Текст книги "Необычные истории. Непридуманные маленькие рассказы"

Дубовый коньяк

Мой отец и дед приехали на Урал давно, лет шестьдесят тому назад. Что их заставило покинуть родную Кировскую область, я не знал и никогда об этом у них не спрашивал. Отец как то съездил на свою родину перед самой пенсией, когда ему надо было подтвердить свой стаж. Он работал во время войны в артели, которая шила обувь для солдат, и тогда ему было всего четырнадцать лет.

Все мои предки по отцу были крестьянами из Кировской области, они жили около Вятской Поляны. Однажды, когда я ехал через Кировскую область, на одной остановке в электричку зашел молодой мужчина лет сорока, я взглянул на него и обомлел – он был похож на моего отца, как две капли воды. У меня было много отцовских фотографий, портрет, который висел на доске почета, в Торгстрое, где он работал столяром после того, как уволился с одного военного предприятия в уральском военном округе. Он меня брал иногда с собой на работу, и я до сих пор помню запах от деревянных изделий, которые он там делал. Лицо этого пассажира было точной копией этого портрета.

Он недолго ехал в электричке, и вышел на какой-то остановке. А я вспомнил, как с Наилем, моим приятелем из нашей студенческой группы ездил с ним на каникулы к нему в гости – он жил в Вятских Полянах, и когда я это узнал, мне захотелось посмотреть на родину моих предков. Мы поехали вместе ним ранней весной в Вятские Поляны на несколько дней. После второго курса у нас была геофизическая практика на базе в Верней Сысерти, и мы надеялись успеть съездить.

Вышли вечером с Наилем из поезда, и отправились к нему домой. Я познакомился с его родителями, потом пошли к его друзьям. В гостях у друзей выпили за наш приезд, знакомство, за нашу малую родину и наших родителей. Наиль куда-то пропал, а я не запомнил номер дома, где он жил. Днем бы я его нашел, но уже была ночь, и мне надо было дождаться рассвета.

Было еще только начало весны, но снега уже не было, на улице уже было не холодно, но и не тепло. Я нашел огромный куст, наверное, сирени, залез в середину и устроил себе там небольшую уютную берлогу. Хорошо там выспался, утром нашел дом родителей моего приятеля, и позвонил в знакомую квартиру. Наиль еще спал, но его отец меня сразу узнал. Когда я потерялся вечером, он устроил Наилю взбучку.

Мой приятель, наконец, проснулся, мы позавтракали, и снова отправились по друзьям. У одного мы задержались – почти до самого вечера. Весь день всей компанией, человека четыре, пили какое-то вкусное плодоягодное вино в больших и крепких темно-зеленых бутылках. Я вспомнил старый трюк, которому меня научили на какой-то пьянке, и стал его показывать новым друзьям. Он заключался в том, что голыми руками можно было выбить дно у бутылки. Когда мы выбили донышки у всех бутылок, которые у нас были, настал вечер, и наша дружная компания отправилась в местный парк.

В этом парке мне пришлось познакомиться с несколькими местными хулиганами, и я уже не помню точно, кто из нас устроил небольшую драку – я, или они. Но победителем из нее вышел я, и когда на шум прибежали родители этих вятских хулиганов, они стали меня умолять, чтобы я перестал их бить. Я послушался, и мы с Наилем отправились домой. Там поужинали и завалились спать:– нам предстояло днем уехать в Екатеринбург, на практику.

