Текст книги "История России с древнейших времен. Том 18. От царствования императора Петра Великого до царствования императрицы Екатерины I Алексеевны. 1703–1727 гг."

В конце царствования Петра число регулярного сухопутного войска простиралось до 210 тысяч с половиною, в том числе в гвардии – 2616 человек, в армейских полках конных – 41547, пехотных – 75165, в гарнизонах – 74128, в ландмилицких украинских полках – 6392, в артиллерии и инженерных ротах – 5579. Войско нерегулярное состояло из 10 малороссийских, полков, в которых считалось 60000 человек, из пяти слободских козацких полков, в которых было 16000 человек; донским козакам выдавалось жалованье на 14266 человек, яицким – на 3195 человек, терским – на 1800, гребенским – на 500, чугуевским – на 214; в казанских пригородах старой службы служивых людей 3615, в Сибири – 9495, всего – 109085 человек, не считая инородцев. Флот состоял из 48 линейных кораблей; галер и других судов в нем считалось 787; людей на всех судах было 27939. Число служилых людей увеличилось шляхетством новозавоеванных провинций, как тогда называли прибалтийские области; в 1723 году выдан был указ об определении лифляндского и эстляндского шляхетства в русскую военную службу на таком же основании, на котором российские шляхетские дети в нее поступают, уравнение относилось к жалованью: лифляндцы и эстляндцы, как русские подданные, получали одинаковое жалованье с русскими, тогда как иностранцы, приглашенные в русскую службу, получали больше. Еще раньше, в 1722 году, государь указал патриарших дворян впредь писать ровно с прочими дворянами, а патриаршими им не писаться и особо их не отделять. Дворяне, почему-нибудь освобожденные от службы, платили за это. От описываемого времени, именно от 1723 года, дошла до нас любопытная просьба известной княгини Настасьи Голицыной: «По вашему императорского величества указу велено мне брать в жалованье с Алексеева сына Милославского положенных на него вместо службы денег по 300 рублей, и оный Милославский по 719 год те деньги мне отдавал, а с 719 году и доныне не платил ничего. Повели, государь, те жалованные мне деньги на нем, Милославском, доправить и отдать мне».

При особенных неблагоприятных обстоятельствах доходов недоставало для покрытия расходов, чрезвычайно усилившихся вследствие преобразовательной деятельности, особенно вследствие заведения постоянного войска и флота. Но в то же время увеличивались и доходы: балтийские берега были приобретены; летом 1722 года к Петербургу пришло 116 иностранных кораблей, к Рижскому порту в приходе было кораблей 231, из Риги отошло кораблей с товарами 235, пошлин с них сошло 125510 ефимков, кроме порции городской. В 1724 году к Петербургу пришло кораблей уже 240, к Нарве – 115, к Риге – 303, к Ревелю – 62, к Выборгу – 28. В сентябре 1723 года велено было печатать прейскуранты иностранным товарам в знатнейших торговых городах Европы, «дабы знали, где что дешево или дорого». И в заграничные порты являлись русские корабли; так, в мае 1722 года Бестужев писал из Стокгольма, что туда прибыл русский корабль из Петербурга, принадлежащий Барсукову. Бестужев доносил также, что в то же время приехали из Ревеля и Або русские купцы с мелочью, привезли немного полотна, ложки деревянные, орехи каленые, продают на санях и некоторые на улице кашу варят у моста, где корабли пристают. Узнавши об этом, Бестужев запретил им продавать орехи и ложки, и чтобы впредь с такою безделицей в Стокгольм не ездили и кашу на улице не варили, а наняли бы себе дом и там свою нужду справляли. Один крестьянин князя Черкасского приехал в Стокгольм с огромною бородой и привез также незначительный товар; Бестужев пишет, что шведы насмехаются над этим крестьянином. В другом донесении Бестужев писал: «Русские купцы никакого послушания не оказывают, беспрестанно пьяные бранятся и дерутся между собою, отчего немалое бесчестие русскому народу; и хотя я вашего величества указ им и объявлял, чтоб они смирно жили и чистенько себя в платье содержали, но они не только себя в платье чисто не содержат, но некоторые из них ходят в старом русском платье без галстука, также некоторые и с бородами по улицам бродят». На Западе только смеялись, но в разбойничьем Крыму было