Текст книги "Кремлевский детектив. Красная площадь"

А с другой стороны – ну что тут такого? Две трети заказчиков (те, которые менее опытны и более глупы) сыплются сразу же, как только от чисто теоретических размышлений – дескать, было бы очень даже неплохо, если бы тетя Соня или, скажем, дедушка Петя вдруг приказали долго жить, – переходят к конкретным действиям в желаемом направлении. Первым делом эти горе-заказчики набредают на знакомого алкаша, про которого точно знают, что он сидел, и просят свести с нужным человеком, по наивности своей даже не подозревая, что их знакомый сиделец пьет в основном, на деньги, полученные от своего куратора – опера из ментовки. Так что «нужным человеком» в девяноста пяти процентах подобных случаев оказывается все тот же опер, который весьма рад случаю без каких-либо усилий и даже с некоторым артистизмом упечь за решетку очередного дурака…

Посему умный человек, у которого нет прочных связей в уголовном мире, но есть острая нужда в услугах квалифицированных исполнителей, вынужден проявлять предельную осторожность и шифроваться всеми мыслимыми и немыслимыми способами. В наш просвещенный век сделать это помогает электроника, и это нормально – по крайней мере, более нормально, чем навешивание на себя накладных бород и составление подметных писем из букв, вырезанных ножницами из журнала «Работница» и наклеенных силикатным клеем на листок из школьной тетради…

И вообще, в таких делах секретность лишней не бывает. Предположим, их замели бы на месте преступления. Да, ограбление; да, мокруха. Ехали мимо, увидели аварию и не удержались – решили пощипать богатую тачку. Ну, сажайте, раз виноваты! Зато заказчика, которого в глаза не видели, они не смогут выдать даже под пыткой. Заказчику, конечно, хорошо, но ведь и им неплохо! Предварительного сговора нет, заказного преступления нет, а есть, если попадется грамотный адвокат и сговорчивый судья, простое убийство по неосторожности…

Ну, это уже, положим, фантастика. И все-таки заказчика понять можно: на что ему лишние проблемы? А дело, между прочим, было выгодное. По пять тысяч долларов на брата за шестьдесят секунд не шибко обременительной работы – это что, плохо? Мало это? Ну, так пойди и заработай больше, если такой умный.

Но, с другой стороны, Кожа прав: два миллиона баксов – это более чем серьезно. Своего первого человека Ржавый еще по малолетке завалил по пьяному делу из-за смехотворного долга в пять советских рублей, о котором убитый якобы забыл. Память ему Ржавый освежил обломком кирпича и, между прочим, ни разу с тех пор о том не пожалел. Пять рублей! А тут – два миллиона баксов… За такие бабки не то что убьют – живым в асфальт закатают при большом скоплении зевак!

– Хорошо, – говорил между тем Кожа в телефонную трубку. – Что? Нет, командир, верят в церкви, а мы – деловые люди. Просто имей в виду, что у нас здесь канистра бензина. И если нам что-то вдруг не понравится, хоть один из нас да успеет перевернуть ее над этими мешками и чиркнуть зажигалкой…

Ржавый бросил на него короткий одобрительный взгляд. Да, голова у Кожи работала, как и раньше, на все сто. Это, наверное, был единственный способ обеспечить себе относительную безопасность: дать заказчику понять, что его денежки целы, пока все спокойно. Какой смысл убивать исполнителей, если вместе с ними пропадет вся добыча от тщательно спланированной операции? Не проще ли пожертвовать одним-единственным процентом от гигантской суммы?

Кожа прервал соединение и завозился на сиденье, заталкивая мобильник в узкий карман джинсов. Ржавый снова посмотрел на него, на этот раз вопросительно.

