Текст книги "Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917"

Глава 24
À la Guerre Comme à la Guerre

Это случилось впервые и совершенно неожиданно. Впрочем, беда никогда не приходит по заранее оглашённому плану, особенно если она скрытная, как враг, притаившийся в засаде. Плохо, когда вдруг отказывается подчиняться твоё собственное молодое и здоровое тело. Ещё хуже, когда забастовку объявляет разум, не в силах противостоять стремительно растущему из глубины подсознания ужасу, внезапно и неумолимо поглощающему сознание и весь окружающий мир.

Кошмары войны никогда и ни для кого не проходят бесследно. Любая психика травмируется одним только видом насилия, не говоря уже о неотвратимой угрозе уничтожения. Чем непригляднее внешний вид, привкус и запах смерти, тем глубже душевная травма, которая обязательно даст о себе знать в будущем. Непосредственно в минуты опасности психика мобилизуется, подчиняя задаче выживания все эмоции и действия. Со стороны кажется, что попавший в переделку человек на удивление стрессоустойчив. Но как только беда отступает, где-то внутри щёлкает тумблер. Организм из мобилизационного режима переходит в обычный, и тогда дают о себе знать посттравматические стрессовые расстройства.

У Душенки, вынесенной на руках из зоны боевых действий, успокоенной и убаюканной мирной жизнью, этот опасный «отходняк» начался в самый неподходящий момент вынужденного одиночества. Метрдотель, привлечённый женским криком и звоном бьющегося стекла, решил, что в отеле совершается преступление, срочно вызвал полицию и скорую. Приехав и взломав дверь, спецслужбы увидели разбитое зеркало, следы крови на полу и хрупкую окровавленную девушку, забившуюся в угол спальни и не подпускавшую к себе никого из медицинского и обслуживающего персонала.

Григорий появился как раз в тот момент, когда парамедики и полиция решали вопрос о насильственной эвакуации пребывающей не в себе гостьи, раздвинул окружающих, подошёл к Душенке, присел. Он протянул руку, дотронулся до волос и чуть не упал от тяжести кинувшейся ему на руки жены. Спрятав лицо на груди Григория, она забилась в бесшумных рыданиях.

– Они вернулись! Они были там, за зеркалом! – повторяла она на своей тарабарской смеси из четырёх языков, вцепившись в рукав куртки и трясясь всем телом. – Они опять стреляли… Я только хотела, чтобы они не вошли сюда оттуда!..

– Положите шприц и выйдите, – одними губами сказал парамедику Распутин. – Я сам всё сделаю…

Приступ удалось купировать, скандал с порчей имущества отеля – замять, с медиками и полицией – договориться, но на Григория навалилась ещё одна проблема, решить которую он был не в состоянии. Служба и необходимость долгое время быть вне дома с одной стороны, и Душенка, которая не могла оставаться одна, с другой. Месяц отпуска, любезно предоставленный начальством, рано или поздно закончится, а будущее видится абсолютно неопределённым. Пришлось набрать телефон Марко…

Через три дня старый партизан был уже во Франции. «Неужели он принципиально не получает визу, не оформляет документы и переходит границы по козьим тропам?» – подумал легионер, но не стал расспрашивать, как Марко преодолел полторы тысячи километров. Внеплановое путешествие требовало нестандартных решений.

Сразу перешли к делу. Марко сначала выслушал Григория, потом добрые четверть часа Душенка лопотала по-сербски, не слезая с колен мужа и крепко держа его за руку своими тонкими пальчиками. Марко слушал, внимательно глядя на молодожёнов. Наконец покивал, прищурился, будто измеряя расстояние от себя до внучки.

– Ты как, Георгиус, удобно сидишь? – неожиданно осведомился старик. – Подержишь Душенку так ещё полчасика, пока мы с ней попутешествуем?

Распутин согласно кивнул, а Марко достал электронный метроном из своего дорожного саквояжа, напоминавшего чеховский, подставку, на которую обычно вешают гонг во время боксёрского поединка, и лёгкий алюминиевый диск с изображённой на поверхности спиралью. Метроном начал мягко отщёлкивать полусекунды, спираль – завораживающе закручиваться, а Марко – задавать короткие вопросы, на которые Душенка так же коротко, односложно отвечала.

