Текст книги "Те, с которыми я… Сергей Бондарчук"

Сергей Соловьев
Те, с которыми я… Сергей Бондарчук

© Соловьев С.А., 2018

© Государственный центральный музей кино. Фото, 2018

© ОО ТД «Белый город», дизайн обложки и макет, 2018

От издательства

Мы не случайно начали этот большой проект в 2016 году, объявленном президентом Российской Федерации Годом российского кино. Золотой фонд советского и российского кино является одним из ключевых пластов в нашей истории и культуре. Даже в тяжелые для России времена, в военный период или в сложные годы перестройки, великие артисты, режиссеры, сценаристы, писатели и художники – деятели культуры, которыми так богата наша большая страна, продолжали создавать свои произведения, творить на благо нашей страны.

Коллектив издательства заинтересован в том, чтобы и современная аудитория, и наше будущее поколение могли бы знакомиться с жизнью и творчеством великих людей, которые внесли свой весомый вклад в русскую культуру и искусство.

Одним из ярких представителей кинематографических деятелей является Сергей Александрович Соловьев – не только выдающийся сценарист и кинорежиссер, фильмы которого стали классикой отечественного экрана, но и яркий просветитель-телеведущий, вдумчивый педагог. Наконец, он еще и самобытный «кинематографический писатель», памятливый мемуарист. Его авторский цикл «Те, с которыми я…» для телеканала «Культура» создан с подкупающей искренностью, он пронизан трепетным отношением к выдающимся современникам, с которыми Сергея Соловьева сводила судьба на съемочной площадке и за ее пределами. Его словесные портреты выдающихся мастеров экрана лишены банальных черт, общеизвестных фактов, они согреты неповторимой личностной интонацией автора, который рассказывает о своих коллегах по искусству (в большинстве случаев они являются его друзьями) свободно, раскованно, иронично, но и нежно, с массой ярких деталей и подробностей, которые известны только ему.

На страницах каждой книги этого проекта мы старались передать живую речь Сергея Александровича, отрывки из его диалогов с героями передач, его мысли и воспоминания о моментах, проведенных вместе с ними. Книги написаны ярко и необычно, они как бы пронизаны голосами автора и его героев, погружают читателя в полноценную беседу.

Наши соотечественники за рубежом, которые по стечению различных обстоятельств находятся вдали от своей родины, также любят и помнят прекрасных артистов, на фильмах которых они выросли и которые пересматривают до сих пор. Мы уверены, что этот цикл книг будет востребован у наших соотечественников, у молодого поколения, проживающего в разных странах, которые (что вполне возможно) про некоторых деятелей культуры и искусства могут узнать впервые из этого проекта.

Мы надеемся, что эти блестяще написанные книги сохранят память обо всех ныне живущих и тех, кто, к сожалению, уже ушел в другой мир. Память об этих людях– наше бесценное духовное наследие и богатство.

Сергей Соловьев о Сергее Бондарчуке

* * *

Геннадий Федорович Шпаликов, выдающийся русский поэт и киносценарист, рассказывал мне такую историю про Сергея Федоровича Бондарчука, с которым они собирались писать сценарий. И вот они собирались, собирались и все никак не могли начать писать. И по этой причине Сергей Федорович попросил Гену проводить его в аэропорт. Он куда-то летел за рубеж. И вернулся Гена после этих проводов на следующий день слегка помятый. Я говорю: «Ген, ты где был?» Он говорит: «Да я провожал Сергея Федоровича». – «А что такое?» – «Ну, и мы выпили немножко коньяку, потом еще выпили немножко коньяку, потом отложили самолет, мы уже немножко больше выпили коньяку. И, – говорит, – как-то о сценарии мы не очень поговорили». Я говорю: «А чего же вы делали?» – «Понимаешь, в чем дело? Вот все, что у меня осталось от проводов Сергея Федоровича», – и он достал из кармана куртки мятую салфетку, и на салфетке были нарисованы земной шар и облака. А Сергей Федорович очень хорошо рисовал. Я говорю: «А что это такое, Гена?» Он говорит: «Это замысел сценария». Я говорю: «Все? И других каких-то уточнений не было?» Он говорит: «Да нет, ему как-то этого достаточно».

