишь в глубине сидело это непонимание, которое со временем прошло, прихватив с собой боязнь возращения «серой тучи». Я сел на кровать. Сердце не болело, рука тоже. «Что это было? Действительно, или я во сне бредил?» На свои вопросы я так и не мог ответить.

Умывшись и позавтракав, я стал искать в интернете объяснение тому, что со мной произошло. Страшно было писать. Если даже на симптомы банального насморка интернет говорит, что у тебя со здоровьем настолько всё плохо, что молитва – чуть ли не единственное спасение, то трудно было представить, что я получу на запрос о своей боли и страхе. Стенокардия, инфаркт… на некоторых сайтах вообще писали, что я должен был умереть. Не получив никакой информации, которая могла бы удовлетворить, кроме той, что с проблемами с сердцем лучше не шутить, я решил дождаться 8 часов вечера и записаться к терапевту. Почему именно 8 часов? Потому что ко всем врачам во всех больницах города запись на приём производилась через один сайт, и номерки на сайте вкладывались именно в 8 часов вечера. Мало того, что не ко всем врачам была открыта запись, так ещё и количество номерков было мизерным. Люди открывали сайт за 15 минут «до старта» и, не отводя глаз, были готовы нажать одну заветную кнопку. Сервер сайта всегда падал, и бедные горожане потом ещё полчаса ждали результат: смогли ли они записаться или нет. Я до этого ходил в больницу только по медосмотрам, поэтому, убив час на поиск информации, к какой больнице я прикреплён, кто мой терапевт и как надо записываться на приём, стал ждать заветной минуты.

Удивительно, некоторые даже назвали бы это чудом, но я, опоздав к 8 часам включить компьютер, так как ужинал и не особо торопился, всё же смог записаться на приём к своему терапевту. Большее удивление вызвало бы и то, что я записался на эту неделю, на пятницу, что вообще не поддаётся объяснению, так как обычно запись была через месяц-полтора. Но я не нашёл здесь ничего чудесного – так и думал, что запись должна производиться за пару секунд, без «вылетов» и долгого ожидания приёма месяцами. Я не хотел рассказывать, что со мной произошло, маме. Не хотел нарушать её спокойствие. Она пришла домой уставшая, но всё же довольная, что наконец этот понедельник кончился и её дома радостно встречает сын.

В нашей семье отношение к медицине было абсолютно диаметральным. Отец не любил «всех этих врачей». В шутку или всерьёз он часто говорил, что считает, что врачам доставляет удовольствие причинять пациентам боль и выкачивать из них деньги на ненужные медосмотры. Собственно, на медосмотры он и не ходил, несмотря на то что и сам ненароком иногда жаловался на проблемы со зрением и животом. Но стоит отметить, что в последнее время он как бы чаще стал подводить разговоры к тому моменту, чтобы мама отправила его на обследование – отец, как бы сам не осознавая этого, хотел, чтобы его заставили прийти в больницу. За последние полгода у него погибло двое друзей, с одним знакомы были ещё со школы. Одного, большого, грозного пятидесятидвухлетнего мужика сразил инфаркт, а у другого, тоже весьма объёмного, был выявлен рак поджелудочной железы. Объединяло их то, что они уже лет как десять жаловались на боль: один в области сердца, другой иногда мог часами страдать от болей в животе. Папа понимал, что всего можно было бы избежать, обратись они вовремя к врачам. Понимал, но сам идти на медосмотры отказывался. Мама, впрочем, каждый год их проходила и как бы гордилась этим. Хотя кто знает, ходила бы она на них или нет, если бы на работе не требовали их проходить? После зимы у неё стали ежедневно поднывать колени, и хотя она сама других постоянно отправляла на медосмотры, сама как-то не спешила разобраться с этой проблемой. Во время последнего медосмотра она как бы и упомянула про свои боли, но тут же невзначай списала это на возраст и даже была рада, что врач не стала относиться к её жалобе серьёзно.

