Текст книги "Псковская судная грамота и I Литовский Статут"

С. В. Васильев
Псковская судная грамота и I Литовский Статут

Предисловие

Изучение происхождения и развития правовых институтов – одна из важнейших задач исторической науки. Для истории русского права особое значение имеет Псковская Судная грамота (ПСГ) – памятник XIV–XV вв., в котором отразились черты как раннесредневекового общинного строя, так и новации, связанные с развитием феодальных отношений. Прямая наследница Русской Правды, впитавшая в себя элементы обычного права, ПСГ – благодарнейшее поле для исследования развития восточно-русского права – в землях, не попавших под власть великих князей Литовских. Для изучения западнорусского права в землях под юрисдикцией Великого княжества Литовского не меньший интерес представляет I Литовский Статут 1529 г. (IЛС), отразивший эволюцию западнорусского права XIV – начала XVI в. Понятно, что сравнительное изучение этих двух памятников представляет особый интерес для исследователя.

Попыткой такого изучения на уровне терминологии некоторых юридических категорий и является книга молодого российского ученого. Свою задачу он понимает достаточно широко, привлекая к рассмотрению не только ПСГ и IЛС, но и обширный комплекс основных памятников средневекового права южных и западных славян, что позволяет ему сделать ряд интересных и тонких наблюдений. К числу их можно отнести, например, защиту «старины» как средство борьбы с чуждыми влияниями зарубежной экспансии (с. 92).

Итоговый вывод автора – «вывод о параллельном развитии правовых отношений и институтов в восточнославянских землях в XIV–XVI вв.» (с. 94) представляется достаточно обоснованным. Но в то же время этот вывод ставит новые задачи. Требуется уточнить, в чем конкретные особенности восточнорусского и западнорусского права? Необходим всесторонний учет государственного политического фактора.

Выводы из проделанной работы побуждают автора «предпринять попытку более глубокого сравнительного исследования таких памятников, как ПСГ и IЛС, а также других источников и материалов, отражающих историю юридических отношений в русских землях XIV – первой трети XVI вв.».

Работа молодого ученого представляет несомненный интерес и открывает путь к новым исследованиям.

Профессор

Ю. Г. Алексеев

Введение

В дореволюционной русской историографии значительное внимание уделялось истории русского права, развитию правовых отношений в Великом княжестве Литовском, Литовским Статутам и, прежде всего, первому Статуту 1529 г. – основному своду законов Литовско-Русского государства. Глубоко и всесторонне эту проблему изучали представители киевской историко-юридической школы Ф. И. Леонтович, ученики М. Ф. Владимирского-Буданова Н. А. Максимейко, И. А. Малиновский, Г. В. Демченко и др.

Ф. И. Леонтович, а вслед за ним и Н. А. Максимейко построили ряд исследований на сопоставлении правовых институтов Русской Правды и I Литовского Статута, «литовско-русского права» достатутового периода, что позволило прийти к выводу об определенной преемственности между правовыми отношениями, сложившимися в Великом княжестве Литовском, и древнерусскими юридическими порядками, дальнейшем развитии норм и институтов древнерусского права. Сравнив нормы Русской Правды, с отраженной в «книгах судовых» Литовской метрики судебной практикой, Н. А. Максимейко показал «замечательное сходство между Русской Правдой и литовско-русским правом»[1]1
  Максимейко Н. А. Русская правда и литовско-русское право. Киев, 1904. С. 13.


[Закрыть], основным же источником Литовского Статута Ф. И. Леонтович, а затем и Н. А. Максимейко считали «стародавние русские обычаи»[2]2
  Леонтович Ф. И. Русская Правда и Литовский Статут // Университетские известия. Киев. 1865. № 2-4. С. 13.


[Закрыть], «русское обычное право»[3]3
  Максимейко Н. А. Русская правда и литовско-русское право. Киев, 1904. С. 13.


[Закрыть].

Данная точка зрения нашла критиков в советской исторической науке. Ф. И. Леонтовичу и в меньшей степени Н. А. Максимейко был брошен упрек в предвзятом «русофильском» подходе к источникам и содержанию I Литокого Статута, неприятии влияния на Статут собственно литовского права и даже в «великодержавном шовинизме»[4]4
  Борисенок С. Звичаеве право Литовсько-руськоi держави на початку XVI cт. // Працi комicii для виучуваня звичаего права Украiни. Киев, 1928. № 6. Там же. С. 165; Там же. № 7. C. 157; Пашуто В. Т. Образование Литовского государства. М., 1959. С. 352; Старостина И. П. Судебник Казимира 1468 г. // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1988-1989. М., 1991. С. 255; Лазутка С. А. I Литовский статут – феодальный кодекс Великого княжества Литовского. Вильнюс, 1973. С. 106.


[Закрыть].

Думается все же, что упрек в адрес Ф. И. Леонтовича несправедлив и вызван во многом гиперкритичным подходом к дореволюционной русской историографии, имевшим место в советской исторической науке.