Я приехал домой и обнаружил, что у меня начали кровоточить десны, а на руках были порезы и какие– то болячки. Впереди был понедельник, и мне надо было явиться с вещами в институт, где нас должны посадить на автобусы, и увезти на нашу базу в Верхнюю Сысерть. Мама вечером сделала настой для полоскания из дубовой коры, налила его в бутылку, чтобы я полоскал десны. Я взял ее с собой. Настой был темно-коричневого цветы, как коньяк, очень красивый на вид, но без вкуса и запаха. Такая вот была интересная и красивая жидкость…

Автобусы привезли весь наш поток – три студенческие группы будущих геологов на базу, и мы расселились в одном длинном корпусе, в комнатах на четыре человека. Рядом с нашей базой был лес, пруд, дома отдыха, санатории, и мы начали знакомиться с этими незнакомыми, интересными местами, всей нашей студенческой группой. Ближе к вечеру водка и вино, которое мы собой брали, закончились, но было еще рано укладываться спать, и где взять недостающий алкоголь, было нам неясно. До магазина было далеко, и было уже поздно его искать, поэтому нам надо было допивать, что осталось.

Когда допили абсолютно все, что было, начали пить все, что попало: – зубную пасту, какие-то лекарства на спирту, но их все равно нам не хватило. Когда ко мне зашел Наиль, которому я похвастался еще в автобусе своей настойкой из дубовой коры, он мне сказал – «доставай свою бутылку». Он не знал, что это, – я ему не стал говорить, но цвет был у этого настоя очень красивый, как у настоящего коньяка. Деваться было некуда, и мне пришлось ее отдать.

Он ее открыл бутылку и долго нюхал. Но так и не понял, что это плескалось в ней. Эта красивая жидкость ничем не пахла, но по виду напоминала коньяк. Пара наших студентов, которые стояли рядом, наконец, устали ждать, и они потребовали Наиля или пить, или отдать бутылку им. Ему было жалко ее отдавать, и он сделал несколько глотков, а потом снова стал задумчиво смотреть на бутылку. Один из его приятелей спросил – «ну, как?». Наиль с отрешенным видом протянул бутылку своему приятелю, и сказал, что пить можно. Они втроем выпили мой дубовый настой, но ничего так и не поняли, – он был без вкуса, запаха и на вкус напоминала воду. На самом деле, так и было.

Мне так и не удалось пополоскать этим настоем свои десны, но я так и не сказал этим пьяницам, что они пили. Утром, после завтрака мы отправились с гравиметрами в лес, и всем пришлось выздороветь от похмелья – начались проблемы с настройкой этих капризных приборов, и мысли скоро переключились на учёбу.

После насыщенного событиями первого дня, мы всей группой отправились бродить по окрестностям и сосновому лесу, потом вышли на берег пруда, нашли там большой пирс с лодками, и прогуливались по этому пирсу до самого отбоя. Через день у меня прошли десны и зажили все болячки на руках – этому способствовали аромат хвои сосен и пихт, и свежий речной воздух с запахом водорослей.

Дятел

Пришла на уральскую землю холодная пора. Начиная с поздней осени пернатым помощникам приходится все труднее добывать в огороде червяков и букашек. И я начинаю подкармливать воробьев, синиц, выражая, таким образом, признательность за то, что все лето они боролись в огороде с вредителями. Когда выяснилось, что исчезли червяки в яблоках, то я объявил воробьям и синицам благодарность и увеличил в три раза количество кормушек – была всего одна, а стало три.

Начиная с утра, весь пернатый народ слетается ко мне в огород на завтрак, обед и ужин. Так как встаю поздно, то птичий корм засыпаю в кормушки вечером. Это в основном мелкая крупа и хлеб. Нечастым гостям снегирям и дроздам я посадил рябину и несколько лесных яблонь с мелкими яблоками. Яблочки они уже съели, а рябину еще нет – берегут ее для января и февраля. Нахальные сороки уже с удовольствием съели оставшиеся яблоки, до которых я не мог дотянуться, когда осенью собирал урожай на молодой яблоне.

