Текст книги "Люди как боги. Книга 2. Вторжение в Персей"

Я сказал Орлану:

– У вас, похоже, решения единолично принимает властитель, а у нас они коллективны. Отойди, пока мы посовещаемся. Не исключено, что товарищи не разрешат мне идти к твоему хозяину.

– Не идти ты не можешь.

– Не идти я всегда могу. Другой вопрос, что вы способны доставить меня силой. Но насилие – неудачное начало для проектируемого вами братства…

Разрушители отошли. Для живых машин они держали себя в общем прилично. Я попросил настроить дешифраторы на мое излучение – совещаться будем мысленно.

Непосвященному наше собрание показалось бы странным: молчаливые люди уставились глазами в пол – и словно прислушивалися к чему-то, совершавшемуся у каждого внутри.

Лишь Камагин временами импульсивно дергался и нарушал гармонию оцепенения, да из-за спин сидевших ближе ко мне доносилось унылое бормотание Андре – он все вспоминал дряхлого козлика и качал головой.

Я начал с того, что титул властителя – Великий разрушитель – не свидетельствует ни о его доброте, ни о широком разуме. Впрочем, о «доброте» разрушителей мы знаем еще с Сигмы. Он обратился с предложением о братстве не к адмиралу Большого Галактического флота, штурмующего его звездные заграждения, хотя ничто не мешало ему начать переговоры еще тогда, – нет, он предлагает союз своему пленнику, жизнью которого распоряжается, и это вызывает серьезные сомнения в честности его намерений.

И на каких принципах можно основать союз человека с разрушителем? Совместно покорять еще свободные народы? Рука об руку истреблять еще не истребленное, разрушать еще не разрушенное? Обратить в своих врагов всех звездных друзей человечества, высокомерно объявив их недочеловеками и античеловеками? Отказаться от союза с пока неведомыми нам галактами, так разительно похожими на нас самих?

Не лучше ли игнорировать обращение Великого разрушителя и, возможно заплатив за такую дерзость нашими жизнями, дать ему ясное представление о воле и намерениях человека?

– Никаких переговоров с преступниками! Всем оставшимся оружием!.. – донеслась до меня мысль Камагина.

– Единственное, чем мы владеем, – наши маленькие жизни, – сказал Ромеро.

– Значит, отдать наши маленькие жизни! – Камагину лишь с трудом удалось не прокричать об этом вслух.

– Я за переговоры! – сообщил Осима. – Умереть всегда успеется. Но раз адмирал будет говорить от имени человечества, пусть не забывает, что за ним стоит вся человеческая мощь. Мы в плену, но человечество свободно!

– Пусть освободит нас и вернет захваченный звездолет, – добавила Мери.

– Короче, разрушители должны капитулировать, – хладнокровно подвел итоги Ромеро. – И этот результат, которого мы не сумели добиться объединенной мощью человечества, должен быть получен с помощью речи адмирала. Неплохая программа, и я поддерживаю ее, хотя сомневаюсь, что она исполнима.

Я не стал говорить, что думаю, только заметил:

– Принципы, вызвавшие войну с разрушителями, остаются обязательными для нас и в плену. Лишь на их основе возможно соглашение.

После этого я сообщил Орлану, что согласен на встречу.

У выхода мне встретился Лусин, возвращавшийся от крылатых. Лусин еще не знал об Андре и сразу не обратил внимания на старческую фигурку, скорчившуюся на наре, но до меня донеслось тоскливое бормотание: «Серенький козлик, серенький козлик…»

7

Великий разрушитель был еще больше похож на человека, чем Орлан, и еще менее человечен, чем тот.

Прежде всего, он был огромен, почти четырех метров роста. Непропорционально маленькая голова гнездилась на непропорционально длинной шее. На голове сверкали огромные глаза, жадно распахивался и прикрывался громадный рот. И оттого, что лицо властителя тоже было безносо, оно казалось скорее змеиной мордой. «Не образ человека, а образина», – сформулировал я первое впечатление.

