Текст книги "Утро в стране интровертов"
Автор книги: Сергей Тимофеев
Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Сергей Тимофеев
Утро в стране интровертов
Обитаемые миражи
Первое, что бросается в глаза в поэтике Сергея Тимофеева, – это некоторая кажущаяся «понятность». И в то же время нас, читателей, не покидает ощущение: тут кроется что-то, придающее не так просто уловимую глубину и как будто ускользающее от схватывания. Мы всё равно недопонимаем, недоулавливаем – в какой же именно момент линейность письма начала сгибаться, петлиться, двоиться и троиться.
Тимофеев родился и живёт в Латвии, успешно взаимодействуя с тамошней культурной ситуацией, во многом подпитываясь от неё. Сам он говорит о стереоэффекте, культурной двухканальности своей работы, – именно так, «Stereo», назывался один из его билингвальных сборников, изданных в Риге объединением «Орбита». Поэзия Тимофеева вписана в особый ландшафт балтийской культуры, на котором советская эпоха оставила не настолько глубокий след, не настолько тяжёлую травму, как в России, – да и к западному культурному влиянию западная периферия СССР была гораздо восприимчивее. С другой стороны, Тимофеев с самого начала своей карьеры вовлечён в контекст новейшей русской литературы, перекликаясь в прежние времена с Василием Кондратьевым, в теперешние – со Станиславом Львовским или Фёдором Сваровским. Кроме того, творческая биография Тимофеева в значительной мере берёт начало в сфере влияния рижского журнала «Родник», ключевого для всей русской литературы рубежа 1980–90‐х (как пишет Илья Кукулин, «в 90‐е годы принципиально изменилось устройство литературного процесса, а в „Роднике“ уже наметились черты этого самого нового процесса»). Уникальность «Родника», помимо прочего, была и в том, что на его страницах разворачивался диалог между прибалтийским культурным пространством (со всеми его западными привязками – литературными, музыкальными, кинематографическими и т. д.) и неподцензурной советской традицией.
Эта двойственность не только касается интертекстуальных референций и авторского позиционирования, но и отражается на внутренней организации материала, с которым Тимофеев работает, – языковой конструкции и сюжетной. Стихи как бы мимикрируют под устные рассказы, выдержанные в довольно своеобразной речевой манере. Реальность в них вполне понятная (постсоветская, восточноевропейская или неопределённо провинциальная), она – казалось бы – уже ничем не удивит, но эпизоды и подробности всё нанизываются друг на друга, множатся, знакомая картина обрастает неожиданными чертами, и постепенно в стихах проступают мерцающие альтернативные варианты этой самой реальности, одновременно и – что даже важнее – вполне гармонично сосуществующие.
Не то чтобы Тимофеев напрямую описывал какую-то фантасмагорию. Скорее, временами её порождает сама повествовательная манера того или иного рассказчика, а также широкое использование языковых клише и устойчивых формул (например, из профессионального языка компьютерщиков), встроенные в рассказываемую историю перечни предметов, вереницы воспоминаний, инструкций и ещё чего угодно. И когда повествование уклоняется в сторону, из формализованной речи неожиданно возникают значения, аллюзии или эмоции, никак не предполагавшиеся изначальным месседжем:
В данный момент
все операторы заняты.
Значит ли это, что уже в следующий —
они свободны и счастливы,
богаты и успешны?
Независимы и спокойны?
Вероятнее всего, на вопросы в финале стихотворения «Посткоммуникация» придётся ответить отрицательно, но всё равно приятно вспомнить о спокойствии и свободе в контексте коммуникации с автоответчиком колл-центра: у нас на глазах происходит гуманизация пустого канцелярского шаблона. И подобно тому, как плоский, выхолощенный язык формальных ситуаций выводит на неожиданный смысловой простор, – так же внезапно в реалистическое повествование врывается невероятное. Эмпирическая данность становится всего лишь одним из возможных вариантов действительности, вполне условным, – так обнаруживается сложная, разнородная природа всего, что выглядело только что цельным и несомненным. Описание реального мира оказывается описанием метамиров, калейдоскопом отражённых друг в друге мерцающих реальностей.
