Текст книги "Восточный фронт адмирала Колчака"

– Да и те достали от комиссаров, когда гнали большевиков к Тоболу, – докладывает командир полка.

А вот стоит стрелок в летней рубахе, с полным походным снаряжением, но на место штанов спускается вниз простой грубый мешок, надетый как юбка. Старые брюки его износились, новых не достал, а прикрыть наготу нужно было. Вот он взял и надел мешок, один из тех, в которых возят хлеб и муку. И еще несколько таких же фигур виднелось в рядах славного, геройского полка.

Больно было смотреть – эти люди шли безропотно и охотно на боевую службу, в передовую линию, где приходилось круглые сутки, под дождем и на ветру, при утренних заморозках быть на посту. Омск и весь тыл не хотели верить критическому положению; там все имели одежду, там имелись даже запасы ее, как то выяснилось позднее.

Наши части, выведенные в армейский резерв, пополнялись очень медленно, своими средствами, при тех скудных источниках, которые остались в армии после преобразования ее в неотдельную. А надо было спешить, чтобы нанести красным войскам, пока они не оправились, еще одно поражение и прогнать их за Уральские горы.

Это было необходимо и дало бы тогда полную победу. Пленные красноармейцы и перебежчики от них показывали в один голос:

– Вся Красная армия решила, что, коли белые будут гнать, дойдем до Челябинска с боями, а там все рассыпемся, разбежимся и комиссаров перебьем.

Нашими разведчиками был захвачен и доставлен в штаб армии приказ начальника 27-й советской дивизии Эйхе от 5 октября. Там были два характерных места. Товарищ Эйхе объявлял выговор «товарищу командиру полка» за то, что тот подошел с рапортом, держа одну руку у козырька фуражки, а другую в кармане.

– Прием недопустимый с точки зрения революционной дисциплины, – заканчивал начальник красной дивизии.

Затем он описывал, как во время его смотра 238-го советского полка вдруг неожиданно показалась из леса кучка конных и раздались крики: «Казаки, казаки!» Весь большевистский полк разбежался по полю в одно мгновение, как стадо испуганных овец.

– К стыду красноармейца, – заканчивает большевик-генерал Эйхе, – это оказались не казаки, а наши же товарищи – конные разведчики, производившие учебную конную атаку.

Необходимо было воспользоваться этим временем и таким настроением Красной армии; надо было спешить с нашим переходом в наступление. Для этого вся наша армия работала днем и ночью, приводила в порядок и усиливала дивизии, выводимые в резерв. Были составлены планы и расчеты новой операции.

Севернее нас 2-я армия так и не смогла выйти на Тобол и отбросить красных за реку. 8 октября главковосток прислал мне приказ – ударить моими резервами на север, повторить маневр первой половины сентября, чтобы помочь 2-й армии выполнить ее задачу. Этот приказ вновь разрушил весь план нашего дальнейшего наступления за Тобол; кроме того, не получив с тылу до сих пор почти ни одной роты пополнения, мне приходилось тратить последние силы на выполнение второстепенной задачи.

Но в военном деле приказ выше всего; для солдата любого ранга – это святая святых. Донеся о серьезном положении в армии, о неполучении до сего времени пополнений и о разрушении плана операции, я быстро передвинул резервы к северу и ударил красных во фланг. Большевики отступили, 2-я армия получила возможность выйти на Тобол.

Зато наше собственное положение сделалось очень непрочным. 3-я армия занимала фронт по реке Тоболу около 200 верст. Из одиннадцати дивизий в армейский резерв было выведено шесть, а остальные пять дивизий могли, понятно, охранять реку на этом пространстве только тонкой цепью аванпостов. Успех нашего дела был возможен при одном условии: усиление армии и немедленный переход снова в наступление по всему фронту.

Больше месяца я добивался этого безрезультатно. 13 октября мною была послана последняя телеграмма главковостоку (моя телеграмма главковостоку от 13 октября 1919 года № 05299); в ней я доносил, что красные вливают интенсивно пополнения в свои ряды, готовясь к активным действиям, и что положение создается крайне серьезное, критическое.