Отчасти своим критикам отвечал сам Ф. И. Леонтович. Так, во введении к «Очеркам истории литовско-русского права», вышедшим в свет в 1894 г., он писал: «Право Литовской Руси стоит на рубеже русского и западноевропейского права, представляет, особенно в позднейшие эпохи своего развития, такую пеструю амальгаму начал права русского, литовского и немецкого, что необходимы долговременные усилия со стороны историков и юристов для того, чтобы путем кропотливой, детальной разработки отдельных начал можно было разобраться во всей пестроте и разнообразии начал, на почве которых развивалось литовско-русское право»[5]5
  Леонтович Ф. И. Очерки истории литовского права. (Образование территории Литовского государства). CПб., 1894. С. 4. В историографии XIX в. своеобразие литовского права и его влияние на правоотношения в Великом княжестве Литовском признавали И. Данилович и В. А. Мацейовский (Danilowitsch J. Historischer Blik auf die Littauische Gesetzgebung // Dorpater Jahrbuher fur Litratur, Statistik und Kunst, besonders Ruslads. 1834. № 6. S. 338; Macijowski W. A. Historja prawodawstw slowjanskih. T. 5. Wyd. II. Warszawa, 1856-1858. S. 510).


[Закрыть].

В советской историографии была обозначена проблема «синтеза русских и литовских политических порядков»[6]6
  Пашуто В. Т. Образование Литовского государства. С. 352.


[Закрыть]. Современная исследовательница И. П. Старостина, признавая, что «древнерусское право, систематизированное в Русской Правде, конечно же, продолжало развиваться в восточнославянских землях, вошедших в состав Великого княжества Литовского», отмечает также, что «в современной историографии пока нет исследования, прослеживающего пути и формы этого развития в XIV-XV вв., а также явления русско-литовского правового синтеза»[7]7
  Старостина И. П. Судебник Казимира 1468 г. и Русская Правда // Восточная Европа в древности и средневековье. Проблемы источниковедения. (Тезисы докладов) М., 1990. С. 132.


[Закрыть].

Итак, одна из проблем – развитие норм древнерусского права в землях Великого княжества Литовского. С этой проблемой связан вопрос о месте и значении древнерусского права в той, по выражению Ф. И. Леонтовича, «пестрой амальгаме» правовых норм, послуживших источниками Статута[8]8
  Впервые этот вопрос был обозначен И. Даниловичем, еще в 1841 г.: «Чувствуя, что в Статуте находится много славянского и истинно-русского, я, однако же, при всем моем желании не в состоянии определить, что именно и в какой мере». Данилович И. Взгляд на литовское законодательство и Литовские Статуты // Юридические записки, издаваемые Петром Редкиным, доктором права и ординарным профессором Императорского Московского университета. Т. 1. М., 1841. С. 46.


[Закрыть].

I Литовский Статут можно охарактеризовать как кодекс законов государства, достигшего определенной зрелости, памятник права, хронологически принадлежащий рубежу двух эпох – Средневековья и Нового времени[9]9
  Как отмечает М. Е. Бычкова, «фактически Великое княжество Литовское в своем развитии органично сплавило собственные традиции, а также традиции православного и католического мира». Бычкова М. Е. Русское государство и Великое княжество Литовское с конца XV в. до 1569 г. Опыт сравнительно-исторического изучения политического строя. М., 1996. С. 15.


[Закрыть]. Следующим после Русской Правды значительным памятником древнерусского законодательства является Псковская Судная грамота, относящаяся к XIV–XV вв., принадлежащая другой эпохе, отражающая не только новые отношения, но и эволюцию правовых норм и институтов со времен Русской Правды. Псковская Судная грамота как бы отталкивается от Правды, принимает ее за основу, но видоизменяет, а главное – дополняет ее[10]10
  Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота. Текст. Комментарий. Исследование. Псков, 1997. C. 3.


[Закрыть].

Значение Псковской Судной грамоты как памятника русского права важно и в силу того, что она могла служить источником для Судебника 1497 г., составители которого, вероятно, имели на руках ее текст[11]11
  Кафенгауз Б. Б. О происхождении и составе Псковской Судной грамоты // ИЗ. Т. 18. 1946. C. 304–306; Юшков С. В. Судебник 1497 г. (к внешней истории памятника) // УЗ Саратовского ун-та. Т. 5. Вып. 3. Факультет хозяйства и права. Саратов, 1926. С. 396–397.


[Закрыть], хотя предположение это не бесспорно[12]12
  Алексеев Ю. Г. Судебник Ивана III. Традиция и реформа. СПб., 2001. С. 332–336. По мнению Ю. Г. Алексеева, «сходство с Псковской Судной грамотой объясняется не заимствованием, а общностью источника – русского обычного права». (Там же. С. 336).


[Закрыть]. Грамота могла повлиять, таким образом, на последующее законодательство Московской Руси, Российского государства допетровской эпохи.

Определенный научный интерес представляет сопоставление Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута; именно с помощью сравнительного анализа данных законодательств возможно предпринять попытку решить историографические проблемы, очерченные выше, проследить «пути» и «формы» развития русского права в восточнославянских землях XIV – первой трети XVI в. Действительно, если сравнение правовых институтов даже разных государств и народов плодотворно[13]13
  Ковалевский М. М. Историко-сравнительный метод в юриспруденции и приемы изучения истории права. М., 1880. C. 23.


