Текст книги "Планета битв"

Клим ничего не ответил Лапину, только сплюнул и начал искать глазами Лиссажа. Время шло, пора было начинать работу, чтобы не выбиться из графика. Откуда-то вывернулся потный Цендорж:

– Клим-сечен, разреши? Я быстро.

Получив добро, монгол вперевалку побежал на кривых ногах к погонщикам, и вскоре они погнали стадо прыгунов вдоль берега. Увидев приближающийся вал мохнатых зверей, Скорбящие начали испуганно переглядываться. Прыгуны, подгоняемые палками, рвались вперед, их лапы пенили воду.

– Уходите, дурни! Затопчут! – заорали арбайтеры. Кто-то кинулся поднимать сидящих людей, кто-то отвернулся.

– Мы подчиняемся силе! – с достоинством каркнул Хранитель и первым встал, подав своим знак следовать его примеру. – Но великий грех, который вы сотворили, осквернив священные воды, падет на вас и ваших потомков!

– Иди, иди, дурило! – кричали ему вслед сибиряки, разводя с трудом остановленных прыгунов. Место было расчищено, и в берег начали забивать сваи.

* * *

Из дневника Клима Елисеева:

Все идет не так, как я планировал. Мы теряем время. Дни летят, как поленья в жаркую топку, и сгорают там без остатка. С одной стороны, сделано много – стрела крана нависла над озером, пыхтит паровая машина, вертящая лебедку, посапывает, гудя огромным колесом маховика, воздушный насос. Непредвиденной трудностью оказались обитатели озера Скорби, а именно черно-серые узкие то ли черви, то ли рыбки, напоминающие наших миног, только гораздо более прожорливые. Их так и прозвали – миноги, хотя по своим повадкам эти твари больше похожи на пиявок. Они бросаются на любой помещенный в воду предмет, впиваясь в него жадными воронкообразными ртами, усеянными огромным количеством мелких треугольных зубов.

Конечно, прогрызть оболочку штатного скафандра Военно-Космических сил (а мы используем для погружения именно такие) миноги не могут, но они сотнями набрасываются на шланги, сработанные из сшитых прыгуньих кишок, легко дырявят их, проникают внутрь и…

Прежде чем мы разобрались, что к чему, погибли два водолаза. Один захлебнулся, второго выели изнутри. На людей все это произвело очень тягостное впечатление. К воде никто не подходит. В крепости злорадствуют. Скорбящие кричат со стен, что это духи погибших во Втором малом модуле мстят нарушившим их покой.

Ночью мне приснился сон, будто бы за южными горами, в той стороне, где находится Горная республика, вдруг встало багровое зарево, озарившее полнеба зловещим светом. А следом за ним из-за остроконечных пиков начал выпирать чудовищный пузырь, нарыв, тоже багровый, пульсирующий, в любой момент готовый прорваться и затопить гноем всю планету. Я проснулся в темной палатке, обливаясь холодным потом, в сомнамбулическом бреду высек огонь и долго осматривал себя, пытаясь разглядеть на ногах и животе характерные для «пятнухи» признаки заболевания.

В себя пришел только на рассвете, когда сигнальщики в лагере военных протрубили побудку. Цендорж, спокойно продрыхший на соседнем ложе, посмотрел на меня и вопреки обычной сдержанности спросил, что случилось:

– На тебе, Клим-сечен, будто бы демоны всю ночь скакали.

– Сон плохой видел, – ответил я монголу, одеваясь.

– Плохой сон – хорошо, – ответил мой ординарец, проверяя, как всегда по утрам, свою винтовку. – Сон плохой – явь хорошая.

На берегу, возле крана, уже собрались Лапин, Жемчужников, Лиссаж, инженеры и мастера с Лимеса. Поодаль несколько арбайтеров готовили к погружению скафандры. Я поздоровался, подошел к воде. Эос поднялась довольно высоко, ее лучи прошили озеро, у берега высветлив каменистое дно, над которым сновали туда-сюда юркие миноги.