– Пока по плану, – ответил на его невысказанный вопрос головастый Кожа. – А там поглядим…

Ржавый понимающе кивнул. Да, вырвавшись из города, можно немного изменить планы, свернуть в другую сторону и, затерявшись на бескрайних российских просторах, поторговаться с этим телефонным умником. А почему, собственно, всего один процент? А может быть, два? Или десять, или, чем черт не шутит, пятьдесят? А будешь умничать, вообще ничего не получишь…

Он рефлекторно вел машину по заранее намеченному, тщательно изученному маршруту, которым на протяжении последней недели проехал не менее тридцати раз. В нужный момент он притормозил и, включив указатель поворота, свернул во двор. Его не ко времени разыгравшееся воображение на какой-то миг заполонила фантастическая картина: они въезжают в глухой захламленный дворик, где по уговору их должна поджидать сменная машина, а вместо машины видят взвод автоматчиков и сложенное из набитых сырым песком мешков пулеметное гнездо, откуда таращится крупнокалиберный ПКТ…

Пулемета во дворе, естественно, не было, зато машина, белая грузовая «ГАЗель» с синим пластиковым тентом, оказалась на месте. Действуя в строгом соответствии с планом, Ржавый лихо развернулся и тормознул, остановив своего синего «мерина» так, чтобы его боковая дверь оказалась напротив заднего борта «ГАЗели». Крупный дождь споро барабанил по железной крыше и пластиковому тенту, по асфальту стремительно бежали мутные полноводные ручьи, на поверхности которых ежесекундно вздувались и лопались тысячи пузырей. Вода рушилась с неба серой стеной, мириады мелких брызг повисли в воздухе, снижая видимость почти до нуля. Натянув на жирные татуированные плечи нейлоновую ветровку, от которой, как он точно знал, все равно не будет никакого толку, и набросив поверх красного кепи шуршащий капюшон, Ржавый вылез из прокуренной кабины под дождь.

Первым делом он осмотрел машину, проверяя, нет ли какого-нибудь подвоха. Машина была как машина – в меру потрепанная, но с виду вполне исправная. Ржавого порадовало то обстоятельство, что ее газовая установка была снабжена аж восемью баллонами сжиженного газа, которые, судя по показаниям манометра, были под завязку наполнены топливом. Это давало приличный запас хода, что с учетом обстоятельств было весьма кстати. Бензобак тоже оказался почти полным; ключ от замка зажигания, как и было обещано, обнаружился под резиновым ковриком в кабине.

Напоследок Ржавый заглянул в кузов, где проворный Лещ как раз заканчивал укладку переброшенных из микроавтобуса мешков с деньгами. Посередине кузова грудой валялось какое-то изъеденное ржавчиной, испачканное приставшим песком железо – гнутые, рваные водопроводные трубы, ни на что не годная запорная арматура и иной хлам, явно подобранный на месте крупной аварии сетей водоснабжения. Ближе к передней стенке кузова в полумраке угадывались очертания обмотанных резиновыми шлангами баллонов газосварочной установки; в углу торчала поставленная на попа двухсотлитровая железная бочка. Грязноватые рабочие комбинезоны и куртки с надписями «АВАРИЙНАЯ ВОДОКАНАЛА» были аккуратной кучкой сложены на дощатой скамейке. Это тоже было очень кстати, и не только в плане маскировки – главное, что эти тряпки были сухими.

Через две минуты белая грузовая «ГАЗель» осторожно выбиралась из узкой подворотни на залитую дождем улицу. В небе по-прежнему сверкало и гремело, тротуары опустели, пыльные газоны превратились в сплошное топкое болото, и пролетавшие вдоль бульвара машины вздымали колесами фонтаны грязной воды из глубоких луж. В стоках ливневой канализации глухо шумели целые водопады, поверх решеток плавал мелкий мусор. «Дворники» мотались взад-вперед, едва успевая убирать с ветрового стекла льющуюся потоками воду, плеск воды под днищем машины наводил на мысли о морской прогулке на катере.

– Кажется, все чисто, – оглядевшись по сторонам, с некоторым сомнением произнес Кожа, деливший со Ржавым кабину полуторки.

– Похоже на то, – согласился Ржавый, предварительно проинспектировав оба боковых зеркала.