[Закрыть], то и сопоставление таких определенно развившихся из общей основы памятников права, как Псковская Судная грамота и I Литовский Статут, несомненно, должно быть результативным.

По мысли Ф. И. Леонтовича, в Литовском Статуте «следует искать всего, что кажется для нас темным и загадочным в древних источниках восточнорусского права»[14]14
  Леонтович Ф. И. Русская Правда и Литовский Статут. № 4. C. 35.


[Закрыть].

Уже И. Б. Раковецкий в своем труде о Русской Правде впервые выявил множество «общих мест» между Правдой и Статутом[15]15
  Rakowecki I. B. Prawda Ruska czyli Prawa Wielkiego xiecia Jaroslawa Wladimirowisza. Warszawa, 1820.


[Закрыть].

Cравнительный метод взял за основу при создании шеститомного труда по истории славянских законодательств В. А. Мацейовский[16]16
  Macijowski W. A. Historja prawodawstw slowjanskih. В настоящее время труд В. А. Мацейовского в значительной степени устарел и может использоваться лишь как справочное пособие. Недостатки данного исследования отмечались уже в конце XIX – начале XX в. Так, в частности, Ф. Ф. Зигель писал: «Метод Мацеевского очень слаб, так как объединяет в цельную группу вполне сложившиеся и отличавшиеся известным числом индивидуальных и национальных черт – дело очень рискованное, так как в данном случае получается картина чисто произвольная, построенная на метафизических соображениях…» (Зигель Ф. Ф. История славянского права. Ч. 1. Ростов-на-Дону, 1914. С. 7).


[Закрыть].

Суждения о необходимости сравнительного анализа при исследовании памятников права высказывались многими представителями русской исторической науки XIX в.

Так, А. Котлеровский полагал, что для восстановления юридического быта, сошедших с исторической арены балтийских славян, необходимо использовать не только сохранившиеся свидетельства, но и материалы сравнительно-исторического характера[17]17
  Котляревский А. Древности юридического быта балтийских славян // Ч. 1. Древности права балтийских славян: Опыт сравнительного изучения славянского права. Прага, 1874. C. 2–3.


[Закрыть].

Сравнительный метод является незаменимым для исследователя русского права, по мнению Н. Загоскина. Ученый считал, что именно такой подход, «который уже во многих отраслях знания привел к самым плодотворным результатам, является положительно неоцененным для историка-юриста»[18]18
  Загоскин Н. Метод и средства сравнительного изучения древнейшего обычного права славян вообще и русских в особенности. Казань, 1877. C. 5.


[Закрыть], «дает возможность правильнее понимать различные явления юридического быта каждого отдельного народа, через сравнение их с подобными же явлениями юридического быта других народов, стоящих в сходных условиях физической и духовной жизни; подобное сравнение является особенно полезным в тех случаях, когда известное явление правового быта представляется не совсем ясным в жизни исследуемого народа»[19]19
  Там же. C. 5–6.


[Закрыть].

По мнению Н. А. Максимейко, «…путем сравнений между разными народами мы можем узнать, кто из них дальше ушел в своем развитии, а кто отстал, у кого правовой прогресс совершался быстрее, а у кого медленнее»[20]20
  Максимейко Н. А. Сравнительное изучение истории права // Записки Императорского Харьковского университета. Кн. 1. Харьков, 1898. С. 12.


[Закрыть].

Данные теоретические установки разделялись и советскими историками, юристами[21]21
  Греков Б. Д. Полица. Опыт изучения общественных отношений в Полице XIV– XVII вв. М., 1951.


[Закрыть].

Так, по мысли Л. В. Черепнина, «…важность сравнительно-исторического метода при изучении общественного развития в разных странах» заключается в том, что «…пользование этим методом – одно из средств познания общих закономерностей исторического процесса и его конкретных вариаций»[22]22
  Черепнин Л. В. К вопросу об иммунитете на Руси и у южных славян // Славяне и Россия. М., 1972. С. 63.


[Закрыть].

Представители советской юридической науки полагали, что «…сравнителный метод незаменим в двух основных случаях: когда надо выявить закономерности исторического развития, и когда не хватает исторических свидетельств о жизни данного народа»[23]23
  Тилле А. А., Швеков Г. В. Сравнительный метод в исторических дисциплинах. М., 1978. C. 24–25.


[Закрыть]. А «…зная, что у нескольких родственных (например, славянских) народов в определенное время были какие-то институты, можно предположить, что и у другого родственного народа, развитие которого происходило в сходных условиях, были такие же институты, хотя прямых свидетельств об этом не осталось»[24]24
  Там же. C. 25.


[Закрыть].

Е. А. Скриелов отмечает: «…историк русского права прибегает к использованию такого частно-научного метода, как сравнительный или историко-сравнительный метод. Порой бывает полезно сопоставление появившихся в одной и той же стране, но в разное время источников права в целях выявления какой-то общей тенденции или цели, положенной в основу таких источников законодателем»[25]25
  Скриелов Е. А. Роль источников права в исследовании истории русского права // История права: Россия и Англия. М., 1990. C. 71.