Он смотрел на меня светящимися глазами. Это не метафора – из глазниц бил трассирующий свет. Цвет кожи Орлана показывал его настроение, а властитель старался напугать собеседников – для этого сверкание глаз подходило больше, чем озаренность лица.

Он тяжело восседал на помосте вроде трона. Для меня сиденья приготовлено не было. Я опустился на пол и скрестил ноги. В обширном зале мы были вдвоем.

– Ты знаешь, что я хочу предложить вам союз? – не то спросил, не то установил Великий разрушитель. Он разговаривал на сносном человеческом языке.

– Знаю, – ответил я, – но, прежде чем говорить о союзе, я должен задать несколько вопросов.

– Задавай. – Он, как и Орлан, не признавал нашего вежливого обращения на «вы».

– Вы похожи на человека и говорите по-человечески. Но мы даже отдаленно не родня.

Я могу принять любой облик, лишь бы он был биологически возможен. Я облекся в человекоподобие, чтобы тебе было удобнее.

– Я бы предпочел ваш естественный вид. Мне было бы приятней, если бы вы меньше походили на меня.

Он разъяснил, что смена образа – дело хитрое. Изготовление новой оболочки требует немалого времени. И вообще он не злоупотребляет своей свободой трансформации. Про себя я порадовался: если смена облика непроста даже для властителя, то в ближайшее время нам не грозит появление псевдолюдей.

Было несколько мелочей, смущавших меня, и раньше, чем переходить к основному, я коснулся их:

– Наш звездолет был задраен, но Орлан появился в нем. Как он это сумел?

– Появился не он, а его изображение, сфокусированное в звездолет. Разве вы не применяете передачу изображений?

– Применяем. Но у нас силуэты-картинки… Осима же разбил пальцы об изображение Орлана.

– Вы, очевидно, передаете только оптические характеристики, а мы и другие свойства – твердость, теплоту, даже электрическую напряженность. Все очень просто. Еще вопросы?

Я сообщил, что облечен властью для войны, но не для союза. Если он собирается затрагивать проблемы, интересующие все человечество, то во всяком случае та часть человечества, что находится неподалеку, то есть все мои товарищи, должна участвовать в обсуждении. Он возразил: если транслировать нашу передачу, то его подданные тоже услышат ее. Мне это безразлично, сказал я. Он отметил, что я разговариваю тоном победителя, а не побежденного. Я ответил, что нужно различать разговоры и переговоры: разговаривает он со своими пленными, но в переговоры вступает со всем человечеством – стало быть, ему нужно привыкнуть к тону, которое свободное человечество для них изберет. Он объявил, что для начала удовольствуется соглашением со мной, а не со всем человечеством. Я поинтересовался, имеет ли он в виду меня одного или с товарищами. Он имел в виду всех нас. В таком случае без информации, передаваемой всем, не обойтись, стоял я на своем. Ему внове был такой дерзкий тон. Неплохо приучиться к любому тону, повторил я, и можно начать с меня. Уже не один пленник представал перед ним – и у всех тряслись поджилки, ибо он волен в их жизни и смерти. У меня, возможно, поджилки тоже трясутся, но волен он лишь в физическом моем существовании, а не в помыслах и желаниях. К тому же он добивается того, чтобы мы захотели с ним дружить – трясущиеся поджилки вряд ли способствуют такому желанию. И вообще: мучить пленников он может в соответствии со своими обычаями и на своем языке, но завоевывать их дружбу надо на их языке и согласно их обычаям.

После этого я замолчал, вызывающе глядя на него. Он тоже молчал – и достаточно долго. Я убедился, что старинное выражение «глаза метали молнии» – отнюдь не гипербола. Складывалось впечатление, что меня ослепляют прожекторами.

– Хорошо, пусть наша беседа транслируется, – сказал он потом. – Но если мы не договоримся, я должен буду показать своим подданным, как расправляюсь с упрямцами.

– Я это понимаю, – сказал я спокойно. Я очень волновался.

