Текст книги "Коллектор"

– Да ты что?! Ты попутал, родной, у меня самого бабок в обрез, а мне еще не хватало тебя содержать! Давай пока!

На мои попытки продолжить канючить Жакоб просто молча спустил меня по лестнице и захлопнул входную дверь. Еще более безобразная сцена случилась с Ривой. Купив к тому времени билет на сегодня на Канон, я, придя в гости к ней, устроил истерику, во время секса несколько раз пытался разрыдаться, измазал своими соплями все постельное белье и многократно во весь голос повторял, что, дескать «одна ты у меня осталась, моя маленькая божья коровка! Люблю тебя, звездочка ясная, больше жизни! Буду мэйлы писать тебе каждый день!» От всего этого концерта меня самого затошнило во весь рост. Можно было представить себе, что ощутила Рива! Эта кудрявая темноглазая соблазнительница с пятым бюстом на двадцатой минуте моего воя заехала мне всей пятерней по роже, добавила пару раз, для профилактики, и потом дала отличного пинка под зад, от чего я второй раз за день слетел по лестнице. Облегченно вздохнув, я, испытав легкое угрызение совести от такого расставания с моей Первой Девушкой, скоро зашагал к моему временному жилищу. Проведя перед зеркалом около часа, с помощью жутко неприятного скраба я, наконец, содрал с себя все лохмотья облезшей кожи и втер остатки солнцезащитного крема, чтобы прекратить процесс линьки. Тот вечер, до отлета на Канон, я просидел в ресторане космопорта, на последние средства заказывая и поглощая местные аутентичные десерты, кебабы, и лепешки, иногда в процессе давясь слезами. Ни один из патрулей, бороздивших толпу пассажиров в разных направлениях, не обратил на меня ни малейшего внимания.

Канон я проехал так же, как и восемь дней назад, но с точностью наоборот. В туалете я потемнел и превратился в шатена. Забрав из камеры хранения туристический ваучер и документы, я прошел к сувенирным магазинам в цокольном этаже здания космопорта и прикупил бесформенный кусок темно-синего базальта с явно недавно просверленными в нем кривыми отверстиями. К чиновнику иммиграционной службы я подходил, увлеченно дудя в отверстия, и извлекая из камня, в результате, только непонятные сиплые звуки, да забрызгивая от усердия слюнями свою собственную, выставленную напротив камня ладонь. Как и в самом Синем Ущелье, так и во всех сувенирных лавках продавались исключительно подделки, а настоящие камни из ущелья, гармонизирующие входящие звуки так, что превращали их в оружие, разрушающее плоть, давно разошлись по лабораториям и частным коллекциям богатых любителей редкостей.

Чиновник-инспектор и в этот раз пропустил меня без вопросов, не обратив никакого внимания. Обычный паренек, родители на окончание школы подарили экскурсию, одну из самых дешевых. Сейчас вернется к себе домой, и на трактор, и так уже до конца жизни. Скучно.

На Китовом Крае меня встречал лично учитель Эйвинд. Молча пожав мне руку, он пошел к стоящему недалеко на парковке вездеходу. Наш путь лежал через горную цепь к побережью. Дорога была достаточно приличная, только в некоторых местах разбитая оползнями, и место для короткого разговора нашлось.

– Не знаю, стоит ли тебе об этом сообщать, – Эйвинд бросил на меня короткий многозначительный взгляд, оторвавшись от созерцания разворачивающейся перед нашими глазами грунтовки, – но высокое руководство прислало в наш лагерь приказ о твоем поощрении. Результаты исполнения задания распространились на весь сектор Земной Оси. Ты устроил кровавую баню из расправы с этим техником, все СМИ на ушах, полиция и спецагенты роют землю. Надеюсь, никаких следов после тебя не осталось?

– Учитель, все прошло чисто, завтра будет полный отчет у вас на столе.