А ему действительно этого было достаточно. И Сергей Федорович вот так мыслил. И это не то чтобы он как– то искусственно охмурял или будоражил творческую фантазию Геннадия Шпаликова, в чем тот, надо сказать, никогда не нуждался. Нет, он не хотел произвести впечатление, он просто так думал. Это был естественный «дом» его мыслей, естественный «дом» его сознания, то, чего так долго никто не хотел понять. Я первый раз столкнулся с Сергеем Федоровичем, когда был еще маленький. Лет десять мне было.

* * *

Мой папа в Петербурге, еще в Ленинграде тогда, повел в Дом кино, и я там смотрел ленту про какого-то украинского поэта, которому не давали писать стихи и всячески издевались. И поэт был с очень хорошими, добрыми глазами, какая-то у него была очень располагающая внешность. Он хотел писать стихи и даже красиво читал те, которые успел написать на украинском языке. А его все мучили и не давали этих стихов писать. А я и не знал, что это за поэт, но потом выяснилось, что это был Тарас Шевченко, которого играл Сергей Федорович Бондарчук.

Тарас Шевченко

А я тогда ничего не понимал ни про Шевченко, ни про Бондарчука, ничего. Но мне было этого поэта ужасно жалко. Это чувство сердечной жалости к человеку, который ничего дурного не хочет сделать, а хочет писать стихи. Зачем же его так за это мучить? Вот это чувство оставалось у меня долгое время. Я могу сказать, что я до сих пор могу с легкостью восстановить в себе это чувство. И наверное, это же чувство в это же время испытывал Иосиф Виссарионович Сталин, потому что жизнь Бондарчука овеяна невиданным количеством легенд. И вы знаете, очень многим легендам я верю, потому что они удивительно похожи на правду.

Кавалер Золотой Звезды

И вот существует такая легенда, но я думаю, что это не легенда, а правда, что Сталин, наверное, чуть раньше, чем я с папой, смотрел у себя в Кремле эту картину про Шевченко, и, чем черт не шутит, но, может быть, в сердце этого, по меньшей мере странного, человека зародилось чувство, похожее на мое. Вроде, как ему стало жалко этого поэта. А Сталин не любил титры, он ненавидел, когда указывают, кто кого играет, кто что поет, – эти буквы он терпеть не мог. И ему титры всегда отрезали. И в случае с картиной про Шевченко ему тоже титры отрезали.

Закончилась картина. Сталин встал. А Сергей Федорович только-только ВГИК закончил, совсем молодой артист был. Сталин встал, пошел к выходу, потом остановился и спросил у министра кинематографии, который сопровождал всегда эти просмотры: «А кто играет Шевченко?» Тот и говорит: «Артист Бондарчук, Иосиф Виссарионович». Тот так подумал и сказал: «Народный артист Бондарчук», и ушел. На следующий день в газетах появился указ Президиума Верховного Совета о присвоении Сергею Федоровичу Бондарчуку звания народного артиста СССР.

Бондарчук никогда не был заслуженным работником культуры. То есть не проходил все эти «от лейтенанта до генерала», он как бы сразу стал маршалом. Народный артист СССР, дальше не было ничего.

* * *

Еще одно воспоминание для меня тоже очень важное. Я тогда уже был постарше. Был такой журнал «Советский экран». И вдруг я нарвался на какую-то статью о том, что какой-то артист Бондарчук женился на какой-то женщине, портрет которой там тоже был напечатан. Таких женщин я в жизни не видывал! Это был ангел, чистый ангел во плоти, может быть, первый раз в жизни я понял, что в некоторых женщинах изначально существует такое некое ангельское начало. Это прекраснейший ангел! И там, в этой статье, утверждалось, что какой-то артист на этом ангеле женился. Я ко всем приставал: «Ну, не может такого быть, почему на таких ангелах женятся какие-то непонятные артисты. Что это такое?» Мне объяснили: все правильно, это не «какой– то» артист, а народный артист СССР Бондарчук, он знает, на ком жениться.