В ту же минуту дешифратор донес до меня возбужденные голоса друзей. Они, позабыв об осторожности, не мыслями, а словами обсуждали мое положение. Я прервал их разноголосый хор и пригласил послушать разговор с Великим разрушителем. Наступило удивленное молчание, потом Ромеро торжественно произнес одну из своих любимых напыщенных фраз: «Начинайте, адмирал, мы все превратились в слух».

Еще я услышал смятенное восклицание Лусина: «Какой ужас, Эли! Какой ужас!» – и понял, что оно относится к Андре.

– Приступим? – предложил Великий разрушитель.

Голос его угрожающе загремел. Приняв человеческий облик, он не усвоил человеческого обхождения. Для дружеских переговоров такой зычный рев был по меньшей мере нетактичен.

8

Он признавал наши успехи. Внешне мы похожи на старых его противников, галактов. Война с галактами, длившаяся бездну времени, близка к завершению. Они блокированы на оставшихся у них планетах. Вся их надежда ныне на то, что их оставят в покое, – напрасная надежда, он это объявляет твердо.

Но люди оказались неожиданно иными. Они сумели рассеять в Плеядах флот разрушителей, а в Персее взорвали одну из планет. Ему, Великому разрушителю, пришлось запретить своим кораблям выход на галактические дороги, захваченные людьми.

Зато тем прочнее он укрепился в звездном скоплении. Здесь его мощь опирается на шесть первоклассных крепостных планет со сверхмощными механизмами для искривления внутреннего звездного пространства. Нет в мире силы, способной прорвать такую ограду.

– Три наших корабля ее, однако, прорвали!

– Вам повезло: в момент вторжения вдруг ослабели защитные механизмы Третьей планеты. Больше это не повторится.

– Если вы не хотели нашего вторжения, то почему не выпустили нас обратно? – немедленно поинтересовался я.

– К переговорам это отношения не имеет, – прогремел он. – Важно, что вы захвачены нами, а не наоборот.

Что мы захвачены, я отрицать не мог.

Он повторил, что кое в чем мы превзошли разрушителей, зато многое у нас несовершенно, словно мы на заре цивилизации. Если мы объединимся, ничто не сможет нам противостоять.

– Так уж ничто? Зловреды… виноват, разрушители контролируют маленький район Галактики, звездные владения людей и того меньше. Не смело ли говорить о всеобщем владычестве?

Ответ Великого разрушителя был так неожидан, что я не сразу оценил его важность:

– Понимаю твой намек. Могущество рамиров, естественно, несравнимо с вашим и нашим. Но рамиры давно покинули скопление Персея и занялись перестройкой ядра Галактики: им не до людей и разрушителей, тем более не интересуют их трусливые галакты.

Я выслушал властителя так, словно знал о рамирах куда больше его. Мои друзья были более несдержанны: дешифратор донес до меня гул удивленных голосов.

– Оставим рамиров, у них хватает своих забот. Поговорим о принципах предлагаемого вами братства людей и разрушителей.

– Принцип элементарен: объединить в один кулак наше разрозненное могущество.

– Слишком элементарно для принципа. То, что вы назвали, – средство осуществления цели, а не цель.

– Я могу рассказать и о цели.

– Да, расскажите, пожалуйста.

Ничего нового о своих целях он не сообщил – те же подлые принципы угнетения слабого сильным, космическое варварство и разбой. Он предлагал не содружество, а совражество – ненависть ко всему, что будет не «мы». Он был безмерно упоен собой, если всерьез предлагал это людям. К тому же ему не хватало проницательности, этому Великому разрушителю с голосом водопада.

Я в ответ прочитал наизусть Конституцию Межзвездного Союза.

Великий разрушитель разгневался.

– Ты забыл, где находишься! – прогремел он.

– Хорошо помню! Я нахожусь у своих врагов.

– И ты осмеливаешься предлагать мне освободить покоренные народы и завести отвратительную взаимопомощь?

– Без этого немыслимо созидательное существование. Хотите вы или нет, с вами или против вас, но эти принципы пробьют себе дорогу.