– Не сомневаюсь. Хочу еще кое-что добавить. Скоро тебя отсюда заберут. Ты поступаешь в личное распоряжение Стратегического Комитета, приказ Главного стратега Симмонса. И можешь выбрать себе фамилию и имя, ты уже стал в уровень для этого. Интересно, что выберешь? Обычно все уже заранее придумывают, или, если родители известны…но это редко когда.

– Поймите меня правильно, учитель, я Клирик, меня все зовут Клириком, и прозвище это заслужено мной лично. Есть такая история – когда одного человека, заслужившего дворянство, стал высмеивать, как вновь испеченного, другой дворянин, имеющий огромную череду предков-дворян, то насмешник получил ответ: « Ваше генеалогическое древо вами заканчивается, а мое мной начинается». Так что останусь я Клириком.

– Смысл рассказанного анекдота ясен, за исключением некоторых слов. Это просто поразительно, как такое количество всякой ненужной информации умещается в твоей голове. Я поддерживаю тебя в твоем желании, так как твое прозвище тебя очень хорошо характеризует. Вот и решили с твоим поощрением. Ха-ха.

Учитель деланно рассмеялся, и лукаво посмотрел перед собой.

– Ну, так нечестно. Я добровольно отказался от персоналки, а мне за это одни лишения! Пусть хотя бы дадут дополнительный выходной в месяц, чтобы съездить на Кейп-Боу, понырять с экзодельфинами. Учитель Эйвинд!

Вначале нахмурившийся, Эйвинд, услышав всю мою просьбу, расслабился:

– С этим без проблем! Считай, что послезавтра получаешь увольнение на два дня и лодку со скубой в свое распоряжение. Молодец, что не зарываешься. Так держать, и из тебя выйдет толк. Чувствую, скоро замарширую со взрыв-жилетом в шахту по твоему приказу.

Дальше мы ехали молча, и мне невольно пришли на память самые яркие картины с Ривой…я потряс головой, отгоняя возбуждение, и сосредоточился на разглядывании хмурых скал, окружающих горный перевал. Начался спуск в долину, и природа зазеленела, воздух приобрел влажность и чуть потеплел. Кое-где растительность выходила за край дороги, и молодые побеги кустарника перегораживали проезд. Этой дорогой явно пользовались нечасто. Вот показалась водная гладь.

Прямо посреди безлюдного темно-серого каменного пляжа у самого берега стоял тяжелый многоместный экраноплан. Вокруг не было ни души. По сходням, выброшенным судна на берег, вездеход заехал в грузовой трюм. Люк трюма закрылся, сходни убрались в фальшборт экраноплана. Двигатели корабля взревели, и, уплотняя воздух под днищем, огромные турбины стали быстро разгонять устройство. Через десять минут на пляже восстановилась первозданная тишина, и ничто не напоминало о недавнем присутствии людей и механизмов.

***

«Часто первый шаг определяет все последующие. С того самого первого задания за мной укрепилась определенная репутация, и мне оставалось только поддерживать ее. За прошедшие с того момента четыре года я лично оставил свой безобразный, прямо-таки театрально кровавый след еще в десятке мест, а еще дюжина операций могут похвастаться моим непосредственным участием в их разработке. Внимательный наблюдатель вполне в состоянии заметить, что внешний эффект от моих выдумок компенсируется мгновенной безболезненной смертью объектов. Да, я не люблю убивать, и мурашки по коже у меня не бегут от получаемого прихода. Однако, это война, давняя, методичная война на уничтожение. На одной чаше весов – Адвентисты и человечество, на другой – нишу и минеральные комплексы. Сосуществование невозможно, и каждый человек, идущий на сотрудничество с нишу, неважно, по каким причинам, из списков человечества вычеркивается. С этого момента он – нелюдь, и подлежит ликвидации. Так что передо мной лежит непочатый край работы».

