Текст книги "Преломление. Обречённые выжить"

Продукты

Удивительно, но на станции имелся продукт, который не боялся экстремальных условий антарктического космоса. Это – макароны. Они не испортились даже тогда, когда Велло Парк зарегистрировал однажды температуру в районе станции -86.6 градуса. Макарон было много. И соответственно, макаронных дней тоже. Частенько подавали на стол макароны по-флотски, макаронную запеканку, макароны отварные с тёртым сыром, суп макаронный и просто макароны как гарнир. Наверняка даже итальянцы не съедали такого количества макарон, которое вынужденно поглощали в тот год «астронавты» южного геомагнитного полюса. Картошка считалась деликатесом. Вся она успела замёрзнуть, и способ её приготовления оставался только один: в замороженном виде её кидали в кипящую воду вместе с кожурой, где она отваривалась. И только после этого картошку можно было растолочь в пюре или даже поджарить. Получалось сладковато, но вполне съедобно.

Имелся на станции и большой запас консервированных компотов в стеклянных банках. От мороза они, естественно, полопались. Приходилось кидать их в бак с кипящей водой, компот оттаивал, стёкла оседали на дно, и третье «блюдо» было готово.

Замерзала даже водка. Вы можете себе представить замёрзшую водку? Это из разряда фокусов. С водкой поступали так же, как с компотами. Чтобы как можно меньше терялся градус, воды наливали по минимуму. Когда водка оттаивала, её переливали в большой металлический чайник, добавляли немного спирта и подавали к столу только в исключительных случаях: по праздникам или в дни рождения.

Хлеб

Единственное, чего были лишены обитатели станции, – это чёрный хлеб. При таком разреженном воздухе и низких температурах тесто из ржаной муки не поднималось. Пшеничная опара также требовала тёплого места и стабильной температуры. Выручали спиртовые хлеба, заготовленные ещё на Большой земле. Такими хлебами снабжаются в основном подводники и полярники станции «Восток». Проспиртованные батоны были запечатаны в герметичные целлофановые пакеты. Есть такой хлеб без предварительной обработки можно было только с большой голодухи. Он был горек, как сама жизнь в те дни. Но стоило его слегка смочить водой и поставить в печь, как батон приобретал пышность и мягкость. Спирт испарялся и давал возможность «захмелевшему» мякишу обрести вкус свежей выпечки. Продукт этот считался деликатесом. Но на всю зимовку его не хватало.

Без дрожжей и закваски приходилось печь лепёшки, сделанные исключительно на пшеничной муке и воде. На Кавказе такие лепёшки называют лавашами. Пекут их, бросая тесто на раскалённую поверхность особой печи – тандыра. Под горячую поверхность приспособили большую алюминиевую кастрюлю-лагун, раскаляемую на печке-капельнице. Лепёшек выходило немного: одна – на завтрак, две – на обед, две – на ужин.

Казалось бы, недостатка в продуктах зимовщики не испытывали. Но чтобы пища полноценно усваивалась, организму нужна определённая температура. Поэтому теряли в весе все. Даже при всей своей явной спортивной худобе Велло Парк и тот умудрился сбросить 25 килограммов.

– В конце зимовки мы все походили на прокопчённые худые селёдки, – вспоминает Велло, – кожа да кости. Даже к Большой земле не успели отъесться. Друзья не узнавали в первое время. Условия, в которых мы находились, были несовместимы с жизнью. Ведь на «Востоке» даже в условиях относительно нормального человеческого быта, когда в домах тепло, светло и не дует, не приживалось ни одно домашнее животное. Кошки дохли в самом начале, собаки сходили с ума, метались, не находили себе места, отказываясь от воды и пищи, и даже возвращение на станцию «Мирный» не спасало их от скорой смерти. Животные были обречены. Поэтому их после первых экспедиций на «Восток» больше не завозили. Станция располагалась на геомагнитном полюсе, где сходятся в пучок все магнитно-силовые линии Земли, образуя «дыру» в космос. Место гибельное.

Вода

В Антарктиде находится около 90 % всех запасов пресной воды нашей планеты. Но попробуй добудь эту воду. Озёра скованы льдом. Рек там нет. Под станцией «Восток» находится громаднейшее реликтовое озеро площадью близкой к Швейцарии. Но до него 3500 метров ледниковой толщи материка. Докучливые учёные вот уже несколько лет пытаются пробиться сквозь эту толщу к его водной поверхности. Не для того, конечно, чтобы только водицы испить. Но и пытаясь разгадать тайну геологического прошлого Земли.