хуже. Неплюев писал из Константинополя в 1724 году: «Не только полезно, но и нужно в настоящий союзный договор внести, чтобы были русские консулы в Шемахе и в крымских городах: Хотине, Бендере и Перекопе. Может быть, при дворе вашего величества всего еще не известно, как в Крыму подданные ваши страдают в мирное время, как я тому был самовидец; многие купцы обижены, ограблены и в тюрьмах засажены, и со всех с них берут гарач вопреки договору. А консулы могли бы купцов и всяких приезжих охранять». Мы видели, как основателя Петербурга и купцов русских и иностранных занимал вопрос о направлении движения товаров к Балтийскому и Белому морям; в 1721 году было постановлено: к Архангельску возить товары из тех областей, которые прилегли к Двинской системе без переволоков землею, причем пенька вся должна обращаться в Петербург; для Риги товары грузятся на реках Каспле, Двине и Торопе; в Нарву возят товары одни псковичи. Работы по Ладожскому каналу шли успешно, благодаря тому что ими распоряжался знаменитый генерал Миних, которого, как мы видели, рекомендовал князь Долгорукий из Варшавы. Петр был очень доволен Минихом и мечтал, как поедет водою из Петербурга и сойдет на берег в Москве, в Головинском саду на Яузе. Но не все находившиеся вместе с Минихом при работах были довольны им: крутой и вспыльчивый нрав его давал себя чувствовать; так, майор Алябьев, находившийся при канальной Ладожской канцелярии, писал в 1723 г. к Меншикову: «Вашей светлости всепокорно доношу, как в бытность в селе Назье господин генерал-лейтенант Миних тряс меня дважды за ворот и называл меня при многих свидетелях дердивелем и шельмою и бранил м… по-русски».

Но если торговля должна была усиливаться вследствие приобретения морских берегов и забот правительства, очень хорошо понимавшего важное значение ее, то старый порядок вещей, которого никакое правительство сломить было не в состоянии, противопоставлял страшные препятствия желанному усилению торговли. В продолжение многих веков служилое сословие привыкло непосредственно кормиться на счет промышленного народонаселения; в государстве земледельческом горожане-промышленники не могли приобресть важного значения, составить аристократию движимого имущества, денежную аристократию, не привыкли к самостоятельному значению, самостоятельной деятельности, к самоуправлению; самоуправление, данное Петром, застало врасплох, и посадские люди вели себя в этом отношении очень неряшливо; исправление обязанностей самоуправления казалось лишнею тягостью, богатые теснили бедных и заставляли их жалеть о воеводах, а между тем старинные отношения мужей к мужикам, вследствие чего служилый человек презрительно относился к промышленному человеку и позволял себе на его счет всякого рода насилия, – эти старинные отношения давали себя беспрестанно чувствовать, причем самоуправление, данное промышленному сословию, усиливало нерасположение к нему в людях, у которых вырывали из рук богатую добычу. Приведем несколько примеров тому. Главный магистрат представил длинный список купецких людей, которые были захвачены разными ведомствами и судебными местами, и, несмотря на промемории главного магистрата, ни сами они, ни дела их не были пересланы в это учреждение, и некоторые из них умерли в жестоком заключении. Бургомистры и ратманы московского магистрата писали в Главный магистрат, что ратманы от купечества в заседания не ходят, а им одним всяких дел отправлять невозможно. Костромские ратманы доносили в Главный магистрат: «В 719 году, после пожарного времени, костромская ратуша построена из купеческих мирских доходов, и ту ратушу отнял без указу самовольно бывший костромской воевода Стрешнев, а теперь в ней при делах полковник и воевода Грибоедов. За таким утеснением взят был вместо податей у оскуделого посадского человека под ратушу двор, и тот двор 722 году отнят подполковника Татаринова на квартиру, и теперь в нем стоит без отводу самовольно асессор Радилов; и за таким отнятием ратуши деваться им с делами негде; по нужде взята внаем Николаевской пустыни, что на Бабайках, монастырская келья, самая малая и утесненная, для того, что иных посадских дворов вблизости нет, и от того утеснения сборов сбирать негде, также и в делах немалая остановка».