«Потравить их, что ли?» – размышлял я, всматриваясь в белесое пятно затонувшего модуля. Нет, тогда пришлось бы заливать отравой все озеро, а оно слишком огромно, на восток уходит этакая водная «запятая» не то сорока, не то пятидесяти километров. Кстати говоря, упади Второй малый модуль где-нибудь там, «пятнуха» гарантированно подъела бы нас, и через пару лет на Медее не осталось бы ни человечка…

Тут мысли мои потекли совершенно в другом направлении. Мне вдруг причудилось, что у нашего общего неизвестного врага и в самом деле такая цель – сделать планету снова безлюдной. И он, местный бог, повелитель (и создатель) этого мира, то отключает электричество, то бросает на нас рати хрустальных червей, то стравливает в междоусобной войне, то насылает мор в виде этой самой «пятнухи»…

– Клим Олегыч, что голову повесил? – Тяжелая рука Прохора Лапина легла на мое плечо. – Вишь, готовимся. К обеду опять двое пойдут. Возьмут мешки с купоросом. Вроде он этих дряней отгоняет.

Я усмехнулся – идея с отравой пришла в голову не мне одному.

– Эх, баллон бы к скафандру приспособить, – между тем продолжал гудеть Лапин. – Хотя бы минут на пятнадцать чтоб хватило. Но инженера говорят – невозможно…

И тут меня осенило! Я обернулся к сибиряку, ткнул его кулаком в грудь.

– Прохор! Где этот… из экипажа Второго малого? Ну, который схему расположения отсеков чертил?

– Иштван? Да вон топчется. Рвется на погружение, да я запретил – он один знает, как до медотсека добраться.

– Давай его сюда! Я сам пойду вниз. Один. Без шлангов. Мне только точно надо знать, куда идти, где повернуть, какой люк открыть. По кратчайшему маршруту, понял?

Лапин удивленно поднял брови, но надо отдать ему должное – соображал он быстро. Спустя пару минут вокруг меня сгрудился весь руководящий состав стройки.

– Метки лучше не оставлять – долго. Фал с камнем на конце надо тянуть! – говорил Жемчужников. – С каждым погружением все дальше и дальше, и так – до отсека.

– Три раза дергаешь, но пояс сразу не отцепляешь, иначе всплывешь и застрянешь. Три раза – и мы тебя вытаскиваем. До последнего не тяни, вдруг не откачаем? Запомни: три раза! И пояс, пояс сразу не скидывай! – втолковывал Прохор, подкрепляя свои слова выразительными жестами здоровенных волосатых лапищ.

– Самое главное – не пытайтесь с первого раза пройти весь путь. Тут нужно не спеша, но гарантированно. – Лиссаж, прищурившись, смотрел в сторону, туда, где пятеро арбайтеров готовили для меня «целый», не «зашлангованный» скафандр.

– Все, парни, хорош. Пора, дело к обеду, – сказал я и шагнул к Иштвану, худому, обросшему рыжими патлами человеку, бывшему технику из экипажа Второго малого модуля. – Значит, красный круг?

– Угу, – кивнул он. – Это люк технологического коридора, который проходит под носовыми гипносиумами и выводит прямо к «больничке». Там простой механический запор – рычаг и ригеля. Заржаветь не должно, сплав антикорный, единственно – могло прикипеть.

– Трубу нужно взять, – сказал прислушивающийся к нашему разговору Жемчужников. – Рычаг толстый?

– Сантиметров пять, длиной в полметра, – ответил бывший техник.

– Зачем труба-то? – удивился я.

– Если не будет открываться, надеваем трубу на рычаг, тем самым увеличивая плечо. Так будет легче, – ответил Жемчужников.

Я усмехнулся. Наш главный инженер старательно избегал обращаться ко мне на «ты» или на «вы», видимо, не решив для себя, кто я ему – начальник или коллега.