К несчастью, через день начались подтверждения этого, начались жестокие уроки за преступную небрежность тыла. Большевики перешли в наступление, начали форсировать переправы через реку Тобол. Три дня мы опрокидывали все их попытки, причем целый ряд официальных донесений и рассказов наших раненых подтверждал картину, что красные полки идут в атаку, буквально подгоняемые пулеметами и плетьми комиссаров.

Надо сказать, что к этому времени организация Красной армии вылилась в такую форму: каждая армия состояла из нескольких дивизий, дивизия делилась на три бригады, каждая силой в три полка. Эта система тройных подразделений, взятая, очевидно, из германской армии, была проведена донизу. При каждой бригаде была еще четвертая часть, «интернациональный» отряд, состоявший из латышей, мадьяр, евреев, китайцев и небольшого числа русских, партийных фанатиков-коммунистов. Эти «отряды особого назначения», снабженные обильно пулеметами, располагались всегда в тылу, за войсками первой линии, и служили для специальной цели усмирения всякого неповиновения или восстания да чтобы подгонять свои войска вперед, в атаку. Они расправлялись беспощадно, сея без разбора и суда смерть.

К этому времени до того выявилось преступное отношение бывших союзников России к нашему национальному делу и к Белой армии, что всюду – ив армии, и в лучших общественных организациях, и среди отдельных деятелей – начала выбиваться наружу мысль: раз союзники в Версале вершат свой мир, то не лишне было бы и нам, национальной России, не признающей Брест-Литовска, войти в переговоры с Германией. На наших недавних и навязанных нам противников начинали смотреть не только с чувством миролюбивым, но с зарождающимся просветлением об общности судьбы, а следовательно, и интересов. Среди же народных масс никогда не было враждебного чувства, а тем более ненависти к германцам. Этому свидетели те десятки тысяч военнопленных немцев, которые и тогда еще оставались в Сибири.

Мною был отправлен в Омск к Верховному Правителю мой помощник генерал-лейтенант Иванов-Ринов с докладом обо всем этом; также я доводил до его сведения мнение армии, что было бы очень полезно войти с германскими кругами в непосредственные переговоры, что этим путем мы, быть может, приобретем настоящее содействие и помощь в нашей священной борьбе. Адмирал ответил мне, что он разделяет этот взгляд, но запросит, прежде чем принять решение, генерала Деникина. Так вопрос этот и затянулся…

На четвертый день большевикам удалось переправиться через Тобол южнее города Кургана, прорвав растянутое положение Уральского корпуса. Несмотря на героическое сопротивление наших частей, которые несли огромные потери убитыми и ранеными, нечем было парализовать этого прорыва; большевики устремились в него, стараясь снова выйти к железной дороге, в тыл нашей армии.

Целую неделю продолжалось жестокое сражение по всему фронту армии. Многочисленные атаки большевиков отбивались нами всюду, где только были наши части. Но красные лезли в промежутки, шли степями, без дорог, выходили в тыл. Ижевская дивизия с 14 по 19 октября была отрезана совершенно и окружена большевиками; и не только пробилась сама, но нанесла красным несколько частных поражений и привела с собою свыше 200 пленных.

17 октября я поехал к Уральскому корпусу и там в деревне Пат-раково попал вместе со штабом корпуса в окружение большевиками; пришлось для контратаки деревни направить все силы до личных конвоев моего и командира корпуса включительно. В это же время большевики вышли другим направлением и грозили отрезать штаб корпуса от остальных частей армии и от железной дороги.

Нестерпимо мучительно было переживать эти дни, когда кучки храбрецов, только что совершавших победоносное движение к Тоболу, теперь были принуждены отступать из-за преступной инертности тыла. Были принуждены драться в бессмысленной и безнадежной обстановке, не имея возможности перейти в наступление самим, что только и могло дать нам новый успех и окончательную победу.

Красные за это время не потеряли ни одного дня подготовки, большевики влили в свои ряды пополнения, усилились свежими частями и были числом сильнее нас во много раз. 3-я же армия так и не получила обещанных пополнений, а от боев, от непрерывных операций сила ее таяла, таяла с каждым днем. Вот документальные цифры из сведений, представленных штабом 3-й армии главковостоку, о потерях убитыми и ранеными за время с 1 сентября по 15 октября 1919 года:

Из наших полков выбывали лучшие, гибли храбрейшие русские офицеры и солдаты, цвет нашей армии. Но главное – всего хуже было то, что падала надежда на успех и вера в дело.