По одному делу велено было послать в Зарайск из коломенского магистрата одного бурмистра, но коломенский магистрат донес: этому бурмистру в Зарайске быть невозможно, потому что в Коломне в магистрате у отправления многих дел один бурмистр, а другого бурмистра, Ушакова, едучи мимо Коломны в Нижний Новгород, генерал Салтыков бил смертным боем, и оттого не только в Зарайск, но и в коломенский магистрат ходит с великою нуждою временем. А с другим бурмистром такой случай: обер-офицер Волков, которому велено быть при персидском после, прислал в магистрат драгун, и бурмистра Тихона Бочарникова привели к нему, Волкову, с ругательствами, и велел Волков драгунам, поваля бурмистра, держать за волосы и за руки и бил тростью, а драгунам велел бить палками и топтунами и ефесами, потом плетьми смертно, и от того бою лежит Бочарников при смерти. По приказу того же Волкова драгуны били палками ратмана Дьякова, также били городового старосту, и за отлучкою этих битых в Коломне по указам всяких дел отправлять не могут. Да в 716 году воинские люди убили из ружья Евдокима Иванова, а кружечного сбора бурмистра били так, что он умер. В 718 году драгуны застрелили из фузей гостиной сотни Григорья Логинова в его доме. Из псковского магистрата в Главный прислан был длинный список обид посадским людям.

Что же было делать промышленным людям, чтоб избежать таких притеснений, такого бесчестья? В старину они закладывались за сильных людей, которые и обороняли их от своей братьи. Но в XVII веке против закладничества были приняты строгие меры. Трудно стало закладываться за частных людей, стали закладываться за особ царского дома. Мы видели, как разбогатевшие ямщики записались в сенные истопники к комнате царевны Натальи Алексеевны. Когда в Сенате в 1722 году было окончательно решено: «Беломестцам лавок за собою, а купцам деревень иметь не надлежит» – и Главный магистрат распорядился исполнением этого решения, то служители двора герцогини мекленбургской Екатерины Ивановны подали ей просьбу: «В прошедших годах имели мы в торгу свободное время и торговали невозбранно, только с этого промысла платили в окладную палату положенного с нас на год по 25 рублей, поносовую палату (?) – по 2 рубля, в слободу давали мы посадским людям в подмогу по 10 рублей, настоящие пошлинные деньги также платили. В нынешнем, 724 году прислан указ из Главного магистрата во все ряды – велено беломестцев описать, лавки их запечатать и торговать запретить, дабы беломестцы записывались в слободы в равенство с купечеством.

А нам записываться в слободу невозможно, потому что отцы наши служили при дворах государевых и мы ныне служим при доме вашего высочества. Просим, чтобы нам поведено было содержаться в прежнем состоянии торгов наших».

Промышленники небогатые дорожили местами придворных служителей при малых дворах, чтобы безобиднее и выгоднее торговать; промышленники богатейшие стремились занять важные места при большом дворе, чтоб избавиться от необеспеченного положения. В начале 1722 года именитому человеку Александру Строганову объявлено в Сенате, что он пожалован в бароны. В 1724 году Марья Строганова с детьми Александром и Николаем били челом: «Пожалованы мы призрением ныне сына моего меньшого (Сергея) в комнату государыни цесаревны. А я, раба ваша, несведома, каким порядком себя между другими вести; также и сыновья мои чину никакого себе не имеют, а указом вашего величества всему гражданству определены различные чины и места по своим рангам, чтоб всяк между собою свое достоинство ведал. Просим, дабы я пожалована была местом, а дети мои чинами ради приходящего всенародного торжества коронования императрицы». Примеру Строгановых последовал богатый купеческий сын Алексей Гурьев и подал просьбу императрице Екатерине: «Отец мой из купечества из гостиной сотни определен и был в С. – Петербурге инспектором и умер в 1714 г. Я остался без всякого определения и был под протекциею царицы Прасковии Федоровны, а после ее кончины немалые мне чинятся обиды и нападки от многих людей; а в купечестве я нигде никакими делами не обязан и торгов, как прежде, не имел, так и ныне никаких не имею. Прошу вашего величества высокой милости, дабы для всемирной радости (коронации Екатерины) поведено было мне быть при доме вашего величества и жить в Москве и о том дать мне ваш государев указ за службы отца моего и для усердного радения и учиненной вашему величеству прибыли, что родственники мои построили своими деньгами город каменный на реке. Яике и для рыбной ловли учуг, который и ныне зовется нашим прозванием – Гурьев-городок – и стал в 289942 рубля, и от того города собирается прибыли в вашу казну по нескольку тысяч рублей».