Там, в забрызганных водой выпуклых стеклах, действительно не усматривалось ничего подозрительного. Ржавый всегда, и в особенности когда это было ему нужно, запоминал машины, ехавшие с ним в попутном направлении. Сцены из детективных сериалов, где герои следили друг за другом, день-деньской мотаясь за объектом слежки на одной и той же машине, смешили его до колик: он просто не понимал, как человек, пребывая в здравом уме и твердой памяти, может не заметить такой «хвост». И теперь, внимательно оглядев дорогу вокруг себя, Ржавый мог с полной уверенностью утверждать: ни одна из двигавшихся сейчас по бульвару машин в течение последнего получаса ему не встречалась.

Впрочем, это еще ничего не значило, и Ржавый это прекрасно понимал. Немного успокаивало лишь то, что посреди оживленной улицы нападение было практически исключено. Да и с какой стати заказчику нападать на них? Вполне возможно, что они с Кожей сильно переоценили этого загадочного телефонного умника. Налет на черный «шевроле» он и впрямь спланировал отменно. Выдумка со спецназовскими куртками и масками была, спору нет, хороша: мало какому случайному свидетелю придет в голову звонить ментам, чтобы настучать на фээсбэшников. А если и придет, дежурный на пульте пошлет его подальше; а если даже и не пошлет, то наряд к месту перестрелки все равно выедет не раньше, чем ментовское начальство свяжется с Лубянкой и выяснит, что никаких операций в районе, откуда поступил сигнал, ФСБ сегодня не проводит. А пока они там во всем разберутся и десять раз переругаются по телефону, налетчиков и след простынет…

С водопроводчиками тоже было придумано недурно, но что с того? Людям, даже самым умным и предусмотрительным, свойственно ошибаться. Вот и заказчик ошибся, доверив заезжим гастролерам два миллиона долларов наличными и снабдив их надежным и малоприметным транспортом. Теперь осталось лишь, действуя по пресловутому плану, выбраться за пределы Кольцевой дороги, а там на план можно будет смело наплевать. Россия велика, родная Украина тоже не за горами, и пускай этот умник из телефонной трубки попробует их найти! Два миллиона на четверых – это, ребята, по пятьсот тонн зелени на брата, а с такими бабками нигде не пропадешь.

Ржавый не без усилия отогнал промелькнувшую в мозгу заманчивую мыслишку: как-никак, два миллиона или хотя бы один – это намного лучше, чем пятьсот тысяч. Может, намекнуть Коже? Но, с другой стороны, те двое в кузове могут прямо сейчас обдумывать эту же привлекательную идею. Как засадят в затылок прямо через стенку кабины!.. Нет, решил Ржавый, так думать не годится. Так можно до чего угодно додуматься, с такими мыслями лучше не жить, а прямо сразу застрелиться, не дожидаясь, пока тебя упакуют в смирительную рубашку и поволокут в дурдом. Надо же, что измыслил! Нет, правильно бабка-покойница говорила: деньги – от дьявола…

Он притормозил, пристроившись в хвост длинной колонне собравшихся у светофора машин. Это была еще не пробка, но чувствовалось: стоит транспортному потоку еще хоть чуточку уплотниться, и затора не миновать. А уж если на перекрестке случится даже самая пустяковая авария, движение в этом районе будет парализовано основательно и надолго. Да, при всех своих многочисленных плюсах жизнь в столичном мегаполисе имела такое же большое количество минусов, и сумасшедшее движение на дорогах можно было смело отнести к последним. Что толку каждый месяц огребать кучу бабок и содержать дорогущий автомобиль, если ездить на нем все равно приходится со скоростью пешехода?

