Текст книги "От Орла до Новороссийска"

В изгнании

Я много слышал и читал про Босфор, но не ожидал увидеть его таким красивым. Утопающие в зелени красивые виллы, живописные развалины, стройные силуэты минаретов на фоне ярко-голубого неба, пароходы, парусные суда и ялики, бороздящие по всем направлениям ярко-синие, прозрачные воды, узкие, живописные улицы, пестрая толпа – все было оригинально и ярко красочно.

Мы остановились с генералом Шатиловым в здании русского посольства, где военный представитель генерал Агапеев любезно предоставил в наше распоряжение свой кабинет. Громадные залы посольства были переполнены беспрерывно прибывающими с Юга России многочисленными беженцами, ожидавшими возможности, по получении необходимых виз, проехать дальше. Те, которым ехать было некуда, устраивались на Принцевых островах, пользуясь помощью союзников; американцы, англичане, французы и итальянцы брали на себя попечение о беженцах, распределив между собой помощь на Принцевых островах. Моя семья пользовалась гостеприимством англичан на острове Принкипо. Я и жена тяготились чужеземной помощью и решили при первой возможности перебраться в Сербию; остановка была за деньгами. Мы выехали из России совсем без средств. После долгих хлопот мне, с помощью оказавшегося в Константинополе А.В. Кривошеина, удалось сделать заем в одном из банков, и на первое по крайней мере время мы могли себя считать обеспеченными.

Отъезд наш задерживался тяжелой болезнью матери моей жены. Я сделал визиты союзным верховным комиссарам. Французского и итальянского не застал, познакомился лишь с американским, жизнерадостным, добродушным адмиралом Бристолем, и английским, адмиралом де Робеком. У него я познакомился с командующим оккупационными великобританскими войсками генералом Мильном. Красивый старик, совершенный тип английского джентльмена, адмирал де Робек, видимо, мало интересовался политикой, и негласным руководителем последней являлся генерал Мильн. Он проявил большой интерес к настоящим событиям на Юге России, долго и подробно меня расспрашивая. Коснулся он и вопроса о взаимоотношениях моих с главнокомандующим, и дошедших до него слухов о подготовлявшемся в Крыму перевороте. Я мог подтвердить ему лишь то же, что говорил ранее господину Мак-Киндеру.

Из Новороссийска приходили тревожные вести. 7 марта красные форсировали реку Кубань. Противник стал распространяться к югу. Восстания в тылу охватывали новые районы. Неожиданно я получил от генерала Деникина письмо – ответ на посланное мною ему перед отъездом из Крыма: «Милостивый Государь, Петр Николаевич! Ваше письмо пришло как раз вовремя – в наиболее тяжкий момент, когда мне приходится напрягать все духовные силы, чтобы предотвратить падение фронта. Вы должны быть вполне удовлетворены… Если у меня и было маленькое сомнение в Вашей роли в борьбе за власть, то письмо Ваше рассеяло его окончательно. В нем нет ни слова правды, Вы это знаете. В нем приведены чудовищные обвинения, в которые Вы не верите. Приведены, очевидно, для той же цели, для которой множились и распространялись предыдущие рапорты-памфлеты. Для подрыва власти и развала Вы делаете все, что можете. Когда-то, во время тяжкой болезни, постигшей Вас, Вы говорили Юзефовичу, что Бог карает Вас за непомерное честолюбие… Пусть Он и теперь простит Вас за сделанное Вами русскому Делу зло. А. Деникин».

Генерал Деникин, видимо, перестал владеть собой.

Мы стали готовиться к отъезду. Несмотря на то что в Константинополе оказалась масса знакомых, я мало кого видел, целые дни проводя в прогулках по городу и его окрестностям, знакомясь с многочисленными памятниками старины. Изредка по вечерам собирались мы в одном из бесчисленных кафе и за чашкой турецкого кофе беседовали с А.В. Кривошеиным и П.Б. Струве.

