Текст книги "Операция «Сентябрь»"

6

На допросе Сом вёл себя скромно. Показания давал в основном о своих криминальных деяниях: на одном, мол, хуторе забрали сало и кур, на другом – картошку и гуся, на третьем – тёплые вещи и самогон… Послушать, прям шаловливые уголовники какие-то, голодные и бездомные. Савельев разложил перед Жериковским фотографии сожженных поляками литовских, белорусских и польских хуторов, трупов крестьян, в том числе и детей, фотографии истерзанных тел милиционеров и солдат внутренних войск, на груди которых были вырезаны звёзды, серп и молот, перевёрнутый крест и три шестёрки[17]17
  Перевёрнутый крест и три шестёрки – знаки сатаны.


[Закрыть].

– Это вам, гражданин Жериковский, не мелкие кражи по хуторам.

Лицо Сома приняло пепельно-серый оттенок, руки его подрагивали.

– Я к этому не причастен, – с трудом выдавил он.

– Причастны, ещё как причастны, – Савельев придвинул к Сому несколько листов документов, – и шеф ваш, некто Шперкович по кличке «Слон», тоже причастен.

Сом читал показания крестьян, чудом выживших милиционеров и советских работников, подробно описывавших Шперковича, Жериковского, других польских бандитов, грабивших, убивавших, насильничавших. Руки его заходили ходуном. Он медленно сполз со стула, встал на колени.

– Всё скажу, всё, что знаю, как на духу! – он сложил ладони вместе и зарыдал. – Ради Господа Бога и Пресвятой Девы Марии, не убивайте!

Всего он, конечно, не рассказал. Не выдал явки, где мог скрываться Слон, не выдал мест, где базировалась банда, но назвал несколько имён и кличек связных, разведчиков, пособников и наводчиков. Главное – он признался в том, что сам лично является связным с Лондоном и радистом, указал, где спрятана рация, подтвердил, что в изъятом блокноте – шифр.

Вошёл приехавший Нестеров и, получив разрешение Савельева участвовать в допросе, стал задавать вопросы.

– Нам известно, что у вас есть свой человек на городской телефонной станции. Кто он или она?

Сом набычился и молчал. Нестеров спросил:

– Малгожата Карпович?

Сом вздрогнул.

– Про неё ничего не знаю. Там какой-то офицер имел дела со Слоном. Он передавал Слону информацию.

Савельев бросил вопросительный взгляд в сторону Нестерова. Капитан утвердительно качнул головой и продолжил:

– Вам что-нибудь известно о фамильной броши Слона?

– Известно. Дорогая фамильная реликвия, досталась Слону от матери, пани Ядвиги. Он эту брошь передал на хранение одному ювелиру.

– Штерну?

– Да, Штерну. Но его убили, а брошь пропала.

– Кто убил Штерна?

– Не знаю.

– Бандиты Бруса?

– Думаю, вряд ли. Убил тот, кто прикарманил брошь. Только он не знал, что та брошь – копия, хотя из настоящих золота и камней, а настоящая осталась, скорее всего, у пани Штерн. Слону стало известно, что про эту драгоценность узнали несколько человек и стали охотиться за нею. Вот он и подбросил ювелиру копию броши, чтобы отвлечь внимание от оригинала.

В кабинете повисла напряжённая тишина. Нестеров вспомнил ту зелёную шерстяную безрукавку на капитане-связисте, клочок шерсти которой был обнаружен в разгромленной ювелирной лавке. Он вспомнил короткий немецкий штык-нож, которым он резал колбасу в кабинете главного инженера ГТС. Таким же штык-ножом был убит ювелир Штерн. Он вспомнил, как покраснела Малгожата Карпович и кинула взгляд на капитана-связиста, когда задал ей вопрос о маленьком колечке.

Савельев понимал, ночная операция на вокзале отменена быть не может, что к приманке потянутся те, кто уверен в подлинности броши, якобы отправляемой милицией в Ленинград на экспертизу. Туда, к пассажирскому вагону, к приманке, неминуемо явятся уголовники Бруса, а, возможно, и ещё кто-то. А пока надо брать этого капитана-связиста, телефонистку Карпович, племянницу Слона, гражданку Штерн и всех тех, кого выдал Сом. Он спросил Нестерова:

– Вопросы есть?