Три экрана, развернутых по дуге на моем рабочем месте, синхронно демонстрировали онлайновые записи камер наблюдения со всех шести контрольных пунктов комплекса Lacrimosa за последние сорок часов. По оперативной информации от инсайдера, одно из главных действующих лиц Объединенной Корпоративной Службы Безопасности – недавно созданного, но очень эффективного органа, объединившего усилия охранок восьми разных компаний – владельцев комплексов, собралось посетить упомянутое производство. Так что теперь предстояло это лицо срочно отследить, а потом не менее срочно подготовить и осуществить его физическое уничтожение. В результате того, что за последние шесть суток я спал, в общей сложности, не более десяти часов, перед глазами проплывали некие стеклистые сущности – творения высокого давления в глазном дне. От чая тошнило, есть не хотелось, душ – несбыточная мечта. Главный стратег Симмонс, вцепившийся, как клещ, в абсолютно непроверенную информацию, жаждал результатов. Любой, самый осторожный намек на то, что может быть, информатор не точен, натыкался на крики о том, что аналитики разучились работать, потеряли нюх, и пора их всех списывать в ряды террористов-смертников. Вот и приходилось искать черную кошку в ящике Гейзенберга, мать его…

Неожиданно плотный поток лиц на всех экранах прервался, трансляция остановилась, и на ее месте появилось продублированное на каждом мониторе сообщение: «Младшему стратегу Клирику немедленно прибыть в кают-компанию». На скромной диспетчерской станции, повешенной в астероидном поясе, находилось не так много свободного пространства, чтобы обеспечить комфорт всей группе Главного стратега, работающей под видом диспетчеров. Единственным помещением, где могло поместиться больше одного человека за раз, была кают-компания, да еще каюта Симмонса, но использовать ее для дружеского общения в голову как-то не приходило. Более того, возникало желание держаться от нее подальше, так, на всякий случай. Я с вздохом послал подтверждение вызова, отключил рабочую поверхность, и, заглянув в крохотный санузел, отлил, заодно побрызгав себе на лицо водой, стараясь привести себя в норму. Заперев и опечатав каюту, я направился в кают-компанию. Там сидел какой-то человек, отвернувшись от входа, и перелистывая один из валяющихся обычно на столе журналов гиперссылок. Услышав шорох слайдера двери, он повернулся лицом ко мне, и наши взгляды встретились.

Часть 2

Глава 1
Клим

– Ну хоть бы скорее ты уж уехал, идиота кусок! Люди как люди, а этот всё с книжками сидит! Вот к чему моё доброе сердце привело, нужно было сжечь эту бесовщину, пока маленьким был! Всё жалела тебя, всё берегла, не давала отцу в поле брать… Вырастила на свою голову, дождёшься от тебя благодарности… – не переставая причитать визгливым голосом мать швыряла передо мной на стол тарелки с едой.

Я старался мысленно отгородиться от её воплей, но получалось, несмотря на многолетнюю практику, очень плохо. Мать обладала голосом, который с лёгкостью проникал сквозь любые барьеры и мог воскресить мёртвого. Ну ничего, это последний мой обед дома, последний домашний скандал, последнее головокружение от сдерживаемой ярости. Отвечать матери не следовало – это её распаляло ещё больше, и она просто теряла над собой контроль, её, что называется, несло. Так что я молча и быстро ел, чтобы покончить с этой пыткой и уехать из этого дома навсегда.

Вообще-то, можно было уйти и не позавтракав, тем более, что отец не захотел даже и проститься, но денег на еду у меня не было совсем, а в Академии если вечером покормят на борту челнока, то хорошо. Но, скорее всего, никто новобранцев кормить и не будет, это, строго говоря, ещё и не Академия, так, призывной пункт и транспорт.

– Вся надежда на Стася, младшенького нашего, вот помощник отцу растёт, радость на старости лет… И в поле, и на конюшне, всегда с отцом, всё делает, никакой работы не боится… А как комбайн водит – все девки сбегаются смотреть. Не то, что ты, ломоть отрезанный, всё бы как отлынить думаешь, чуть что, сразу к учителю этому бежишь. Вот уж отец бы ему руки вырвал, да кто ж знал, что из комиссованных он! Отец неделю лечился, а потом ещё и штраф платить судья заставил. А по мне, так и сто лет нам этот учитель здесь, дармоед, палец о палец не ударил…

Я прекрасно знал, о ком говорит мать. Если бы не пан Вышински или Олесь, как он просил его называть, ковырять бы мне в носу на пару со Стасем, да крутить коровам хвосты до конца моих дней. Перспектива более чем неприятная.