Он действительно знал, на ком жениться, потому что Скобцева была ему искренним другом, вернейшим человеком, это во-первых. Во-вторых, она родила ему чудесных детей, а в-третьих, была необыкновенно преданным ему человеком, что совсем не просто было. Человек он был очень непростой, но она стала ангелом-хранителем Сергею Федоровичу. И он это прекрасно понимал. И вот что еще интересно, Бондарчуку всю жизнь так сильно завидовали, что ему просто жить не хотелось от этой тяжкой, невыносимой зависти.

Отелло

Отелло

* * *

Но были у него также друзья, с которыми он начинал жизнь, которые никогда не завидовали, а очень радовались за Бондарчука. И вот Георгий Николаевич Данелия, замечательный режиссер, друг Сергея Федоровича, у которого Бондарчук снимался когда-то в картине «Сережа» вместе со Скобцевой, он в их картине, которую вместе со Шпаликовым они делали, «Я шагаю по Москве», снял маленький эпизод о прекрасной женщине. И этой прекрасной женщиной была Скобцева. Жизнь Сергея Федоровича в России и его существование среди нас и в советском кинематографе носили очень странный характер невероятного и всеобщего исключения из каких бы то ни было правил. Правила своей художественной жизни он устанавливал для себя сам и сам решал, по каким правилам он будет жить.

И есть такая русская пословица про таких особенно удачливых людей. Говорят, что «он родился в рубашке».

Про Сергея Федоровича говорили не так. Про Сергея Федоровича говорили: «Он родился в дубленке». А дубленка по тем временам обозначала что-то вроде, скажем, собольей шубы сегодня. Почему? Потому что во времена всеобщего ужаса, страха, мучительных комплексов на тему – что делать дальше? – он жил какой– то совершенно немыслимой жизнью. В частности, где-то в начале 1950-х годов он, например, снимался в Италии у режиссера Росселлини.

А у режиссера Росселлини вторым режиссером был другой режиссер – Феллини. А Росселлини и Феллини – это величайшие фигуры мирового кинематографа. И Бондарчук у них снимался в роли какого-то русского партизана, и они его боготворили, потому что, общаясь с ним, понимали, что русские – это никакой не ужас и не русский жупел, а поразительные люди, удивительный народ, если у них такие партизаны, как Бондарчук. И эти свои, исключительно человеческие связи с самыми надежными, одаренными и лучшими кинематографистами мира Бондарчук естественным образом, совершенно для этого ничего не делая, сохранял всю жизнь.

* * *

Его очень любили, его обожали и, что самое главное, уважали. Он внушал уважение. И вот, представьте, эта салфетка с земным шаром, с облаками вовсе не помешала ему стать одним из самых тонких, трогательных, человечных режиссеров. Когда он снял «Судьбу человека», она вышла почти вместе с великой картиной «Летят журавли», все стали говорить: «Да, конечно, много хорошего сейчас снимается советского кино, но, оно все, конечно, не на уровне „Судьбы человека“». А «Судьба человека», между прочим, была его режиссерским дебютом!

Судьба человека

Судьба человека

Все сразу обалдели и поняли, что это какой-то невероятно высокий режиссерский уровень, планка поднята невероятно высоко. Человеческие чувства, человеческое сердце, человеческое сострадание, этот колоссальный космос – открыл и воплотил Бондарчук. Он сделал космос человеческой души – «Судьбу человека».

* * *

И потом началась эта невиданная, невероятная жизнь, огромный кусок жизни Сергея Федоровича. Это была такая жизнь, что трудно даже себе представить.