– Никак нет, товарищ подполковник. Я поехал.

Вслед за Нестеровым с группой захвата выехал капитан Стойко. Вскоре были задержаны десятки поляков, работавших на банду Слона наводчиками, агентами, связными, кладовщиками оружия и продуктов питания, агитаторами… Чекисты привезли английскую радиостанцию, несколько десятков автоматов, винтовок и карабинов, три немецких ручных пулемёта, множество разномастных пистолетов и револьверов, гранат, противопехотных мин и тысячи патронов. Стало очевидным, что банда Слона лишилась серьёзного людского и материального подспорья. Но пока Слон был на свободе, угроза его банды сохранялась.

Милиция окружила ГТС. Лейтенант Соколаускас и старшина Бончунас пошли брать телефонистку Малгожату Карпович, а Нестеров с Храмовым направились к кабинету главного инженера. Когда они вошли, Семашко попытался открыть верхний ящик стола и вынуть пистолет, но увидев два направленных на него ствола, положил руки на стол. Храмов защёлкнул на них наручники.

– Где брошь? – спросил Нестеров.

– У Штерн.

– Что вас с ней связывает?

– Мы хотели завладеть брошью и вместе бежать в Швецию.

– Кто замуровал копию броши в кабинете ювелира?

– Я.

– Зачем?

– Мы понимали, что бандиты и вы будете её искать и найдёте. Пока вы будете делать экспертизу, мы полагали, успеем исчезнуть.

– Зачем вы убили ювелира?

– Он знал о подлинной броши, переданной ему на хранение Шперковичем.

При обыске на квартире Семашко были найдены четыре цинковых ящика из-под патронов, доверху набитых золотыми царскими и австро-венгерскими монетами, золотыми же украшения старой работы, и два немецких солдатских ранца с пачками фунтов стерлингов, швейцарских франков и шведских крон. Все эти ценности Семашко добыл у убитых им в Вильнюсе ювелиров и богатых поляков, наивно веривших в тайну телефонных переговоров.

Нелли Рафаиловна Штерн на допросе много плакала, даже пыталась упасть в обморок, но не вышло, не хватило артистизма. Она не признала своего участия в сговоре с целью убить своего кузена и овладеть брошью. Утверждала, что подлинную брошь ей передал на хранение Шперкович-Слон. Но Семашко, которого она, по её словам, глубоко и искренне любила и планировала связать с ним свою личную жизнь, уговорил её бежать в Швецию. Во время обыска её квартиры милиция обнаружила подлинную брошь и более пяти килограммов золотого лома.

Малгожата Карпович, предупреждённая Нестеровым, что за соучастие в особо тяжких уголовных преступлениях и в случае отказа от дачи показаний её в лучшем случае лет на десять ожидают бескрайние просторы Коми, Магадана или сибирской тайги, стала сыпать фамилиями, кличками, номерами телефонов и городскими адресами. Оперативники райотделов МГБ и ОББ вместе с людьми Савельева снимали богатый урожай. Были задержаны двадцать четыре человека – уголовники, наводчики, связные и пособники банды Бруса.

Кассирша столовой строительного ОРСа Мария Дукшикайте, недавно переехавшая в Вильнюс из Паневежиса, дала показания о связи Бруса с литовскими бандитами Обуха. Она уверяла, что Обух, заместитель Крюка, лично встречался с Брусом и имеет с ним коммерческие отношения, что бандиты Обуха планируют передать Брусу большой объём продуктов, которые будут через неделю похищены с армейских складов и припрятаны неподалёку от этих же складов.

Вор-медвежатник Надфиль, он же имевший три судимости до войны Нехайчик Алексей Гурьянович, чьи отпечатки пальцев были обнаружены в ювелирной лавке Штерна, признался в участии налёта банды Бруса на эту лавку. По его словам, информацию о броши Брус вначале получил от Малгожаты Карпович, а затем от Обуха. По просьбе Обуха Брус должен был продать брошь, а вырученную валюту передать Обуху, взамен же тот хотел расплатиться продуктами, комплектами военной формы и обувью, которые планировалось похитить с армейских складов.