На второй минуте этого мистического диалога Распутин почувствовал, как пальцы жены ослабли, а голова мягко упала ему на грудь. Старик задал очередной вопрос. На этот раз Душенка заговорила почти не останавливаясь, а Марко только коротко уточнял или односложно поддакивал. Речь Душенки всё ускорялась, становилась вязкой и сбивчивой, в ней стали преобладать плаксивые, жалобные нотки. Марко увеличил частоту работы метронома и настойчиво, требовательно повторял одну и ту же фразу, а девушка мотала головой, возражала, пытаясь спрятаться на груди у мужа. Наконец, не выдержав натиска старого партизана, она выкрикнула какую-то фразу и без сил повисла на руках у Распутина.

Марко, прикусив губу, произнёс ещё пару фраз, остановил метроном и тихо прошептал:

– Она проспит не меньше двух часов. Уложи ее, и пойдём заварим кофе…

* * *

– Что такое гипноз, я знал ещё в юности, в нашей семье все умели заговаривать зубную боль, а моя бабушка – даже рожистое воспаление, – медленно рассказывал Марко, помешивая крепчайшую заварку в турочке. – Но до войны относился к этому несерьёзно, считал каким-то дремучим шаманством. А когда началась Вторая мировая… Первый мой пациент сломал ногу – неудачно оступился и упал с обрыва на перевале. Нацисты зажали нас со всех сторон. На всех дорогах и горных тропах – немцы, усташи. Срочно нужна операция. Обезболивающих нет. Вот я и решился, предложил свою помощь нашему доктору. А что ещё было делать?

Старик аккуратно сбил поднимавшуюся пенку, разлил кофе по чашечкам и присел напротив Распутина.

– Долго разговаривал с раненым. Вспоминал, как и что делал отец… Опасался жутко, а тот наоборот: «Режь, не бойся!» Смотрю ему в глаза, говорю, что требуется, а сам с замиранием сердца жду: если начнётся операция, а у него зрачки расширятся – значит, всё! Не получилось! Погибнет от болевого шока! Но обошлось. Кость сложили. Ногу зафиксировали. Поверил в себя, и дальше пошла работа в отряде, в институте, потом и в советском лагере в Салехарде…

– Ты занимался анестезией?

– Гипноанестезией, – уточнил старик, – регрессивным эриксоновским гипнозом, директивным медицинским… много чем… А почему ты так удивлён? Уже в начале девятнадцатого века Рекомье делал хирургические операции людям, погружённым в гипнотический сон. И позже гипноанестезией занимались серьёзные академические учёные. Гипноз не получил развития только потому, что не давал никакой прибыли фармакологическим компаниям. Вот его и приговорили к забвению…

– Мне один хороший человек сказал, что у меня может получиться.

– Я тоже это заметил и как раз хотел тебе предложить попробовать свои силы. Душенке понадобится не менее десяти сеансов подряд и два-три в неделю в течение полугода. Может, и дольше. Я не могу быть рядом вечно, а никого другого она к себе не подпустит. Так что выбора у тебя, Георгиус, нет.

– И я смогу помочь ей так, как ты?

– Не сомневаюсь!

– Но я даже не понял, что ты делал!

– Человеческое сознание – забавная шкатулка с тройным дном. Четыре пятых поступающей информации обрабатывается, контролируется человеком бессознательно и только двадцать процентов осознаётся. Ответная реакция организма также на восемьдесят процентов бессознательна. Все эти видения, голоса в голове, парализующий страх и агрессия почти всегда идут изнутри и помимо воли человека. Вводя пациента в гипнотический транс, я работаю с теми шаблонами поведения, восприятия и ответных реакций, суть которых человек сам не осознаёт. Сегодня я заставил Душенку рассказать сначала то, что она помнит, а потом то, что забыла. Убедился, что её собственное сознание самые травматические воспоминания сложило в дальний сундук, но не смогло плотно запереть его. Мы аккуратно, совсем по чуть-чуть, растворим, проработаем, напитаем новыми силами подсознание Душенки, сфокусируем её сознание на положительных воспоминаниях, потом вернём в травматический опыт, чтобы она заново его прожила и смогла отпустить…

– А почему по чуть-чуть? Разве нельзя заблокировать всё сразу?