Наконец, день нашего отъезда был окончательно установлен. За несколько дней до него я получил письмо генерала Слащева. Письмо это было совершенно сумбурное. Слащев убеждал меня не уезжать из Константинополя и ожидать какой-то телеграммы от него и Сената (Сенат из Ростова был эвакуирован в Ялту, где продолжало оставаться большинство сенаторов). Он просил меня верить в бескорыстность руководивших им чувств, «но, – писал он, – учитывая в армии популярность Вашего и моего имени, необходимо их связать, назначив меня Вашим начальником штаба». Письмо было для меня загадкой. Через несколько дней она разъяснилась.

Прижатая к морю армия заканчивала борьбу. Из Новороссийска один за другим прибывали транспорты, переполненные обезумевшими от ужаса и лишений беженцами. Армия отходила, почти не оказывая сопротивления. Было очевидно, что транспортных средств не хватит и большая часть войск останется непогруженной.

Главнокомандующий находился в Новороссийске на цементном заводе, под охраной англичан. Жена его прибыла в Константинополь и остановилась в русском посольстве. Передавались слухи, что генерал Деникин, видя неминуемый развал и гибель армии, заявил, что «Новороссийска не оставит и пустит себе пулю в лоб». Однако вскоре стало известно, что 14-го главнокомандующий на миноносце оставил Новороссийск. Ставка перешла в Феодосию. Успели погрузиться для переброски в Крым лишь добровольцы, за исключением одного из Марковских полков, сводная Кубанская бригада, гвардейская бригада 1-й Донской дивизии¹²² и некоторые другие части Донской армии. Оставленные на побережье части Кубанской и Донской армий отходили на Туапсе. Войска Северного Кавказа сосредоточивались в Поти.

Эвакуация Новороссийска превосходила своей кошмарностью оставление Одессы. Стихийно катясь к морю, войска совершенно забили город. Противник, идя по пятам, настиг не успевшие погрузиться части, расстреливая артиллерией и пулеметами сбившихся в кучу на пристани и молу людей. Прижатые к морю наседавшей толпой, люди падали в воду и тонули. Стон и плач стояли над городом. В темноте наступавшей ночи вспыхивали в городе пожары.

Вскоре пришло известие об оставлении генералом Романовским должности начальника штаба главнокомандующего. Уступая требованию общественного мнения, генерал Деникин решился принести в жертву ему своего ближайшего сотрудника. (Общественное мнение было весьма неблагоприятно генералу Романовскому. Его называли «злым гением Главнокомандующего», считали виновником всех ошибок последнего. Справедливость требует отметить, что обвинения эти были в значительной степени голословны.) Генерала Романовского заменил генерал Махров. 16 марта генерал Деникин решил упразднить Южно-Русское правительство. М.В. Бернацкому было поручено составить новое «деловое учреждение». Так именовалось в приказе главнокомандующего новое правительство.

20 марта, накануне нашего отъезда, адмирал де Робек пригласил меня завтракать на флагманском корабле «Аякс». Я выходил из посольства, когда мне вручили принятую английской радиостанцией телеграмму из Феодосии от генерала Хольмана. Последний сообщал, что генерал Деникин решил сложить с себя звание главнокомандующего и назначил военный совет для выбора себе преемника. На этот совет генерал Деникин просил прибыть меня. Телеграмма показалась мне весьма странной. На службе я уже более не состоял, и приглашение генералом Деникиным меня, только что оставившего пределы армии по его требованию, трудно было объяснить. Обстоятельства, при которых генерал Деникин принял это решение, стали мне известны лишь впоследствии.

18 марта главнокомандующий разослал старшим начальникам секретную телеграмму такого содержания: «Предлагаю прибыть к вечеру 21-го марта в Севастополь на заседание военного совета, под председательством генерала-от-кавалерии Дрогомирова, для избрания преемника главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. Состав совета: командиры Добровольческого и Крымского корпусов, их начальники дивизий, из числа командиров бригад и полков – половина (от Крымского корпуса по боевой обстановке норма может быть меньше), коменданты крепостей, командующий флотом, его начальник штаба, начальники морских управлений, четыре старших строевых начальника флота. От Донского корпуса генералы: Сидорин, Келчевский и шесть лиц из состава генералов и командиров полков. От штаба главнокомандующего: начальник штаба, дежурный генерал, начальник военного управления, а также генералы: Врангель, Богаевский, Улагай, Шиллинг, Покровский, Боровский, Ефимов, Юзефович и Топорков».