Трудно было противостоять искушению выйти из промышленного сословия после того, что случилось с купцом Богомоловым по рассказу зятя его Ивана Воинова. «Тесть мой, гостиной сотни Алексей Васильев Богомолов, был в Москве знатный и богатый человек, имел у себя каменья драгоценного, алмазных вещей, жемчугу, золотой и серебряной посуды, червонцев и талеров и денег многочисленную казну; из высоких господ также именитый человек Строганов, гости и гостиной сотни чернослободцы, иноземцы и греки, купецкие люди и всяких чинов брали у него взаймы денег; а двор его в Москве был в Белом городе подле Вознесейского Варсонофьевского девичьего монастыря, палатного строения много и ограда каменная, а ценою тот двор стоит пяти тысяч и больше. И был тесть мой вхож в дом блаженной памяти к князю Борису Алексеевичу Голицыну, потому что он, князь, всякие дорогие вещи у него покупал; и по той его познати (знакомству) приезжал в дом к тестю моему сын Князя Бориса Алексеевича, князь Сергей Борисович, будто ради посещения и, усмотря тестя моего древность и одиночество, жены, детей и родственников, кроме меня, нет, приказал людям своим сослать всех людей, которые жили у тестя моего в доме при нем, а вместо них поставил к тестю моему в дом своих людей человек с десять, будто для обереганья и чтоб постою не было, и приказал людям своим тестя моего со двора никуда не спускать, таже и к нему не пускать ни меня и никого; когда тесть мой упросится слезно к церкви божией сходить, и тогда за ним люди княжие ходили, а одного его не пускали, и про то известно Варсонофьевского монастыря священникам с причетниками, игуменье с сестрами, тутошним соседям и той церкви прихожанам. В 713 году князь Сергей Борисович побрал тестя моего пожитки и другие вещи и весь скарб его к себе взял, также всякие крепости на должников и на закладные дворы и лавки, с пожитками тестя моего забрал вместе и мои, которые стояли у тестя, и от того разоренья пришел я во бесконечную скудость, одолжал и скитаюсь с женою и детьми по чужим дворам, а тестя моего отослал князь с людьми своими неволею в Богоявленский монастырь; тесть мой тут плакался, потому что князь отлучил его от дому и от пожитков и от обещанного ему кладбища Варсонофьевского монастыря, где он приказывал тело свое похоронить, потому что в том монастыре тесть мой построил церковь и ныне та гробница есть. И с той печалитесть мой в Богоявленском монастыре и умер бельцом, и погребен там».