Никита Сергеевич Хрущев съездил в Америку и посмотрел там очень хорошую по-своему картину – американскую «Войну и мир» Толстого с замечательной Одри Хепберн. Очень хорошая картина! Он ее посмотрел и сказал: «Это не дело, что у американцев есть "Война и мир", а у нас "Войны и мира" нет. Она наша». И он, вернувшись из Америки, объявил: «Мы должны догнать и перегнать Америку по мясу, молоку и по фильму "Война и мир"». Он объявил всеобщий всероссийский напряг по съемкам кинокартины «Война и мир».

И за это взялся Сергей Федорович Бондарчук. Взялся не потому, что он был карьерист или человек, который хотел делать что-то такое, что остальные не могут. Это все ерунда. Салфетку помните? Там был нарисован земной шар и ползущие облака. Он вдруг понял, что это его картина. По его душевному масштабу, по его пониманию белого света и устройства жизни. И началась невероятная беспримерная история. Легенды тогда были невероятные. Говорили: «А чего вы хотите? На Бондарчука работают восемь или двенадцать заводов. Что делают заводы? Заводы льют пушки. Какие пушки? 1912 года. Пушки на лафетах льют. А остальные что делают? А остальные шьют формы. Какие формы? Французской армии, русской армии, генеральские формы. А шитье мундиров осуществляют золотошвейки». Меня тогда на «Мосфильме» еще не было. Но то, что я вижу на экране… Вот я, например, снял двадцать картин, но ни в одной из них у меня нет даже малой толики того, что было сделано в этой картине. Причем масштаб этого дела соразмерный масштабу души Сергея Федоровича, в этом весь номер. Соразмерный, а не выдуманный! Он, конечно, был невероятным. Как невероятными были и несчастья, которые сыпались на него на этой картине в таком изобилии.

* * *

Да, очень тяжела «соболья шуба» Бондарчука. Они сняли невероятной сложности, невероятного масштаба, невероятной организации сцену Аустерлица. И вся эта сцена оказалась в браке на пленке. Если бы я хотя бы пять кадров из Аустерлица снял и они бы оказались бракованными, я стал бы уже тогда таким же седым, как сегодня. А было забраковано все… И Сергей Федорович все переснимал заново, еще раз…

Все это было невероятно сложно. Это просто с ума сойти можно, даже если просто подумать о том, чтобы это заново сделать. Пожары… Сцены пожара Москвы. Брак… И Сергей Федорович снял все это второй раз. Они снимали все это с совершенно замечательным оператором Петрицким. И существует множество таких, очень правильных, очень хороших легенд русского кино о великой русской операторской школе: Москвин, Рерберг, Лебешев.

Как-то обошли, я до сих пор не понимаю почему, имя этого изумительного оператора Петрицкого.

А кроме того, что он изумительный оператор, он еще совершенно феноменальной мужественности и силы человек, который стоял за Сергеем Федоровичем и который делал все эти невероятной сложности дубли и трудности сцен. И при всем при этом Сергей Федорович оставался мастером тончайших психологических сцен, тонких нюансов, потому что он был так устроен. Он прекрасно понимал, что в нормальной человеческой жизни должны одновременно жить два космоса: космос мироздания и космос человеческой души.

И вся «Война и мир» – это великолепное и великое сочленение космоса мироздания и космоса человеческой души. Это, пожалуй, самая знаменитая русская картина в мире. Я уже не помню, существуют фантастические цифры на тему того, сколько людей на белом свете посмотрели «Войну и мир», сколько людей узнали, что, оказывается, русские – это вот такие, как Пьер, такие, как Наташа, которую блистательно играла Люся Савельева. Эта картина поколебала сознание мира по отношению к русским. Они вдруг поняли, что Россия – тоже космос.

* * *

Я когда-то, примерно двадцать лет назад, снимал про Сергея Федоровича и про Федю Бондарчука программу «Отец и сын». И в этой программе Сергей Федорович сказал удивительную по такой ясности и простоте вещь. Я стал говорить: «О, сколько вы натерпелись, сколько вы пережили на съемках „Войны и мира“». А он говорит: «Да, съемки трудные были…

А знаете, что такое выбор натуры по "Войне и миру"? Ты знаешь, сколько России я вот этими ногами исходил?»