Кто знает, какая комбинация генов привела к тому, что на захудалой сельскохозяйственной планете, причём, в самом глухом её уголке, родился человек, на дух не переносивший сельские реалии? С раннего детства я задавал вопросы, от которых отец приходил в изумление и отвечал коротко – подзатыльником. Это если был трезв. А если успел приложиться к бутылке, то и чем-то потяжелее, что имелось под рукой. Как-то раз, получив, как обычно, по голове, я выбрался из дома и побрёл по улице, незаметно оказавшись возле школы. Здесь мне всегда было спокойно. Другие дети считали школу ненужной, утомительной и унизительной обязанностью, а мне было интересно учиться.

Особенно я любил библиотеку. Столько книг, и каждая страница просит, чтобы её перевернули, обещая какие-то новые открытия. Добраться до книг было непросто. Местные подростки видели в бумажных томиках только удобные источники халявной бумаги для самокруток и других, ещё более прозаических целей, поэтому выдавали книги под строгим контролем и выносить из школы запрещали. За потерю или порчу наказывали жестоко. Мне поблажек делать не собирались, поскольку учителя в массе своей не сильно отличались от деревенских мужиков по уровню развития и мыслить дальше своих чётко очерченных обязанностей не собирались. На моё счастье меня заметил пан Вышински. Он быстро оценил мою сообразительность и способность быстро усваивать новые сведения. Так что с восьми лет я получил в свой распоряжение огромное – как мне казалось тогда – количество всевозможных книг. Читал всё подряд. С одинаковой лёгкостью и интересом я проглатывал и учебник физики, которую, кстати, пан Вышински преподавал, и историю о трёх охранниках из президенской гвардии… Мне нравилось всё.

Когда я подошёл к школе, пан Вышински как раз работал на крыше здания, перекладывал съехавшую черепицу. Он только что забрался наверх и принялся снимать керамические пластины ряд за рядом, складывая их в стопку. Завидев меня, он поднялся на ноги и приветливо махнул рукой.

– Эй, Клим, как дела?

Я неопределённо пожал плечами.

– Что, опять от отца перепало?

– Да не, я просто так…

– Ладно, не буду приставать. Помочь хочешь?

– Конечно, пан Вышински, а что делать?

– Видишь вон ту доску? Прислони к скату крыши…

Я посмотрел в указанном направлении. В траве возле фундамента лежала длинная доска. С трудом её подняв, я приставил один конец к крыше возле ног учителя, а второй упёр в мягкую землю.

– Молодец. А теперь я буду по доске спускать черепицу, одну за одной. Твоя задача ловить её и складывать вдоль стены. Справишься?

– Конечно! – мне было приятно помогать пану Вышински, так я мог хоть как-то отплатить ему за внимание.

Ловить скользящие по доске выгнутые пластины было даже весело, главное не зевать и вовремя подхватывать очередную. Хоть керамика и прочная, но при резком ударе раскалывается охотно. На солнце черепица разогрелась, и уже через час-полтора обжигала руки.

Пан Вышинский долго молчал, потом потихоньку попытался вовлечь меня в разговор:

– Ты прочитал книжку, что я тебе дал на прошлой неделе?

– Ага. Я её в сене спря… – я замолк, мне не хотелось в подробностях рассказывать о проблемах, с которыми я сталкивался при чтении книг. Мать, та ещё ничего, просто визжала, а отец мог молча бросить книгу в огонь…

– Да ладно, Клим… Я понимаю. Твоим родителям, конечно, очень сложно принять, что их ребёнок неизмеримо выше их. Когда средний уровень IQ чуть выше восьмидесяти, умному мальчишке невероятно сложно выжить. Ничего. Ты, главное, твёрдо запомни одну простую вещь – работать нужно отвыкать с детства, – и пан Вышински громко засмеялся, запрокинув голову.