Ему показалось, что он нащупал мое слабое место. Логика у него была доктринерского склада, в ней отсутствовала широта мысли. Наш спор был неравным – но не тем неравенством, на какое он рассчитывал.

– Ты сказал – созидательное существование? Чепуха! В мире существует один реальный процесс – разрушение, нивелирование, стирание высот. И мы своей разумной деятельностью способствуем ускорению этого стихийного процесса.

– Разумная деятельность людей иная.

– Значит, она неразумна. Вселенная стремится к хаосу. Разумно одно – помогать его распространению. Только в хаосе полное освобождение от неравенства и несвободы.

– Но ведь вы, разрушители, создали самую могущественную организацию в мире. Ваш жестокий порядок, ваша чудовищная несвобода для всех…

– Организация создана для увеличения дезорганизации, порядок служит для насаждения беспорядка, а всеобщая несвобода – лишь временный этап для абсолютного освобождения всех от всего… Мы содействуем глубинным стремлениям самой природы.

Он вел спор с самонадеянностью мещанина, уверенного, что мир исчерпан в его непосредственном окружении. Он был недоучкой, объявившим свое невежество философской системой, софистом, ловко сыплющим парадоксы. Разбить его было легко. Я сомневался лишь в одном: поймет ли он, что его разбили.

В голосе его грохотало торжество:

– Ты молчишь – значит, признаешь себя побежденным!

– Вы опровергаете самого себя.

– Это надо доказать.

– Разумеется. Начинайте обосновывать свое мировоззрение, а я покажу, что из каждой вашей посылки следует вывод, противоположный тому, какой делаете вы.

– Можно и так, – согласился он. – Моим подданным будет полезно лишний раз утвердиться в основах нашей философии, хотя она и без того прочна.

– И людям тоже полезно послушать курс вашей философии, – сказал я, но до него не дошла скрытая угроза этих слов.

Начал он, впрочем, оригинально. Вселенная возникла когда-то как бездна чудовищных различий. Пустое пространство – и звездные сверхгиганты, усложненная биологическая жизнь – и аморфная плазма; на этом полюсе – торчащий, как пик, всегда индивидуализированный мыслящий разум, на том – скудость разобщенных тупых атомов.

Неравномерность и неодинаковость, отвратительное своеобразие всего и во всем, варварство организованных сообществ, тирания порядка, несвобода иерархических структур – таким предстается нам начало мира, таким в значительной мере он выглядит и доныне.

– Но все только начинается со сложности, а идет к простоте, – грохотал он. – Разве, решая задачи, ты не переступаешь от сложного к простому? И разве нахождение внутренней простоты не является высшей целью познания? Что может быть благородней обогащения мира простотой? А какая простота выше всех? Простота примитива, не так ли? Значит, нужно обогащать мир примитивом, все снова и снова порождать примитив! А теперь я спрошу тебя: какой примитив проще и благородней? Хаос – надеюсь, ты не будешь отрицать этого. Вот мы с тобой и пришли к выводу, что у разумного существа есть единственная вдохновляющая задача – сеять повсюду хаос! И в хаосе освобождать себя от всех связей и подчинений, достигать совершенного единения с собой, ибо лишь в нем ты опираешься на самого себя, а на все остальное тебе наплевать!

В пространстве, продолжал он, дано шесть направлений, во времени – одно: вперед! Только вперед! Вперед к высшей форме существования – стиранию всех различий, растворению всех разнообразий. Таково направление развития в природе – такую цель поставили перед собой разрушители. Ломать неравномерности и разрушать неодинаковости! Уничтожать пустое пространство, чтобы звезды сбегались!

А главное – обрывать высокомерную жизнь, самое древнее из космических своеобразий и несвобод, самую тираническую из всех иерархий порядка, обрывать надменную жизнь, отчаянно сопротивляющуюся всеобщему радостному обезличиванию!