Мимо, уверенно прокладывая путь между замершими в три ряда автомобилями, протарахтел мотоциклист. Ржавый присвистнул и толкнул локтем Кожу, указывая ему на это диво. Кожа изумленно хмыкнул, ибо диво и впрямь имело место быть. По самому центру гигантского мегаполиса, едва не задевая похожие на реактивные снаряды будущего «феррари», «майбахи» и «бентли», преспокойно ехал выходец из прошлого тысячелетия: верхом на древней «Яве» с примотанной к сиденью удочкой в линялом зеленом чехле, до самых глаз укутанный в мокрый брезент плащ-накидки, в нелепом полукруглом шлеме и забрызганных водой очках-консервах. Этот тарахтящий призрак смотрелся бы более уместно, наверное, на пыльной ухабистой улочке захолустного райцентра с населением в десять тысяч человек. В крупных городах такие «ангелы ада на колесах» давно превратились в вымирающий биологический вид, а на столичных магистралях их и вовсе не встретишь. И вот – пожалуйста! И ведь не на скоростном спортивном байке, не на тяжелом харизматичном «харлее», а на несбыточной мечте едва ли не каждого подростка восьмидесятых, трескучей красной «Яве-350»!

Дождевая вода струйками стекала на дорогу с тяжело трепыхающихся краев плащ-накидки, из тронутой ржавчиной выхлопной трубы валил льнущий к мокрому асфальту густой сизый дым. Красный габаритный огонь тускло рдел над забрызганной грязью жестяной пластиной архаичного номерного знака, выданного где-то во второй половине восьмидесятых годов прошлого столетия. Миновав «ГАЗель», мотоциклист на мгновение повернул голову и сквозь залитые водой стекла очков взглянул, казалось, прямо в лицо Ржавому. Ржавый, ухмыляясь во весь рот, показал ему большой палец: даешь, мол, мужик, так держать! Пускай они все хоть в лепешку расшибутся на своих «майбахах» и «дьябло», а ты тарахти себе спокойно по своим делам!

Мотоциклист коснулся очков рукой в старомодной мотоциклетной перчатке с широченным раструбом, не то приветствуя Ржавого, не то пытаясь протереть густо забрызганные стекла, а потом, отвернувшись, проехал дальше, к светофору. Шлем у него на голове был красный, местами облупившийся до желтоватой пластмассы; очки держались на широкой, когда-то белой, а теперь посеревшей от старости и грязи бельевой резинке.

– Вот это перец, – глядя ему вслед, восхищенно проговорил Ржавый. – Привидение на дороге!

Колонна тронулась и медленно поползла вперед. Ржавый включил передачу и отпустил сцепление, в то же время левой рукой ловко прикуривая сигарету. Встреча с мотоциклистом, который выкатился на этот забитый транспортом, залитый дождем перекресток из полузабытых времен горбачевской перестройки, чудесным образом подняла ему настроение. Нервное напряжение, не отпускавшее с самого утра, пошло на убыль, и теперь Ржавый не испытывал ничего, кроме удовольствия от грамотно проделанной работы и приятных предвкушений, связанных с предстоящим дележом гигантской суммы в твердой валюте.

Они без приключений выбрались из города, счастливо миновали Кольцевую и выкатились на Каширское шоссе. Здесь они ненадолго остановились в придорожной забегаловке, чтобы купить еды и пива. Стоя у кассы и собирая по карманам мелочь, Ржавый услышал, как снаружи протарахтел какой-то мотоцикл. Ему немедленно вспомнился чудак на ископаемой «Яве»; усмехаясь, Ржавый сгреб с прилавка сдачу, вернулся к машине и сел за руль.

Настроение было приподнятое и достигло небывалых высот, когда заказчик снова позвонил Коже и, не поперхнувшись, проглотил наглое вранье последнего, согласно которому они в данный момент двигались к условленному месту встречи вовсе не по Каширскому, а по Волоколамскому шоссе. После этого звонка даже осторожный и подозрительный Кожа окончательно уверился в том, что имеет дело с образованным и умным лохом, который хорош у себя в кабинете, где решает сложные теоретические вопросы, и оказывается абсолютно беспомощным, имея дело с реальными, живыми людьми, которые хоть и без дипломов, но тоже не лыком шиты. Окончив разговор, Кожа выбросил мобильник в окошко, прямо под колеса ехавшей следом за ними фуры. Фура возмущенно прогудела клаксоном и, будто в отместку, пошла на обгон, забрызгав им все ветровое стекло грязной водяной пылью из-под колес. Беззлобно ругнувшись, Ржавый дал фуре оторваться, а когда дождь и неутомимые «дворники» наконец очистили стекло, увидел справа от себя, на обочине пересекавшей шоссе проселочной грунтовки, сиротливо мокнущий под проливным дождем вишневый мотоцикл с никелированными крыльями и накладками на бензобаке.