До пятницы всё шло своим чередом: новые боли меня не мучали, на тренировках себя не изводил, родители ни о чем не догадывались. В пятницу, придя к 9 часам утра в городскую поликлинику, я стал рассматривать интерьер больницы, в которой ни разу не был. Я думал, что на стенах будет старая краска, местами отлупившаяся, на потолке будут изношенные лампы, пол будет грязный и всем своим видом показывающий, что зданию требуется ремонт. Так было в университетской больнице, которая состояла из трёх кабинетов в подвале общежития, куда я ходил на медосмотр в прошлом году. Стоит отметить, что на этих медосмотрах ничего критичного не обнаруживалось. Анализ крови был в порядке, жалоб не было, флюорография была здорового человека. Но вернёмся к городской больнице, которая изрядно удивила и порадовала студента. Ремонт был сделан недавно и сделан был качественно. Везде было чисто, стены были покрашены в приятный бежевый цвет, на входе у регистратуры стояли цветы в горшках. Да и сама стойка регистратуры была новой, светлой, двери в кабинетах и в коридоре тоже были заменены на современные. Единственное, что сошлось с ожиданиями – так это то, что в коридоре было много людей. В особенности пожилых. Выглядели они плохо. Узнать, из-за чего это было, из-за их болячек или же из-за духоты в коридоре, было трудно. На улице жара была под 30, но новая вентиляция явно не справлялась с потоком людей в больнице. Я рассчитывал, что раз взял номерок к точному времени, то и зайду он именно в это время, в 9.15, но я прождал своей очереди час. В больнице интернет плохо ловился, поэтому я не мог спрятаться в телефоне. Пришлось коротать время рассматриванием настенных плакатов о важности диспансеризации и прослушиванием разговоров в очереди. Бабки как будто соревновались между собой, у кого сильнее заболевание и кто чаще ходит по больницам. Побеждала одна грузная, с отекшими ногами женщина лет 70, которая вечно охала и произносила то ли названия лекарств, то ли своего диагноза на непонятном языке. Крепкое здоровье нужно, чтобы ходить по больницам. И не только здоровье, но и психика должна отличаться стойкостью, чтобы пережить всё это.

Разговор с терапевтом был быстрым. Большую часть времени у врача, уставшей, но всё же приятно выглядевшей женщины лет 40, заняло заполнение досье на меня. Она немного удивилась, когда увидела, что с такими жалобами к ней на прием пришёл молодой, спортивного телосложения человек. Но удивление было недолгим, и дальнейшая процедура осмотра прошла, как и с обычными пожилыми посетителями её кабинета. Поначалу показалось, что врач по обыкновению своему спешила и даже как бы заранее, ещё до того, как я отвечу, вносила в компьютер мои слова. А потом, сообразив, что перед ней не восьмидесятилетний пациент, который будет мучать её вопросами, стала все делать как бы неспеша, плавно, желая как можно больше растянуть по времени приём. Собственно, она дала направление на ЭКГ, анализ крови, перед этим измерив давление на правой руке. Прибор для измерения давления был старый, не электронный, на что я обратил внимание, так как это совсем не вписывалось в современный интерьер кабинета. 138 на 93, сказав эти цифры, терапевт что-то долго вводила в компьютерной программе и назначила противогипертонические таблетки и бессолевую диету, которую, ясное дело, я соблюдать не буду, да и в принципе не смог бы в окружающей меня действительности. На следующей неделе я сдал анализ крови и ЭКГ. В этот раз я пришёл раньше и успел пройти все кабинеты достаточно быстро. Никаких отклонений от нормы обнаружено не было. Терапевт, рассматривая результаты кардиограммы, удивилась, но, пожав плечами, отпустила меня домой, порекомендовав теперь раз в полгода приходить на повторный осмотр. Я был рад, что ничего зловещего не обнаружилось, что сказали пить только одни таблетки, пусть и горькие.

На повторный медосмотр через полгода я не пошёл. Нет, я не забыл о том, что приключилось со мной в августе, наоборот, часто вспоминал об этом случае. Со здоровьем проблем больше не было: даже те редкие обычные покалывания в сердце прекратились. Было ли это из-за таблеток от гипертонии, которые я каждый день принимал, я не знал. Да и после того странного дня каким-то слишком лёгким казалось объяснение, что маленькие таблетки избавили от болей. Родителям, да впрочем, и друзьям я так ничего и не сказал. Только маме я объяснил, почему теперь пью таблетки. Я понимал, что втайне их пить всё равно не удастся, поэтому рассказал, что из-за произошедших случаев с друзьями отца я захотел проверить свой организм. Также указал, что прислушался к рекомендациям матери более внимательно относиться к своему здоровью. Мама понимала, что болезни, особенно представляющие большую угрозу здоровью, в последнее время стали «молодеть». Но всё же она не до конца верила, что у её сына есть гипертония, пускай и на начальной стадии. Внутри себя она списывала это состояние на процесс взросления и продолжавшуюся выработку гормонов. Впрочем, нельзя сказать, что всё в моей семье осталось, как было. Наоборот, если рассмотреть бытовую жизнь поближе и внимательнее, окажется, что перемены произошли очень даже значительные.