Понимаете, это же все не компьютер, это же все не агентство по подбору натуры. Это собственные ноги, глаза, разум, душа великого художника. Конечно, мы ничего не понимали. Мы все время, да и до сих пор находимся в состоянии всеобщей подозрительности друг к другу. «Ну, конечно, если бы на меня работали восемь заводов… Конечно, если бы у меня в кабинете стояла государственная "вертушка" – телефонная связь лично с Никитой Сергеевичем Хрущевым, то и я бы мог…» А никакого «и я бы мог…» не было бы. Никто бы ничего подобного не сделал, сохранив в себе при этом ясный, здравый смысл.

* * *

Он же – Сергей Федорович Бондарчук – был человек исключительно своеобразного юмора. У меня на дипломной работе работал ассистент его оператора, такой Гриша Шпаклер. А он до этого работал на «Войне и мире» четыре года дольщиком, тележку возил. Они доснимали уже четвертую серию этой безумной киноэпопеи, шел пятый год съемок. А Шпаклер был очень хороший, но очень рассеянный человек. Бондарчук стоял на тележке и репетировал, а Шпаклер вез, вез его и… не установил ограничителей. Тележка свалилась с рельс. Лупа очень больно бьет по глазу, и это счастье Бондарчука, что Шпаклер не выбил ему глаз. Он медленно слез с этой тележки, и очень тихим голосом, оглядел всех. Он всегда, когда сердился, говорил очень тихо, и он сказал тогда: «Выбирайте, выбирайте: я или Шпаклер». Это конец «Войны и мира».

Война и мир

Война и мир

А еще у Сергея Федоровича на «Войне и мире» была клиническая смерть. Он многое мог продумать, многое выдержать, но силы человеческие имеют какой-то предел, и этот предел человеческих сил несколько раз переходил на «Войне и мире». Вот так тогда снимали кино! Не с профессиональными задачами и амбициями, а вот так, на пределе человеческих сил. Зачем ему это было надо? Я не могу сказать, не знаю. Наверное, то же самое, когда человек хочет писать стихи, а ему мало в том помогают.

* * *

«Война и мир» получила «Оскара», и Бондарчук встал перед жизненной необходимостью: а что делать дальше? И тут Геннадий Федорович Шпаликов предложил ему, конечно, совершенно гениальную вещь. Это только гению в голову могло прийти. Он написал сценарий, и этот сценарий существует, о том, как дети героев «Войны и мира», дальше живя в России, выросли и многие из которых стали декабристами. И все они попали в то великое петербургское наводнение, когда город был затоплен, когда, казалось, исчезнет вся Россия.

И сама по себе мысль о том, чтобы снять следующую картину после «Войны и мира» о детях героев, – это была совершенно гениальная мысль! И Сергей Федорович за нее очень ухватился, но что-то его остановило, почему-то он не снял эту картину. Хотя он снял следующую картину – просто феноменальную, фантастическую картину, – он снял «Ватерлоо» с великим Родом Стайгером в главной роли. Это феерическая картина! Лучше меня про все это мог бы рассказать его помощник и друг грандиозный Владимир Николаевич Досталь, который пришел на картину «Война и мир» помощником режиссера и все хлопушкой хлопал: «кадр первый», «дубль первый», «кадр девяносто четвертый», «дубль второй», «третий…».

А через год работы на этой картине он стал вторым режиссером этого фильма – практически начальником штаба всей этой огромнейшей человеческой махины. Сергей Федорович – очень сердечный и памятливый человек. Они учились вместе с отцом Володи Досталя и Коли Досталя во ВГИКе. И случилось так, что отец Володи и Коли, когда они были еще детьми, погиб на съемках. И Бондарчук, естественно зная, что никто отца заменить не сможет, взял на себя отцовский труд.