Влезая в пахнущий кондиционированным воздухом – надо же, за столько лет запах не выветрился! – скафандр, я испытал на мгновение некоторую ностальгию. Показалось – вот сейчас закроется «горб» и тоненько запищат установочники систем, а потом мягкий женский голос «Наташи» негромко скажет: «Универсальный технический защитный комплекс приветствует вас. Даю результаты тестирования: система жизнеобеспечения в норме, система терморегуляции в норме, системы связи в норме, запас дыхательной газовой смеси не менее девяноста девяти процентов, регенераторы включены, индивидуальный двигательный комплекс на разогреве, аварийный блок укомплектован, медицинский модуль укомплектован, утилизатор в норме, загрузка пищевых туб полная, дата загрузки…»

Я снова усмехнулся. Дата… Последний раз питательная смесь и вода загружались в эти скафандры накануне катастрофы, стало быть, 31 августа 2204 года. Интересно, во что они превратились и как пахли, когда умельцы Шерхеля потрошили скафандры, убирая все лишнее? Впрочем, как уже отмечалось, никаких посторонних запахов я не почувствовал.

На штатных ВКС-ских скафандрах имеются аварийные затворы, «ушки», позволяющие извлечь из него человека в случае, если отказала вся электроника. Либо, в зависимости от обстоятельств, упаковать в скафандр. Именно с помощью этих «ушек» техники загерметизировали лючок-«горб», и я неуклюже двинулся к деревянной площадке, над которой висел бронзовый крюк-защелка крана. Кто-то вложил мне в правую руку камень, обмотанный тонким фалом, навесили тяжеленный пояс с грузилами, Жемчужников сунул в набедренный карман несколько фальшфейеров с блестящими головками, за пояс впихнул ту самую трубу.

– Ну, с Богом! – Лапин широко перекрестил меня, звякнул крюком, продевая его в кольцо-рым на шлеме. За карабин на «горбе» закрепили сплетенный из проводов, выдранных еще из нашего, Большого модуля, тросик. За этот тросик меня будут вытаскивать….

Затрещала лебедка, сматывая канат, и ноги мои оторвались от досок, повиснув в воздухе. Стрела начала опускаться, внизу поплыла посверкивающая гладь воды, а потом сквозь нее стала ясно различима туша Второго посадочного модуля. Я вдохнул, выдохнул, поднял руку, намереваясь опустить визор. Неожиданно стало очень страшно, так страшно, что я весь вспотел, а сердце зачастило, словно заячья лапка. Хотя почему неожиданно? С самого начала я знал, на что иду. Вот только вся авантюрность моей идеи дошла до меня только сейчас.

Я иду под воду. В скафандре без запаса воздуха. Один. Точнее, запас-то как раз есть, но весь он – то, что находится внутри скафандра. Должно хватить на две минуты. На этом и строился весь мой план. Две минуты – это очень немало. За это время можно черт-те что успеть сделать. При условии, само собой, что ты будешь именно делать это черт-те что, а не дышать, как загнанный прыгун, не трястись и не потеть.

Некоторое время я висел над точкой погружения, потом лебедка взвыла, и озеро резко приблизилось. С берега что-то кричали. Ботинки скафандра погрузились в воду. Пора. Некстати вспомнилась глуповатая поговорка из студенческих времен: «Перед смертью не надышишься». Хрен вам, еще как надышишься!

Вода дошла до пояса, потом поднялась до груди. Ее запах, сырой, гниловатый запах большого водоема, ударил мне в нос. Теперь точно пора. Я покрепче сжал камень с фалом и резко опустил визор, защелкнув кольцевой замок.

Все. Теперь у меня есть только тот воздух, который есть. Над головой раздался глухой стук – скафандр отцепили, и тут же я ухнул в прозрачную толщу, скользнул вниз и ощутил под ногами покатый корпус модуля. Вокруг танцевали ртутные смерчи воздушных пузырьков, несколько наиболее любопытных миног рванулись ко мне, тыкаясь закругленными мордами в ноги. На миног нельзя обращать внимания – времени нет. Нужно успокоиться и сделать то, что я должен сделать.

«Так! – мысленно произнес я, разворачиваясь. – Все нормально. Ходить могу. Дышать… дышу пока. Время идет. Нужно спуститься к носовой аппарели. Она приоткрыта. Как утверждал Иштван, на два с лишним, а то и на три метра. Шаг, другой, третий. Сколько уже прошло времени? Секунд пятнадцать. Или двадцать? Соберись, Клим, соберись! То, что ты делаешь, самое важное в твоей жизни. Ничего важнее еще не было…»

Я шел по «крыше» модуля, приближаясь к его «морде». Второй малый потому и назван малым, что существенно уступает в размерах нашему, Большому модулю. Но в любом случае это шестисотметровый белый брусок, и хвала всем богам, что он лежит носом к берегу, иначе пришлось бы строить плот и выходить в плавание по недружелюбным водам озера Скорби.