– И получить овощ без чувств и памяти? Знаешь, Георгиус, мы и так похожи на вандалов, пытающихся починить тонкий часовой механизм с помощью лома и топора, а если начнём колотить по нему с усердием лесоруба…

– Хорошо, понял. Что я должен делать?

– Как любой ученик – зубрить. Нужные слова, правильные манипуляции, их последовательность… Не только ты. Душенке тоже придётся выучить русский язык настолько, чтобы понимать, что ты ей говоришь…

Через десять дней Распутин сидел перед своей женой, держал в руках её нежные ладошки и срывающимся от волнения голосом делал своё первое гипнотическое внушение.

– Сделай глубокий вдох, хорошая моя, медленный-медленный выдох и представь, как веки наливаются тяжестью. Как с каждым новым звуком моего голоса приятная свежесть разливается от глаз к вискам. Твои веки налиты чистым и мягким безмятежным покоем, какой наступает, когда ты засыпаешь. Преврати эту мысль в белое облако – так теперь выглядит твоё сознание. Ты чувствуешь, душа моя, как мои слова повисли на кончиках твоих ресниц. Им уютно и хорошо. Пусть они там отдохнут. И пусть твоё сознание понежится в них до полного расслабления…

* * *

Связь с Ёжиком осуществлялась просто и неинтересно, без всякой шпионской романтики. Никаких закладок секретных капсул под третьей ножкой четвёртой скамейки в городском парке. Распутин заходил на сайт недавно созданного почтового сервиса mail.ru, на специально зарегистрированный для этой цели почтовый ящик, набирал текст письма, самого безобидного по форме, и оставлял в черновиках, никому не отправляя и не копируя. В России Ежов заходил в тот же ящик, читал черновик и ставил точку в конце текста, что означало: почта принята. Собственные послания Лёшка обязался «зашивать» в рекламные объявления, тоннами сгружаемые на почтовый ящик и теряющиеся среди другого спама.

Однако ни в сентябре, ни к Новому году Ежов на связь так и не вышел. Распутин прекрасно понимал почему. Осенью 1999 года Россию захлестнула страшная в своей неразборчивой беспощадности волна тотального терроризма.

Ночью 4 сентября 1999 года в дагестанском городе Буйнакске, рядом с пятиэтажным жилым домом № 3 на улице Леваневского, где проживали семьи военнослужащих, был подорван грузовик ГАЗ-52. Две с половиной тонны взрывчатого вещества из алюминиевого порошка и аммиачной селитры не оставили ни единого шанса спящим людям. Погибли шестьдесят четыре человека, из них двадцать три ребёнка.

Через пять дней, в ночь на 9 сентября 1999 года, в Москве, на улице Гурьянова, в результате мощного взрыва были полностью уничтожены два подъезда девятиэтажного жилого дома № 19.

В Москве же 13 сентября взорван ещё один многоэтажный жилой дом на Каширском шоссе. В теракте погибли сто двадцать четыре жильца дома, в том числе тринадцать детей.

В городе Волгодонске Ростовской области 16 сентября был взорван начинённый взрывчаткой грузовик ГАЗ-53, припаркованный около девятиэтажного дома № 35 на Октябрьском шоссе. Из завалов было извлечено восемнадцать погибших, один человек умер в больнице.

А в горах Дагестана разворачивалась битва между российскими войсками, обескровленными предыдущими реформами, и «сборной мира» по диверсиям и террору. В последний год ХХ века хорошо обученная, экипированная и мотивированная иностранная наёмная армия вторглась на территорию России.

Огромная страна, раскинувшаяся на одной седьмой части суши, со страшным скрипом собрала боеспособную армейскую группу в тридцать пять тысяч человек. Были привлечены элитные части: спецназы всех силовых ведомств, даже тюремный, отдельные бригады ВДВ, в том числе приписанные к Главному разведуправлению Минобороны РФ. Некомплект был повсеместный. Взводы по пятнадцать человек, а роты – по пятьдесят. Не хватало техники. В бой пошло то, что завелось. Недоставало выучки.