Я завтракал на «Аяксе». С большим трудом я поддерживал разговор. Мысли все время вертелись вокруг полученной телеграммы. Я не сомневался, что борьба проиграна, что гибель остатков армии неизбежна. Отправляясь в Крым, я оттуда, вероятно, уже не вернусь. В то же время долг подсказывал, что, идя с армией столько времени ее крестным путем, деля с ней светлые дни побед, я должен испить с ней чашу унижения и разделить с ней участь ее до конца. В душе моей происходила тяжелая борьба.

Завтрак кончился, адмирал де Робек просил меня и генерала Мильна пройти к нему в кабинет.

– Сегодня я отправил вам принятую моей радиостанцией телеграмму генерала Хольмана. Если вам угодно будет отправиться в Крым, я готов предоставить в ваше распоряжение судно. Я знаю положение в Крыму и не сомневаюсь, что тот совет, который решил собрать генерал Деникин для указаний ему преемника, остановит свой выбор на вас. Знаю, как тяжело положение армии, и не знаю, возможно ли ее еще спасти… Мною только что получена телеграмма моего правительства. Телеграмма эта делает положение армии еще более тяжким. Хотя она адресована генералу Деникину, но я не могу скрыть ее от вас. Быть может, содержание ее повлияет на ваше решение. Я повторяю, не считаю себя вправе скрыть ее от вас и, зная ее содержание, поставить вас в положение узнать тяжелую истину тогда, когда будет уже поздно.

Он передал мне адресованную генералу Деникину ноту: «Секрет-н о. Верховный Комиссар Великобритании в Константинополе получил от своего Правительства распоряжение сделать следующее заявление генералу Деникину. Верховный Совет находит, что продолжение гражданской войны в России представляет собой, в общей сложности, наиболее озабочивающий фактор в настоящем положении Европы.

Правительство Его Величества желает указать генералу Деникину на ту пользу, которую представляло бы собой, в настоящем положении, обращение к советскому правительству, имея в виду добиться амнистии как для населения Крыма вообще, так и для личного состава Добровольческой армии в частности. Проникнутое убеждением, что прекращение неравной борьбы было бы наиболее благоприятно для России, Британское Правительство взяло бы на себя инициативу означенного обращения, по получении согласия на это генерала Деникина, и предоставило бы в его распоряжение и в распоряжение его ближайших сотрудников гостеприимное убежище в Великобритании.

Британское Правительство, оказавшее генералу Деникину в прошлом значительную поддержку, которая только и позволила продолжать борьбу до настоящего времени, полагает, что оно имеет право надеяться на то, что означенное его предложение будет принято. Однако если бы генерал Деникин почел бы себя обязанным его отклонить, дабы продолжить явно безнадежную борьбу, то в этом случае Британское Правительство сочло бы себя обязанным отказаться от какой бы то ни было ответственности за этот шаг и прекратить в будущем всякую поддержку или помощь, какого бы то ни было характера, генералу Деникину. Британский Верховный Комиссариат. 2 апреля 1920. Константинополь».

Отказ англичан от дальнейшей нам помощи отнимал последние надежды. Положение армии становилось отчаянным. Но я уже принял решение.

– Благодарю вас, если у меня могли быть еще сомнения, то после того, как я узнал содержание этой ноты, у меня их более быть не может. Армия в безвыходном положении. Если выбор моих старых соратников падет на меня, я не имею права от него уклониться.

Адмирал де Робек молча пожал мне руку. Я решил выехать немедленно.

Генерал Шатилов, узнав о моем решении, пришел в ужас.

– Ты знаешь, что дальнейшая борьба невозможна. Армия или погибнет, или вынуждена будет капитулировать, и ты покроешь себя позором. Ведь у тебя ничего, кроме незапятнанного имени, не осталось. Ехать теперь – это безумие, – убеждал он меня. Однако, видя, что его доводы бессильны, он объявил, что едет со мной, не решаясь оставить меня в этот грозный час.