Поверхность пошла под уклон. Я увидел внизу таинственную зелень глубины и черный зев приоткрытой аппарели. Мне – туда. Страховочный трос натянулся. Я сейчас подобен альпинисту, спускающемуся по крутому склону. Ставлю ногу на широкий торец аппарели, сажусь. Дальше идти проще – поверхность аппарели покрыта технологическими выступами. Становится темно. Нащупываю фальшфейер, разбиваю колпачок о колено. Передо мной вспыхивает маленькое злое оранжевое солнце. Отвожу руку в сторону. В глазах пляшут пятна и темные полосы. Дурень! Мне же говорили – нельзя смотреть на фальшфейер, можно ослепнуть. Эти горящие в безвоздушном пространстве факелы используют спасатели, десантники, разведчики, техники. Иногда бывает, что в отсеках поврежденного спейсера нельзя включать электрические приборы освещения, чтобы не нарушить тонкие поля настройки приборов, и тогда на помощь людям приходит пиротехника из прошлого. Вот и нам она пригодилась.

Зрение мало-помалу возвращается. Кое-как пробую сориентироваться. Я нахожусь в погрузочном отсеке. Именно здесь погибли наши водолазы. Сотни миног извиваются вокруг меня, некоторые из них пробуют на вкус шипящее пламя. Как горит фальшфейер, я слышу даже сквозь скафандр, и это странным образом успокаивает. Обожженные миноги отваливаются в сторону, начинают нелепо дергаться – и тут же становятся жертвами своих товарок.

Дыхание. Нужно беречь дыхание. Из погрузочного отсека мой путь лежит вон в тот проем и по круговой галерее – к накопителю. Там мне будет нужно найти люк технологического коридора, маркированный красным кругом, и открыть его. Это программа-минимум на сегодня.

Черт, в груди словно засела тупая толстая спица. Я помню такие, бабушка вязала ими для меня шарфы, носки и варежки. Она говорила, что ребенок должен расти в натуральном. Давление воды обжимает скафандр. Если бы не ребра жесткости, я совсем бы не смог дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох. Я и не думал, что круговая галерея окажется настолько длинной. Фальшфейер тухнет. Зажигаю следующий. Миноги клубятся со всех сторон, мешая смотреть и видеть. Смотреть и видеть – это разные вещи. Вот смотрю я на заполненный водой огромный корабль, а вижу, как тысячи людей, запертые в герметичных отсеках, в чашах гипносиума, умирали тут от удушья, умирали долго, мучительно, до последнего надеясь, что к ним придет помощь…

Ботинки скафандра вздымают с пола белесую муть. Хорошо, что ее не много и видимость отличная. Когда-то очень давно, еще на олд-мамми, школьником, я дайвировал на торфяных озерах. Вода там как крепкий кофе, в двух метрах уже ничего не видно.

Вхожу в накопитель. Это большое круглое помещение с десятками дверей, проемов, люков по стенам. Жемчужно блистают осветительные плафоны. На полу вижу какие-то предметы, покрытые тонким слоем все того же белесого налета, назначение и внешний вид которых сейчас трудно установить.

Модуль лег на дно озера под небольшим наклоном, и наверху, под потолком накопителя, колышется приличных размеров воздушный пузырь. Под ним, на полу, – груда мусора. И вдруг до меня доходит, что это – кости. Кости людей, четыре с лишним года назад не сумевших выбраться из модуля и до последнего боровшихся за жизнь здесь, в накопителе. Точно наяву я вижу, как они, цепляясь за стены содранными пальцами, рвались отсюда к свету, к воздуху, но раз за разом возвращались к этому воздушному пузырю, чтобы сделать вдох и вновь попытаться проплыть круговую галерею. У меня сдавливает горло, во рту появляется кислый привкус. Почему-то вспоминаются произведения древних писателей-мистиков – Лавкрафта, По, Шелли… В какой-то момент становится дико страшно, и холодный пот ползет по спине. С трудом успокаиваюсь. Надо торопиться. Где этот чертов красный круг?!