Ошибиться было невозможно – там, на проселке, четко выделяясь на темном фоне придорожных кустов, стояла хорошо знакомая им «Ява». Ржавый оторвал от руля руку, намереваясь указать на нее Коже, но не успел произнести ни слова.

Шум проносящихся по мокрому шоссе автомобилей заглушил негромкий щелчок выстрела, дождь и порывистый ветер мгновенно развеяли легкий дымок. Остроносая бронебойно-зажигательная пуля продырявила выпуклый красный бок одного из восьми укрепленных под днищем кузова баллонов со сжиженным газом. Все восемь рванули почти одновременно; через какую-то долю секунды к ним присоединились баллоны находившейся в кузове ацетиленовой газосварочной установки. Последней взорвалась стоявшая в углу кузова двухсотлитровая бочка с высокооктановым бензином. «ГАЗель» парила в полутора метрах над шоссе, медленно переворачиваясь в воздухе, взрываясь и разваливаясь в полете на чадно полыхающие куски и клочья.

К тому времени, как на место происшествия прибыл пожарный расчет, валявшийся вверх колесами в придорожном кювете искореженный железный остов еще дымился, но все, что могло гореть внутри и вокруг него, уже выгорело дотла.

Глава 2

Защищенная от прямых солнечных лучей легким парусиновым тентом веранда летнего кафе была пуста и чисто прибрана. За перилами веранды плескалась, играя на солнце веселыми бликами, мутная вода Москвы-реки; за рекой виднелась гранитная набережная, над которой возносил в безоблачное небо свои стены, башни и купола Кремль. У входа на веранду лицом к улице стояли в одинаковых позах двое плечистых молодых людей в темных костюмах и белых рубашках. Их бесстрастные лица украшали непроницаемо-черные солнцезащитные очки, в ухе у каждого виднелся миниатюрный наушник рации.

Легкий ветерок колыхал тент, теребил края крахмальной скатерти, которой был накрыт единственный занятый столик. За столиком сидели двое. Один, лет сорока с небольшим, имел спортивную фигуру и лощеную внешность завсегдатая дорогих и престижных парикмахерских, косметических салонов и тренажерных залов. Его сухое, безупречно выбритое, с чеканными чертами лицо было бесстрастным, как у тех двоих, что стерегли вход на веранду; глаза, как и у них, прятались за темными стеклами солнцезащитных очков. Рука с холеными ногтями легонько поигрывала ножкой хрустального бокала с минеральной водой, на безымянном пальце поблескивало тонкое обручальное кольцо.

Его собеседник был лет на десять старше и весил килограммов на пятнадцать-двадцать больше – не за счет жира, хотя между полами расстегнутого пиджака модного пару сезонов назад цвета «электрик» уже проглядывала предательская округлость, – а за счет богатырского роста и ширины плеч, которым мог бы позавидовать любой атлет. Ворот белой рубашки тоже был расстегнут, и в глубоком вырезе виднелся повязанный с артистической небрежностью шейный платок. Правильность черт, свойственная его визави, была присуща его лицу в еще большей мере; производимое этим твердым, мужественным лицом впечатление силы и неотразимого обаяния подчеркивалось и укреплялось богатой, густой шевелюрой.