Для синиц я вешаю сало, которое они очень любят. Его срезаю вместе со свиной шкурой с грудинки. Мне такие куски свиной шкуры не съесть, а синицы с удовольствием лакомятся. И долбят своими носами по окну на кухне, когда сало на этой шкуре исчезает. Сороки тоже любят сало, и срывали его с яблонь, когда я его туда вешал. Мне это показалось несправедливым, и я стал привязывать сало стальной проволокой к веткам деревьев. Но так как они продолжали, есть сало на проволоке вместо синиц, которым оно было предназначено и которым ничего не оставалось, то пришлось привязывать сало проволокой на газовую трубу. Есть сало сорокам стало неудобно – я наблюдал из окна, как пыталась одна крупная сорока сесть на трубу рядом с куском сала, но у нее никак это не получалось. Она была слишком толстая. Тогда сороки стали есть это сало в полете – порхали над салом, и кусали его прямо в полете.

Эти нахалки иногда пытались съесть и воробьиную еду. Как-то раз я заметил, что одна из сорок утащила у воробьев кусок хлеба из кормушки и закопала его в снегу рядом с теплицей. Уселась на крыше соседского дома, наблюдая за местом, куда закопала кусок с высоты. Я оделся, вышел в огород отыскал хлеб и закопал его в другом месте. Сорока смотрела за мной все это время. Когда я зашел на кухню, и занял место у окна, она слетела с крыши, убедилась, что куска нет, и начала его искать. В конце концов, она его нашла. Схватив его клювом, она улетела прочь – искать для него более безопасное место.

Кроме синиц и сорок, за салом еще забегают соседские коты. Эти пройдохи чуяли сало за много метров и лазили за ним на яблони по ветвям. Пришлось перекрыть им дырки в заборе, через которые они проходили через огород. А на участок деревянного забора я повесил рыбачью сетку, чтобы они не смогли пролезть.

Один нахальный и голодный кот вздумал перепрыгнуть через эту сеть, но не смог, и попался в эту сетку. В одно прекрасное утро я обнаружил, что сеть исчезла. Я сначала не понял, кому она могла понадобиться. Прошелся по улице и нашел ее в пятидесяти метрах от дома. Кот, который в нее попал, тащил ее по улице, пока не освободился. Такая вот была картина – пробежка кота по зимней улице в рыбацкой сети.

Этих вечно голодных котов я не намерен кормить зимой. У них есть на завтрак обед и ужин мыши и крысы. А у воробьев с синицами нет никакой пищи, кроме той, которую я им сыплю в кормушку. И специально для синиц я стал прибивать сало на оконную раму. Они приноровились его клевать, вцепившись в него своими острыми когтями.

Теперь, подумал я, все сало принадлежит только синицам. Коты остались с носом. Теперь, не в силах добраться до сала, они приходили и сидели под куском сала. Смотрели на него сидя на тропинке облизываясь. А потом оставили огород с салом в покое. И они, и другие названые гости.

Но ошибался. В одно утро я оторвался от своего завтрака на кухне от громкого стука. Выглянул в окно, и увидел дятла, который долбил своим клювом синицино сало. Он удобно уперся своим хвостом в раму и громко завтракал. Пришлось мне погрозить ему кулаком, и он улетел на яблоню ждать, когда я сменю гнев на милость. Я не собирался его помиловать, и тогда он улетел за червяками в лес.

На следующее утро он снова прилетел на завтрак. Поел сала и перелетел отдохнуть на яблоню, на которой для отвода глаз стал искать червяков. Я посмотрел на него и понял, что таким образом он хотел отблагодарить меня за вкусный завтрак. После яблони он перелетел на столб, на котором был скворечник и стал там искать червяков. Палка, которую он стал долбить, была очень старая и сухая, в ней не должно водиться червяков. Тогда он пересел на птичий домик, поглядел внутрь, и стал расширять своим носом вход у скворечника, чтобы пролезть в него и жить там, рядом с бесплатной столовой. Но тут мое терпение кончилось. Я вышел в огород и сказал ему пару ласковых слов. Ему не понравился мой тон и слова, и он от огорчения улетел в лес, переживать там свое горе.

Его не было в следующий день, и прилетел он на завтрак спустя неделю – так он сильно переживал, что я его обидел. Уселся на сало и не улетал, пока не наелся. Синицы и сороки заняли за ним очередь, и когда он улетел, в порядке очереди стали этим салом завтракать.