Ага, вот он. Я вижу нужный мне люк. Иштван прав – он действительно заперт, рычаг повернут до отметки «герм». До люка три шага. Бросаю камень с фалом. В следующий раз можно будет, не отвлекаясь и не зажигая фальшфейеров, двигаться по этой нити Ариадны. Остается только открыть люк – и все. Вдох-выдох. Вдох-выдох…

Перчатки скафандра несколько раз соскальзывают с запорного рычага. Придется использовать трубу. Вставляется она удивительно легко. Бросаю фальшфейер на пол, наваливаюсь всем телом, рубчатые подошвы скользят по гладкому, лишенному биопластового покрытия полу. Пошло! Мне кажется, я чувствую, как стержни ригелей выходят из пазов. Все, рычаг опустился, люк открыт. Из проема, вопреки моим ожиданиям, не вышло ни пузырька воздуха. Стало быть, либо люк не такой уж и «герм», либо где-то имеются пробоины в корпусе модуля. В низком коридоре клубится мрак. Не могу вдохнуть. Ноги покалывают тысячи иголочек, рук вообще не чувствую. Все, нужно выбираться отсюда, иначе…

Что «иначе», додумать не успеваю – с пола, подняв мутное облачко, поднимается страшноватое создание, чем-то отдаленно напоминающее земного ската. Вот только здешний скат метра четыре в длину, весь покрыт шишковатой костяной броней, и у него имеется открывающаяся вверх, как крышка чемодана, пасть, а в пасти – кривые зубы. На вскидку сантиметров по пять каждый.

В голове проносится: «Венец пищевой цепочки. Скафандр не прокусит, но кости поломать, пожалуй, сможет. И главное – не даст уйти. Или даст? А ну-ка…»

Завожу непослушную руку за спину и резко дергаю за тросик. Три раза, как учил Лапин. Скат лениво парит над полом в нескольких метрах от меня. Маленькие глазки внимательно следят за неведомой зверушкой, нарушившей покой властелина глубин. Догорает брошенный фальшфейер. Наверное, его свет смущает чудовище. У бронированного ската мощные короткие плавники по бокам плоского тела. Явно он мастер стремительных рывков. Обреченная жертва, ничего не подозревая, проплывает над хищником, и тут – ам! – и она уже внутри зубастого чемодана.

В ушах звенит. Секунды тянутся, тянутся, тянутся… Момент броска я не замечаю, просто на том месте, где только что висел скат, взбаламучивается белесая взвесь, и сразу же становится очень темно. Одновременно с этим меня стремительно уносит прочь из накопителя. Плечи, грудь сдавливает, как тисками. Рук нет. Ног нет. Ничего нет. Тьма. Воздуха! Воздуха!!

* * *

– Ну как, живец, очухался? – Прохор Лапин присел на корточки рядом с Елисеевым, заглянул в глаза.

– П-почему ж-живец? – лязгая челюстью, спросил Клим. Он лежал на заботливо постеленной поверх камней шкуре, рядом исходила горячим паром кружка с отваром листьев чайкофского дерева.

– Ну, мы на тебя вон какое чудо-юдо поймали, – засмеялся сибиряк. Клим скосил глаза. Бронированный скат, весь утыканный арбалетными болтами, неподвижно лежал поодаль, в раззявленную пасть вставлена распялка. Огромные зубы странного нежно-голубого цвета казались светящимися. Вокруг толпились люди, цокали языками.

– Ты, понимаешь, дерг-дерг, мы тут навалились и тащим. А не идет! Зиновей кричит: «Застрял!» А я чую – струна в руках бьется, как живая. В общем, давай вываживать. В один момент показалось – все, не осилим. А потом как по маслу – вжик! И на берег. Тут-то у нас седых волос и прибавилось, ага. Вытягивали человека, а получился мешок с глазами.

– П-почему мешок? – Клим приподнялся на локте, глотнул из кружки, сморщился – кислый привкус во рту забивал аромат чайкофского.

– Так он же тебя заглотил! – Лапин в возбуждении вскочил, хлопнул себя по ляжкам. – Как таймень хариуса! Если бы не металскин скафандра… Много там таких?