Я поначалу не понимал, а только чувствовал, что как-то сильнее теперь тянуло к маме с папой. Скорее всего, в этом был виноват пережитый и ещё отчетливо хранимый в памяти опыт ощущения дикого одиночества. Я хоть и не отдавал себе в этом отчёт, но страх настоящей потери самых близких для меня людей засел в мозгу. Теперь, когда я приходил домой, то старался больше времени говорить с родителями. Раньше я обычно на вечный вопрос «как дела» говорил не менее вечный ответ «хорошо» и затаивался в своей комнате за компьютером. Теперь же я, пока ещё не зная, почему, стремился сам не только рассказать, как прошел мой день, но искренне хотел узнать про прошедший день у родителей. Я теперь уходил в свою комнату только тогда, когда убедился, что родители сказали всё, что хотели, и сидели в полном удовлетворении. Мне самому было приятно проводить время с ними.

Начиная с 16 лет я на свой день рождения, а он был в начале января и всегда приходился на неделю выходных, ввёл традицию отмечать праздник в другом городе. Сначала уезжал в Казань, потом ездил в Москву и Питер. Как-то утомляли посиделки с родителями и сестрой, не нравилось то, что нужно придумывать, куда вести друзей. Но в этом году я всех удивил, сказав, что хочу отметить день рождения в кругу семьи. Я никому не сказал, но мне было необычайно приятно отмечать своё двадцатилетие вот так, по-простому. Нравилась фирменная мамина картошка с курицей, приготовленная с большой любовью, нравились папины тосты, пусть и нелепые, но полные теплоты и нежности, приятно было видеть, что сестра, жившая далеко и приходившая нечасто, теперь тоже сидит рядом и вечно смеётся непонятно чему. Я не только понял, но и научился чувствовать, как всё это дорого.

Теперь меня не так сильно раздражали те моменты, когда мама по вечерам смотрела однотипные сериалы или те программы, на которых вечно ругаются и спорят. Раньше я возмущался: «Ну зачем вообще такое смотреть, это же гадость какая-то?!» Сейчас стало куда важнее то, что мама после рабочего дня пусть и таким своеобразным способом, но всё же пытается переключиться от дневной беготни и расслабиться. Также я стал более терпеливым к высказываниям отца по поводу политики и экономики. Я и раньше не особо спорил с отцом, а теперь и вовсе старался продемонстрировать отцу, что разделяю его мнение, и поддерживал отца в его высказываниях. Я считал, что отец говорит на эти темы скорее ради того, чтобы показать, что он разбирается в чём-то большем, чем в компьютерах, и чтобы найти поддержку в лице окружающих. Какая разница, кто там прав или не прав, куда важнее, чтоб в семье всё было хорошо. Вся эта истина одинаково плоха, если из-за споров разрушается семья.

Вспоминая всё это, пару раз чувствовал, как несильно у меня кололо в груди, но всё же я решил, что беспокоиться не о чем. Да и не идти же в больницу в другом городе. Судя по разговорам старших, запись в Белоельские больницы была организована скверно. Я шёл по тем же узким улочкам, наслаждаясь тишиной и неспешностью. Мысли о болезненных ощущениях сменились счастливым восприятием окружающей действительности. Грех было думать о чём-то плохом, когда вокруг тебя такое умиротворение. Городской пейзаж изменился лишь однажды, когда среди двухэтажных домиков резко оказался четырнадцатиэтажный дом. Он совсем не вписывался в окружение. В целом, несмотря на некую неказистость района, гулять в нём, проходя мимо этих старых деревьев, серых домов с потрескавшейся штукатуркой, наблюдая ямы на дорогах, было почему-то не то чтобы приятно, но как-то спокойно, опять чувствовалась некая родственная связь, как тогда, когда я из окна поезда наблюдал за лесом. Я потерял счёт времени и вернулся домой к Васильевым полпервого.