Но итог этих боёв выглядел иначе, чем в Первую чеченскую войну. Даже исключительно благожелательные западные журналисты описывали происходящее броскими фразами в духе «разбитая повстанческая армия бежит под русскими ударами». Это было самым большим подарком всей стране в последние дни уходящего века.

Уровень зверства «повстанцев» заметно вырос, но привёл к совершенно противоположному результату. Армия окрысилась. Нормой стало носить с собой «прощальную» гранату – живым сдаваться в плен никто не собирался. Полной неожиданностью для террористов и их западных покровителей оказалась поддержка армии РФ жителями Дагестана. Чеченцев воспринимали как иноземных захватчиков, а дагестанских ваххабитов – как предателей. Сформированное на лету местное ополчение звёзд с неба не хватало, всё-таки это были обычные селяне, получившие прямо на месте, без всякой подготовки, автоматы или карабины СКС. Но несли они караульную службу с энтузиазмом, вылавливая лазутчиков и диверсантов на своей территории.

В Казбековский район ваххабиты так и не проникли, встретившись с отрядом бывшего учителя математики. Село Верхнее Годобери отстояла горстка местных жителей во главе с местным ветераном Афганистана: ополченцы сумели продержаться до подхода русских войск с артиллерией. Короче говоря, надежды Запада на массовое восстание на Кавказе не сбылись. И самое удивительное – Россия впервые с 1991 года посмела ослушаться и проигнорировать жёсткую риторику и ультиматумы англосаксов[42]42
  20 декабря 1999 г., сразу же после выборов в Госдуму, в Россию прибыл первый заместитель госсекретаря США Строуб Тэлботт. Одна из целей его визита – изложить консолидированную позицию западных стран в отношении чеченской проблемы. И не только изложить, но и потребовать от России немедленно прекратить боевые действия в Чечне и приступить к переговорам с руководством боевиков. В наиболее концентрированном виде позиция Запада по Чечне была выражена на сессии ПАСЕ 24–28 января 2000 г. России был фактически поставлен ультиматум: «Немедленно остановить несоразмерные военные действия в Чечне, использование новобранцев, немедленно начать политический диалог с выбранными чеченскими руководителями с целью достижения полного прекращения огня и всеобъемлющего политического разрешения конфликта». В противном случае России грозят исключением на очередной сессии ПАСЕ.


[Закрыть].

В канун нового, двухтысячного года подарок гражданам России преподнёс президент Ельцин, заявив о своей отставке и назначении временно исполняющим обязанности главы государства Владимира Путина[43]43
  31 декабря 1999 года в 12 часов по московскому времени президент РФ Б. Н. Ельцин выступил с сенсационным телеобращением к россиянам, заявив о досрочном сложении президентских полномочий. Обескуражила не только сама новость, но и риторика обращения. Он говорил: «Я хочу попросить у вас прощения. За то, что многие наши с вами мечты не сбылись. И то, что нам казалось просто, оказалось мучительно тяжело. Я прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех людей, которые верили, что мы одним рывком, одним махом, сможем перепрыгнуть из серого, застойного, тоталитарного прошлого в светлое, богатое, цивилизованное будущее… Одним рывком не получилось… проблемы оказались чересчур сложными».


[Закрыть]. Но Григорий эту информацию пропустил мимо ушей. Его в это время полностью захватила другая подарочная новогодняя новость – Душенка пошла на поправку настолько активно и основательно, что на Рождество объявила мужу, чтобы не расслаблялся: их маленькую семью в скором времени ждало пополнение.

* * *

Для майора Ежова командировка на Кавказ закончилась в столице Чеченской республики. Двадцать шестого декабря в Грозный пошли первые подразделения, в основном из 21-й Софринской бригады МВД полковника Фоменко, и с ходу влетели в котёл. Позиции боевиков обнаружили только после того, как авангарды были отсечены огнём в городской застройке. Окружённые, они трое суток вели непрерывный бой с активным и упорным противником. Итог не радовал. Кавалерийский наскок стоил бригаде более тридцати человек убитыми и пропавшими без вести.