– Я одного видел. Вот этого. – Клим кивнул на тушу. – Света они, по-моему, боятся. Он напал, только когда фальшфейер притух. Ладно, живец там или не живец, а дверь я открыл. Сейчас передохну малость и попробую до медотсека добраться.

– Э, нет, парень. Ты свое дело сделал. – Сибиряк перестал улыбаться, отрицательно покачал головой. – Лежи теперь, дыши. Главное – народ понял, что пройти можно. Вон добровольцы в очереди стоят, Иштван им растолковывает, что да как…

Елисеев посмотрел в указанную Лапиным сторону и увидел группу людей, один из которых выделялся рыжей шевелюрой.

– Шерхель приехал?

– Ага, – кивнул Прохор. – Не усидел на Лимесе. Ну, теперь дело пойдет!

Стиснув зубы, Клим поднялся на ноги. Болела голова, во всем теле ощущалась сильная слабость. Но куда хуже этого было уязвленное самолюбие. Значит, с немцем «дело пойдет!». А без него, можно подумать, они бы и не справились? И ведь даже не подошел, не поздоровался, не говоря уж об остальном. Сплюнув прямо в пасть бронированного ската, Елисеев побрел к лагерю.

До заката под воду, «на свиданку», как прозвали погружения арбайтеры, имея в виду свидание со скатами, сходили шесть человек. Теперь уже никто не рисковал, через две минуты по счету водолазов вытаскивали. «Нить Ариадны» дотянули до «больнички», было обнаружено хранилище с контейнерами, утром планировалось начать их выемку и подъем на поверхность.

Ночью Клим проснулся от криков и знакомого уже лязгающего грохота, какой обычно производят бегущие вооруженные люди. Цендоржа не было. Сквозь ткань палатки виднелись тусклые движущиеся пятна факелов. Визжали прыгуны, хлопали арбалеты. Хрипло протрубил рог.

Быстро одевшись, он выскочил наружу. Между палатками бегали полуголые люди, на берегу, там, где стоял кран, полыхал пожар. Пламя заливало все вокруг трепещущим светом, в котором мелькали темные силуэты арбайтеров. Возле леса, ближе к лагерю Лиссажа, шел бой – звенела бронза, слышались крики.

Клим поймал за локоть несущегося сломя голову знакомого механика, корейца со смешным именем Дык.

– Кто напал? Что случилось?

– Из степи, много! – задыхаясь, прокричал кореец, пытаясь свободной рукой застегнуть панцирь. – Там, там! Туда!

И он бросился в темноту, гремя доспехами. Клим нырнул в палатку, передернул затвор пулевой винтовки и поспешил к лесу, двигаясь по краю освещенного факелами лагеря. Из темноты прямо на него вылетели несколько всадников. Прыгуны захрапели, отворачивая морды. Прежде чем Елисеев хоть что-то понял, всадники вскинули арбалеты, разрядили их, не целясь, и погнали своих скакунов прочь.

Свист болтов, пролетевших совсем рядом, отрезвил и успокоил Клима. Он опустил флажок предохранителя, стиснул зубы и методично ссадил всех пятерых выстрелами в спины. Грохот стрельбы раскатился над берегом. Из гущи боя ему ответила винтовка Цендоржа. «Жив», – подумал Клим, переходя с шага на бег. На опушке взорвалась граната, за ней еще одна. Бойцы Лиссажа закричали, устремляясь в атаку. Раздался знакомый уже хриплый рев рога – и темная степь задрожала под ударами множества прыгуньих лап. Неведомый враг не выдержал и бежал в ночь…

* * *

Дождь начался как-то внезапно. Еще минуту назад утренняя Эос весело играла лучами на рябой поверхности озера, но вот уже низкие слоистые облака затянули все небо, и из них щедро посыпалась холодная морось.

Итоги ночного нападения подвели быстро. Сгорели канаты на барабане лебедки, погибли двадцать шесть человек. Потери находчиков подсчитать не удалось – враг забрал трупы своих убитых. Исключение составили лишь те пятеро, застреленные Климом. Когда тела принесли к штабной палатке, Елисеев первым делом распорядился оголить им грудь. Его догадка подтвердилась: у всех чуть выше правого соска имелась татуировка – змея, кусающая свой хвост.