Некий Беленович Иван Тимофеевич по кличке «Чудила», авторитетный вор из Минска, по данным ориентировки, полученной из МВД СССР, в начале июля сорок первого года бежал из-под стражи в Гомеле. После захвата города немцами был задержан полевой жандармерией, но от немцев тоже бежал и долго скрывался в Овруче, затем перебрался в Минск и стал работать на Бруса. Его отпечатки пальцев были обнаружены в двух разграбленных продуктовых складах города и в магазине в Лаздинае, где два дня тому назад был убит вохровец и обнаружены следы протектора похищенного армейского «доджа».

– Кто катается на «додже»? – спросил во время допроса Храмов.

Чудила, не моргнув глазом, ответил:

– Так ведь Брус и катается. Больно нравится ему машина ента.

– Где сегодня ночью будет Брус?

На щербатом лица Чудилы появилась кривая ухмылка.

– Так ведь одному Господу известно, где он будет. Он нам не докладывает.

– Ты, гражданин Беленович, зря ухмыляешься-то. Сейчас не сорок первый год, на побег не рассчитывай.

Чудила грубо прервал Храмова:

– Ещё не вечер, начальник, ещё не вечер. Пути Господни, как известно, неисповедимы.

– Хамить будешь перед судом. И ухмыляться там же, когда тебе нарисуют статью 59.4.[18]18
  Ст. 59.4. УК РСФСР 1926 г. – за участие в бандитизме.


[Закрыть], а нарисуют её тебе на сто процентов, уж ты мне поверь. И шлёпнут тебя с превеликим удовольствием. Пальчики ведь твои, Чудила, на цевье трёхлинейки вохровца обнаружены.

Чудила зло шмыгнул носом, попросил папиросу. Храмов дал ему папиросу и зажёг спичку.

– Зачем вы пытали ювелира Штерна?

– Так он, гад, не выдал броши. Пищал, что её кто-то увёл у него. Но не мы его замочили, начальник, гадом буду, не мы. А Брус завтра поздно вечером на вокзал пойдёт. Там у него встреча с кем-то.

– Один пойдёт?

– Не-а, с братвой.

Операцию на вокзале Савельев планировал возглавить сам, но Лубянка запретила, и руководителем был назначен начальник райотдела милиции подполковник Армалас, заместителем – капитан Нестеров. Ещё до полудня провели разведку, тщательно осмотрели всю территорию, проверили каждый пассажирский и товарный вагон, полувагоны и локомотивы. Товарный состав на Ленинград с прицепленным пассажирским вагоном стоял между двумя такими же порожними товарными составами. Командир роты батальона спецназа внутренних войск старший лейтенант Гнатюк расположил своих бойцов в товарных вагонах соседних составов таким образом, что под прицелом их автоматов были все окна и тамбуры прицепленного вагона. А в полувагонах для сыпучих грузов он разместил четыре расчёта с ручными пулемётами. На привокзальную площадь заранее подогнали три автозака, камуфлированные под фургоны «ХЛЕБ» и «ПРОДУКТЫ».

Надо сказать, здесь, на Вильнюсском вокзале, в январе сорок пятого года произошла одна из самых крупных железнодорожных катастроф в СССР. О ней не писали в газетах и не говорили по радио. Информация о катастрофе была засекречена. К товарному составу, шедшему из Шяуляя в Тарнополь через Лиду, было прицеплены вагоны с боеприпасами. На железнодорожном узле станции Вильнюс эшелон взорвался. Повреждённый в годы войны вокзал был наполовину разрушен, вокруг возникли сотни пожаров. Погибло более двухсот человек. «Смерш» и НКГБ, расследовавшие это страшное преступление, виновников найти не смогли. Как обычно, виноватыми назначили начальника станции и охрану. Но большинство косвенных улик вели к тому, что это было дело рук банды Слона.

Вся привокзальная территория и сам вокзал представляли собой одну сплошную стройку. Повсюду виднелись штабели досок, поддоны с кирпичом, кучи арматуры, камня для мощения площади… Подполковник Армалас приказал часть оперсостава переодеть в рабочие спецовки и разместить в разных местах под видом бригад строителей. Локомотивную бригаду тоже укомплектовали оперативниками, оставив настоящим только пожилого машиниста.