Стилевая нейтральность, отстранённая, документирующая, подчёркнуто непричастная интонация усиливает эффект: фантастическое – это обыденное. Сюда же – протокольная скрупулёзность подробностей: Чингачгук, Зверобой и Робин Гуд вместе ищут библиотеку не где-нибудь, а в опознаваемых декорациях посёлка Саулкрасты, их маршрут можно реконструировать, и он выведет к названному в стихотворении адресу («ул. Райня, д. 7»), где действительно располагается местная библиотека.
Их появление может удивить персонажа стихотворения, но не тимофеевского повествователя. Тройка сказочных героев ровно в той же степени, что и, скажем, менеджер-литовец Игнатявичус (способный «увидеть проскользнувшее / крыло иного мгновения из другой / комнаты в другом 2014‐м»), причастна этому плану реальности – и другому, находится на границе миров в многомерном универсуме Тимофеева. Характерно, что Тимофеев то и дело предоставляет фигурам такого рода возможность прямой речи, предлагая тем самым читателю примерить на себя их точку зрения, выделяя и приближая их к фокусу читательского внимания и сочувствия. По такой парадоксальной траектории проникают в поэзию Тимофеева эмоция и личное чувство – выглядящие, в эпоху поэтики идентичности, изысканно старомодными и при этом – в отличие от тоже уже винтажной эстетики «новой искренности» – не включающие в себя постмодернистскую деконструкцию исходного дискурса. Но зато, собирая в единый пучок разнородные модальности восприятия реальности многочисленными персонажами (большинство из них мелькнут в кадре лишь на мгновенье), Тимофеев исследует возможность пропустить их всех через себя – и получить в итоге комплексную, богатую обертонами и красками картину мира.
Когда из всех старых ботинок мира
Сложат новый Тадж-Махал,
И эта официантка лет пятидесяти,
Засматривающаяся на спортивного типа
Студентов, выйдет покурить за дверь забегаловки,
И когда девушка, посвятившая три года анорексии,
Запустит зубы в свой первый за это время гамбургер,
А человек, играющий на банджо по четвергам,
Сядет в большую раздолбанную машину и поедет
За горизонт или там до ближайшей заправки…
(«Славить тебя»)
В тимофеевских стихах последних лет рассказчик, как правило, находится как бы несколько поодаль от места событий и лишь наблюдает, но не участвует (в 1990‐е, в меньшей мере в 2000‐е лирический субъект Тимофеева чаще говорил о жизни собственной и непосредственно близкой). Эта смена перспективы позволяет увидеть чувствительность современного человека в новом ракурсе: непредсказуемые перепады дистанции, фиксация на мелких деталях и будто бы незначительных происшествиях заставляют читателя отождествлять себя не столько с конкретными персонажами, сколько с их эмоциональным движением лишь здесь и сейчас – и это путь к прочтению данной эмоции как универсальной. Александр Житенёв называл нечто подобное «языком переживания».
Тимофеевская поэтика вписывается в концепцию современного «мира мерцающих границ» (И. Кукулин), со всем отсюда вытекающим драматизмом восприятия исторических процессов и своего места в них. Но Тимофеев стирает границы сам и намеренно – и в этом его выигрыш. Неуловимо перетекающие один в другой миражи обнаруживают куда больше конкретности, вещности, осязаемости, чем можно было бы ожидать, потому что за ними угадывается вполне отчётливая благожелательная авторская воля. Потому-то в каждом из этих миражей хочется задержаться и пожить.
Массимо Маурицио
Предложение
Давай поедем в мрачную пустоту.
Примерно 20 километров мрачной пустоты,
И потом надо свернуть налево,
И ещё пара сотен метров.
Именно там – отличный бар с лучшим эспрессо
Из одного кенийского сорта кофе.
Они держат и коста-риканский —
Для тех, кто пьёт кофе с молоком.
Но больше там ничего нет,
Как и посетителей, впрочем.
Там даже шляпу повесить не на что —
Полная пустота.
Её нефть
Из коленных чашечек у неё идёт нефть,
Колени сочатся нефтью.
В хороший день можно набрать
Полулитровую банку,
Если водить её краешком по коже,
Цепляя маслянистые капли.
И что с этим делать?
Врачи только собирают консилиумы,
Хорошо хоть не раструбили журналистам.