Офицеры ГРУ, потратившие огромное количество времени и сил на сбор достоверной информации об обороне Грозного для минимизации потерь при штурме города, вполне естественно заинтересовались, почему софринцы сунулись в огневой мешок.

Ежов прибыл на КП бригады сильно заведённым, увидел рабочую карту командира и сразу всё понял. Синий цвет, обозначающий противника, отсутствовал напрочь. Было всё, что положено: исходные позиции, ближайшая задача бригады, время выхода на заданные рубежи. Не было огневых точек, опорных пунктов, мест сосредоточения боевиков! Чья-то заботливая рука аккуратно и дотошно вымарала все плоды его трёхмесячной работы.

– Где, когда и у кого получали карты? – спросил он начальника штаба бригады, с трудом разжимая губы, сведённые судорогой от бешенства.

Услышав фамилию и должность, резко развернулся к заместителю:

– Всё слышал? Пулей в контрразведку! – И тут же, оборачиваясь к связисту: – Закрытый канал на Москву! Быстро!..

Через два дня, отчаянно матерясь, Ежов садился в вертолёт, сдав дела и возвращаясь на постоянное место дислокации, а в ушах его шелестели искажённые ЗАС-аппаратурой слова непосредственного начальника:

– Майор! Ты всё правильно сделал, и никто в твоей квалификации не сомневается. Просто не можем мы пока трогать этих людей! Совсем! Не можем настолько, что тебя самого прятать придётся куда подальше. Кстати, в качестве утешительного приза предлагаю самому выбрать куда.

– Человек, любящий своих ближних, человек, ненавидящий войну, должен добить врага, чтобы вслед за одной войной не началась другая, – чувствуя, что теряет голос, просипел Ежов.

– Ну, это уже попахивает каким-то экстремизмом, – возмутилась телефонная трубка. – Поаккуратнее с выражениями.

– Это сказал генералиссимус Александр Суворов, – уточнил Лёшка и повесил трубку.

* * *

– Вольно! Разойдись! – устало скомандовал Распутин неуклюжим падаванам.

До курсантов им ещё расти и расти. Уже третью неделю он по настоятельной просьбе Дальберга преподавал начальную военную подготовку в школе для мальчиков, не внесённой ни в один официальный реестр и не имеющей никаких внешних признаков учебного заведения. Общественная нагрузка «весила» два его легионерских оклада и не только позволяла оптимистично смотреть в семейное будущее в ожидании скорого пополнения, но и предоставляла массу непривычной информации о воспитании аристократами своего подрастающего поколения, идущей вразрез с бытующими в обществе стереотипами.

Первое, что бросалось в глаза, – по-спартански скромная обстановка классов и комнат общежития, больше похожего на казарму или провинциальную больницу, чем на обитель отпрысков зажиточных и влиятельных «хозяев жизни». Кровать армейского образца, стул, стол, тумбочка. Никакой мишуры, никаких украшений.

Второе – полное отсутствие электроники. Компьютеры, плейеры, приставки – то, что давно и привычно скрашивало досуг постсоветских детей, здесь под прямым, недвусмысленным запретом. По рассказам учеников, дома это правило тоже соблюдалось.

Третье – чистописание. Ученики занимались эпистолярным жанром много и часто. Аккуратно фиксировали в дневниках мельчайшие события, свои переживания, сочиняли эссе на заданные темы, просто переписывали разнообразные тексты – от технических инструкций до поэтических конструкций. Писали перьевой ручкой, такими же чернилами, какими пользовались их бабушки и дедушки.

Четвёртое – строгая, в полном смысле слова палочная, дисциплина. Никому и в голову не приходило жалеть графов, герцогов, баронов. Получить указкой по пальцам или линейкой по голове во время урока математики было делом естественным, обычным и никаких возражений у именитых учеников не вызывало.

Всё это удивляло и могло даже восхитить, если бы не обстоятельства, не принимаемые Распутиным на уровне базовых инстинктов.