К вечеру в основном всё было готово, но Армалас нервничал, не находил себе места, вновь и вновь обходил территорию вокзала. Он волновался – не опоздают ли капитан Нестеров и его люди. Конечно, он знал, чем занимается сегодня группа Нестерова и большинство оперативников ОББ райотдела милиции, искренне был рад раскрытию убийства ювелира, многих других преступлений, арестам уголовников. Но сердце предательски щемило, и если бы кто обратил внимание на высокого, сутуловатого железнодорожного чиновника в поношенном чёрном мундире, заметил бы, как дёргалось его правое плечо, прострелянное немецким снайпером летом сорок третьего под Курском. За тот бой командир разведвзвода 249‐го стрелкового полка 16‐й Литовской стрелковой дивизии лейтенант Ромас Армалас получил свою первую награду – медаль «За боевые заслуги».

Он нервно взглянул на часы – без четверти двадцать – и вошёл в здание вокзала. По плану операции в вокзальном ресторане засаду составляли люди группы Савельева – капитан милиции Бойцов и старший лейтенант милиции Кобзев – с приданными им сотрудниками райотдела милиции. Нестеров, Храмов, Соколаускас и Бончюнас в сопровождении бойцов батальона спецназа внутренних войск должны были проследовать в приготовленный вагон со специальным баулом, демонстрируя отправку в Ленинград ценного груза под защитой усиленного конвоя.

Армалас должен был находиться в здании вокзала. Он вошёл в ресторан. Многие столики были уже заняты. Сегодня отмечался большой христианский праздник – Рождество Пресвятой Богородицы. Местные поляки семьями пришли в ресторан на праздничный ужин. В левом углу тапёр играл «Сад Эдема» Шопена. Звуки райской музыки создавали обстановку блаженного покоя и умиротворения. Люди разговаривали тихо, старались не звенеть приборами, официанты двигались бесшумно. Армалас с трудом рассмотрел участников засады, удовлетворённо выдохнул и присел за крайний столик у двери. Шустрый официант – агент уголовного розыска – тут же поставил на стол дымящийся кофейник, две чашки и блюдо с знаменитым виленским заварным печеньем. Бойцов и Кобзев, оба в офицерских мундирах повседневной общевойсковой формы, заняли столик у окна, напротив входной двери, взяв под контроль весь зал и вход-выход. Шесть оперативников, кто в форме железнодорожников, кто в цивильных костюмах, разместились по кругу, замкнув, таким образом, весь зал.

Армалас хорошо понимал, с кем они имеют дело, знал, что часть посетителей – люди Бруса, заранее прибывшие проверить обстановку и организовать безопасный визит главаря банды. Ему крайне не хотелось шума, нарушения этого праздничного спокойствия. Не хотелось стрельбы и неминуемых при ней жертв мирных граждан. Он надеялся на опыт своих и московских сотрудников, на то, что Бруса, если он, конечно, явится, возьмут тихо. Надеялся и на удачу. Он, с довоенных времён литовский коммунист-подпольщик и атеист, незаметно трижды перекрестился по-католически справа налево.

Мощно заскрипев тормозами, у вокзала остановился трёхосный «студебеккер», из него выпрыгнули автоматчики. Одно отделение во главе с сержантом быстрым шагом направилось в сторону нужного пассажирского вагона, забралось в него, взяло под охрану оба тамбура. Другое в ожидании осталось у «студебеккера».

Ровно в двадцать один час приехали Нестеров с сотрудниками. Все были в милицейской форме. В окружении автоматчиков пошли к вагону. В центре группы старшина Бончюнас нёс баул, прикреплённый к его запястью цепочкой. Забравшись в видавший виды вагон, рассевшись по нижним полкам, все дружно закурили.

– Ну, Иван Иванович, – усталым голосом проговорил Храмов, – и денёк выдался. Даже пожрать толком не смогли.

Подложив полевую сумку под голову, Нестеров растянулся на полке и жёстко ответил:

– Это, Виталий, хорошо, что желудок пустой, не так будет опасно пулю в пузо поймать. Кстати, проверь автомат. Ты гранаты взял?

– Не-а! Забыл.

– Старшина! – позвал Нестеров Бончюнаса. – Выдайте товарищу старшему лейтенанту гранату. И мне заодно.

Бончюнас достал из баула гранаты Ф-1, протянул офицерам.