Родные уже привыкли к тому,
Что она ходит всё время в чёрных тугих
Лосинах со специальными уплотнениями
На коленях, впитывающими всё новые капли.
Нефть – это её повседневность,
Она даже отслеживает курс на неё,
Колебания рынка, как чей-то пульс,
Чуть лихорадочный, переменный, живой,
Непонятный. В последнее время
Она чувствует себя целой
Нефтедобывающей страной.
Государством, уверенным в своём смысле.
Смотрите, как она переходит улицу,
Как смеётся, как делает покупки.
Ничего, что от нефти она избавляется
В ванной, снова и снова смывая тяжёлые
Чёрные капли. У неё в этой жизни
Есть нефть. А что есть у вас?
Разговор
Ивар, – говорит ему мама, —
возьми немного ночи на подоконнике,
принеси мне, хочу поглядеть,
не стёрлись ли звёзды.
Не стёрлись, – он ей. —
Чего им стереться?
Сверкают как новенькие,
светят в оба.
Ну хорошо, тогда посплю.
Спи, мама, спи.
Сплю уже, Ивар, сплю.
История
Про парня, который с детства запомнил почему-то
Пару строчек из песни, не раз хрипловато и свойски спетой В. В. Высоцким,
А сочинённой другим бардом, реально хлебавшим лагерную баланду:
«Товарищ Сталин, вы большой учёный, в языкознаньи знаете вы толк,
А я простой советский заключённый, и мне товарищ – серый брянский волк».
И тут вдруг он смотрит по телеку какую-то передачу к юбилею актёра и певца,
И там на фоне звучит эта песня, и голос отчётливо выпевает про толк, а следом:
«А я огрызок яблока мочёный, по мне пройдётся весь гвардейский полк…»
Что за отсебятина – думает парень, что за жалкая пародия, да ещё в юбилей,
Но голос вроде аутентичный, может, какая-то особая версия, интересно…
И он тут же садится к компу и гуглит: «товарищ сталин вы большой учёный»
И ему выпадают десятки, сотни линков на текст, и он заходит на первый,
Ведущий на страничку клуба собирателей бардовской песни, и читает:
«А я огрызок яблока мочёный, по мне…» – бросается на следующий линк,
Полное собрание текстов лагерной тематики в виртуальном пространстве,
А там: «…Весь гвардейский полк», он звонит другу и говорит: «Слушай, такое дело,
Хрень какая-то, ты ведь помнишь, песенка есть, Высоцкий пел, и там «простой
Советский заключённый», а тут яблоки какие-то мочёные, ерунда же, Жень?!»
А Женя отвечает: «Постой, постой, это где гвардейцы по яблоку шагают?» И они
Ещё полчаса ожесточённо спорят, пока парень не обрывает звонок, послав при
Этом друга куда подальше. И только тут ему становится страшно. В следующие
Полчаса он звонит маме, дяде, ещё паре приятелей, просто чтобы подтвердить
Догадку. Да, так и есть. НИКТО не помнит строчек, которые помнит он. Парень
Плохо спит, на следующее утро не идёт на работу, едет на приём к невропатологу
В центральную поликлинику. У дверей ждут ещё человек пять. Он вертит в руках
Номерок – оставил пальто в гардеробе. Его очередь после девушки с чуть опухшими
Глазами. Как будто много плакала – замечает он. Вот она уже заходит, он пересаживается
На её место, прямо у двери. Слышно, что девушка что-то быстро говорит вполголоса,
Потом притихает, пауза, потом снова говорит. И вдруг он улавливает вежливый
Спокойный голос невропатолога: «Да, я тоже прекрасно помню эту песню „Миллион,
Миллион дней жить нам врозь“. …Так вы говорите – есть другая версия?» Парень встаёт,
Он весь прямо пунцовый, сердце ухает… что же это, что же… Он дожидается девушку,
Не заходит к врачу, она медленно, задумчиво идёт по коридору. Он ступает следом,
Не представляя, как начать разговор. То приближается, то удаляется. Вот она уже
В гардеробе – забирает своё пальто, он берёт своё. Она его не замечает, застёгивает
Пуговицы, выходит. Он идёт за ней, она садится в трамвай, он следом, она едет, смотрит
В окно. Он в паре шагов, поглядывает на неё, потом тоже в окно. Её остановка, он – за
Ней. Понимает, что не решится подойти, чтобы она не восприняла это всё как издёвку,
Как мрачную шутку, как розыгрыш. Просто хочет знать, где она живёт. Она подходит
К подъезду многоэтажки. Нажимает код, тут он понимает, что сейчас её потеряет.