Обязательная для всех примитивизация – и распад сложных структур как лучшая ее форма. Всюду, всегда заменять биологическую естественность искусственностью автоматов, ибо нет ничего сложнее и запутаннее естественности, примитивней, проще и свободнее хорошего автомата! Галакты обреченно цепляются за отжившую неодинаковость, вымирающие своеобразия. Поставить их на пользу истребляющей деятельности разрушителей – или покончить с ними со всеми!

– Насколько я понял, вы ратуете за искусственность против естественности?

– Ты правильно понял. Ибо естественность противоречит разуму! Ибо естественность оскорбляет эстетическое чувство омерзительным нарушением равенства! Любой организм считает себя центром мира: он самостоятелен, он своеобразен, он в себе, для себя! Беспардонная, безмерная, возмутительная индивидуализация – вот что породила в мире биологическая жизнь. Этот чувствует одно, тот – другое, один мыслит так, другой – эдак, кто любит, кто ненавидит, кто равнодушен – как, я спрашиваю, снести такую разноликость? Мы объявили истребительную войну любому своеобразию – и прежде всего любой форме биологичности. В этих серьезнейших философских разногласиях – корень нашей вражды с галактами, отсюда наша война.

Должен сказать, что парадоксальность Великого разрушителя была неожиданна для меня. Он не был глупцом, разумеется, но мышление его было уродливо, как видения параноика. Я молчал, обдумывая возражения.

– О, мы знаем, что поставили себе не только вдохновенную, но и трудную цель! – гремел он. – Но мы осилим все трудности, сметем все преграды. Нет сейчас в мире таких искусных и трудолюбивых работников, как мы, это я тебе скажу не хвастаясь. Мы переоборудуем планеты, строим тысячи городов и заводов! И нам вечно не хватает рабочих рук и мозгов, мы их ищем и захватываем везде, где находим. И вся эта бездна знаний и умений, руки и механизмы, заводы и мозги поставлены на великую космическую вахту – службу расширяющемуся хаосу, освобождению мира от диктатуры порядка!

– Теперь я понимаю, почему вы именуете себя разрушителями…

– Да, поэтому! – Он с гордостью добавил: – Я ничего не создал, но способен все уничтожить! Надеюсь, я убедил тебя, человек, в исторической справедливости миссии разрушителей во Вселенной?

Тогда заговорил я.

Властелин разрушителей утверждает, что ничего не создал, но может все уничтожить. Если бы это было правдой, то в глазах человека выглядело бы очень непривлекательно. К счастью, это неправда. Он далеко не всемогущ в деле уничтожения, и сама его свирепая деятельность несет в себе клеточки созидания – достаточно упомянуть о возводимых им городах, заводах, звездных крепостях…

Ему кажется, что он уравнивает неодинаковости, а если покопаться, он громоздит новые неравномерности. Своеобразие объектов есть сущность мировой гармонии.

Создавая тепловую смерть на материальных телах, разрушители перенасыщают энергией пространство, и начинается обратный процесс – нарождение новых масс вещества, концентрация в них накопленной пространственной энергии. Вымывание горных вершин своеобразия – лишь одна сторона развития, другая его сторона – непрерывное горообразование. Вселенная порождает высоты различий так же постоянно, как и стирает их в серой равнинности одинаковостей.

Он утверждает, что Вселенная начала со сложности и идет к простоте. Я утверждаю, что Вселенная идет от сложного к простому и одновременно от простого к сложному. Эти два процесса совершаются рядом. И разрушители помогают обоим, а не одному. В этом единственном месте владыка прервал мою речь. Разрушители к возникновению различий отношения не имеют. Новые неравномерности – исключение, стихийно возникшее уродство в гармоническом процессе.

Я ухватился за неловкий поворот его мысли. Если исключения возникают стихийно, то, значит, правилом является возникновение исключений. Сами разрушители – одно из таких гипертрофированных исключений среди звездных народов. Порождение жизни, они уничтожают жизнь, но тем и самих себя. Совершенствуя искусственность, они превращают ее в естественность. Ибо естественность – окончательный результат всякой совершенствующейся искусственности.