Синицы, видимо, заняли очередь на всю свою родню, так как только одна синца улетала, тут же ее место занимала другая. Воробьи же прилетели, как обычно всей большой семьей – их обычно собирается не менее двадцати. А когда они приглашают соседних воробьев, то стая становится такой большой, что мне не видно кормушки. Часть умных и мудрых воробьев сидят на снегу и клюют крошки и крупу, которую роняют молодые и неопытные воробьи, которые завтракают в кормушке. Место им мало, и в суете и толчее весь птичий завтрак сыплется на снег.

Так происходит весь зимний день, неделя, месяц и вся оставшаяся зима. Летом они вспоминают, что тут была столовая и прилетают поесть. Но весной я убираю кормушки, – они мне мешают. Тогда они занимают скворечники, чтобы вывести птенцов, учат их есть крупу и хлеб в бесплатной столовой, которая открывается поздней осенью и открыта всю зиму.

Жертва ДТП

Начиналась весна, под ярким солнцем растаял весь снег перед нашими складами, и я потихонечку начал готовиться к полевому сезону. На полках одного из складов лежало наше снаряжение – палатки, раскладушки и раскладные столы, сложенное туда нами еще прошлой осенью. Я провел ревизию и выкинул пару палаток, которые в прошлом сезоне так потрепал в степи осенний ветер, что зашить на них многочисленные дыры уже было невозможно. Надо было получить вместо них новые палатки. А так, в принципе было все готово, за исключением машины.

Наш Газ-66 был очень старый, и я до сих пор думаю, как он сумел доехать до нашей базы и привести нас со своим снаряжением. В прошлом году у меня был пожилой водитель, и он каждый вечер возился с машиной. Смотрел за ней, как за своей, но зимой он уволился, и на его место приняли молодого парня. Он готовил к полевому сезону этот старый Газ-66, но у него ничего не выходило: как он выезжал из бокса и проезжал небольшой круг вокруг складов и мастерской, то машина глохла, или обнаруживалась еще какая-то проблема. Он загонял автомобиль снова на яму и скрывался в ней на несколько дней, потом снова выгонял машину на волю, проезжал по ней несколько кругов и снова заезжал в мастерскую.

Смотреть на это спокойно не мог, – я мог только себе представить, как из-за поломок машины буду сидеть где-то в безлюдной степи и вся моя работа остановиться. Надо было менять эту машину, но другого Газ-66 в нашем автопарке не было. Я подошел к заместителю начальника экспедиции, и попросил его помочь. Но пока от него никаких хороших вестей не было, и я ждал у моря хорошей погоды. При очередной встрече он спросил, могу ли я купить для его подруги серьги и кольцо из чароита, и я ему пообещал.

Через неделю он мне сказал, что почти новая машина стоит в геофизической партии в городе Артемовский и мне надо ее пригнать ее в Екатеринбург. Мы с водителем сразу поехали. Машина оказалась такая же, как была у нас, только почти без пробега. В кабине был радиоприемник, и геофизики сказали, что это нам в подарок. Серега сел за руль, включил радиоприемник, и мы под музыку отправились домой.

Прошло несколько дней, и мы, всем отрядом, отправились в очередной полевой сезон. На спуске автострады наш груженый автомобиль разогнался и нас остановил сотрудник ГАИ. Пробил талон Сереге, и мы поехали дальше, но уже медленней. Нас в отряде было человек десять и все отлично разместились в пассажирском отсеке. У меня появился заместитель – новый геофизик Дима, который закончил несколько лет назад институт, и новый прибор – ртутный газоанализатор. С ним я не был знаком, но Дима с ним уже разобрался, и нам предстояло его испытать на практике. Рабочие все были студентами на практике, и самым старым среди нас оказался я, – мне уже было за тридцать.