[Закрыть].

Исследователи указывали и на сходство определенных положений Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута. Так, во втором издании «Historyi prawodawstw slowjanskich» В. А. Мацейовский, рассуждая об исторической судьбе Русской Правды, отмечал, что некоторые нормы Правды «дожили» до времен Уложения царя Алексея Михайловича и влились в него, благодаря посредничеству Псковской Судной грамоты и Литовского Статута[26]26
  Macijowski W. A. Historja prawodawstw slowjanskih. T. 1. S. 286.


[Закрыть]. Автор указывал также и на сходство постановлений Грамоты и Статута о грабеже[27]27
  Ibid. T. 5. S. 515.


[Закрыть].

Рассматривал Псковскую Судную грамоту в исследовании «Русская Правда и Литовский Статут» и Ф. И. Леонтович, полагавший, что с помощью Статута можно объяснить многие не совсем ясные стороны Русской Правды. По мысли исследователя, «изучение Правды и Псковской Судной грамоты значительно продвинуло вперед объяснение первой. Но Псковская Судная грамота не объясняет всего содержания Правды, в ней заметно влияние другого времени и обстоятельств, чем те, при которых явилась Правда»[28]28
  Леонтович Ф. И. Русская Правда и Литовский Статут // Университетские известия. 1865. № 4. C. 34.


[Закрыть]. По мнению Ф. И. Леонтовича, I Литовский Статут схож с Русской Правдой более, чем с Псковской Судной грамотой, не различавшей «разбоя и простого убийства»[29]29
  Там же. № 2. C. 23.


[Закрыть].

Н. А. Максимейко полагал, что средневековое русское право следует подразделять на три правовые системы:

1. «Право северо-восточной Руси, выраженное в Московских Судебниках и в Уложении 1649 г.

2. Право Литовской Руси, лучшим воплощением которого является Литовский Статут.

3. Право северо-западного края, кодифицированное в Судных грамотах Новгорода и Пскова»[30]30
  Максимейко Н. А. Русская правда и литовско-русское право // Сборник статей по истории права, посвященный М. Ф. Владимирскому-Буданову, его учениками и почитателями / Под ред. М. Н. Ясинского. Киев, 1904. С. 382.


[Закрыть].

«Все эти памятники суть местные вариации одного и того же тождественного русского права», – заключает Н. А. Максимейко[31]31
  Там же. С. 384.


[Закрыть].

Этим, пожалуй, и ограничивается ряд исторической литературы, где так или иначе рассматривается Псковская Судная грамота и I Литовский Статут в их взаимосвязи, освещается отношение одного памятника к другому.

Что же касается литературы юридической, следует указать на работу З. М. Черниловского «Русская Правда в свете других славянских судебников», в которой уделяется внимание Псковской Судной грамоте и I Литовскому Статуту, рассматриваемых как памятники славянского права. Автор рассуждает об эволюции социальной категории «закупов» Русской Правды, указывая при этом, что «закупы» известны и Статуту: «I-ый Литовский Статут упоминает закупов как получивших “присевок” для “прожитка”, так и не получивших его. Первым засчитывалось за год работы всего 20 грошей, вторым больше – полкопы. Вопрос о том, засчитывалась работа закупа в счет его долга или в уплату процента, остается неясным. Развитие, как можно думать, пошло двояким путем: в Московской Руси закупы передали свой правовой статус закладникам, в Пскове, судя по Псковской Судной грамоте, изорникам, ответственность которых ограничивалась лишь одним имуществом»[32]32
  Черниловский З. М. Русская Правда в свете других славянских судебников // Древняя Русь: Проблемы права и правовой идеологии. Сб. научных трудов М., 1984. C. 26.


[Закрыть].

Подытоживая, следует констатировать: сравнительное исследование Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута как отдельное, целостное направление было лишь намечено исследователями, указывавшими на некоторые «точки соприкосновения» этих памятников.

В данной работе мы ставим целью сравнительный анализ терминологии Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута, т. е. выявление и сопоставление общих и родственных терминов и их всесторонний анализ в контексте законодательств, привлекая также иные источники и материалы сравнительно-исторического характера и, прежде всего, памятники славянского права.

Глава 1
Общие и родственные термины Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута

1.1. Сябры

1.2. Дворянин-дворанин, пристав, сутяжники-сутяжие, сочить-сокосоченье, извод-звод

1.3. Головщина, бой, разбой, наход, грабеж

1.4. Пенязи

Юридическая терминология, усвоенная деловой письменностью Великого княжества Литовского, имеет корни в древнерусской юридической терминологии[33]33
  Старостина И. П. Судебник Казимира 1468 г. и Русская Правда // Восточная Европа в древности и средневековье. Проблемы источниковедения. (Тезисы докладов). М., 1990. С. 132.


[Закрыть]. Характеризуя терминологию Литовского Статута, И. А. Малиновский отмечал, что законодатель пользуется словами разговорного языка в их житейском смысле, многие понятия не имеют специальных терминов, но некоторые слова уже употребляются в техническом значении[34]34
  Малиновский И. Учение о преступлении по Литовскому Статуту. Киев, 1894. C. 170.