Фабричная промышленность усиливалась, но не так, как бы хотелось Петру, который в указе 1723 года так объяснял причины неуспеха: «Или не крепко смотрят и исполняют указы, или охотников мало; также фабриканты разоряются от привозимых из-за границы товаров, например один мужик открыл краску бакан, я велел испробовать ее живописцам, а те сказали, что она уступит одной венецианской, а с немецкою равна, а иной и лучше, наделали ее много – и никто не покупает за множеством привезенной из-за границы; жалуются и другие фабриканты, и за этим надобно крепко смотреть и сноситься с Коммерц-коллегиею, а если она не будет смотреть, то Сенату протестовать и нам объявить, ибо фабрикам нашим прочие народы сильно завидуют и всеми способами стараются их уничтожить подкупами, как много опытов было. Что мало охотников, и то правда, понеже наш народ, яко дети, не учения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но, когда выучатся, потом благодарят, что явно из всех нынешних дел; не все ль неволею сделано? И уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел. Так и в мануфактурных делах не предложением одним (как то чинится там, где уже и обыкло, а не так, как ныне делается: заведя, да не основав, оставят, как недавно каламинковый завод за одною машиною совершенства своего достигнуть не может) делать, но и принуждать, и вспомогать наставлением, машинами и всякими способами, и, яко добрым экономам быть, принуждением отчасти; например, предлагается: где валяют полсти тонкие, там принудить шляпы делать (дать мастеров), как чтоб невольно было ему полстей продавать, ежели положенной части шляп притом не будет; где делают юфть, там кожи на лосинное дело и прочее, что из кож; а когда уже заведется, тогда можно и без надсмотрителей быть, а именно вручить надсмотр бургомистрам того города, дав им пробы за печатьми коллегии, и таковы ж у себя оставить и осмотреть потом, в рядах таковы ль продают, и, буде будут хуже делать, править штрафы. Которые мастера вывезены будут из других государств, освидетельствовать немедленно, знают ли они свое дело, и, буде не знают, тотчас и отпустить безо всякого озлобления; буде же годны, содержать во всяком довольстве; а ежели и контракт выйдет, и свои уже обучатся, а он не похочет ехать, таких отнюдь не отпускать. А буде который сам похочет, такого прежде отпуску объявить в коллегии и допросить, волею ль он отъезжает и нет ли, или не было ль ему какой тесноты, и доволен ли отъезжает, и буде скажет доволен, и оного отпустить; буде скажет, что какую противность или недовольство, или хотя не скажет, но вид даст недовольства, о том коллегии накрепко розыскать, и жестоко наказать, и тщиться его где употребить, а не отпускать. Буде же весьма не захочет жить, то отпустить с совершенным удовольством, дабы, приехав, жалобы не имел, что их худо трактуют, и там бы впредь вывоз мастеров не пресечен был. Которые фабрики и мануфактуры у нас уже заведены, то надлежит на привозные такие вещи накладывать пошлину на все, кроме сукон. Краски и прочие материалы, которые к фабрикам вывозят из чужих государств, таких материалов иметь у себя по нескольку при коллегии, и из них посылать виды в государство, не сыщутся ль такие материалы, обещая довольную дачу по дороговизне оных». Разумеется, и относительно фабрик существовали те же неблагоприятные условия, как и в торговле: фабрики, принадлежавшие сильным вельможам, были обеспеченнее фабрик, принадлежавших купцам. Правительство по крайней мере делало все, чтоб поощрять к устроению фабрик и заводов: первый, кто устроит завод, освобождался от службы; также освобождались от службы товарищи его, которые вступят в товарищество не позднее полутора лет от основания завода. В описываемое время упоминаются фабрики: шелковые, принадлежавшие компании, в Москве и Петербурге, истопника Милютина в Москве, ямщиков Суханова с товарищи в Казани и Астрахани, шелковый завод армянина Сафара Васильева в двух днях езды от Терека. Позументного дела фабрики в Москве и Петербурге Карчагина. Игольная фабрика Томилина в уезде Переяславля-Рязанского. Парусные фабрики: князя Меншикова в Московском уезде на Клязьме, Филатова в Малоярославце, Плавильщикова в Московском уезде на Клязьме, Хвастливого с товарищи в Орле и Рязанском уезде. Полотняный и крахмальный заводы императрицы в Екатерингофе; полотняная фабрика Тамеса, или Тамсена, и товарищей в Москве. Суконные фабрики: Щеголина с товарищи, Собольникова, Воронина, Александрова, Прана, Фибика в Москве, казенная в Казанской и две в Воронежской губернии. Коломиночная казенная в Петербурге, Волкова в Москве. Шпалерная казенная в Петербурге, шпалерная тисненая – там же. Кожевенные: Исаева в Петербурге, Истомина в Нарве, Жукова в Московском уезде. Лосинная Петрова там же, казенная лосинная в Воронежской губернии. Казенные восковые заводы в Петербурге. Волосяная фабрика Кобылякова в Москве. Шляпные и чулочные заводы в Воронежской губернии, чулочная фабрика Момбриона в Москве. Казенная бумажная мельница в Московском уезде, бумажная и карточная мельница Багарета в Петербургском уезде. Сахарный завод в Петербурге иноземца Вестова с товарищи.