Признаюсь, тогда я не слишком понял смысл этой фразы, просто почувствовал, что отец был бы весьма недоволен, доведись ему присутствовать при разговоре.

– Я слышал, у тебя возникли сложности с приятелями? – продолжил учитель.

– Да ну, всё нормально. Они… Они не понимают.

– Это ты верно сказал, – больше всего мне нравилось, что пан Вышински говорил со мной, как с равным, не пытаясь делать скидку на возраст. – Это твой основной и пока единственный враг – непонимание. Победить его невозможно, пока ты не сменишь окружение.

– Окружение? – переспросил я.

– Именно. Сам подумай – какое будущее тебя здесь ждёт? Чем бы ты хотел заняться из доступных профессий?

– Не знаю… – вопрос меня озадачил настолько, что я чуть было не пропустил очередную пластину. – Наверное, стал бы учителем, как вы.

– В своём отечестве не бывает пророков, – криво ухмыльнулся пан Вышински. – Я же не родился на этой планете, да и образование получал очень далеко отсюда. Вот и тебе нужно думать уже сейчас, куда выбраться отсюда с минимальными потерями. Но чтобы дожить до этого светлого момента, тебе нужно научиться выживать в любых условиях. Что делают соседские пацаны, когда не могут смириться с тем, что ты умнее их?

– Драться лезут… – пробормотал я.

– Вот именно. Поэтому первейшая задача у нас с тобой – отучить их от этой вредной привычки.

Он сел на самый край ската крыши и внимательно принялся меня разглядывать.

– И этим вопросом мы займёмся немедленно… – так он оценил результаты осмотра.

Результаты и впрямь оказались очень значимыми.

Я отломил ещё кусок хлеба и принялся дожёвывать мясо, вспоминая события, произошедшие через три года после беседы на разобранной крыше. Мне было уже одиннадцать лет, я быстро рос, ещё быстрее учился. Школьная библиотека превратилась из необъятного хранилища в скромное помещение, заставленное читанными-перечитанными книгами. Вот тогда пан Вышински принёс свой планшет. И книг там было просто море. Правда, прятать устройство пришлось особо тщательно. В нашем поселении такая вещь становилась совершенно несусветной ценностью, ей угрожали не шаловливые ручки моих недоумков-приятелей, а самые настоящие воры. И надо же такому произойти, что именно планшет и стащил мой сосед, белобрысый парень лет тринадцати. Стащил по-глупому, точнее, по моей глупости – я сидел во дворе на деревянной скамеечке в тени от сиреневого куста, между прочим, земного происхождения, и, не отрываясь, читал книжку по основам небесной механики. Книжка оказалась увлекательной, я зримо наблюдал сложные траектории небесных тел, которые они сплетали в своём вечном движении. Уже тогда я знал, что буду поступать в Следственную Академию, а следователю просто необходимо уметь управлять самыми разными машинами. И конечно, для грамотного полёта в ближнем космосе, нужно хорошо представлять себе законы, по которым полёт происходит. Я так увлёкся, что не услышал Павкиных шагов, а когда он протянул над низким забором рук и выхватил планшет – было поздно. Выхватив, он принялся размахивать им, бегая по улице. Но мои крики и требования немедленно вернуть прибор он только смеялся, а когда я выбежал со двора на улицу – помчался от меня, как стрекол[6]6
  Стрекол – местный грызун, похожий на зайца.


[Закрыть].

Догнал я его уже возле молотильного комплекса, где обычно мальчишки собирались поиграть в свои немудрёные игры, тайком выкурить одну на пятерых папироску, а то и подраться. Удивительный прибор в руках у Павки вызвал оживление и бурный интерес, сменившийся презрительным безразличием, когда не понимавшие его истинной ценности пацаны поняли, что это – всего-навсего книга.

– Гля, паря, шо у нашего Клима есть!