В 1915 году при натиске Макензена, после знаменитого Горлиц-кого прорыва, Русская Императорская армия отступала как затравленный лев, отбиваясь чуть не голыми руками. Преданная беспечным тылом, армия не роптала, несла неисчислимые жертвы и проявила силу величайшего подвига, большего, чем подвиг победы, – без надежды на успех, на скорое избавление от мук, без призрака славы – армия дралась день и ночь всю весну, лето и осень 1915 года на полях Галиции, Польши и прибалтийских провинций. И не было тени мысли о том, чтобы бросить тяжкий боевой пост, уйти из борьбы. Русская Императорская армия выполнила свой долг перед страной и союзниками, чтобы дать время им подготовиться и ударить по германо-австрийским силам с запада.

Аналогичный, но еще большей красоты подвиг был совершен Русской армией в 1919 году на полях холодной Сибири. Полуодетая, наполовину растаявшая, еще более преданная беспечным и преступным тылом, наша армия была снова подобна затравленному льву. Так же отходила она, огрызаясь на каждом шагу и не помышляя ни о чем, кроме выполнения своего долга. И так же с надеждой смотрела на запад, где теперь армии генерала Деникина были на пути к Москве. Рвались к ней. И ждали дня, когда святыни Кремля будут очищены от нечисти интернационала.

Предательство тыла

Со светлым ликом и ясными очами шел своим земным путем наш Господь; красота подвига слилась с силой духа; миру была явлена совершенная гармония, соединение начала Божественного с человеческим. В то время учение правды, любви и высшей справедливости достигло своего апогея. Но именно тогда-то, когда победа добра над злом казалась неминуемой и скорой, – в это время совершилась самая низкая за всю историю человеческая подлость – Иуда Искариотский продал и предал Светлого Учителя… Крадучись и пряча в складках одежды темное лицо свое, пробиралась закоулками и задворками согнутая фигура к врагам Богочеловека. Торопливый воровской шепот, быстрый обмен косыми колючими взглядами, подлый звон отсчитываемого серебра, цены крови. И затем эта ужасная сцена в Гефсиманском саду. С одной стороны стоит на коленях и молится Отцу Христос, плачущий кровавыми слезами, но готовый на все жертвы для искупления мира, с другой – приближается предатель Иуда, идущий впереди вооруженной толпы, готовой по его знаку взять Иисуса. «Кого поцелую, того и берите. Это – Он», – исходит от него шепот, как свист ядовитой змеи.

И совершилась величайшая подлость на земле. Подстроили ее и провели в жизнь кучка людей, сборище книжников и мудрецов древнего Сиона; они сумели найти среди ближайших учеников Христа низкого предателя, завистника… А массы народные, так жадно внимавшие словам Святого Учителя на горе, так бурно-восторженно кричавшие Ему: «Радуйся, Царь Иудейский», ходившие за Ним огромными толпами, – эти массы, со свойственной толпе легкостью перемен в настроении, кричали теперь: «Распни, распни Его!» И даже ближайшие ученики, допущенные к общению с Божественным, просмотрели опасность, растерялись, проспали ее. Все это было давно, на заре культуры человеческого духа. Все это так же старо, как стар наш христианский мир.

Но вот в наши дни, в дни современности, проходит перед миром подобная же картина. Предан на распятие целый народ, великая христианская страна. Гибель ее предрешена была кучкой интернационалистов, иуды нашлись среди ее же сынов; а толпа, человечество, безмолвствовала или невольно помогала преступникам. Гефсиманский сад России был 1917 год. Голгофа ее длится и до сей поры. Но придет и воскресение. Так же неожиданно, таинственно и сияюще. И встанет Россия из гроба. Вера в это живет не только среди нас, русских, но среди всей лучшей части человечества…

В то время, когда белые русские армии, эти полчища новых крестоносцев, напрягали все усилия, несли в жертву кровь и жизнь, чтоб победить интернационал, вырвать из хищных когтей его Родину и христианскую культуру, – в это же время происходило новое Иудино дело, творилось новое предательство.