Впечатляющая наружность была для своего обладателя как благословением (ибо кто же откажется от внешности покорителя женских сердец?), так и проклятием, с которым ему приходилось неустанно бороться на протяжении последних тридцати лет. По роду своей деятельности человек в пиджаке цвета «электрик» часто имел дело с чиновниками самого разного уровня, а чиновники все как один привыкли смотреть на людей сверху вниз, с чувством собственного превосходства. Когда же это им не удавалось (а в случае с Павлом Григорьевичем Скороходом это мало кому удавалось), они обижались, как капризные дети, раздражались, а раздражившись, начинали ставить палки в колеса даже там, где это казалось невозможным. Да и как не раздражаться, когда явившийся в кабинет проситель (а все, кто заходит в кабинет даже самого мелкого чинуши, помимо его начальства и коллег, автоматически оказываются в унизительной роли просителя) буквально во всем превосходит тебя настолько, что это с первого взгляда становится ясно и тебе, и ему, и, что хуже всего, даже твоей секретарше?

Прекрасно это зная, Павел Григорьевич Скороход при общении с чиновниками старался держаться с почтением и всякий раз включал на полную катушку присущее ему обаяние. С чиновниками-женщинами это чаще всего срабатывало; с мужчинами было сложнее, и, когда обаяние оказывалось бессильным, приходилось прибегать к помощи денег, которых Павел Григорьевич за свою жизнь успел заработать (именно заработать, хотя некоторым больше нравился глагол «наворовать») преизрядное количество.

Сегодня Павлу Григорьевичу приходилось туго. Волей злого случая очутившись в очень непростой ситуации, он был вынужден униженно просить и оправдываться. Собеседник же, точно зная, что деваться тому некуда, внутренне торжествовал. Надетая на лицо бесстрастная маска не могла обмануть проницательного Скорохода: он видел сидевшую перед ним шестерку в дорогом костюме насквозь и хорошо осознавал, что собеседник не испытывает по поводу услышанного ничего, кроме самого глубокого злорадства.

Вообще, разговор был пустопорожний. Все, что Павел Григорьевич Скороход мог сказать по поводу вчерашнего инцидента, уже было известно хозяевам человека в темных очках – может быть, в самых общих чертах, а может быть, и в таких подробностях, которых самому Павлу Григорьевичу не суждено узнать до самой своей смерти. И решение по этому вопросу было принято задолго до их встречи, и принимал его, конечно же, кто-то другой, а вовсе не этот старший помощник младшего холуя. Так что происходившая в данный момент встреча была лишь частью бессмысленного ритуала, и заменить ее мог один-единственный короткий звонок по телефону…

– Надеюсь, вы шутите, – после долгой паузы произнес чиновник.

Сказано это было без какой-либо интонации, словно со Скороходом разговаривал не человек, а недурно запрограммированный и замаскированный под человека робот из фантастического кинофильма.

Павел Григорьевич вздохнул. Его собственные солнцезащитные очки, радужные «хамелеоны» в тонкой золотой оправе, лежали перед ним на столе. Это был обдуманный жест, как бы говоривший собеседнику, что в отличие от него Павлу Григорьевичу нечего скрывать: не веришь – посмотри в глаза, которые, как известно, являются зеркалом души.

– Пошутить я люблю, – признался он, – но, боюсь, наши общие знакомые вряд ли способны по достоинству оценить такой юмор.

– Достойная оценка подобного юмора вряд ли придется по нраву шутнику, – заметил чиновник.

Темные линзы его очков были направлены куда-то поверх плеча Павла Григорьевича, и Скороход видел в них уменьшенное, искаженное отражение плывущего по реке прогулочного теплохода и возвышающейся на противоположном берегу древней цитадели русских самодержцев.

– Именно это я и хотел сказать, – смиренно согласился он, борясь с сюрреалистическим ощущением, будто с ним говорит не живой человек, а некое материализованное воплощение заключенного в кирпичных стенах, не слишком доброго духа.

– Что именно вы хотели сказать, не столь важно, – бесстрастно заметил чиновник, имени которого Павел Григорьевич не знал и не хотел знать. – Важно другое: что вы намерены делать? Ведь что-то предпринять, согласитесь, необходимо. Это понятно всем, и, если вы не начнете шевелиться в самое ближайшее время, за вас это сделает кто-то другой.

Скороход выслушал угрозу не моргнув глазом, хотя и понимал, что это, скорее всего, отнюдь не пустые слова.