Благодаря посещению герцогом голштинским фабрики Тамеса, или Тамсена, в Москве мы знаем об ней замечательные подробности, сохранившиеся в дневнике камер-юнкера герцогова Берхгольца. Все сидевшие за станком работники были русские, были и русские мастера, и Тамес надеялся, что они скоро заменят ему иностранцев. На фабрике было 150 ткацких станков и приготовлялись все сорта полотна, от грубого до самого тонкого, прекрасные скатерти и салфетки, тонкий и толстый тик, тонкие канифасы для камзолов, цветные носовые платки. Содержание фабрики обходилось до 400 рублей в месяц. Благодаря тому же Берхгольцу мы знаем подробности о знаменитом золотошвейном заведении барона Строганова, находившемся в его доме в Москве: здесь работало около 100 девиц. Писчебумажные фабрики шли успешно, так что в 1723 году велено было во всех коллегиях и канцеляриях употреблять бумагу российского дела.

В числе казенных фабрик была коломиночная в Петербурге, но оказалось, что произведения ее не раскупаются, потому что цена была положена почти такая же, как и привозным из-за моря коломинкам, которые были гораздо лучше и шире русских. Тогда Петр приказал продавать произведения русских фабрик дешевле, именно полотна и коломинки, почем в деле стали, кроме жалованья мастеровым, притом велел принимать полотно в Штатс-контору для раздачи вместо жалованья. Но Мануфактур-коллегия доносила, что хотя цена и сбавлена по пяти копеек с аршина, однако нет надежды, чтоб и по такой цене покупали; присланные из магистрата ценовщики оценили очень дешево, от трех до десяти копеек, тогда как на фабрике аршин коломинки обходится по 14 копеек с половиною, и так как за неимением никаких денег коломиночная мануфактура остановилась, то Мануфактур-коллегия просит, чтоб от кабинета эти коломинки велено было взять в Штатс-контору и употребить на жалованье или принять в Военную коллегию на матросский мундир, а за них прислать деньги в Мануфактур-коллегию.

Сильная заводская деятельность шла в странах приуральских, где в 1723 году в честь императрицы основан был город Екатеринбург и куда был перемещен Геннин, показавший свои способности на Олонецких заводах. В сентябре 1723 года он писал Петру: «Хотя я в трудах разорвуся, однако заводы новые, железные и медные, не могу скорее строить и умножить; остановка истинно не от меня, то ты поверь мне, но остановка есть, что у меня немного искусных людей в горном и заводском деле, а везде сам для дальнего расстояния быть и указать не могу, и плотники здесь не так, как олонецкие, но пачкуны; того ради понуждай Берг-коллегию, чтоб она штейгеров побольше прислала для сыску и копания медных и прочих руд». Не можем не привести и другого любопытного письма от 4 апреля 1724 года: «Екатеринбургские заводы и все фабрики в действе. В Екатеринбургской крепости и на Уктусе уже выплавлено 1500 пуд чистой меди и отправлено к пристани для отсылки к Москве; и медной руды ко оным заводам на Полевой уже на целый год добыто, и то в короткое время с малым убытком, и должен я благодарить бога о моем счастии, что я такое богатое рудяное место обложил. Еще ныне лучше является на Полевой, и надеюсь, что в малых летах тот убыток, во что заводы Екатеринбургские стали, все заплатится и потом великая прибыль пойдет. Прочие железные твои заводы исправлены и в Катеринбурхе, та-кож на Уктусских, Каменских и Алапаевских заводах руды, уголья и дров на уголье на целый год изготовлено. И где такая богатая железная руда есть, что на Алапаевских заводах? Половина железа из нее выходит, а на Олонце пятая доля выходит, то великая разность! Ныне на Каменских заводах льют пушки на артиллерию. Который завод при Пыскоре капитан Татищев и сержант Украинцев строили по моему приказу, ныне зачнет плавить руду. Строгановым, видя ныне, что бог открыл много руды, а прежде сего жили они, как