– Снейкеры! – выдохнул кто-то из солдат Лиссажа, и слово это пошло гулять по лагерю, заставляя людей хмурить брови и испуганно вглядываться в серую пелену, повисшую над степью.

На лебедке перемотали барабан, и работы возобновились. К обеду в штаб прибежал мокрый Цендорж.

– Клим-сечен, первый контейнер подняли!

Елисеев, устроивший после ночного боя ординарцу выволочку за то, что монгол вовремя не разбудил его, только кивнул, разглядывая карту. Цендорж, виновато шмыгнув, козырнул и ушел. Следом за ним на берег отправились Прохор Лапин и Шерхель. Немец, как и обещал, не смотрел в сторону Клима и не говорил с ним. Впрочем, это Елисеева заботило мало. Хуже было, что Шерхель как-то сразу не нашел общего языка с Лиссажем. Впрочем, француз платил ему той же монетой, и между ними возникла стойкая неприязнь.

Вот и сейчас, оставшись вдвоем с Климом, премьер-майор немедленно высказался в адрес Шерхеля в том смысле, что знающих начальников тут и без бошей хватает, что ночью вовсе не нужно было бросать в бой арбайтеров, его люди прекрасно, и главное, с меньшими потерями, справились бы и сами, и так далее, и в таком же духе…

– Перестаньте, Лиссаж. – Клим поморщился. – Лучше поясните мне по местности. Вот это что?

Француз глянул на раскрашенную в два цвета карту.

– Речка. Называется Говорящая Вода. Вытекает из озера Скорби и дальше течет мимо леса, через Ласточкино ущелье – и вдоль гор на юго-запад.

– Неплохо было бы отправить туда людей, на разведку. Нам надо знать, где у этих гадов логовище.

Лиссаж обиженно поджал губы.

– Господин уполномоченный! Довожу до вашего сведения, что мною уже отправлено шесть разведывательных партий по разным направлениям, и в том числе в указанный вами район. Если же вы предпочитаете взять военное командование на себя, я ни минуты не задержусь…

– Все, все! – Клим поднял руки. – Не сердитесь, Лиссаж.

Елисеева здорово раздражало, что имевшаяся в наличии карта, нарисованная безвестным умельцем из числа жителей Крайнего хутора, не давала точной информации об окрестностях озера. Нужно было уточнить некоторые моменты, но Клим, поговорив с рабочими, понял, что дело плохо – никто толком не ориентировался в здешних местах.

В конце концов, рассудив, что никто не знает территорию вокруг озера так, как прожившие тут четыре года Скорбящие, Клим позвал Цендоржа и отправился к замку.

Угрюмая серая громада встретила их тишиной. Запертые ворота, высокие башни, пустые бойницы, похожие на слепые глаза каменных черепов. Монгол обухом топора постучал в створку – ответа не было. Клим несколько раз окликнул часовых, чьи черные капюшоны виднелись среди зубцов на стене, – никакого результата.

– Клим-сечен, там совсем тихо, – сказал Цендорж, приложив ухо к воротам. – Никого нет.

– Руби! – кивнул на выкрашенные черной краской доски Елисеев и, поплевав на ладони, сам тоже взялся за топор. Вдвоем им за полчаса удалось пробить дыру, в которую могла пролезть рука.

Откинув бронзовый засов, они вступили в цитадель Скорбящих. Клим сделал несколько шагов и невольно остановился. Перед ним лежал внутренний двор крепости, в который выходило множество дверей. Цендорж поднялся на стену и скинул вниз черный плащ. Скорбящие ушли, оставив охранять свое убежище чучела. Обойдя несколько помещений, видимо, жилых келий, Клим убедился: замок покинут. В очагах лежала холодная зола.

– Давно ушли, – уверенно сказал Цендорж. – Когда бой был. Никто не видел – все воевали.

Клим согласился с монголом. Скорбящие бросили крепость. И теперь никто не знал, куда они отправились и зачем.