[Закрыть]. Данную характеристику, думается, можно отнести и к терминологии Псковской Судной грамоты[35]35
  Как отмечал А. А. Зимин, «Словарный состав Новгородской и Псковской Судных грамот близок к берестяным грамотам XIV-XV вв» (Зимин А. А. Правда Русская. М., 1999. C. 306). По наблюдениям В. И. Собинниковой, «в языке Псковской Судной грамоты наблюдаются как общие для делового языка восточных славян черты, так и местные особенности…» (Собинникова В. И. Псковская Судная грамота – памятник русского литературного языка. Воронеж, 1990. C. 7).


[Закрыть].

Вместе с тем следует признать, что юридическая терминология Великого княжества к моменту издания Статута представляла собой довольно развитое явление. Так, в «книгах судовых» применительно к первой трети XVI в. выявлено 98 различных наименований документов[36]36
  Боряк Г. В., Абросимова С. В. Разновидности актовых документов Литовской метрики // Проблемы применения количественных методов анализа и классификации источников по отечественной истории: Межвузовский сб. науч. тр. Днепропетровск, 1988. C. 86.


[Закрыть].

Как Псковской Судной грамоте, так и Литовскому Статуту известны следующие общие, а также родственные термины: сябры, дворянин-дворанин, пристав, сутяжники-сутяжие, сочить-сок-осоченье, извод-звод, головщина, бой, разбой, наход, грабеж, пенязи.

1.1. «Сябры»

Как Псковская Судная грамота, так и I Литовский Статут знакомит нас с социальной категорией, неизвестной Русской Правде, – «сябрами». Псковская Судная грамота упоминает «сябров» в двух статьях, I Литовский Статут – в одной. В ст. 106 Грамоты речь идет о земельном споре между «сябрами» и лицом, купившим участок земли или леса с пчелиными угодьями: «А кто с ким ростяжутся о земли или о борти, да положат грамоты старые и купленную свою грамоту, и его грамоты зайдут многых бо сябров и борти, и сябры вси станут на суд в одном месте, отвечаючи ктож за свою землю или за борть…»[37]37
  Российское законодательство. Т. I. 1984. С 341.


[Закрыть] Псковская Судная грамота проникает таким образом в мир общинников-«сябров», регламентируя отношения между общинниками и частными землевладельцами[38]38
  Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота и ее время. Л., 1980. C. 85.


[Закрыть]. Основным аргументом тяжущихся сторон служили грамоты: «…да и грамоты перед господою покладут, да и межников возьмут и тои отведут у стариков по своей купной грамоте свою часть…», – так описывает Псковская Судная грамота процесс доказательства права на землю.

Появление грамот у общинников – «сябров» является свидетельством изменения общинных отношений с течением времени, проявлением отношений нового типа[39]39
  Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота и ее время. C. 85.


[Закрыть]. О такого рода грамотах свидетельствует и «Ободная вастечских сябров на Вастечскую землю», в которой, в частности, говорится: «Се розпашь сябри вастечкии обод Вастечкии земли с старых грамот»[40]40
  Грамоты Великого Новгорода и Пскова / Под. ред. С. Н. Валка. М.; Л., 1949. № 346, C. 331.


[Закрыть].

В западнорусских землях «сябры» владели земльной собственностью «подъле давного обычая»[41]41
  Lietuvos Metrika. Knyga Nr. 8 (1499-1514). Uţrađymř knyga 8. Parengë A. Baliulis, R. Firkovičius, D. Antanavičius. Vilnius, 1995. № 391. С. 294-295.


[Закрыть].

По I Литовскому Статуту «сябры» выступают в роли «коллективного землевладельца». Ст. 24, р. VI, имеющая название «А коли б хто мел с ким именье недельное себреное (как мает на люди сябреные справедливост чинити)», говорит о порядке разрешения земельных споров, причем «братьи делное або неделное або которые колве иные сяброве», по-видимому, – мелкие землевладельцы-вотчинники[42]42
  Статут Великого княжества Литовского 1529 г. С. 81. По мнению современной исследовательницы О. Ю. Гурьевой, «сябринное» землевладение является переходной стадией между общинной и частнособственнической формами землевладения (Гурьева О. Ю. Гражданское право по Псковской Судной грамоте. Тольятти, 2003. С. 47).


[Закрыть].

Равенство перед судом «сябров» и землевладельца явствует из Псковской Судной грамоты, судебный спор по которой решается перед господою в присутствии обеих сторон. Вообще же Грамота не делает различия между крестьянином, живущим на общинных и во владельческих землях[43]43
  Беляев И. Крестьяне на Руси. М., 1860. С. 34.


[Закрыть]. Псковские обычаи – «пошлины», вероятно, благоприятствовали «сябринному» землевладению[44]44
  Он же. Рассказы из русской истории: Кн. 3. История города Пскова и Псковской земли. М., 1867. C. 47. О сябрах в Новгородской и Псковской землях: ГВНП. № 107, 109, 345, 346. С. 164–166, 327, 330–331.