– Кого-нибудь подозреваете? – наконец-то перешел к делу чиновник.

Скороход искренне развел руками.

– Ума не приложу, кто бы это мог быть, – честно признался он.

– Блатные? Братва?

Павел Григорьевич задумчиво покачал головой.

– Исключено. Если только кто-то не сошел с ума. Благодаря вам у меня уже давно нет проблем с этим… э… контингентом.

– Гастролеры?

Скороход снова отрицательно покачал головой.

– Слишком полная и точная информация, слишком тщательно и обдуманно совершено нападение… Если это гастролеры, то навел их кто-то очень хорошо информированный. В своих ближайших помощниках я уверен, а больше о наших с вами делах никто не знал. Может быть, это кто-то из ваших?

– Думайте, что говорите, – резко обрубил чиновник.

– Ну, тогда я не знаю…

– Конкуренты?

– Сомневаюсь, – вздохнул Скороход. – Все они очень состоятельные, солидные и с некоторых пор даже вполне приличные люди. Два миллиона для них не такая большая сумма, чтобы рисковать из-за нее всем – бизнесом, положением в обществе, головой, наконец…

– Но кто-то же рискнул, – напомнил чиновник. – Для кого-то эти два миллиона показались достаточно лакомой приманкой… Я слышал, у вас в последнее время наметились некоторые финансовые проблемы?

Скороход нахмурился. У него действительно были проблемы, но не с финансами вообще, а с неучтенными наличными, которые в основной своей массе по нехитрой, но весьма остроумной схеме регулярно перекочевывали из карманов Павла Григорьевича в бездонные карманы хозяев сидевшего напротив него функционера. Страстный и весьма сведущий в искусстве коллекционер, Скороход полтора месяца назад купил несколько дорогих картин – несомненно, подлинных, но с довольно сомнительным происхождением. Платить пришлось наличными, и притом дорого – не столько за сами картины, сколько за молчание посредников и услуги искусствоведов, которые в течение нескольких недель упорно трудились, создавая прочную, документально подтвержденную легенду, согласно которой происхождение приобретенных Скороходом полотен было легальным, как дыхание, а факт их приобретения выглядел чуть ли не гражданским подвигом во имя сохранения сокровищ российской живописи. Авторы полотен, принадлежавшие к хорошо известной в России перед началом Первой мировой войны группе художников, сейчас переживали посмертный взлет популярности, так что покупка обошлась Скороходу в кругленькую сумму. Вчерашняя двухмиллионная выплата (которую он избегал вслух называть взяткой даже наедине с собой) почти дочиста опустошила его кассу. Она гарантировала ему полный покой в течение месяца, а за месяц империя Скорохода автоматически покрыла бы наметившийся дефицит наличных средств.

Теперь же два миллиона долларов исчезли в неизвестном направлении, а необходимость срочно внести упомянутую сумму, увы, никуда не делась. Наличных у Павла Григорьевича в данный момент не было, где их взять, он не представлял да и особого желания сию же секунду бросаться на поиски денег не испытывал. Было у него подозрение, что с этим налетом что-то нечисто. В конце концов, чем плохо вместо двух миллионов в одночасье заграбастать четыре? Зная время выплаты и маршрут, по которому будут двигаться курьеры, ничего не стоит организовать засаду, захватить груз, а после, страшно вращая вытаращенными глазами, с возмущением и угрозой вопрошать: «Где мои деньги?!»

Потом до него дошло, на что намекает собеседник, и Скороход нахмурился еще сильнее.

– На что это вы намекаете, молодой человек? – спросил он, впервые за все время разговора позволив себе не сдержать раздражения, которое вызывал у него этот хлыщ. – Не хотите ли вы сказать, что я сам себя ограбил?

– Обычно я говорю только то, что хочу сказать, – невозмутимо возразил чинуша, которого гнев собеседника оставил равнодушным. – А сказал я всего лишь, что у вас, по слухам, возникли финансовые проблемы.