В школе всемерно приветствовалось доносительство. Настучать на однокурсника среди «товарищей» аристократов считалось делом таким же обыденным, как почистить зубы. Выпускника советской школы и дембеля Советской армии такие отношения откровенно вымораживали. Когда после первого урока к нему по очереди подошли несколько «августейших» персон и сообщили о плохом поведении соседей, Распутин поморщился и предложил евродворянам решать споры о допустимом и недопустимом поведении так, как делали это их славные предки времён Людовика XIV и кардинала Ришелье, а именно – на дуэли. И даже предложил свои услуги в качестве секунданта и доктора.

Обалдев от такого неожиданного предложения, ученики впали в глубокую задумчивость и гурьбой отправились доносить директору школы на неадекватного военрука. Как неотложная помощь прилетел Дальберг, долго о чём-то беседовал с администрацией и с виновниками торжества. По итогам было заключено перемирие. К Распутину ябеды-корябеды больше не подкатывали, но и общая атмосфера резко изменилась с нарочито-доброжелательной на демонстративно-холодную, отчуждённую.

Он и не навязывался, но с каждым днём находил в «дворянском собрании» всё больше и больше черт, привычек и манер, неудобоваримых для советского и постсоветского человека, поэтому после уроков спешил остаться наедине с компьютером и порыться в новостях из России. Сегодня он привычно открыл почту, проскочил глазами россыпь рекламных объявлений и хотел перейти на новостные порталы, когда его внимание привлёк давно ожидаемый условный сигнал – «Россия – щедрая душа!».

– Ну слава богу! – прошептал Григорий, откидываясь на спинку стула. – Дождался…

* * *

– Мой источник интересуется: ответы на какие вопросы пробудят интерес твоих коллег к налаживанию двустороннего диалога? – Распутин старательно вкладывал инструкции Ежова в уши примчавшегося Дальберга. – От кого вы ожидаете их услышать и каким образом представляете себе это сотрудничество?

Дальберг сосредоточенно месил тростью гальку на дорожке школьного сада.

– Мы готовы к диалогу с любой из политических сил, влияющих на принятие государственных решений, – веско отвечал иезуит. – В зависимости от калибра политика будут определены формат будущей встречи и формы ведения диалога, а также обоюдоинтересные темы, имеющие практическое значение. Мы ждём, чтобы вступающее с нами в контакт ответственное лицо имело смелость открыто признать возможность и даже необходимость тесного сотрудничества Европы и России, искренне стремилось к самой тесной интеграции во всех возможных областях, начиная от сугубо гуманитарных и заканчивая военными…

Все пожелания Петера были Григорием честно законспектированы и переданы Ежову. Москва замолчала, очевидно, обдумывая предложение. А через некоторое время Распутина неожиданно пригласили в замок Дальберга, где он не был ни разу со дня своего предыдущего визита.

Принимать скромного военнослужащего аристократ изволил не в привычной библиотеке, а в кабинете. Это было некоторым повышением статуса, учитывая щепетильность европейцев к вопросам допуска чужаков в свой дом.

Напротив хозяина вокруг банкетного столика расположились ещё двое незнакомых Распутину гостей. Ближе к дверям – маленький, прилизанный, с живыми чёрными бегающими глазками, непоседливо подпрыгивающий на месте. Южный темперамент бил через край, сочился из него, как из спелого помидора. Он что-то быстро записывал в свой ежедневник, больше похожий на гроссбух, распухший от всевозможных закладок, визиток и стикеров, торчащих во все стороны и периодически выпадающих на стол. Второй, в глубине кабинета, – основательный, фундаментальный, с увесистыми крестьянскими чертами лица и прямым взглядом из-под нависающих над глазами жёлто-белёсых бровей – напротив, вёл себя спокойно и умиротворённо, с любопытством разглядывая вошедшего легионера, заслонившего собой весь дверной проём.

– Рад видеть тебя, Жорж, – непривычно приветливо, растянув рот в улыбке, поприветствовал Распутина Дальберг. – Надо сказать, меня очень трудно удивить, но вашему… контакту это удалось.

– Да, это было впечатляюще, – кивнул «крестьянин», складывая кисти рук в затейливый домик.

– По настойчивой просьбе моих друзей, – вернул себе слово хозяин замка, – я пригласил тебя, чтобы представить и заодно продемонстрировать, что ты реальное, а не вымышленное лицо и что в произошедшем нет никакой мистификации. Будь так любезен, перескажи, пожалуйста, мою просьбу, выполнение которой мы считали необходимым и достаточным основанием для организации неформального диалога.