Володю он взял помощником режиссера просто потому, что ну вот так судьба сложилась. И вдруг выяснилось, что Володя – это единственный человек, который может скоординировать всю эту немыслимую, нечеловеческую съемочную авантюру «Войны и мира». То есть под Володиным началом находились корпуса, дивизии и армии. И Сергей Федорович всегда прислушивался на съемках «Войны и мира», что говорит Володя. А в каких-то случаях он даже побаивался Володю, такие случаи тоже были. Когда Володя говорил: «Сергей Федорович, вы неправильно себя ведете», «Сергей Федорович, армии стоят», «Сергей Федорович, генералы вон в ложбинке сидят. Видите, сколько их? Все они вас ждут, Сергей Федорович».

Ватерлоо

И Сергей Федорович приходил в себя, и смотрел, что там, в ложбинке, действительно было скопище генералов, которые должны были сейчас прокомандовать. Вот Володя Досталь и стал вторым режиссером на картине «Ватерлоо». И то, как они сняли «Ватерлоо», то, с какой организационной, профессиональной мощью они выступили тогда в большом международном кино, – это нужно было понять, что такое. Продюсером

Ватерлоо

картины был великий итальянский продюсер Дино Де Лаурентис. И он сразу, после того как закончилось «Ватерлоо», предложил Володе Досталю совместную работу, готов был подписать контракт на пять, на восемь, на десять лет, на столько, на сколько хочет Володя. Потому что он не встречал раньше таких людей, которые могли бы оперировать такими категориями, такими объемами кинематографического производства, какими запросто в совершенстве оперировал Володя.

Но, естественно, никуда Володю не пустили и советовали ему как можно меньше на эту тему вообще вспоминать и разговаривать…

* * *

Когда Бондарчук начал снимать «Они сражались за Родину», то все немного напряглись. «Они сражались за Родину» – это, значит, какой же у него расчет? Наверное, мало ему быть вроде как кинематографическим маршалом? Он хочет быть кинематографическим генералиссимусом? Ясно, что он тут уже рассчитывает на особое внимание партии и правительства, ведь он ни какую-нибудь ерунду снимает, а кино про Великую Отечественную войну. А расчет-то у Сергея Федоровича был другой. Не на то, чтобы его Брежнев похвалил.

Они сражались за Родину

Его это мало интересовало. Я потом расскажу, как он вообще относился к таким большим судьбоносным начальникам, начиная с Иосифа Виссарионовича Сталина и заканчивая теми, кто еще пришелся на его век.

Они сражались за Родину

Расчет был на ту самую салфетку шпаликовскую, на то, что нужен был масштаб, соответствующий масштабу души. Это редкая, редчайшая картина о войне не потому, что там какие-то немыслимые батальные съемки. Потому что он снял «Они сражались за Родину» так, как если бы еще раз снял «Войну и мир», но только развернув ее параметры на человеческую душу, на страдание, на выносливость русского человека, который может вынести все, даже эту безумную войну. Он взял тех людей, которых он любил и понимал. Ну, там совершенно грандиозную роль сыграл Василий Макарович Шукшин, который на этой картине и закончил свои земные дни. А пошел он на эту картину не только из уважения к Сергею Федоровичу. Василий Макарович Шукшин колоссально любил и уважал Шолохова. Но пошел он еще и потому, что хотел снимать «Степана Разина» и хотел здесь, на картине у Бондарчука, научиться у него вот этому ощущению соразмерности космоса истории и космоса отдельной человеческой души.

Они сражались за Родину

Они играют в паре с Жорой Бурковым. Как они грандиозно существуют, эти два русских человека, на существовании, на совестливости, на выносливости которых выиграна война. Это на их душах выиграна война, не только на гениальных ударах и контрударах. С левой стороны заходит миллион, с правой стороны заходят четыре миллиона… Всех убивают, а мы двигаемся на десять километров вперед. Нет, для того чтобы двинуться на десять километров вперед, нужно было не только наносить удары и правильно двигаться. Нужно быть Васей Шукшиным и Жорой Бурковым. Это та же самая толстовская мысль, что войну выигрывают не маршалы и стратегии, войну выигрывают народ и народный дух, который в этом народе жив и который обостряется в период таких страшных испытаний.