Первый лагерь мы разбили у речки, на самом юге Челябинской области и пока там проверили все гамма – аномалии, прошел месяц. Стояла жара, мы ходили в маршруты кто в чем – в купальниках, шортах, и от этого палящего солнца все очень загорели. У Сереги проснулся интерес к одной из студенток, и он рад был с ней ходить в геологические маршруты. Мы с Димой тут же этим воспользовались, и когда приезжали на очередную аномалию, по которой должна была пройти Наталья, Сергей с ней выходил, а место за рулем занимал я, или Дима. Доезжали с ним до следующей аномалии, выходили с приборами, запирали машину и ходили по аномалии. Когда заканчивали свою работу, ехали обратно и забирали по дороге наши маршрутные пары. Как только доезжали до аномалии, где ходил наш водитель с Натальей, он садился за руль и мы отправлялись домой.

Сергей захватил с собой магнитофон и кассеты к нему, и одна из кассет была с Ласковым Маем. Я любил этот ансамбль, и утром, когда мы выезжали из лагеря, ставил эту кассету. Магнитофон был в кабине, а в пассажирском салоне, где ехали студенты, была небольшая колонка, которая была подключена к магнитофону. Через неделю им всем стала надоедать эта кассета, но я все равно ее ставил по утрам – под нее мне было удобно думать, как и куда проехать, и я сидел с топографической картой и командовал водителю, где сворачивать и где останавливаться. В одно утро и водителю тоже надоело по утрам слушать эту кассету, и мне пришлось ее конфисковать, чтобы ее не спрятали от меня. Я ставил кассету с Ласковым Маем только по утрам, когда мы ехали на работу, а после нее Серега ставил любые кассеты, которые у него были.

Однажды, когда я пришел с очередной аномалии, Наталья сидела на капоте в кабине и решила так доехать до самого нашего лагеря. Пришлось мне ее оттуда выселить, и она поехала, как обычно в пассажирском салоне. Мы проехали несколько десятков километров по шоссе, и нас остановила ГАИ. Я тоже вышел из кабины и смотрел, как у Сереги проверяют документы и путевку. Но придраться сотрудники ГАИ ни к чему не смогли, – у нас все документы были в полном в порядке. В конце они пожелали нам счастливого пути, и мы поехали дальше. Серега сидел за рулем, и потом сказал, что если бы Наталья сидела на капоте, ему бы сделали еще прокол в техталоне. Но я как чувствовал, что нас остановит ГАИ и этим был горд всю отставшую до лагеря дорогу.

Все аномалии, которые нам надо было сделать в этом районе, мы закончили и переехали в другой полевой лагерь. Там не было широкой реки, пришлось поставить палатки у небольшого ручья, неподалеку от хутора, в котором жил работник совхоза. У него рядом с домом на лужайке всегда паслось небольшое стадо овец.

В один из вечеров, когда Сергей с геофизиком приехал из магазина с продуктами, он позвал меня и открыл грузовой отсек, в котором лежал труп ягненка. Водитель объяснил, что он сам бросился под колеса, и он не успел затормозить. Я стоял перед этой жертвой ДТП и думал, что мне придется расхлебывать эту кашу, которую сварил мой водитель. Потом сказал, чтобы он закопал этого ягненка поглубже, и подальше от наших палаток.

На следующий вечер, когда мы возвращались с работы, я сказал, чтобы он остановился у этого дома, где ему под колеса попал ягнёнок. Вышел из машины и стал стучать в ворота. На мой стук вышел хозяин, и я рассказал ему о случившемся. Ничейных и диких ягнят в деревне не бывает, я попросил у него прощения и спросил, что мне сейчас делать. Мужчина посоветовал мне завтра подъехать в контору, и мы поехали домой.

В конторе мне сказали, что надо было сразу приехать, тогда мне бы пришлось просто заплатить за мясо. Потом посчитали мне цену, которою я тут же заплатил – семьдесят рублей. Инцидент был улажен, ягненок покоился с миром в своей могиле и мы поехали на работу.