Решается, бросается вперёд, но дверь уже захлопнулась. Он кричит: «Девушка!
Подождите, девушка!» Но дверь не открывается. Он отскакивает, пытаясь заметить
Какое-то движение наверху в маленьких окнах подъезда. Ничего. Муть. Не разобрать.
Он топчется у входа, пока какой-то тинейджер в куртке с меховым капюшоном не
Приблизится к двери. «Чёрт! И телефон, и код забыл…» – объясняет он, проскальзывая
За недоверчивым тинейджером. Тот идёт к лифту, а парень взбегает по лестнице пешком
До третьего, потом останавливается. Не знает, что делать. Спускается вниз. А потом
Самым острым ключом из домашней связки выцарапывает на штукатурке прямо над
Дверью из подъезда, так, чтобы точно заметила – «Миллион, миллион алых роз!» и
Свой номер телефона. И выходит, счастливый, уверенный, что всё ещё как-то сложится,
Что он не огрызок яблока мочёный, по которому неизвестно почему, неизвестно с какой
Целью прошёлся весь гвардейский мрачно шагающий полк, сапоги за сапогами,
Сапоги за сапогами, сапоги за сапогами.
Фигуры речи
Трогательный, наивный, какой-то искренний
Истребитель пролетел над речкой. Спелый
Напомаженный танк уютно перебирал гусеницами,
Подъезжая к лесу. Заветно, по-детски бабахнула
Установка залпового огня. Счастливые довольные
Пехотинцы куда-то побежали. В небе росли
Дымчатые раскрывающиеся цветки взрывов.
Небольшой коренастый генерал обещал
Взять всё, что можно, до полуночи. Весёлый
Озорной корреспондент держал перед ним
Микрофон с номером канала. Телезрители
Радовались и блаженно отдувались от трансляции.
Мыльная война пенилась перед ними во всём
Своём маслянистом блеске. Сверкало солнце.
Вопросы
Достаточно ли мы держали в ладонях ежевики,
Морошки, клюквы? Не подозрительно ли много
Попадалось нам незрелых ягод или, наоборот
Уже слегка подвяленных, с коричневыми бочками?
Ступали ли мы мягко по коврам августовских лесов?
Зажигали ли фонарики в самое тёмное время суток?
Работали ли на лесопилках молчаливыми загадочными
фигурами, утирающими пот? Спали ли на пригорках,
разметав руки? Становились ли постепенно примерами
неразборчивого неаккуратного почерка? Оставляли
ли отпечатки ладоней в прибрежном песке у неспешной
речки? Расцепляли ли не поддающиеся тугие ветки?
Хорошо ли мы прожили жизнь до сегодняшнего момента?
Всегда ли мы были правы? Не пропустили ли что-то важное?
Хвала пятнице
Приходи уже, вечер пятницы,
подари нам немного кофе и специй,
и медленный чубук наргиле
пусть остановит жёсткие шестерёнки спешки.
Мир вам, работники офиса А,
разойдитесь довольные, потряхивающие
ключами от машин, которые увезут
вас в счастливую пятничную пробку,
ведь после неё – лишь диваны и телевизоры.
Те же, кто предпочитают тесноту заведений с музыкой,
предпочитают и коктейли из разных кружащих голову зелий,
но также и напиток пиво им знаком, который пенит усы
и щекочет губы, заставляя искать закуски солёного толка,
такие же, как и шутки о глубине декольте новой барменши.
Пой нам, пятница, шелести табаком самокруток,
телефоны пропой самых весёлых девушек,
танцующих на столах так, как они видели прежде в кино
в дешёвых фильмах континента Америка.
Ох, пятница, люблю твою пёструю тень
и то чувство, с которым незаконченные дела
оставляют на понедельник, как будто запечатывая пещеру,
в которой томится дракон с дыроколом вместо клыкастой пасти.