– А шо это?

– Навроде как книжки читает…

– Книжки… – разочарование в голосе спрашивавшего было просто надрывным.

– А ты думал, это ковырялка для носа? – спросил я, подходя ближе. – Дай сюда. Это не твоё.

– Твоё, что ли?

– И не моё тоже. Это пана Вышински.

– Тю! Теперь это моё. Папка поедет в город в воскресенье, он мне его поменяет на три сахарных леденца, вот!

– Лучше отдай! – у меня начало леденеть в животе.

– А то шо будет?

Объснять «шо будет» – напрасно терять время.

Я сделал классический выпад ногой вперёд, левой рукой хватаясь за планшет, а правой нанеся резкий удар Павке по носу.

Он не ожидал от мелкого пацанёнка такой прыти, поэтому легко выпустил планшет, а я, развернувшись на левой ноге, добавил ему в лоб правой пяткой, точно, как показывал учитель. Павка шлёпнулся на спину, как мешок с мукой. Шлёпнулся и замер. Я-то знал, что ничего страшного с ним не произошло, а вот остальные с воплями «Клим Павку убил!» начали разбегаться, за исключением трёх самых старших, которые верховодили всеми мальчишками в посёлке.

Я не испугался ни на секунду. Три года ежедневных занятий вселили в меня уверенность, поколебать которую этим троим было вряд ли под силу.

Даже сейчас я усмехнулся, вспоминая тот первый свой настоящий бой, окончившийся полной победой. И сделал ошибку, потому что мать приняла мою усмешку на свой счёт.

– Он ещё смеётся! Ни стыда, ни совести! Да мне перед людьми стыдно… Что соседи скажут? Уродила ирода на свою голову! Люди картошку сажают, а он в академии собрался. Ждут тебя там, как же!

Я ещё ниже опустил голову и принялся есть ещё быстрее. Да уж, что скажут соседи – первейшая забота моей матери. Ну, соседи, конечно, ничего хорошего никогда не говорили. Особенно после того, как сразу три великовозрастных балбеса, каждый из которых был, как минимум, вдвое крупнее меня, попали в местную больницу. Именно после этого случая отец, как следует поколотив меня для разминки, отправился к пану учителю поучить его уму-разуму. С ним увязались ещё трое его собутыльников, такие же отцы семейств, сильно переживавших из-за «ненужной» школы в посёлке. В результате отец присоединился к трём балбесам, перегрузив фельдшера работой выше всяких пределов. А потом появился пристав и объяснил отцу, на кого он поднял руку, заодно наложив штраф. Неслыханное дело!

Отец утешился тем, что опять выместил обиду на мне. Ему было невдомёк, что я с толком использовал все эти экзекуции, приучая тело незаметно уходить из-под ударов, смягчать удары правильным последовательным напряжением и расслаблением соответствующих мышц.

Так и шла моя жизнь. Родители, сёстры и брат вообще перестали со мной общаться, местные пацаны, получив ещё пару раз на орехи, усвоили, наконец, что задирать меня – себе дороже, и оставили в покое странного соседа. Всё свободное время я проводил с паном Вышински.

– Ну что, поел, ирод? – опять мать прервала течение моих мыслей. – Поедешь позорить меня?

Мать никак не могла допустить, что я в чём-то могу добиться успеха, хотя, как правило, всё, что я делал, получалось у меня неплохо. Почему-то родителям и в голову никогда не приходило, что сына можно и похвалить иногда за его достижения. Однажды я построил ракету, на настоящем керосиновом двигателе. Она выглядела, как настоящая, а когда произошёл первый запуск, взлетела так высоко, что я искал место её приземления три дня – ветер отнёс парашют километра на три от посёлка. Смотреть ракету приезжал корреспондент из города, потом в местной газетке даже статью напечатали о мальчишке, который сам строил ракеты. Не сам, конечно, мне очень помог пан Вышински, но запретил даже упоминать о том, что участвовал в работе. Так моя мать стыдилась неделю выйти на улицу и всё твердила, что нечего высовываться, что нужно быть, как все…

Не судьба мне быть, как все. Ну или мои «все» не здесь, не в этом посёлке, не на этой планете.