– Сержант, – позвал Нестеров одного из сотрудников райотдела милиции, – сходите в соседний товарный вагон, там сидит старший лейтенант Гнатюк, передайте ему, чтобы его автоматчики нас тут всех не перестреляли. Скажите, что мы сами справимся. Пусть бьют только по тем, кто вне вагона будут, и только в том случае, если мы откроем стрельбу.

7

Савва Баклажан, сорокалетний вор-рецидивист, половину своей жизни проведший в местах не столь отдалённых и находившийся во всесоюзном розыске, числился правой рукой Бруса и смотрящим за Швенчёнами и восточной Виленщиной. Он был и вправду похож на баклажан – вытянутый череп, сизое лицо. Чёрные злые глаза недоверчиво буравили всякого, с кем он общался.

Савва, по его мнению, был в праздничном прикиде – в зелёном велюровом пиджаке, розовой шёлковой рубахе, синих офицерских галифе, заправленных в хромовые сапожки гармошкой. Он в сопровождении пятерых подручных прибыл на вокзал в шесть часов вечера. Брус велел ему провести разведку, обшарить всю привокзальную территорию, проверить наличие вагона в товарном составе на Ленинград, установить за ним наблюдение, повсюду рассовать своих людей. Всё это было сделано заранее.

Баклажан закурил польскую сигарету и, не оборачиваясь, позвал:

– Перочинка, ходь сюды.

Подошёл низенький, тощий, весь какой-то вихлявшийся, словно его конечности были смонтированы на шарнирах, уголовник. Лицо плоское, тщательно выбритое. Сифилический нос давно провалился, от уха до подбородка правую щёку пересекал сизый шрам.

– Шо надо, Баклажан? – просипел Перочинка.

Баклажан брезгливо поморщился.

– Опять, сучий потрох, намарафетился? Я же тебе, гаду, говорил, потерпи до ночи.

– Я самую малость, не боись.

– Сколько с тобой людей?

– Двадцать два. Как ты приказал, всех взял.

– Размести их в товарных вагонах так, как я велел. Не дрыхнуть, не курить. К нужному вагону пойду сам. Будешь меня страховать. Стрелять только в крайняке.

Перочинка увёл уголовников в сторону железнодорожных составов. Баклажан знал, что Брус никому не доверял, даже ему, Баклажану, и его, Бруса, люди тоже рассыпаны по привокзальной территории, сидят в засадах, наблюдают, ждут команды. Ничего подозрительного Баклажан не обнаружил. Солдаты внутренних войск несли обычную караульную службу. Несколько мусоров маячили на привокзальной площади. Вечер был тихий, тёплый, влажный.

В начале десятого к вокзалу подкатил «додж». Брус в сопровождении двух бандитов направился к ресторану. У входа его встретил Баклажан.

– Всё в ажуре, шеф. Тихо. Атасники на местах. Братва в товарняках у вагона.

Брус поглядел на наручные часы.

– Давай, Баклажан, канай к вагону. Возьмёте баул, тащи его в ресторан. Буду ждать.

– Брус, а что за шмон в городе? Ходит слух, мусора оборзели.

– Пустое, Баклажан. Босяки и одна быдла братву стали сдавать. Возьмём цацки, на время ляжем на дно. Ну, давай, Баклажан, канай к вагону, пора.

Брусу не понравилось, что двери ресторана открыл незнакомый швейцар.

– А где Палыч? – спросил Брус у рослого с огромными кулаками и аккуратно стриженой бородкой швейцара.

– Так его, вашбродь, – пробасил тот, – ещё ночью в больницу свезли. Животом шибко маялся. Может, обожрался чем?

Брус сунул руку в карман бриджей, снял с предохранителя ТТ. Швейцар услужливо отворил дверь в ресторан, и Брус, нутром чуя какую-то угрозу, вслед за двумя бандитами осторожно вошёл в зал. Оглядевшись и обнаружив своих людей, он успокоился и уверенно направился к закреплённому за ним столику у стены.

В этот момент проходивший мимо молодой официант с полным подносом споткнулся и упал. Брус, когда поднос ударил его по правой руке, а содержимое тарелок оказалось на дорогом костюме, невольно вытащил руку из кармана, обезоружив себя на время. Падая, официант обхватил своими ногами ноги Бруса, и тот, не удержавшись, растопыря руки, грохнулся на ближайший столик. Сидевшие за ним капитан Бойцов и старший лейтенант Кобзев вывернули руки Бруса назад и сцепили их наручниками.