– Так утверждают наши враги галакты. Но их софистика ненавистна разрушителям, отвергающим парадоксы.

– Я не заметил, чтобы вы отвергали парадоксы. А что до галактов, то мы и раньше были уверены, что они – естественные союзники людей.

– А мы – естественные враги, так?

– По-моему, да.

Он помолчал. Он еще не был убежден, что переговоры не удались.

– Не ты ли утверждал, что гармония мира требует единства разрушения и созидания?

– Да, я. Но то единство противников, а не друзей, взаимосвязь борьбы, а не дружеского союза.

Я помнил, что меня слушает не только кучка товарищей, но и масса неизвестных сегодняшних противников, – я взывал к их разуму: не все же были безумны, как их повелитель!

– Вы сами признаете, что мы сильнее галактов. Сегодня лишь передовой отряд человечества штурмует ваши звездные форты, завтра все человечество выстроится перед неевклидовой оградой Персея. Ваша философия разрушения восторжествует над вами самими – разрушители будут разрушены! От имени всех звездных народов объявляю вам войну. Отныне и непрестанно! Здесь и везде!

Властитель долго молчал, озаряя меня сумрачным сияньем глаз.

Молчание было заполнено взволнованным дыханием моих друзей, потом в него вплелись посторонние шумы. Мне хотелось верить, что это голоса подданных властителя, но холодной мыслью я понимал, что, вероятней всего, это помехи передачи.

Спустя некоторое время Великий разрушитель заговорил:

– Люди и их друзья – живые существа?

– Да, конечно.

– Самосохранение – важнейшая черта живого. Страх смерти объединяет всех живущих. Ты согласен?

Я понял, что он приговаривает нас к смерти. Эта надменная скотина жаждала смятения и отчаяния. Я знал, что никто из нас не доставит ему такой радости.

– Страх смерти велик, он объединяет всех живущих. Но людей еще больше объединяет гордость своей честью и правотой. Многое, очень многое для нас важнее, чем существование.

– Но вы не жаждете смерти, как радости?

Он расставил мне западню, но я не знал, как избежать ее.

– Разумеется, смерть – не радость…

Теперь его голос не гремел, а звучал бесстрастно, как голос Орлана, – это был вердикт машины, а не приговор властителя:

– Ты обречен на то, чтоб желать недостижимой смерти как радости. Ты будешь мечтать о смерти, в глупом человеческом неистовстве призывать ее. И не будет тебе смерти!

После этого он пропал.

Я остался один в огромном зале.

9

Орлан увел меня назад. Петри пожал мне руку, Камагин кинулся на шею. Я переходил из объятий в объятия, выслушивал поздравления.

– Вы всыпали этому державному подонку, будь здоров! – шумно ликовал Камагин.

Я не понял странного выражения «будь здоров», но восторг Камагина тронул меня.

– Будут репрессии, надо готовиться! – сказал Осима.

Он был энергичен и деловит, словно собирался немедленно отражать посыпавшиеся кары. А Ромеро печально сказал:

– Вы держались правильно. Но одно дело – декларации, другое – поступки. И поскольку жизнь ваша объявлена неприкосновенной…

– То будут мучить. Покажем, что муками человека не сломить.

Он смотрел на меня ласково и скорбно.

– Мне кажется, Эли, вы ожидаете грядущих мук с нетерпением, как недавно ждали боя. Вы – удивительный человек, друг мой. Впрочем, если бы вы были другим, вас не сделали бы адмиралом…

– Не будем об этом. Как вам нравится известие о рамирах?

Ромеро согласился, что главным в моей дискуссии с верховным зловредом является новость о существовании еще одной высокоразвитой цивилизации. К сожалению, рамиры слишком далеки от нас и на помощь против разрушителей их не позвать.

– Отдохните, Эли, – посоветовал Павел. – Неизвестно, что нас ждет уже через час.