И заметьте, – Иудой Искариотским руководила только зависть и выросшая из нее темная подлая ненависть, – так и социалистами, всеми, начиная от их мессии Карла Маркса, двигает только это чувство. Зависть к чужому успеху, к сытой жизни других, к чужим способностям и талантам; их безграничная зависть переходит также в дьявольскую ненависть. Завистью и ненавистью пропитано все учение социализма, – а дела их показали себя на морях крови и страданиях распятой ими России.

В двух первых главах мы коснулись слегка, обрисовали общими чертами тот комплот, который был задуман эсерами. Когда они, эти младшие братья социалистов-большевиков, увидели русский народ идущим по пути национального возрождения вокруг своих народных вождей, то они поняли, что власти «интернационала» грозит гибель и безвозвратный конец. Тогда они, стоявшие под народными знаменами, боровшиеся против большевиков, решили соединиться с ними на защиту общих им идеалов социализма против национального движения народных масс. Но все эти социалисты различных толков и оттенков не могли и не смели выступить открыто, врагами. Они избрали путь скрытый, путь измены. Они повторили дело Иуды и дали России поцелуй предателя.

Притворяясь друзьями народа и вождей его, крича громко на весь мир о борьбе против большевиков, они в то же время сговаривались с ними, как лучше и вернее погубить дело восставшей России. Правительство адмирала Колчака настолько доверчиво относилось к ним, что допустило даже в состав кабинета министров партийных работников социализма; оно оказывало содействие кооперативам, захваченным к тому времени эсерами. Под покровительством иностранной интервенции, пользуясь незлобливой русской слабостью, социал-рево-люционеры покрыли все пространство от района военных действий до океана сетью своих агентов, внедряя их для тлетворной работы не только в городах, но в селах и в деревнях. Всюду они вели скрытую, тайную пропаганду против правительства, используя для этого каждый его промах, каждую ошибку. Имея связь с Москвой, они получали оттуда деньги, агитаторов и… инструкции.

Не только открытый предатель В. Чернов, но даже такие «идеологи-народники», как Авксентьев, оказывались в связи с большевистской Москвой, действующими по строгой указке интернационального центра, этого современного синедриона. Скоро начали проявляться первые результаты этой предательской работы. В нескольких местах, в глубоком тылу, вспыхнули восстания против власти адмирала Колчака. Главные очаги были: Тайшет и Мариинск, районы Красноярско-Минусинский, Нерченско-Сретенский и в Приморской области – Сучанс-кие копи.

Крестьянская масса, ненавидящая интернационал всей силой, на какую способен простой, неиспорченный народ, была, к несчастью, заброшена омским министерством внутренних дел; она получала в то время все сведения о событиях только от социалистов (через сеть кооперативов) и начинялась самыми извращенными, лживыми известиями. Надо припомнить к тому же, что в это время и министрами (председателем и внутренних дел) были партийные социалисты. Из недели в неделю шла пропаганда и агитация, развращая темные массы и направляя их против собственной армии и против народных вождей. Не пренебрегали никакими способами, чтобы зажечь пожар восстаний. Наиболее яркий пример в этом отношении представляет их организация в Красноярско-Минусинском районе.

Полноводная, богатая рыбой и золотом река Енисей течет между скалистых гор, часто сдавленная ими с обеих сторон. В таких ущельях вода кипит и бьется о камни. Даже в самую холодную пору, в крещенские морозы, не замерзает здесь стремнина реки. Но вот горы раздвигаются, образуя широкую долину, подходят к Красноярску и кончаются. Дальше на много сотен верст тянется великая Сибирская равнина, покрытая местами лесом. По этой равнине, от Красноярска и выше, Енисей несет воды свои спокойно и величаво, затопляя весной огромные пространства. Здесь богатейшие пастбища, сенокосы, это один из самых хлебородных в России уездов – Минусинский. Население его сплошь – зажиточные крестьяне-староселы, живущие патриархальным укладом, очень религиозные и в высшей степени преданные идее Царской власти, а с нею и властям законным.