Живопись

Цветные карандаши стали мне попадаться каждый день, на каждом шагу. Когда в последние дни жизни работал геологом, я ими пользовался каждый день – раскрашивал ими геологические карты. На моем столе стояла большая карандашница из картонного пакета из-под кефира, – в ней стояли заточенные, готовые к работе карандаши всех цветов и оттенков.

Каждая горная порода, геологическая формация, или структурный этаж требовали своего, установленного ГОСТом, цвета. Карандашей всех цветов и оттенков мне вечно не хватало, и я собирал все карандаши – мне они все были нужны для работы. В один прекрасный и печальный день моя работа геологом закончилась, но все карандаши я утащил домой – я к ним слишком привязался. Никаких планов с последующим использованием цветных карандашей у меня тогда не было, и большая картонная коробка, в которой они лежали, постепенно пополнялась новыми, найденными в самых неожиданных местах, цветными карандашами. Она тихо лежала в моей тумбочке, и ждала, когда я снова примусь за рисование

Кроме карандашей, у меня есть небольшой набор кистей, который потерял на улице какой-то начинающий, но, наверное, талантливый юный художник. На всякий пожарный случай я его принес домой, сунул на полку в шкаф, и забыл на время о его существовании. Вспомнил об этих кистях уже на пенсии. Вышел как-то ранним утром из своей квартиры на общий балкон, достал из кармана сигареты, зажигалку, и приготовился глотнуть немного свежего никотина.

На своем личном балконе я не курил, после одного случая:– когда я стал выкидывать из окна окурок, он не стал падать вниз, на тротуар. Его подхватило ветром и занесло обратно. Куда он упал, я не успел заметить. Балкон был гордостью квартиры – большой, просторный, удобный и застекленный. Там висели красивые занавески моей работы, на полу лежал ковер, вероятно, персидский. В одном углу балкона стояло кресло, в котором я летом по утрам учил испанские и английские слова, а в другом находился стол, под которым были спрятаны картонные коробки с джинсовой тканью – результаты раскроя старых и новых джинсов. Все это богатство могло сгореть из-за этого окурка. Для того чтобы его найти, мне пришлось провести генеральную уборку балкона, – пропылесосить ковер, вымыть стекла и вытереть везде пыль. Больше, после такой работы, я даже и не пытался курить на своем личном балконе, а стал выходить на площадку запасного выхода – это была идеальная курилка.

Закурить я не успел – внизу, по тротуару шла девушка, и несла несколько картин. Я заинтересовался молодой, симпатичной художницей, и стал смотреть, куда же держит путь, это молодое дарование, с этими картинами. Она подошла к мусорным бакам, и потом вышла – без картин.

В глубине своей души я люблю иногда взглянуть на живопись, особенно на абстрактные картины, но никогда не пытался рисовать сам, после неудачных попыток нарисовать на лезвии охотничьего ножа, только что сделанного, тигра, или пантеру. Мне пришлось потратить часа два на этого тигра, и лишь потом заняться гравировкой.

До меня дошло, что она выкинула картины в мусор, и я сразу отправился за ними. Они стояли около бака и ждали меня. Я забрал их все, и дома стал их внимательно разглядывать. Они все были без рам – одни холсты, разные по размеру. На самом большом холсте была изображена женщина в сплошном купальнике синего цвета, двое следующих были посвящены трудовым будням строителей и инженеров, на следующем было изображено катание пенсионера на салазках, в компании маленькой девочки на коньках. Последний холст был с городским пейзажем, и он мне настолько понравился, что я через день повесил его в гостиной родительского дома, на самом видном месте.

Остальные холсты, по моему личному мнению, не представляли никакой ценности, – для меня, но я не торопился их выкидывать. Краску на них можно было удалить, и написать самому какой-нибудь шедевр – типа Джоконды. Я видел эту картину в Лувре, и мне не составляло труда что-то подобное написать самому. Пока времени этим летом у меня на живопись не было, – огород, электроника, ремонт, грибы… Лишь только поздней осенью я взялся за кисти и краски.