Я опустился возле Мери, рядом присел Лусин. Бедного Лусина терзали противоположные чувства: восхищение моим мужественным поведением – так он выразился, и страх, что я навлек на себя наказание. Но главным все-таки было отчаяние: Лусин все не мог прийти в себя после встречи с Андре. Притихший Астр глядел на меня такими восторженными и испуганными глазами, что я попросил Мери отвлечь его. Она отослала Астра, а мне с упреком сказала:

– Ты преувеличиваешь разум и знания своего сына, но недооцениваешь его человеческие чувства. Когда ты спорил с владыкой разрушителей, у тебя не было лучшего слушателя, чем Астр.

Лусин сказал со вздохом:

– Андре, Эли. Дешифратор тоже.

– Говори мыслями, их я разбираю легче, чем слова.

Он объяснил, что Ромеро надел на Андре дешифратор, но мысли Андре тоже не радуют. Я настроился на излучение Андре, он сидел в стороне от всех, качая головой. Мысли его были тоскливым повторением все той же фразы: «Жил-был у бабушки серенький козлик, ах, серенький козлик, ах, серенький козлик…»

– Как же должны были его мучить, чтобы весь мир сузился до какого-то паршивого козла, – сказал я.

К Андре подошел Астр. Андре встрепенулся, поднял голову – мне показалось, что на его тупом лице появился отблеск мысли. Астр о чем-то его спросил. Андре не ответил, но и не отшатнулся в испуге – он вслушивался.

Я вскочил. Лусин задержал меня.

– Не надо к ним подходить, – посоветовал он через дешифратор. – Астра, единственного, он не боится, пусть Астр с ним повозится. Поверь мне, я разбираюсь в поведении Андре.

– Да, конечно, Андре низвели до состояния животного, а животных ты изучил лучше нас.

Мери молчала, до меня не доносилось ее мыслей, но и без слов и мыслей я понимал, что мучает ее. Я сказал:

– Над обстоятельствами мы не властны, Мери. Немного первобытного фатализма нам теперь не помешает – будет то, что будет.

Она грустно улыбнулась и так растерянно кивнула, что мне показалось, будто она лишь притворяется внимательной, чтобы не обидеть. В дни перед пленом я редко встречал ее, а сейчас видел, что она изменилась. И не уже сомневался, что изменение будет неожиданным. Я не раз убеждался, что жду от Мери одного, а реально происходит совсем другое.

Она сказала, отвернувшись:

– Не то, Эли. Разве мы не считались с возможностью неудач, когда начинался поход? Я вижу сейчас, что была слишком эгоистична.

– Не понял, Мери…

– Сейчас объясню. Я хотела разделить твою судьбу, какая бы она ни была. Где ты, Кай, там и я, Кая, – так я думала. Но я не просто разделила твою судьбу, я меняю ее, и в плохую сторону: тебе сегодня было бы проще, если бы не было меня и Астра.

– Ты преувеличиваешь, Мери.

– Ты сказал Эдуарду: «Если бы не было рядом семьи, я принял бы решение о плене гораздо раньше». Не перебивай меня, мне нелегко будет снова… Я не облегчила, а отягчила твою участь. Мне надо исправить свою ошибку. Пока я в плену, я тебе не жена, а такая же пленница, рядовой член экипажа. Я не хочу занимать твоего времени больше других, не хочу особого отношения… И Астр тебе теперь не сын, он не обязан значить для тебя больше, чем любой наш товарищ! Ты должен быть полностью свободен в своих решениях!

Я молчал. Ничего нельзя было изменить, события вышли из-под контроля. И еще я с отчаянием думал, что взвалил на себя непосильную ношу.

– Слова, слова! – сказал я потом. – Разве из клеток мозга вытравить живую душу?.. И разве от того, что я объявлю тебя такой же, как все, ты уже не будешь для меня особой? И если Астр скажет мне: «Адмирал Эли!», а не «Отец!», он перестанет быть моим сыном?

Но Мери слушала только себя.

– Поцелуй меня, Эли! И пусть это будет наш последний поцелуй. Я освобождаю тебя от нас.

Я поцеловал ее. Она минуту обнимала меня, потом оттолкнула.