– Теперь – да, возникли, – тяжело усмехнулся Павел Григорьевич. – Но мои проблемы касаются только меня…

– Именно это, – с легким намеком на насмешку процитировал его же слова чиновник, – я и хотел сказать. И главная ваша проблема заключается в необходимости внести причитающуюся с вас сумму строго в установленный срок. Который, замечу, – добавил он после коротенькой паузы, – истек сегодня, в ноль часов ноль-ноль минут. Может быть, это и не ваша вина, но зато уж точно – ваша проблема. Так как вы намерены ее решать?

– Я заплачу, как только у меня появятся свободные деньги, – сквозь зубы пообещал Павел Григорьевич. – Но вы-то должны знать, что все они в деле и просто так, разом, выдернуть из оборота такую сумму я не в состоянии. Я заплачу…

– С процентами, – уточнил чиновник.

– Ну а как же, – с горечью покивал Скороход. – Это уж как водится… У братвы это называется «поставить на счетчик».

– Деловой подход к решению проблем – вот как это называется у нормальных людей, – не остался в долгу собеседник.

– Найду эту сволочь – наизнанку выверну, – с неожиданно прорвавшейся яростью пообещал Скороход.

Чиновник быстро выставил перед собой ладонь, как бы отгораживаясь от исходившей от Павла Григорьевича агрессии.

– А вот этого не будет, – твердо заявил он. – Во-первых, нам не нужны бандитские разборки в центре Москвы. А во-вторых, кое-кто опасается, как бы проводимое вами расследование не превратилось в простое заметание следов.

– Да что вы говорите?! – уже не скрывая сарказма, воскликнул Скороход. – Признаюсь вам, как на духу: я, со своей стороны, испытываю те же опасения.

Чиновник подумал, вздохнул и снял очки. Глаза у него оказались усталые, розовые от бессонницы, а веки – тяжелые, набрякшие. Без очков он разом постарел на десять лет и перестал выглядеть надутой шестеркой.

– Хорошо, – сказал он. – Вы ищите по своим каналам, а мы станем искать по своим, идет? В конце концов, ограбили и вас и нас, да так ловко, что нам, видимо, до конца не удастся избавиться от взаимных подозрений. Поэтому в наших общих интересах найти вора как можно скорее. Что же до всего остального… Ну, вы же сами понимаете: дружба дружбой, а табачок врозь.

– Да, это я понимаю, – вяло согласился Скороход. – А помните дело Гдляна – Иванова? – неожиданно для себя спросил он. – Когда по телевизору сказали, что они изъяли у подозреваемых на миллион рублей ценностей, я за голову схватился: это как же – целый миллион?! Я тогда был твердо уверен, что заработать такую сумму абсолютно невозможно, а украсть – нереально. А это был всего-навсего миллион рублей…

– Советских рублей, – напомнил чиновник. – По тогдашнему курсу…

– Официальному, – перебил его Скороход.

– Ну да, – согласился чиновник. – Что ж, времена меняются…

– Непонятно только, в лучшую ли сторону.

Чиновник пожал прямыми плечами.

– В лучшую или в худшую, нам выбирать не приходится. Как говорится, какие времена, такие и песни.

Они расстались почти друзьями – по крайней мере, с виду. Неизвестно, о чем думал, уезжая на черном «мерседесе» с синим проблесковым маячком, снова нацепивший очки и помолодевший чиновник, а в голове у Скорохода, когда он садился на заднее сиденье своего «майбаха», отчетливо и быстро, совсем как в салоне старого такси, стрекотал работающий счетчик.

* * *

Генерал Потапчук осторожно, по-стариковски, опустился в глубокое, модных очертаний кресло, с неодобрительным видом пощупал яркую обивку, поискал, куда бы пристроить свой портфель, и, не найдя достойного места для такой драгоценности, положил его на колени. Только после этого он поднял взгляд на Клима, который в продолжение всей этой томительной процедуры гадал, какого дьявола Федору Филипповичу, пребывающему в очень неплохой для своего возраста форме, понадобилось так старательно изображать старческую немощь.