Я – скромный человек, который трудится понемногу
во всякие дни, смиренно отдавая утренние и дневные часы,
но и я помню пятничное хлопанье дверей и
весёлые шаги по ступенькам.
И я работал когда-то в офисе А
и старался развлечь секретарш, восседающих
в одиночестве напротив входных дверей,
и я в обеденный перерыв кружил по району.
Теперь я смотрю на пятницу как на город,
который когда-то покинул, снящийся мне порой,
залитый солнцем или светом неоновых ламп,
город, полный людей, ожидающих вечера.
Как-то в январе
Прочитал Гарри Поттера и понял – добро
Существует, зло существует. Долго не мог
Успокоиться. Пошёл на базар. Купил 10
Солёных огурцов, пакет яблок и двух сушёных щук.
Они были длинные, с разверстыми пастями,
Как засушенные и уменьшенные драконы.
Есть их не хотелось, положил в кладовку,
На самый верх. Добро существует, зло
Существует, Гарри Поттер – победил.
Человек с кубиком
Я встретил его на барахолке в Чиекуркалнсе —
рижской окраине двух-трёхэтажной застройки.
Есть там базарчик, где, помимо солёной капусты,
яблок и некачественной обуви, люди продают всякую
дребедень – старые велосипеды, косметички, фонарики.
Я заходил туда иногда в поисках какой-нибудь приятной
мелочи – статуэтки верблюда, привезённой чартерными
туристами из Египта, монетки с туманным прошлым,
книжки или чего-то такого. И частенько видел там мужчину
лет пятидесяти, который в любую погоду вышагивал без
шапки в сером пальто, мерно и целенаправленно обходя
торговые ряды. Он иногда здоровался с продавцами,
перекидывался с ними парой слов и шёл дальше. Как
я слышал, когда был рядом, продавцы говорили ему:
«Нет… сегодня пусто… не появлялось… может, на следующей
неделе…» Но как-то раз я увидел, что мужик, выложивший
часть товара на деревянный прилавок у маленькой хибарки,
нырнул внутрь неё и возвратился оттуда довольный, протягивая
клиенту в сером пальто небольшой разноцветный предмет – кубик
Рубика, в довольно хорошем состоянии. Тот взял его в руки,
несколько раз похрустел его боками, перемещая квадратики,
а потом достал потрёпанное портмоне и вынул оттуда деньги.
«Простите, – сказал я мужчине, когда он отошёл от прилавка. —
Вы коллекционируете это?» Он посмотрел на меня недоверчиво,
а потом пожал плечами и произнёс: «Нет, я это сжигаю». И ушёл.
Я повторил задумчиво: «Сжигает…» «Так он говорит, – подтвердил
продавец. – У него есть теория, что все эти кубики – это такая
подброшенная неизвестно кем ловушка. Помните, в середине
80‐х здесь, да и не только в нашем городе, была волна исчезновений
подростков, школьников и так далее. Он говорит, что это всё
абсолютно совпало с волной моды на кубик Рубика. Что это был
такой вброс. Что таким образом отслеживались наиболее талантливые
ребята. Стоило сложить такой кубик за рекордно короткое время,
и в течение недели, максимум двух ты вдруг пропадал. Как? – никто
не знает. Куда? – никто не знает… Взрослые особенно этим не увлекались,
а вот для детворы постарше – это ж была вещь! Он и сам беспрерывно
складывает этот кубик дома, так говорят. Но дети – они ведь думают
по-другому… У них всё выходит само собой, вдруг раз – и готово». Я тут
же представил, что, видимо, не зря он заинтересовался исчезновениями.
Что тут какая-то личная история… Что, возможно, он надеется
кого-то отыскать. После этого разговора я встречал его пару раз,
а потом переехал. Не знаю, сколько ещё кубиков он скупил, от скольких
избавил человечество. Но думаю, что когда-нибудь всё же случится так,
что его комнату взломают после недельной тишины, и полицейский
вместе с соседями обнаружат пустоту, аккуратно сложенные на стуле
вещи, а посередине комнаты будет лежать кубик, у которого каждая грань
будет состоять из квадратиков одного цвета. Всё-таки ему удастся
попасть туда, где отвечают на вопросы, где сама реальность – ответ.
Где всё идеально складывается, ложится одно в одно и замирает.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?