[Закрыть].

Подобные отношения известны и Новгородской Судной грамоте, где «сябры» – «шабры» также являются совладельцами земли[45]45
  Памятники русского права / Под ред. C. В. Юшкова. Вып. 2. М., 1953. C. 316.


[Закрыть]. Ст. 24 гласит: «А кто с кем ростяжется о земле, а почнет просить сроку на управы, или на шабъры, ино ему дать один срок на сто верст три недели, а далее и ближе, а то по числу; а ему сказать шабра своего на имя, за кем управы лежат, по крестному целованию, да и по руце ему ударити с истцом своим; а посаднику приложить к срочнои грамоте своя печать…»[46]46
  Российское законодательство. Т. 1. 1984. С. 306.


[Закрыть]

Древнейшее упоминание «сябров» относится, по-видимому, к XII в. В принадлежащем митрополиту Клименту Смолятичу «Послании презвитеру Фоме» читаем: «…да скажю ти сущих славы хотящих иже прилагают дом к дому и села к селам изгой же и себры»[47]47
  Никольский H. О литературных трудах митрополита Климента Смолятича, писателя XII века. СПб., 1892. С. 104.


[Закрыть]. Далее упоминаются: «…домы и села и борти и пожни сябр же и изгой»[48]48
  Там же. С. 104.


[Закрыть]. Из этого чрезвычайно интересного свидетельства явствует, что сябры населяли целые села и выступают (наряду с «изгоями») как некая социальная категория.

Между тем существует точка зрения, согласно которой «сябр» – это всего лишь член одной общины, сосед[49]49
  Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1898–1912. Т. 3. Ч. 1. Стб. 90.


[Закрыть], а «сябры» – крестьяне, соединившиеся для современной обработки земли[50]50
  Греков Б. Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. Кн. 1. М., 1952. С. 469. Как отмечал А. А. Москаленко, слово «сябро» в значении «товарищ по работе» известно в среднеднепровском диалекте украинского языка (Москаленко И. И. Про утворення мови украiнскоi народности и нацii // Працi Одеського державного университету iмени Т. Т. Мечникова. Т. 152. Серiя фiлологичних наук. Вип. 15. Питання слов”янской фiлологii. Мовознавство. Одеса, 1962. C. 140). К этому следует добавить, что «сябар», «сябры» являются нормой современного белорусского языка в значении «друг», «приятель», «друзья», «приятели».


[Закрыть]. Приведенное свидетельство дает основание предположить, что значение терминов «сябр», «сябры» не исчерпывается только лишь обозначением соседства.

«Сябров» – «себров» мы встречаем у южных славян, где они выступают также в качестве земледельцев, причем их социально-правовой статус достаточно высок. Так, ст. 54 старосербского Законника Стефана Душана XIV в. назначает за оскорбление «себра» штраф, равный композиции за оскорбление «властеля» и «властелина»: «И если себр выбранит властеля да платит сто перперов, если властель и властин выбранит себра, да платит сто перперов»[51]51
  Зигель Ф. Ф. Законник Стефана Душана. СПб., 1872. C. 35.


[Закрыть]. Эта норма указывает на такое представление о чести «себра», каковым могло быть представление о чести свободного человека. О свободном положении южнославянских «себров» прямо говорится в одной из старосербских Кормчих времен Законника: «…аще ли свободнии суть себры сущи»[52]52
  Леонтович Ф. И. Древнее хорвато-далматское законодательство. Одесса, 1868. С. 74.


[Закрыть].

В Законнике немало постановлений о «себрах», потверждающих их относительно высокий правовой статус. Показательно также, что в ст. 97 памятник сербского права защищает бороду «себра», определяя за ее повреждение денежную пеню в 6 перперов[53]53
  Зигель Ф. Ф. Законник Стефана Душана. C. 97.


[Закрыть]. Это свидетельство высокого представления о чести свободного человека[54]54
  Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота и ее время. C. 56. В. П. Даркевич отмечает, что «борода означала мужественность, старшинство, отмечала возрастную грань между мальчиками и мужчинами». «Как и на Руси, бороды стали объектом особой защиты уже в древнегерманских судебниках» (Даркевич В. П. «Градские люди» Древней Руси XI–XII вв. // Культура славян и Русь. М., 1998. C. 95).


[Закрыть].

Cведения о «себрах» содержатся и в Синтагме Матвея Властаря – памятнике права, предшествовавшем Законнику Стефана Душана.

Одно из постановлений Синтагмы гласит: «Иже мощи или кости предвигьшеи, себры оубо сущени краине тометьсе, почтеннны же в темницу вметаютьсе или в роуды посилаютьсе»[55]55
  Флоринский М. Т. Памятники законодательной деятельности Душана царя сербов и греков. Хрисовулы. Сербский Законник. Сборники византийских законов. Киев, 1888. С. 432.


[Закрыть]. «Себры» выступают здесь как социальная категория наряду с «почтенными».