* * *

День прошел трудно. Настроение у людей было подавленным. Выделенная Жемчужниковым группа вырыла на берегу братскую могилу, в которой похоронили погибших солдат Лиссажа и арбайтеров. Пятерых снейкеров зарыли отдельно, в стороне, и навалили на холм мокрой земли большой черный камень. Клим, перед тем как тела опустили в яму, попросил Цендоржа прикрыть его от дождя плащом и тщательно срисовал изображение змеи с груди одного из убитых. Зачем – он и сам не мог ответить на этот вопрос, действуя скорее по наитию.

Радовало одно: работы по подъему медикаментов вошли, что называется, в решающую фазу. Теперь водолазы каждые двадцать минут попарно уходили под воду, поднимая на поверхность контейнер за контейнером. Вскрыв на выбор несколько из них, Клим убедился – внутри было именно то, что нужно. Аварийные аптечки лежали в контейнерах ровными рядами, совершенно не пострадав от влаги. Спасительный комплекс номер четыре вполне годился к немедленному использованию. У быстро растущих штабелей выставили усиленную охрану. Прохор Лапин распорядился готовить первый караван, который должен был доставить бесценный груз к Лимесу. С караванам собирался уезжать и Шерхель.

– Здесь мне делать нечего. Лебедка работает, паровая машина в норме, – сказал он сибиряку. – Теперь важно довезти вакцину и организовать ее отправку по магистрали на запад. Этим я и займусь. Вдоль дороги выставим усиленные посты, в степь я выведу мобильные группы огневой поддержки на бронепаровиках. Если снейкеры попробуют напасть, то я им не завидую.

Тусклый закат догорел, но подъем контейнеров решено было продолжать и ночью. В темном чреве модуля не имело значения, какое время суток на поверхности. Бронированные скаты дважды тревожили водолазов, но не нападали, отпугнутые светом фальшфейеров. Были опасения, что ночью они активизируются, однако ничего такого не случилось.

Арбайтеры свободных смен отдыхали под навесами. Несколько человек низкими голосами пели старую песню уральских партизан-штурмовиков:

 
Выли волки. Трещали кусты за рекой.
Ветер с юга пах дымом и кровью.
А на утро чужие следы на снегу
Мы увидели возле становья.
 

Начали возвращаться разведчики, отправленные накануне Лиссажом. Пять групп «сходили» вхолостую, не обнаружив противника. Дольше всех задержалась группа, отправленная вниз по течению Говорящей Воды. Когда они вернулись, стояла глухая ночь. Все так же лил дождь.

Клим, одуревший от сидения в штабной палатке и бесконечной пикировки Шерхеля и Лиссажа, вышел пройтись. Он побрел к лесу, проверяя посты охранения. Шелест падения множества капель воды глушил все иные звуки, и когда разведчики вынырнули из мрака, Елисееву показалось, что эта облаченная в мокрые плащи троица просто возникла из ничего на границе зарослей.

Потом, в палатке, обжигая руки, разведчики пили чайкофский и устало отдувались. Шерхель прохаживался вдоль гудящей печки, задумчиво напевая что-то про «майне кляйне».

– Ну? – нетерпеливо спросил Клим, барабаня пальцами по столу. Командир группы, носатый и кадыкастый парень лет двадцати пяти, отставил кружку и красной, словно распаренной рукой вытер с лица выступивший пот.

– Они перегородили Говорящую Воду. В полукилометре ниже Ласточкиного ущелья. Настоящая плотина – камни, глина, бревна.

Клим удивленно вскинул голову:

– Плотина? Но зачем?

– Не знаю, – развел руками разведчик. – Только охрана там плотная, не подойти.

– А что с логовом?

– Нормально. Ну, в смысле, есть оно. В лесу между двух холмов. Там, наверное, раньше ферма была. Это километрах в шести от плотины. Мы насчитали с десяток домов, сараи всякие, конюшни для прыгунов. На холмах дозорные вышки.

– Как оцениваете общее количество противника? – быстро спросил Лиссаж.

– Скорбящих человек сто пятьдесят. Ну, может, сто семьдесят. И снейкеры с ними. Немного, десятка три.

Шерхель присвистнул. Премьер-майор поморщился. Клим скользнул взглядом по разведчикам, наблюдая, как они среагируют на слова старшего группы. Те вели себя спокойно, один даже кивнул в подтверждение слов командира.

– Хорошо. Идите, отдыхайте…