Танталус, весь в золоте и огорожен золотом, а не могли достать в таком образе, что жили они в меди, а голодны. И ныне просили меня, чтоб я с ними товарищ был и указал им, как плавить и строить, також на их кош завод отмежевать и при Яйве три места рудных, то я с радостию рад и сделаю, а ваши места не отдам, понеже надобно прежде твой убыток, во что заводы стали, возвратить, такожде и что Берг-коллегия берет жалованье. И они могут, ежели охотники, такожде довольно руды добывать; кроме твоего богатого места других тамо мест довольно. И покамест не приведу в действо нынешний завод при Пыскоре, не пойду без твоего указа, покамест могута моя есть, я рад трудиться, токмо были б приятели заочно, кому хвалить мой труд, без того не так. Пожалуй, послушай меня и не реши в горных здешних делах и положи на меня, как я прикажу. Я тебе желаю добра, а не себе и хочу прежде все убытки тебе возвратить, что в 25 лет издержано на горное дело. И ты ныне не отдавай тех шахт и штолат при Полевой и при Яйве-реке, где я на тебя добываю руду, для того что очень богато и без труда добываем, а возле тех мест есть довольно и других таких рудных мест, где мы, компанейщики, можем добывать руды; я бы сам себе худа не желал и те места на себя взял, только не хочу, а тебе желаю добра; а коли положишь сие дело на Берг-коллегию рассмотреть, то они истинно здешнего дела не знают каково, и никто, кроме самовидца и кто трудится здесь. Я ныне на истинном пути в горных делах, и дай мне волю, а когда других слушаешь, которые мне поперек, то ты век в своем желании не прийдешь в конец, хотя и радеешь».

Геннин упоминает о капитане Татищеве как строителе Пыскорского завода. Знаменитый впоследствии Василий Никитич Татищев здесь начал свое поприще как горный чиновник и прежде всего столкнулся с Демидовыми, те жаловались государю, и Петр велел исследовать дело Геннину, который таким образом донес об нем: «1) когда Татищев здешние заводы и дистрикты не ведал и о заставах не доносил, то свободно было тайными дорогами с заповедными товары и с прочими съестными припасы без выписей и не заплатя пошлин на Демидовы заводы приезжать, как и ныне явилось; а как пресеклось, то стало тем мужикам досадно, и жаловались Демидову, иное вправде, а более лгали, чтоб таким крепким заставам не быть; а Демидов – мужик упрям, видя, что ему другие стали в карты смотреть, не справясь, поверя мужицкой злобе, жаловался для того; до сего времени никто не смел ему, бояся его, слова выговорить, и он здесь поворачивал, как хотел. 2) Ему не очень мило, что вашего величества заводы станут здесь цвесть, для того что он мог больше своего железа продавать и цену наложить, как хотел, и работники б вольные все к нему на заводы шли, а не на ваши; а понеже Татищев по приезде своем начал прибавливать или стараться, чтоб вновь строить вашего величества заводы, и хотел по горной привилегии поступать о рубке лесов и обмежевать рудные места порядочно, и то ему також было досадно и не хотел того видеть, кто б ему о том указал. 3) И хотя прежь сего до Татищева вашего величества заводы были, но комиссары, которые оные ведали, бездельничали много и от заводов плода, почитай, не было; а мужики от забалованных гагаринских комиссаров разорились, и Демидову от них помешательства не было, и противиться ему не могли, а Демидов делал, что он желал, и, чаю, ему любо было, что на заводах вашего величества мало работы было и опустели. 