Третья глава Синтагмы «О досадах» противопоставляет «себрам» рабов, указывая на свободное состояние первых: «Жестока досада или от лица или от вещи или от листа соудитьсе от мести же егда в позорище всем зрещим от лица егда кнезоу или бывшему гсну будет, от вещи, егда и рана будет и лице оуязвитьсе. Таковые или на време затакати, или некые възбранябтьсе вещи почтенны сущи, аще ли свободни боудут себры суще, палицами да биены боудут, аще ли рабы бичеви да биенны боудут и гсну да отдадутьсе»[56]56
  Флоринский М. Т. Памятники законодательной деятельности Душана царя сербов и греков. Хрисовулы. Сербский Законник. Сборники византийских законов. Киев, 1888. С. 433.


[Закрыть]. Cинтагма предусматривает различное наказание за убийство для «почтенного» и «себра»: «Оубииство от завещания съматраетьсе аще мысль имал се оубити или ни от ноужде есть обрести, яко оударивы, не оубивьже, яко обиица мучитьсе, аще тькмо въсхоте оударити, не томмым ес яко оубица. Таковое же завещания от оударившаго орудиа съматряетьсе. И се волному оубииству томления аще оубо ес почтен оубивы расипуетьсе, сиреч совершенно подемлет разграбление именья, аще ли же себрь, мьчу и зверем да предаетьсе»[57]57
  Там же. С. 436.


[Закрыть].

В этой же плоскости лежит и ст. 106 Законника Стефана Душана «О дворанине». Приведем ее текст: «Дворане властеоскы ако учыны кое зло кто от них, кто буде приняревник,[58]58
  Н. Радойчич указывал, что пронеревич – это сын прнияра без пронии (Радојчић H. Законик цара Стефана Душана 1349 и 1354. Београд, 1960. C. 119).


[Закрыть] да га оправе отьчина дружина поротом, ако ли есть себр, да хыти у котьль» («Если кто, из людей служащих при дворах властельских сотворит какое-либо зло, то пусть его оправдывает отцовская дружина “поротою”, а себр да подвергнется испытанию кипятком»)[59]59
  Зигель Ф. Ф. Законник Стефана Душана. C. 60–61.


[Закрыть]. Для «себров» существовал, таким образом, иной процессуальный порядок – «ордалий», а не коллективная, оправдательная присяга как для представителей высшего сословия.

Б. Ляпунов отмечал, что «cтаросербское себрь, известное в Законнике Стефана Душана XIV в. и в славянском переводе “Cинтагмы” Властаря соответственно греческому – “дешевый, простой, ничтожный”. В новосербском – себар синоним обычного тежак, земледелец. Значение восточнославянского и южнославянского слова почти буквально соответствует в древнейших памятниках; оба означают хотя и свободных, но не равноправных поселян…»[60]60
  Ляпунов Б. Семья, сябр-шабёр. Этимологическое исследование // Сборник статей в честь академика Алексея Ивановича Соболевского, изданный ко дню 70-летия со дня его рождения Академиею наук по почину его учеников / Под ред. акад. В. Н. Перетца. Л., 1928. C. 262. М. Т. Флоринский отмечал, что «с развитием баштинного права число себров – т. е. свободных незнатных людей, владевших земельною собственностью быстро уменьшалось» (Флоринский М. Т. Памятники законодательной деятельности Душана царя сербов и греков. С. 19). По Словарю И. И. Толстого, «cебар (ист.) – человек низшего сословия, себраский (ист.) – плебейский» (Толстой И. И. Cербскохорватско-русский словарь. 5-е изд. М., 1982. C. 538).


[Закрыть].

Древнейшим же значением слов «сябр», «сябры» у славян было, как полагают, обозначение кровного родства[61]61
  Ковалевский М. М. Родовой быт в настоящем, недавнем и отдаленном прошлом. Опыт в области сравнительной этнографии и истории права. М., 1906. C. 36-37; Соболевский А. И. Cемца, cябр, шабер // УЗ высшей школы г. Одесса. Отделение гуманитарно-общественных наук. Т. 2. Одесса, 1922. C. 61-62; Rozwadowski, 1928. C. 361; Ключевский В. О. О русской истории. М., 1993. C. 42; Косвен М. О. Семейная община и патронимия. М., 1963. C. 182; Колесов В. В. Мир человека в слове Древней Руси. Л., 1986. C. 41-42; Трубачев О. Н. История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя. М., 1959. C. 165.


[Закрыть]. Такое значение, в частности обозначение семейной общины, слово «сябры» сохраняло длительный период[62]62
  Лучицкий И. Сябры и сябриное землевладение в Малороссии. СПб., 1889. C. 5. См. также о «сябрах»: Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины. Л., 1940. С. 143-145; Мартышин О. В. Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. М., 1992. С. 308-309.


[Закрыть].

Как представляется, приведенные данные о южнославянских «себрах» возможно соотнести с предполагаемым социальным значением древнерусского термина «cябры». «Сябры» и у южных, и у восточных славян, по-видимому, лично свободные «простолюдины». Свободные люди были организованы в общины[63]63
  Дворниченко А. Ю. Русские земли Великого княжества Литовского (до начала XVI в.): Очерки истории общины, сословий, государственности. СПб., 1993. C. 63.