Всё произошло так быстро, что люди Бруса, вскочившие со своих мест и тем самым выдав себя, не успели сообразить, что случилось, не успели выхватить оружие и вскоре все лежали на полу, скованные наручниками. Оперативники под началом майора Букайтиса начали обыск задержанных.

Но без стрельбы всё же не обошлось. Вернувшийся из туалета один из бандитов быстро оценил ситуацию и решил прорываться через центральную дверь. Швейцар (им был оперативник районного ОББ) встал на его пути. Бандит выстрелил дважды и уже схватился за ручку двери, но раненый милиционер, падая, нажал на спусковой крючок «нагана». Пуля угодила бандиту в затылок.

Подполковник Армалас приказал срочно вызвать карету скорой помощи, а всех задержанных пока держать в ресторане. Операция ещё не была завершена. Ждали Нестерова с Храмовым и милиционеров их группы.

Перочинка, рассовавший своих уголовников по пустым товарным вагонам и велевший им сидеть тихо, подпрыгивая и вихляясь, тащился за Баклажаном и его охраной. Он не знал, что бойцы роты внутренних войск старшего лейтенанта Гнатюка всех до одного бандитов в пустых вагонах повязали и теперь из приоткрытых дверей и щелей наблюдали за процессией во главе с Баклажаном. Как только бандиты с обеих сторон поднялись в старый купейный вагон, Гнатюк дал команду своим бойцам заблокировать двери снаружи и охранять их.

Когда Перочинка вслед за двумя уголовниками входил из тамбура в вагон, кто-то больно сжал ему горло, а чьи-то сильные руки повалили его на пол, вырвали пистолет и вытащили из-за голенища сапога финку. Бойцы старшего лейтенанта Гнатюка обезоружили двух других бандитов.

Баклажан с подручными заходил в вагон с другого конца. Он увидел такую картину: коридор был пуст; в первом купе два милиционера, сидевших у двери, играли в карты, ещё один держал на коленях кожаный баул, пристёгнутый цепочкой к стальному браслету на руке. В тот момент, когда Баклажан поднял «вальтер» и был готов перестрелять всех сидевших, Нестеров резко захлопнул дверь, намертво блокировав руку бандита с пистолетом. Баклажан взвыл от боли, но всё же сделал несколько выстрелов, пули разнесли стекло в купе. В коридоре дважды прогремел ППШ, и всё разом стихло. Храмов вырвал «вальтер» из зажатой дверью руки Баклажана, медленно стал отодвигать дверь.

– Товарищ капитан, – послышался из коридора голос Соколаускаса, – можно открывать, всё в норме.

Нестеров, Храмов и Бончюнос вышли из купе. В коридоре толпились бойцы во главе с Гнатюком. На полу в луже крови лежали трупы двух бандитов. Баклажан со скрученными за спиной руками в наручниках стоял на коленях и, словно затравленный волк, громко и злобно рычал. Нестеров спросил:

– Кто стрелял?

– Я, товарищ капитан, – виновато ответил Гнатюк.

– Молодец, старшой, с умом стрелял, – Нестеров улыбнулся и похлопал его по плечу. – Большой урожай по вагонам собрал?

Старший лейтенант чуть задумался, видимо подсчитывая, и уверенно доложил:

– Ровно двадцать восемь человек, товарищ капитан. Девятнадцать в вагонах взяли, остальных пособирали на путях, за штабелями шпал и досок. Возможно, кто-то и утёк, но основную братию взяли.

– Хорошо. Вези их в следственный изолятор. Спасибо, старшой.

Этой ночью перестала существовать банда Бруса. Кто-то из уцелевших до лучших времён тихо лёг на дно. Кто-то от греха подальше срочно покинул Вильнюс.

В четыре утра Савельев, завершая совещание с офицерами опергруппы, сказал:

– Ну, вот, одно дело, считайте, закрыли. Кстати, Алексей Степанович, – обратился он к Зарубину, – а как дело-то назвали?

– Операция «Брошь», товарищ подполковник.

– А как назовём операцию по уничтожению банды Крюка?

– Давайте назовём «Сентябрь», – предложил Урбанавичюс.

Савельев устало вздохнул и усмехнулся.

– Ну, «Сентябрь» так «Сентябрь».