У меня разошлись нервы, я пошел поговорить с кем-нибудь, кто поспокойней. Я искал Осиму и Ромеро, но натолкнулся на Андре с Астром. Астр тянул Андре за руку, тот покорно ковылял за ним.

– Я говорю с ним, а он не понимает, – сказал Астр печально, – Слушает и не понимает.

Я схватил руку Андре – лицо его жалко исказилось, он отшатнулся. Он поглядел на меня слепыми глазами, в них не было ни намека на сознание. Я снова подумал: как должны были мучить его, чтобы довести до такого состояния, – и бешенство захлестнуло меня, ярость на разрушителей, на себя, на самого Андре.

– Узнай меня! – крикнул я. – Я приказываю: узнай!

Андре стал вырываться, я не пускал, впивался взглядом в его потухшие зрачки.

– Узнай меня! Не выпущу, пока не узнаешь!

Андре вырвался и кинулся прочь. Я, вероятно, бросился бы вдогонку, если бы Астр не загородил дороги. В его глазах были слезы.

– Так с друзьями не поступают, отец! – сказал он с негодованием. – Ты сильный, а он больной.

Мощная сила вдруг отшвырнула меня от Астра. Все вокруг сперва завертелось, потом помутилось. Я падал в мутной бездне, падал долго, падал отвесно, шли годы, бессчетное число лет, а я все падал – так мне казалось. Я состарился и умер за время падения, падал мой высохший труп, он сморщился, испарил свои атомы, превратился в крохотный комочек – и лишь тогда я возродился. Я находился в том же зале, на том же месте. Вокруг меня были люди, мои друзья. Я видел страшное лицо Ромеро, помертвевшую Мери, полного ужаса Астра. Меня окликали, тянули ко мне руки, пытались пробиться ко мне.

Но я сейчас был недоступней, чем если бы унесся в другую Галактику. Великий разрушитель водворил меня в силовую клетку.

10

– Эли, что случилось? – кричала Мери. – Эли!

Она отчаянно пробивалась ко мне, другие тоже бились о неведомый барьер, как будто могли помочь, если бы очутились рядом. Осима, сохранивший спокойствие, приказал прекратить суету и вопли. Я отлично видел друзей, еще лучше слышал их – клетка, непроницаемая для тел, хорошо пропускала звуки и свет.

Осиме удалось наконец установить тишину. Он обратился ко мне так, словно испрашивал очередное распоряжение:

– Как чувствуете себя, адмирал? Повреждений нет?

– Все на высшем уровне, – отозвался я. Думаю, мне удалось говорить спокойно. Я попытался усмехнуться. – Меня изолировали от вас. И поскольку я лишен возможности свободно передвигаться, хочу передать власть, которой уже не способен нормально пользоваться. Назначаю своим преемником Осиму.

Ромеро размышлял вслух:

– Для чего разыгран этот спектакль, Эли? Вероятно, чтобы публично подвергнуть вас пыткам…

Пытки были навязчивой идеей Павла. Я потребовал, чтобы не меня не обращали внимания, что бы со мной ни случилось. Камагин молча сжимал кулаки, Мери плакала.

Больше всего я боялся, что разрыдается Астр, такое у него было перепуганное лицо, но ему удалось удержаться.

– Подходит время ужина. Ешьте и засыпайте, будто ничего не произошло, – сказал я. – Чем меньше вы станете смотреть на меня, тем легче будет мне и тяжелей разрушителям.

Вечером по эскалатору подали еду. В моей клетке ничего не появилось. Я усмехнулся. Фантазия Верховного разрушителя была скудна. Я растянулся на полу, как на постели. Никто больше не обращал на меня внимания, словно меня не было.

Когда половина людей заснула, к клетке подошел Ромеро.

– Итак, вас осудили на голод, дорогой друг. В древности голод считался один из самых мучительных наказаний.

– Пустяки. Старинная пытка голодом многократно усиливалась неизбежностью смерти, а мне эта опасность не грозит – я должен возжаждать смерти, но не обрести ее.