Они сражались за Родину

* * *

Как грандиозно работает в этой картине Вячеслав Васильевич Тихонов. Он так переживал. Я уже в это время был с ним знаком хорошо, и он говорил: «Ой, как Сергей рискует с тем, что он меня берет, как он рискует… Ты посмотри, какая у меня физиономия! Я же, хорошо, даже если я не буду есть неделю, две, три, четыре… Все равно во мне нет этой обездоленности русского провинциала, которого засадили в окоп умирать или побеждать…»

Его засадили в окоп. И это были удивительные человеческие откровения человека. Вот мы знаем слово «контузия». Да, сколько было контуженных, но мы вдруг в этой картине узнали биологический, физиологический механизм контузии. И это не медицинское понятие. Это народ был контужен этой войной. И от этой контузии он не освободился еще до сих пор.

Поэтому, когда там, на парадах, везут на грузовиках одетых в сиротские одинаковые костюмы контуженных войной выживших людей, когда, там, обсуждают, что мы добавим им, там, по тысяче на пенсию, – ну, конечно, ничего, кроме чувства стыда и печали, не возникает в душе. Это такое национальное свинство этот парад с ветеранами, которые одеты в эти сиротские одежды. Это такое свинство, потому что можно просто еще раз посмотреть на Тихонова, на то, что перенесли эти люди, что они вынесли. Картина не понравилась, кстати, генералам и маршалам, про которых столько говорили в народе. «Он хочет понравиться маршалам, он хочет залезть на самый верх». На какой еще верх ему нужно было лезть, Сергею Федоровичу? А? Ну, какой еще верх бывает?

Дядя Ваня

Никакого верха не бывает, наверху только небо, а другого верха не бывает. Маршалы и генералы разобиделись. Говорят: «Нет, мы по-другому, с другим настроением, с другим весельем в глазах побеждали». Не было никакого веселья в глазах. Вот сколько я встречал фронтовиков! Вот Булат Шалвович Окуджава. Булат прошел войну, причем рядовым, я говорю: «Булат Шалвович, ну, расскажите про войну…» Он говорит: «Ничего я тебе рассказывать не буду, и нечего там рассказывать. Ужас, страх и гадость – и ничего там больше нет». «Когда б вам знать, как мне нужны они – четыре года» – это из песни Булата.

Дядя Ваня

* * *

Сергей Федорович – трагический человек, родившийся в собольей шубе. Он по-настоящему трагический человек, потому что трагедии человеческие бывают разные. Одна из самых глубоких и страшных человеческих трагедий – это трагедия невоплощенности, это трагедия неиспользованного Божьего потенциала, который дан тебе. Замечательно Сергей Федорович говорил тогда, двадцать лет тому назад, про творческие планы. Говорил, что все что-то щебечут: хотим вот это, хотим то, хотим комедию, чтобы все расхохотались. А представляете эту картину, которую бы он мог снять действительно со всеми странами в Европе и в Америке, которые вовлечены были в эту страшнейшую, глобальную, в общем– то, авантюру – Вторая мировая война.

Он хотел вскрыть международные механизмы этой страшной, преступной авантюры. Ну да, счастье, что мы вошли в Берлин. Счастье, что все кончилось так, а не иначе. Счастье, оплаченное Жорами Бурковыми и Васями Шукшиными. А что было бы, если было бы? Говорят историки: в истории не существует сослагательного наклонения. Да, не существует. Но существует колоссальных размеров международное преступление, на которое, конечно, мы еще как-то привычно смотрим: да, побежали люди – пятьсот человек, четыреста убили, сто остались. Сто остались, их дополнили свежими, и пошли дальше, дальше, дальше, и так вот победили. А там же каждый – человеческая личность. Каждая отдельная судьба – это Божий мир и Божий промысел, которого больше нет. Конечно же, это преступление, это страшное преступление тех, кто развязал, и тех, кто допустил то, что развязалась война.