Я закончил есть, встал, сказал «спасибо», на что мать не обратила никакого внимания, взял сумку с моими пожитками. Сумка не сильно меня отяготила. В ней хранилась смена белья, папка с документами, которые я сегодня забрал из школы, и бесценный планшет пана Вышински, который он подарил мне и настоял взять с собой. Он сказал, что мы сможем общаться через этот планшет. Я, конечно, знал, что такое сеть, но в нашем посёлке ничего такого не было, да что в посёлке, в городе, я думаю, только в управе была станция связи. Но учитель уверенно сказал, что обязательно свяжется со мной.

– Ну всё, ма, я пошёл, – мне стало совсем неловко. – Пока. Отцу привет передавай.

Она ничего не ответила, поэтому я отвернулся и сошёл с крыльца. Кажется, ей даже в голову не пришло дать мне с собой пару бутербродов. Ну да, я ж отрезанный ломоть…

Идти было не далеко, буквально километр до центра, где раз в сутки останавливался проходящий бас из города. Только мне нужно было не в город, а в другую сторону, до станции речного вокзала, откуда ховер должен был довезти меня до посадочной площадки на лесных разработках.

Путь неблизкий, займёт весь день. Никто из местных жителей никогда дальше города не бывал, и не хотел бывать. По представлениям местного населения, от «городских» стоило всякую секунду ожидать какую-нибудь пакость или заразу.

Я шёл по укатанной грунтовой дороге и вспоминал беседу с паном учителем, после которой отправил заявление в Академию.

– Пойми, Клим, тебе не стоит здесь оставаться дольше. Каждый день в этом болоте наносит ещё один удар по твоей психике. Да, ты вырос стойким, но замкнутым. Тебе же не с кем здесь общаться. Ты же не хочешь в Академии оказаться среди пушечного мяса, такого же быдла, которое окружает тебя здесь? В Академию только берут всех подряд, а выпускают через одного…

– Ну почему именно Академия, пан учитель? Может, я смогу поступить в военное училище, а может, в ремесленное, – я запнулся, сообразив, какую глупость сейчас сказал.

– Ага, в ремесленное, – ехидно передразнил учитель. – И что ты там будешь делать? Напильником молотки обтачивать? Думаешь, тебе понравится?

– Ну, есть же и другие учебные заведения, – не сдавался я.

– Ну-ка назови мне парочку, куда ты сможешь поступить без экзаменов?

– Я сдам экзамены!

– Допустим. А на что ты будешь жить, пока всё это будет продолжаться? Как ты вообще планируешь добираться до этого своего учебного заведения? Думаешь, кто-то тебе даст на это денег? А если не сдашь экзамены? Не обольщайся, твой уровень подготовки только по местным меркам высок, против выпускника какой-нибудь городской школы на развитой планете ты сосунок. Плюс возраст – чтобы в четырнадцать лет получить допуск к экзаменам в любом серьёзном учебном заведении, тебе надо быть, по меньшей мере, вундеркиндом, причём официально.

Я молчал, опустив голову.

– Академия – единственное заведение, куда берут всех, – продолжил пан Вышински. – Берут всех и пропускают через жёсткую мясорубку. Кто не прошёл первый этап – идёт в чернорабочие на федеральных объектах внутренней службы. Кто не прошёл второй этап – те становятся мясом, боевиками, которые будут обеспечивать силовое прикрытие тем, кто пройдёт дальше. И так далее, по иерархии, но начальные условия для всех равны, и только способности человека делают его карьеру. Да, это билет в один конец, но для тебя – это единственная возможность стать человеком.

– А если я не пройду первый этап?

– Ха, почему это? Тебе скоро четырнадцать, но ни один взрослый мужчина не смеет косо на тебя посмотреть, хоть ты тощий, как болотный камыш. Давно тебя отец бил? – прямо спросил учитель.