И вот здесь разгорается восстание против адмирала Колчака; начинается дело с небольших шаек, состоявших главным образом из пришлого элемента, но к осени 1919 года дело принимает огромные и организованные размеры. Сформирован целый корпус из 11 полков, введена правильная организация, создан штаб во главе с бывшим штабс-капитаном Щетинкиным. Мину синцы, крестьяне, давали не только людей для этого корпуса, они поставляли хлеб, мясо, одежду. Был даже открыт завод для снаряжения ружейных патронов и для приготовления пик, сабель и секир. Правительственные отряды и енисейские казаки не могли подавить восстания и занимали оборонительные линии, чтобы прикрыть с юга Красноярск и железную дорогу, единственную коммуникацию армии.

В чем было дело? Какая тайная причина создала и поддерживала успех интернационалистов-большевиков среди этого монархического, патриархального, крестьянского населения? Загадка разъяснилась просто. Контрразведка армии доставила в мой штаб ряд подлинных приказов и воззваний штабс-капитана Щетинкина. В них он писал: «Пора кончить с разрушителями России, с Колчаком и Деникиным, продолжающими дело предателя Керенского. Надо всем встать на защиту поруганной Святой Руси и Русского народа. Во Владивосток приехал уже Великий Князь Николай Николаевич, который и взял на себя всю власть над Русским народом. Я получил от него приказ, присланный с генералом, чтобы поднять народ против Колчака… Ленин и Троцкий в Москве подчинились Великому Князю Николаю Николаевичу и назначены его министрами… Призываю всех православных людей к оружию. ЗА ЦАРЯ И СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ!..»

Все восстания направлялись и шли одним путем, применялась одна и та же общая программа. Приезжали из советского центра, из Москвы, агитаторы, снабженные большими суммами денег. Скрываясь в эсеровских организациях, они находили у них поддержку и начинали вести тайно пропаганду. В то же время они сорганизовывали из преступников и отбросов населения небольшие банды с целью нападения и разрушения железной дороги. Сжигали небольшие деревянные мосты, портили путь, устраивали крушения. Целыми десятками спускали под откос поезда, причем главная охота их была за поездами, везшими из Владивостока оружие, боевые припасы и снаряжение для армии.

Для поимки этих разбойников направлялись отряды наши или из чехословаков. Но трудно поймать их в беспредельных и густых, почти непроходимых дебрях сибирской тайги. Надо было вести систематическую и долгую кампанию, на что никто из иностранцев (а дорогу охраняли они) не имел охоты. Через несколько дней шайка выходила в другом месте, снова портила путь и устраивала крушение. Тогда, в попытках положить этому конец, неумелые руководители борьбы с этими бандами применяли самый легкий и несправедливый способ: возлагали ответственность за порчу железной дороги на местное население. Производились экзекуции деревень и целых волостей. Уже после конца борьбы на фронте, когда остатки нашей армии шли на восток, приходилось видеть несколько больших сел, сожженных этими отрядами почти дотла в наказание за непоимку разбойников-большевиков, производивших крушения на перегоне станции Тайшет – Клюквенная. Огромные, растянувшиеся на несколько верст села представляли сплошные развалины с торчащими кое-где обуглившимися полусгорелыми домами. Крестьянское население таких сел разбредалось и было обречено на нищету, голод и смерть. Понятно, такие меры только озлобляли население и давали опору и развитие большевистской и эсеровской деятельности, усиливая их преступную пропаганду. «Видите, – писали они, – видите, русские крестьяне, что такое Колчак и как он относится к народу. Он с шайкой капиталистов всего мира наняли чехов, чтобы жечь русские села и избивать русских крестьян. Все за оружие, все в ряды Красной армии против мировой буржуазии…» И как у всех адептов социализма, это новое воззвание заканчивалось крылатым лозунгом Карла Маркса: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

А в то же самое время те же люди, правильнее, отбросы человечества вели разрушительную работу среди чехов, этих quasi-славянских войск, сформированных из военнопленных, взятых Русской армией в Галиции и Польше; их развращали всячески, доводя до состояния людей, больных большевистским умопомешательством. Эту часть работы взяли на себя целиком социал-революционеры.