21 марта броненосец «Император Индии» вышел в Крым. Море стихло. Мощно рассекая волны, уносил меня корабль к родным берегам. Там готовился эпилог русской трагедии. Над предпоследним актом ее готов был опуститься занавес истории.

М. Левитов¹²³
Отступление Корниловской Ударной дивизии¹²⁴

Описание Орловско-Кромского сражения заканчивается 10 ноября 1919 года по новому стилю. Далее пойдет почти беспрерывное отступление с небольшими остановками для контратак или для необходимого отдыха. В подборе материалов для истории Корниловского Ударного полка я руководствовался целью выразить мнение о происходивших тогда событиях лиц, близко стоявших к ним, и главным образом самих корниловцев-ударников. Изложение причин, вызвавших поражение всех Вооруженных сил Юга России, начавшееся на нашем участке, будет освещаться в рамках наших, корниловских действий и суждений. Представления о реальных возможностях у руководящих операциями штабов и у исполнителей часто очень резко расходятся, и, как следствие того, зарождается незаслуженное поражение. Успех Красной армии при переходе в контрнаступление на линии Орел – Воронеж обусловлен не только этим. В книге «Корниловский Ударный полк» приводится много причин этого, но большую часть из них мы оставим в стороне, так как нам было далеко до зверств и пропагандных лозунгов Красной армии, а постараемся воспроизвести впечатления и переживания строевых ударников, зафиксированные в те дни. Бои успешно ведутся не только тогда, когда руководство ими находится в искусных руках, но и в одинаковой степени зависят и от возможностей строевых частей. Нам часто преподносились боевые приказы с громким названием: такому-то «полку», когда фактически он был не больше состава роты. Отсутствие точных данных о силе и намерениях противника приводило и к тому, что своевременно не использовали и свою силу; особенно ярко это бросилось нам в глаза, когда можно было вести бои на уничтожение живой силы противника приданием нам кавалерийских частей. Первой и основной причиной отступления корниловцев от Орла был невероятный перевес в силах противника, доходившего до 42 стрелковых и кавалерийских полков, против наших трех Ударных полков, что красные могли тогда сделать благодаря заключению перемирия с Польшей Пилсудского. Второй причиной была потеря инициативы командованием Добровольческой армии при наличии точных данных о роли советской ударной группы.

Несмотря на это, корниловцы с 6 октября по 10 ноября нового стиля вели бои в районе Орла.

* * *

24 октября красными был взят город Воронеж, и только 15 ноября 1-я конная армия Буденного берет станцию Касторная, создавая тем угрозу возможности отступления Добровольческой армии на Ростов. Эта угроза с данного момента сознавалась и у нас, а до 10 ноября мы вынуждены были подчиняться только силе противника нашего фронта и вести упорные ежедневные бои, отбиваясь от небывалого для нас превосходства в силах противника, имевшего отличную конницу, которой у нас совершенно не было. Не нам судить, почему в боях за Воронеж и Касторную наши не разбили Буденного, но наши бои за Орел могли быть успешными для нас только при условии наличия у нашего командования инициативы, которая могла бы своевременно использовать силу Корниловской Ударной дивизии в ее полном составе и разбить обошедшую нас советскую ударную группу. Этого не произошло, и отход начался. Не легко давалось нам и наступление, но теперь, во время арьергардных боев, особенно когда вера в успех была подорвана, только сила нашего огня и марка «ударных» частей не позволяли красным уничтожить нас.