[Закрыть].

Восточнославянские материалы XV-XVI вв. также наполняют термин «сябры» социальным содержанием. Так, Полоцкий привилей 1511 г. упоминает «сябров городских»[64]64
  Ф. И. Леонтович указывал, что «себрами» назывались в старой Сербии также и горожане: Леонтович Ф. И. Древнее хорвато-далматское законодательство. C. 72.


[Закрыть]: «а в подводы нам коней не брати, ни в сельских путников, ни в сябров городских»[65]65
  Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографической экспедицией. Т. 2. СПб., 1848. Т. 2. 1848. № 70.


[Закрыть]. «Сябры» здесь стоят рядом с «путниками» – особой категорией служилых людей, называемых так же «путными боярами», т.е. термин «сябры» опять же несет на себе определенный социальный оттенок. Под «городскими сябрами» можно подразумевать членов городской общины, владевших землей. Городское землевладение было характерно как для Пскова[66]66
  Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота и ее время. C. 129.


[Закрыть], так и для городов Великого княжества Литовского[67]67
  Дворниченко А. Ю. Русские земли Великого княжества Литовского (до начала XVI в.). C. 48.


[Закрыть], причем таких землевладельцев можно охарактеризовать как «мелких вотчинников крестьянского типа»[68]68
  Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота и ее время. C. 129.


[Закрыть]. Полоцкий привилей далее упоминает о сябрах следующее: «Также на боярские люди и на мещанские сябры детских нам не давати»[69]69
  АЗР Т. 2. № 70.


[Закрыть]. Под «мещанскими сябрами», по-видимому, также следует понимать членов городской общины.

О «городских сябрах» говорит также Витебский привилей 1510 г.: «А сябров городъских в прыгон наш не гнати ани в подводы ни в ловы»[70]70
  Lietuvos Metrika. Knyga Nr. 8 (1499–1514). № 387. С. 290–291.


[Закрыть].

Большой интерес представляет относящаяся к 1483 г. псковская «Правая грамота псковского князя Ярослава Васильевича и псковских посадников Снетогорскому монастырю». Приведем выдержки из ее текста:

«Перед господином псковским Ярославом Васильевичем, и перед посадники степенными, перед Степаном Максимовичем, и перед соцкими на сенех, стоя на суде, игумен Тарасеи Богородецкой Снетные горы и все старцы Снетогорские с Юрьем соцким, c cтаростою с Егорьевским, да с Ортемом и с Ыльею, cо всеми их сябры, и с ыгуменом с Лаврентием Кузьмодемьянским з Гремячие горы и со всеми старцы Кузьмодемьянскими а ркучи тако игумен Тарасеи и все старцы Снетогорские господин князь и посадники и соцкие: тому господине, Юрью соцкому, cтаросте Егорьевскому, и Ортему и Ильи, и всем их сябром, игумену Лаврентию Кузьмодемьянскому и всем старцом пять частеи в Перерве реки, а нам господине шестая часть в Перерве реки, проеду деле…

Да и положили грамоты купчие перед осподою. И осподин князь псковскои Ярослав Васильевич, и посадники, и сотцкие вопросили Юрья и Ортема и Илью, и всех сябров их игумена Лаврентия и всех старцов Кузьмодемьянских: отвечаите, почему вы игумена Тарасья и старцев Снетогорских в Перерве реки лишаете шестои доли, а проезда им не даете…

И господин князь псковскои Ярослав Васильевич, и посадники, и сотцкие прочет перед собою обои грамоты и дали грамоты Клименты сотцкому, да послали княжого боярина Михаила Чета, да и Клименту Семеновича сотцкого тое воды в Перерве реке досмотрети…»[71]71
  ГВНП. C. 327.


[Закрыть]

Л. В. Данилова обращает внимание на то, что в данном источнике сотник, отправленный вместе с княжеским боярином Михаилом Четой для проверки земельной межи, назван по имени и отчеству (с «вичем»), тогда как сельский – просто по имени. Таким образом, к концу XV в. между сотскими из правящей Псковской землей элиты и сотниками подчиненных ей сельских общин образуется «пропасть»[72]72
  Данилова Л. В. Сельская община в Средневековой Руси. М., 1994. С. 42, 161–162, 248.


[Закрыть]. Как отмечает Л. М. Марасинова, в псковских грамотах термины «сябры» и «смерды» взаимозаменяют друг друга: «…жители Рожитского острова, названные в XIII в. смердами, в документе XV в. фигурируют в качестве сябров»[73]73
  Марасинова Л. М. Новые псковские грамоты XIV–XV веков. М., 1966. C. 147.


[Закрыть].

Все это также может свидетельствовать в пользу точки зрения о социальном содержании термина «сябры».

По мнению О. В. Мартышина, «нет оснований представлять сябров и земцев как особую социальную группу»[74]74
  Мартышин О. В. Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. М., 1992. C. 308.


[Закрыть]. Мы же полагаем, что вышеизложенное позволяет видеть в «сябрах» особую социальную страту сельских и городских общинников, существовавшую у восточных и южных славян.