Бедное русское крестьянство было окончательно сбито с толку. Не знало, кому верить, за кем идти. Ненавидящие социалистов-большевиков, пошедшие так охотно под знамена Белой гвардии против красного интернационала, крестьяне были поставлены этими жестокими и неумелыми действиями между молотом и наковальней. И заметьте: чехи, отряды которых главным образом-то сжигали русские деревни, были всецело под влиянием и в услугах у эсеров, кричавших всегда о «демократии» и «демократичности». Почти все репрессии и экзекуции производились по скрытой указке этих социалистов, чтобы разжечь пожар восстаний в тылу Белой Русской армии. Это только и нужно было социалистам, это была их главная цель, в средствах же стесняться они не привыкли. В лагере устроителей нового рая на земле это проводилось последовательно в жизнь десятками лет. Насколько этот способ разжигания взаимной ненависти был ими излюблен, можно видеть из того, что один из самых крупных деятелей русской социалистической мысли, Михайловский, проповедовал еще в 1880 году «не протестовать против кнута и розог во имя лучшего социалистического будущего»…

Получалась ужасная картина. Русские народные массы, крестьяне и рабочие со своими офицерами и вождями вели беспощадную борьбу на фронте. А в тылу те же крестьяне и рабочие, под влиянием большевистской агитации, эсеровского предательства и неумелых действий местных властей восставали и становились против той же армии и против правительства адмирала Колчака.

Все больше и больше раздувалось пламя этого костра. Восстания редко где были подавлены целиком. Наоборот, появлялись новые районы, банды сорганизовывались в полки, дивизии и корпуса. Вооруженная борьба с ними требовала все большего числа войск, в которых так нуждался боевой фронт, напрягавший героические усилия для окончательной победы русской народной и национальной идеи над кровавым враждебным интернационалом.

В этих условиях борьба становилась почти невозможной. Причины этого лежали, понятно, глубоко в самой системе организации антибольшевистского движения. Моря крови были пролиты и великая жертва была принесена – впустую, вследствие основной ошибки: не хотели признать социалистов-революционеров врагами народа, такими же, как большевики-коммунисты.

Не хватало прямоты действий, не было напряжения воли. Сила национальная недостаточно концентрировалась и кристаллизовалась. Огромный белый тыл в Сибири клубился вредными ядовитыми газами политиканства, с одной стороны, и бессилия в деле – с другой. Не только не могли добиться полного напряжения – все для фронта, для войны, для победы, не имели и тени диктатуры, а, допустив в свой стан врагов, успокоились на бумажном перепроизводстве, по-грязнув в тихом и медленном отбывании номера.

К сожалению, у наших противников, у большевиков, было не так. Воля из Москвы, жестокая и упрямая воля, управляемая определенным желанием еврейского центра, заставила работать всех в советской России, вызвала настоящее напряжение и сумела держать это напряжение все время на должной высоте. Там работали не спустя рукава, не для отбывания номера и знали, что за плохую работу, за недостаточные результаты – расправа сейчас же; разговоры там короткие – смерть без суда. Полковник Котомин, перебежавший к нам из Красной армии с одиннадцатью офицерами под Челябинском, подробно обрисовал положение в советском тылу. «У них работа идет не так, как у вас, – говорил он, – там не считают часов, кипит дело, и если нужно, то все заняты по восемнадцать часов в сутки. Жиды-коммунисты следят не только за совестью и политическими убеждениями, но и за выполнением каждым его обязанностей. Чуть заметна в ком лень или халатность, – сейчас на сцену выступает обвинение в политическом саботаже и… расстрел. И знают все, от генерала до машиниста, что шутить не будут».

С целью разбудить нашу тыловую публику полковник Котомин прочел лекцию в Омске в городском театре (по поручению Верховного Правителя); на лекции произошел характерный инцидент. Котомин рисовал правдивую картину советского тыла, он будил чувства белых и призывал их к такой же работе, какую несут слуги Ленина и Бронштейна, к такой же отчетливости, добросовестности и энергии… Вдруг раздаются голоса из партера:

– Как Вам не стыдно хвалить их! А еще офицер…

– Довольно…

– Поезжайте тогда обратно к большевикам…

И с галерки одинокий крик:

– Правильно, товарищ, продолжайте.

Так поняли представители тыловых наслоений искренний и честный призыв Котомина, этого одного из лучших русских офицеров. На того это так подействовало вместе со всем пережитым за последние годы, что он слег больной и не мог уже оправиться. Болезнь унесла его в могилу. Моя армия лишилась в нем хорошего начальника дивизии, на что Котомин был мною предназначен.