Отступление ярче обнаружило все наши отрицательные явления тыла: самостийность, действия анархиста Махно, растерянность тыловых учреждений, несвоевременная мобилизация, самоснабжение за счет населения и обычные заторы железнодорожных путей. Все это ставят теперь в большой минус командованию Вооруженными силами Юга России; но могло ли оно тогда справиться с этим в условиях гражданской войны и особенно самостийных течений? Возможно, что и могло, но только так, как ответил генерал Май-Маевский генералу Врангелю, который спросил его о причинах, почему мы не побили красных. Генерал Май-Маевский ответил на вопрос так: «Если бы мы поступали так, как поступают большевики, то, возможно, и разбили бы красных». Это было перед смертью генерала Май-Маевского, в те дни, когда Русская Армия генерала Врангеля покидала Крым. Революция своим предательством во время войны породила российский хаос, который большевики использовали для себя, а потом силой Чека вздернули всех на дыбу и этим создали многочисленную Красную армию. Такой метод действий для Вооруженных сил Юга России был неприемлем, и потому мы должны были покинуть Родину. Все же остальное, неизбежное для гражданской войны, было у нас на 95 % по нужде. Перед 1-м Кубанским походом мы только с сожалением оставили в Ростове-на-Дону 17 тысяч офицеров, не пожелавших записаться к нам, а пришедшие красные тут же подозрительных расстреляли, а остальные создали им ту Красную армию, перед которой нам теперь пришлось отступать. Все это приводится для того, чтобы еще раз поведать миру, почему национальные силы во время гражданской войны не победили большевиков.

Вот с такими разбросанными мыслями отступали полки Корниловской дивизии в морозы и под звуки придорожных телеграфных проводов, которые хорошо помнятся и до сего времени.

9 ноября н. ст. 1919 года. 3-й Корниловский Ударный полк отходит на линию сс. Гнилец – Заболотное – Архангельское, занимая последнее с боем. 2-й Корниловский Ударный полк 3-м батальоном наступает на село Поныри с целью занятия его южной окраины, 1-й батальон – на Ольховатку. 1-й Корниловской Ударный полк наступает на с. Теплый Колодезь. С этого числа 14-я советская армия направляет из своей ударной группы 8-ю кавалерийскую дивизию Червонного казачества на город Льгов, а Латышскую дивизию в обход города Курска с запада. 13-я советская армия Эстонской дивизией седлает железную дорогу на Курск с севера, а 9-й стрелковой дивизией в обход Курска с востока. Поэтому противник все время обходит правый фланг Корниловской Ударной дивизии.

10 ноября. 3-й Корниловский Ударный полк на походе глубокой ночью, в мороз и вьюгу, несмотря на осмотр эскадроном конных разведчиков впередилежащей деревни, подвергся удару Эстонской дивизии во фланг и с трудом, полевыми тропинками, прибыл на участок 2-го Корниловского Ударного полка.

Показание поручика Долгополова Евгения Акимовича¹²⁵, конного эскадрона 3-го Корниловского Ударного полка о том, как могли части Эстонской дивизии неожиданно атаковать полк во фланг.

При подходе к оврагу перед окраиной деревни, которую мы должны были пройти мимо, не заходя в нее, поручик Долгополов был послан с разъездом осмотреть ее, так как деревня была перпендикулярна нашему движению и тянулась с юга на север. Он, как опытный разведчик, переправившись через овраг, не поехал по улице деревни, а двинулся «задами», через огороды. Проехав так часть деревни, он свернул на линию домов и стал опрашивать жителей о том, есть ли здесь какие-нибудь воинские части. Некоторые говорили, что ничего не знают, другие будто бы видели, что прошли какие-то солдаты, а на вопрос, белые или красные, отвечали, что теперь тут не разберешь, кто проходит, так их много здесь. По ответам было видно, что они не хотят говорить правды. Тогда поручик Долгополов поехал вдоль улицы по направлению к полку, всюду было тихо, в избах не было света, чувствовалась тревога. Он снова свернул на огороды и поехал навстречу полку. Была полная тишина. Когда он проехал деревню, из нее раздалась четкая команда, и последовали залпы по голове колонны полка. В это время эскадрон уже прошел деревню, а головная часть полка выходила из оврага. Остается предположить, что об отсутствии в деревне красных командиру полка было доложено по данным дополнительного разъезда, который осмотрел деревню, проехав по ее улице перед самым вступлением в нее эстонцев. Конечно, полный осмотр отсутствовал, и я должен сказать, что причиной этого были непрерывные бои в течение месяца, мороз и ночной переход полка с центрального участка дивизии на ее левый фланг. Неприятным в этом было то, что есаул Милеев¹²⁶ уехал, не сдав полка временно назначенному командиром полка поручику Левитову, который нагнал полк на походе, перед этой деревней.