Сергей Федорович трагичен не только потому, что не случилось снять то, что он хотел, и то, что он мог снять. Но и потому, что он по-настоящему чувствовал свою душевную, внутреннюю не просто привязанность, но и обязанность снять то, что он хотел. Слава Богу, Саша Шакуров снял «Фауста», потому что это соразмерный масштаб Сашиному сознанию. Так важно прожить жизнь в соразмерном тебе масштабе. В России это, к сожалению, почти никогда не у кого не получается. А почему? Понять невозможно.

Вот пишут какие-то заключения: «нет, это зритель не пойдет», «это зритель не поймет…» Ой, все зритель понимает! Не понимают люди, у которых и в душе, и в сердце отсутствие соразмерности этих масштабов. Они не понимают, с кем они имеют дело. Они абсолютно не понимали, кто такой Бондарчук. Или, например, страшная, драматическая история с пятым съездом. Я на этом съезде был и был там, конечно, на стороне тех, которые понимали, чтото, что начавшуюся перестройку остановить совершенно невозможно. И я был благодарен перестройке и всему, что происходило, с точки зрения того, что на моих глазах падала эта действительно империя зла. Империя чудовищного зла из КГБ, из доносов, из стукачества, из того, что каждый был на каком-то учете личной подозрительности.

Выбор цели

Все время нас проверяли на верность партии и правительству. И конечно, я понимал, как катится съезд и как высвобождается эта энергия, которая все время была сжата под диким прессом. Вот посмотрите, любое преобразование в России всегда связано с тем, что нужно кого– то уничтожить. И стали уничтожать Сергея Федоровича Бондарчука. Уничтожать на словах, не понимая, что они говорят ровно то же самое, что говорят, к примеру, бабушки, сидящие у подъезда: «Он много о себе воображает. Какую юбку сделала, в какой собольей шубке ходит». Это же те же самые бабкины рассуждения о том, что наконец нашли виноватого. Что вроде как это Бондарчук виноват в том, что все вокруг были несчастны.

Это, конечно, чушь, но, тем не менее, это был итог всей этой огромной «работы», который, конечно, произвел на Сергея Федоровича оглушающее впечатление. Как внезапный камнепад откуда-то сверху, который раздавил бы любого человека насмерть. Но не Сергея Федоровича. Что это было на пятом съезде? Конечно, когда у тебя с груди сняли огромную, тяжелейшую плиту, которая давила тебя, – это было счастье. Но в момент снятия этой плиты – такого неуважительнейшего по отношению к тебе давления – у тебя ежедневно, ежечасно, постоянно возникает необъяснимая эйфория – надо немедленно кого-то найти и наказать. Это была наша общая

Выбор цели

безобразная глупость, когда мы неуважительно и оскорбительно говорили, например, о Кулиджанове. Да, нам как-то всех людей, которые снимали не то, что лежало на полке, доставляло удовольствие оскорбить. Это нелепо, и странно, и дико. Кстати, это очень похоже на нынешнюю ситуацию, когда всплеск общественной активности вызвал странные результаты. Когда все, например, накинулись на Говорухина, как будто он просто слабосоображающий дебил, по неразумению или подлости попавший в ту историю, в которую он попал. Да нет, Говорухин очень зрелый, очень мужественный и очень умный человек, и он отлично знает, что он делает.

Степь

И не нужно его учить, и не нравится Говорухину нравиться тому, кому он сам не хочет нравиться. Поэтому он хочет нравиться только своей совести, только это ему важно. И он делает то, что он делает. Какое безобразие и какую глупость мы допускаем по отношению, там, к тому же самому Африке (Сергею Бугаеву. – Прим.). Его сделали самым страшным человеком, из-за которого все беды сейчас и случились. Мы нашли виноватого! Ну, какой же он виноватый? Он взрослый человек, он понимает, что он делает. Странные у нас были методы, очень странные…