Можно спорить и сомневаться во многом, но одно несомненно и ясно, что успокоение страны будет достигнуто лишь при наличии трех факторов: твердой власти, жизненной организационной работы правительства и самого живого участия в ней народных масс. Последний фактор является наиболее существенным и важным, ибо это, и только это, обеспечит закрепление порядка, принятие целесообразных реформ, возрождение разрушенной жизни.

Это сознавалось многими уже в то время, в самый разгар Гражданской войны. И надо отметить, что народные массы в течение всего периода не только сочувствовали новой власти, борьбе ее и стремлениям возродить страну, но сам народ добровольно нес всевозможные жертвы, давал сотни тысяч своих сыновей в армию, платил подати и налоги. И так естественно было бы использовать этот подъем народный, так просто и легко было бы наладить порядок, чтобы не было таких уродливых явлений, как восстания в тылу, нападения на железную дорогу, существование разбойничьих шаек…

Необходимо было сорганизовать народные массы и привлечь их лучшие слои к работе на местах, образовав сельскую полицию, сельские продовольственные органы, потребительские общества, органы по распределению и сбору налогов и податей, представителей власти по проведению мобилизации, местные осведомительные бюро, сельские суды и т. д. Необходимо было сплотить сельское население около лучшей его части. И без сомнения, здесь не только не место боязни, не должно быть и сомнений, так как вся борьба велась ведь за жизнь народа и страны, велась самим народом и для народа. Следовательно, народные массы не могли не оказать правительству могучую поддержку, которая обеспечила бы в полной мере успех армии.

К сожалению, ничего этого сделано не было. Почему? Были две главные причины. С одной стороны, бюрократические и нежизненные центральные аппараты министерств не знали, что и как надо сделать в этой области, некоторые к тому же боялись – из-за того же незнания – народной массы и не умели подойти к ней. Задавшись обширными и громоздкими программами во всероссийском великодержавном масштабе, создавали на бумаге проекты их будущего выполнения и наряду с тем не делали маленького незаметного повседневного дела, необходимого для рядового обывателя, для семьи, для массы населения. Долго ждало оно, спокойное и безропотное, движения живой воды и не дождалось.

С другой стороны – социалисты всех толков, а главным образом эсеры, всеми способами препятствовали какому-либо проявлению такой работы. Они не допускали или всячески тормозили проведение в жизнь каких-либо мер по организации населения сел и городов. Им невыгодно было это, как и самое дело восставшего народа под Русским национальным знаменем. Ибо они знали, что народные массы не пойдут за ними, не будут вторично ломать своей жизни в угоду их книжным, искусственным теориям.

Один крестьянин-тоболяк, испытавший всю прелесть большевизма сначала в 1918 году и месяц теперь, пока мы не заняли их местности снова, так выразил своим простым языком мысль о социалистах – вывод, сделанный его здоровым умом:

– Был у нас Царь, было начальство, и жили мы – Бога благодарили, – все имели, а если чего и не хватало, то надежду всякий питал: коли есть голова да руки, то и для себя и для детей заработаешь. Был порядок, был и закон и справедливость. Теперь у нас комиссары-большевики, начальства есть много, ну а остального ничего нет – ни пищи, ни одежды, ни порядка, ни закона, ни справедливости. Можно сказать, не живет теперь народ, а только глядит, как бы не умереть. Да и то не знаешь, будешь ли жив от комиссара завтра. Да и надежды на лучшее при них никакой, прямо охота работать пропадает.

– Ну а при Керенском как было? Что скажешь об эсерах?

Крестьянин задумался, затем лицо его осветилось добродушной улыбкой, блеснули умные серые глаза.

– А так я скажу тебе, барин: бывает лето с плодами Господними, бывает зима с морозом, стужами, буранами. А между ними слякоть, распутица никчемная. Так нам и социалист, такая слякоть и Керенский был. Ни Богу свечка, ни черту кочерга…

Нежелание и неумение организовать жизнь страны, главным образом сельского населения, проходило всюду, по всем отраслям многоэтажных омских министерств. И если принять во внимание, что в состав кабинета министров входили социалисты, а во главе его стоял до самого последнего времени «vieux drapeau», старый социалист Вологодский, то не трудно понять, какие помехи встречали все попытки и начинания в проведении организации сельского и городского населения.