– Давно… – согласился я.

Действительно, еще когда мне было двенадцать, я однажды просто отбил удар отца, когда он опять пытался меня чему-то там поучить. Решив, что промахнулся, отец замахнулся ещё раз и оказался на полу. После этого он молча встал и вышел из комнаты. Больше он не поднимал на меня руку.

– Уж этому я тебя хорошо научил, постоять за себя. Так что за первый этап я спокоен. Второй тоже не должен вызвать особых сложностей, ты умеешь думать и рассуждать, а это важнее любых зазубренных знаний. То, что ты замкнут, тоже может обернуться плюсом, скажем, агенту-следователю излишняя болтливость и общительность совсем ни к чему. Ну а дальше – как себя проявишь. Во всяком случае, без куска хлеба не останешься, применение твоим способностям всегда найдут.

После этого я уже недолго сопротивлялся, собрался с духом, поехал в город и там, на почте, заполнил стандартный бланк запроса в приёмную комиссию Академии. Весь следующий месяц я караулил нашего почтальона, чтобы письмо из Академии не перехватили родители. Наконец, разорвав пухлый пакет, я обнаружил двухсотстраничную анкету, совмещённую с рядом длиннейших тестов и текст договора-соглашения.

Заполнение анкеты доставило мне немало весёлых минут. Я хотел, чтобы пан Вышински помог с ней разобраться, но он настоял, что я должен сделать это самостоятельно, иначе потом могут возникнуть проблемы. Впрочем, ничего сложного там и не было, просто пришлось долго и нудно читать вопросы, отвечать на них, решать логические задачи, опять отвечать на те же самые вопросы, но иначе сформулированные. Ни во времени, ни в источниках информации никто претендента не ограничивал, но договор сразу же предупреждал, что отличия в психопрофиле, выявленные в процессе обучения и не согласующиеся с анкетой, могут послужить причиной для снижения статуса курсанта. Об отчислении речи не шло, поскольку раз поступив в Академию, ты уже не распоряжался собой довольно долгий период времени, не год и не два ты обязан был работать на Федеральное правительство.

После заполнения анкеты я занялся изучением договора. Пункты содержали стандартные соглашения о то, что я не имею права быть отчисленным или уволенным, иначе, как по болезни, что я обязан работать по своему профилю не менее пятнадцати лет после окончания Академии в том статусе, который будет мне присвоен. Отказ от выполнения означает полное отсутствие всяческих пособий в будущем и поражение в правах. И так далее и тому подобное. После внимательного прочтения мне оставалось только старательно нарисовать свою подпись на последней странице.

Закончив этот титанический труд, я заполнил заявление, запечатал всё в прилагаемый пакет с оплаченной пересылкой и отправил его обратно, опять-таки посетив городскую почту, для надёжности.

И вот пять дней назад на моё имя пришло короткое письмо, где меня извещали, что я внесён в списки претендентов и должен в указанное время на указанной площадке сесть в специально присланный челнок, который заберёт всех желающих с этой планеты. Правда, вполне может оказаться, что я буду единственным. Самим фактом прибытия к челноку я подтверждаю своё намерение, а неявка приравнивается к расторжению контракта и невозможности повторить заявление в ближайшие три года. Всё кратко и ясно.

Так что сейчас я трясся в басе, в последний раз впитывая проносящиеся за окном знакомые и надоевшие пейзажи, вдруг ставшие родными, стараясь запомнить их такими навсегда.

До этого мне не приходилось бывать на речной станции, поэтому я подошёл к киоску, где пожилой мужчина торговал местными газетами и спросил:

– Скажите, где швартуются ховеры?

Мужчина подозрительно осмотрел меня и решил, что я достоин ответа.

– Вон там, где турникеты. Только сначала тебе придётся купить билет в кассе, а кассы у нас в здании через площадь.

– Мне не нужен билет.

– Конечно, каждый так и норовит пролезть на ховер. Только там всегда дежурит полицейский, так что ничего, парень, у тебя не выйдет.