– Нет проблем, – пожал плечами Григорий. – Вы сказали, что готовы вступить в диалог с политиками, имеющими влияние на принятие государственных решений и признающими необходимость тесного сотрудничества Европы и России во всех возможных отраслях, начиная от гуманитарных и заканчивая военными…

– Ну? – победно поглядел на своих гостей Дальберг. – Убедились, Герхард?

– Да, – вальяжно кивнул «крестьянин», – именно такие условия были поставлены.

Чернявый закончил писать, захлопнул свой фолиант, вскочил, будто у него под сиденьем сработала катапульта, и в два шага оказался возле Распутина, глядя снизу вверх и сверля его своими чёрными глазами.

– А не будет ли так любезен сержант рассказать присутствующим, где, когда и при каких обстоятельствах он познакомился с этим… политиком?

– Успокойся, Сильвио, – осадил энтузиазм коротышки Дальберг, – ты же видишь, что какие-либо твои намёки на провокации спецслужб безосновательны. Слишком сложно, длинно и малоэффективно.

– Простите, – вставил слово Распутин, – но я понятия не имею, кто выходил с вами на связь и о чём конкретно вы разговаривали.

– Серьёзно? – недоверчиво спросил коротышка и вдруг заразительно захохотал. – О боже мой! Какой я кретин! Ну конечно же, вы не посол и даже не почтовый ящик! Слишком молоды и неопытны! Вы просто сигнальная лампочка, свидетельствующая о том, что почта пришла.

– Ты действительно не в курсе? – поднял брови Дальберг. – Что ж, это только добавляет уважения к твоему источнику. Конспирация для начала переговоров филигранная. Друзья, я думаю, мы ничего не потеряем, если ещё раз прослушаем присланную нам запись, а Жорж хотя бы поймёт, почему мы его тут так терзаем.

Дальберг нажал на кнопку пульта, и на тёмном экране телевизора возникла картинка интервью. Отвечал на вопросы худенький, невзрачный человек с косым пробором на голове и проницательным взглядом глубоко посаженных глаз. Он сидел, откинувшись на высокую спинку кресла, говорил тихо, спокойно, тщательно подбирая слова и помогая себе, будто «жестикулируя» всем телом. Казалось, он сейчас оттолкнётся от сиденья и, допрыгнув до журналиста, продолжит диалог, глядя в упор, глаза в глаза.

«Я не представляю себе своей страны в отрыве от Европы и от, как мы часто говорим, цивилизованного мира…»

– Вот! – удовлетворённо поднял вверх палец Сильвио, победно оглядев окружающих. – А что я говорил?

«Россия хочет равноправных доверительных отношений… – продолжал интервьюируемый, а Григорий заметил, как лица присутствующих тронула саркастическая улыбка. – Однако Россию не устраивает, если без её участия будут приниматься решения, которые касаются её непосредственно».

– Храбрый малый, – прокомментировал Герхард. – В его положении ставить условия – смело…

«Мы говорим о более тесных партнёрских отношениях с любыми структурами, включая НАТО…» – следовало продолжение.

Дальберг обернулся на остальных зрителей и прибавил звук.

– А теперь внимание!

«Россия готова вступить в НАТО?» – удивился на экране журналист.

«Почему нет? – отвечал интервьюируемый. – Но только на равных правах с другими участниками…»

– Дальше неинтересно, – резюмировал Дальберг, нажимая пульт видеомагнитофона. – Жорж, – повернулся он к Распутину, – узнал, кому ты нас презентовал?

Распутин пожал плечами. Для него самого происходящее было загадочным и удивительным.

«От Ежова и не такого можно было ожидать», – подумал он про себя, проигрывая в голове только что услышанные слова президента России и сравнивая их с теми, что диктовал ему Дальберг.

– Петер, – с улыбкой сказал он вслух, – насколько я понял, вы вполне довольны результатом?

– Скажу больше, – охотно отозвался иезуит, – он превзошёл наши ожидания.

– Ну, в таком случае… Я читал где-то, что в Древней Греции гонцу полагался кубок вина за хорошую весть…