Сначала я убрал шкуркой с самой большой картины фигуру женщины в купальнике, оставил только ее немытое лицо. Пришлось потратиться на набор акриловых красок. Мне были нужны только небольшие стаканчики: с синей, красной, зеленой и желтой краской. Остальные цвета можно было получить, смешивая эти краски. В этом наборе оказалось еще акрил белого и черного цветов.

Сначала я хотел скопировать какую-нибудь работу известного художника, – но это было долго, трудно, и мне было лень заниматься этим делом. Пришлось придумывать сюжет самому. Я придумал самый простой из всех простых сюжетов – океан на другой планете, с красивыми, разноцветными водорослями, и двумя рыбами среди них. Женскую голову, которую не удалил от старого живописца, я украсил звездой, и выкрасил в тёмно-синий цвет небосклон со звездами и месяцем.

Первая картина у меня удалась. Я не стал ее продавать Русскому музею, а повесил на пустую стену в комнате для гостей, улегся на диван, и стал любоваться ею, пока не уснул. Проснулся часа через два, и сразу подумал о планах украсить все свободные стены моими будущими гениальными картинами. Они все должны быть в роскошных золотых рамах.

Но золотые рамы были для меня чересчур дорогими, и не подходили к обоям. Пришлось от них отказаться, на – время, и заняться карандашами. В одном книгообмене я нашел книжку детских раскрасок – там были такие мистические картинки, которые так и тянуло раскрасить, поместить в рамку и повесить над диваном в этой же комнате. Этих картинок формата А4 в книге было около двадцати, и я отобрал из них только восемь. Для них надо было сначала изготовить рамы. Покупать готовые рамы было для меня расточительством: – у меня был целая бутылка смертельного клея, который я подобрал на какой-то помойке в лесу. Она стоила в магазине почти тысячу рублей, и я подумал о сказочно богатых садоводах, которые выкидывают деньги на ветер. Отец мне оставил в наследство целые связки деревянных реек. Я их склеил, обрезал лишнее, покрасил, покрыл лаком и получились скромные, симпатичные деревянные рамки серого цвета.

Пока они сохли в теплице, я потрудился над этими раскрасками цветными карандашами, а потом растер карандашную окраску до такой степени, что следов от грифеля не стало видно. Осталось все бумажные листы поместить в рамы и повесить на стену. Когда эти удивительные фантастические рисунки были размещены над диваном, получился целый фрагмент картинной галереи – у меня дома.

У самого окна остались два пустых места, и они ждали, когда я на них повешу следующие шедевры живописи. Доставать из-за шкафа мольберт, искать краску, а потом выдумывать сюжеты для новых картин, было мне лень, и я просто нашел наволочку от подушки, на одной стороне которой была изображена буровая вышка, вся в снегу, а на другой стороне купание веселого и зубастого гнедого коня в лаптях. Ножницами я вырезал из наволочки эти два готовых холста, и приколотил их гвоздями к деревянной раме. Получились две готовых картины. Я повесил их у окна, и получилось очень здорово.

В моей спальне висит картина с изображением девы Марии, с младенцем на руках. Картина написана неизвестным художником маслом. Я уже и не помню, где я ее раздобыл. Но она висит уже давно, и мне нравиться по утрам смотреть на нее.

Несколько лет назад мне довелось посетить музей современного искусства в Санкт-Петербурге. Если не считать скульптур Ван Гога, все картины музея я не стал бы выставлять в своем доме. Я повесил бы только талантливые и красивые работы – собственного производства. Для них у меня осталось несколько пустых холстов, акриловая краска, мольберт и кисти. Я научился искусству изготавливать рамы – для своих будущих картин. Осталось немногое – написать их. Через месяц, когда снег растает, на улице и в огороде станет грязно и сыро, тогда я и займусь живописью. Напишу пару-другую шедевров, и буду ими любоваться каждый вечер, перед сном, для того чтобы ночью снились кошмары.