4) Наипаче Татищев показался ему горд, то старик не залюбил с таким соседом жить и искал, как бы его от своего рубежа выжить, понеже и деньгами он не мог Татищева укупить, чтоб вашего величества заводам не быть. 5) Ему ж досадно было, что Татищев стал с него спрашивать от железа десятую долю. Ваше величество изволили мне дать от гвардии сержанта Украинцева, чтоб без бытности моей быть ему над всеми заводами директором, и хотя он человек добрый, но не смыслит сего дела, и десятеро в Украинцеву меру не смыслят. Того ради вашему величеству от радетельного и верного моего сердца, как отцу своему, объявляю: к тому делу лучше не сыскать, как капитана Татищева, и надеюся, что, ваше величество, изволите мне в том поверить, что я оного Татищева представляю без пристрастия, не из любви, или какой интриги, или б чьей ради просьбы; я и сам его рожи калмыцкой не люблю, но видя его в деле весьма права и к строению заводов смысленна, рассудительна и прилежна; и хотя я ему о том представлял, но он мне отговаривается, что ему у того дела быть нельзя: первое, что ваше величество имеет на него гнев и подозрение, которого опасаясь смело, как надлежит, [действовать] не посмеет и чрез то дело исправно не будет; також ежели он не увидит вашей к себе милости, то нет надежды уповать за труд награждения, и особливо в таком отдалении, где и великого труда видать не можно, ежели не чрез предстательство других получить. Третие, ежели на Демидова управы учинено за оболгание не будет и убытки его награждены не будут, то он и впредь с ним будет во вражде и беспокойстве, чрез что пользе вашего величества не без вреда быть может, и сих ради причин он, Татищев, здесь быть охоты не имеет. Пожалуй, не имей на него, Татищева, гневу и выведи его из печали, и прикажи ему здесь быть обер-директором или обер-советником».

На северо-востоке Строгановы увидали выгоду от рудных промыслов и сами просили знающего человека помочь им в начинании дела; на юге силою нужно было заставлять землевладельцев заниматься улучшенным овцеводством. В 1722 году в Сенате было определено: овец, которые содержатся на овчарных заводах, раздать в тамошних местах, расположа по числу деревень на многовотчинных людей, хотя бы кто и принять не захотел; овец этих и при них овчаров содержать точно так, как их содержали на заводах; приплод от овец получать им себе, а шерсть продавать на суконные заводы, которую покупать у них по определенной достойной цене. В Малороссию был отправлен в 1724 году такой указ: «Объявляем верным нашим подданным, малороссийским жителям всякого чина и достоинства, что мы для пользы всего нашего государства учинили суконные фабрики, на которые потребно много овечьей шерсти, а так как Малую Россию бог благословил больше других краев нашего государства способным воздухом к размножению овец и доброй шерсти, но малороссияне, не имея искусства в содержании овец, шерсть, к суконному делу негодную (хотя и множество ее имеют), за бесценок продают; для этого мы в 1722 году в Москве говорили с гетманом Скоропадским; также указом нашим писано из Мануфактур-коллегии к гетману и генеральному писарю Савичу и полковнику Полуботку, чтоб в Малороссии господари овец своих содержали по шленскому обыкновению, и правила, как овец содержать, к ним посланы; но до сих пор никакого успеха в том деле в Малороссии нет, ибо гетман Скоропадский вскоре потом умер, а Полуботок и Савич, как недоброжелатели своему отечеству и нам (в чем уже и обличились), не хотели видеть в действии повеления нашего и утаили его и никому присланных правил не объявили; а между тем уже некоторые великороссийские помещики, также и в слободских полках начали по тем правилам содержать овец и оттого прибыль великую против прежнего получают, так что продают шерсть по два рубля по две гривны и больше, а по прежнему содержанию овец только по полтине и по 20 алтын пуд в продажу идет. Мы опять теперь повелеваем малороссийским жителям овец своих содержать по правилам и шерсть продавать на наши суконные фабрики, а мастеров, которые будут каждого наставлять в содержании овец, велели мы содержать на нашем жалованье». Несмотря на все препятствия, число фабрик и заводов в конце царствования Петра простиралось до 233.