В итоге им удастся добраться до этого уникального озера 5 февраля 2012 года. На глубине 3769.3 метра учёные, наконец, завершили бурение и достигли его поверхности.

Основной способ добыть воду на ледяном континенте – это растопить лёд. Как правило, плотницкой пилой напиливают кусками снежный наст и забрасывают в чан, стоящий в тёплом помещении. Лёд в нём тает, и чан наполняется идеальной пресной водой, близкой к дистиллированной.

Именно так и поступали погорельцы. Бак для таяния размещали на плите. Но была одна проблема. Нещадно коптящие самодельные печи в итоге довольно быстро покрыли всё вокруг чёрным слоем копоти. Представляете? Круглые сутки полярная ночь и в километровом радиусе пустыня, сплошь покрытая чёрной сажей: чёрное на белом в чёрной комнате. Прежде чем добраться до чистого снега, нужно было снять верхний слой грязного твёрдого снежного покрова. И только после этого нарезались белоснежные кирпичи. Приходилось совершать двойную работу, которая и без того требовала предельного физического напряжения в условиях гипоксии и сверхнизких температур.

Известно, что долгое употребление дистиллированной воды приводит к вымыванию из организма кальция, что сказывается на крепости костей и мышц. Поэтому уже к концу зимовки у некоторых полярников образовывались трещины в костях и случались переломы. Боли же в мышцах были постоянными.

Свет

Кроме таких насущных вещей, как вода, пища и тепло, не менее насущной был свет. Полярная ночь лишила зимовщиков света дневного, а нехватка электричества – искусственного. Маломощный движок, только-только обеспечивающий надобности радиостанции, включали четыре раза в сутки: для трёх выходов в эфир и для вечернего киносеанса. Этот однокиловаттный дизель-генератор давал возможность проводить также сварочные работы. Поэтому на него боялись дышать и, вспоминая языческие времена, молились как идолу. Это был своего рода железный бог, дававший жизнь людям.

Свет от карманных фонариков не спасал положения. А от самодельных печек шёл только слабый отсвет. Первым «фирменным» светильником явилась керосиновая лампа, которую Велло изготовил из подручных материалов. Поначалу эта лампа освещала общую комнату. Потом кому-то пришла мысль изготовить парафиновые свечи. Самое удивительное, что на станции нашёлся парафин. Подсказали геофизики. Его стали извлекать из изоляционного слоя приборов, измеряющих космическое излучение. Фитилём служил асбестовый шнур.

Вот она – польза науки, её, так сказать, прикладное назначение! Производство свечей поставили на поток. Маленький свечной заводик – мечта отца Фёдора из «Двенадцати стульев» – стал полностью удовлетворять потребности станции. Уличные работы проводились в основном при свете луны, которая изредка посещала эти безжизненные края. Полярные сияния тоже помогали ориентироваться в погребённом под слоем сажи и копоти пространстве, вид которого был ирреален, фантастичен и жуток. По мере отступления полярной ночи стали сворачивать свечное производство. Жизнь наполнялась светом, посланным прямо с небес.

Наука

Постепенно великими трудами быт погорельцев стал налаживаться. И наконец даже самым заядлым пессимистам ситуация уже не казалась столь безвыходной. Научники начали подумывать о науке, ради которой, собственно говоря, и прибыли сюда. Двигать науку в таких условиях было делом непростым. Главная помеха состояла в дефиците электроэнергии. На единственный «движок имени Кузнецова и Моисеева» – так уважительно называли зимовщики восстановленный дизель-генератор, в основном удовлетворявший потребности радиосвязи, – тем не менее возлагались все надежды.

Велло Парк только в связи с пожаром прервал на сутки свои метеорологические наблюдения, что было связано с авральными мероприятиями. До и после аварии он работал как ни в чём не бывало. Глядя на Парка, возобновил работу и магнитолог Михаил Гусев. Необходимые приборы он поддерживал в рабочем состоянии, держа их у печки и укутывая одеждой из собственного гардероба. За ним последовал Дмитриев со своим измерителем спектров солнечного излучения.

Велло каждые шесть часов снимал показания с приборов, находившихся на метеоплощадке: температуру, давление, влажность, скорость и направление ветра, облачность. На основе этих показаний метеостанции всего мира могли составлять свои погодные карты прогнозов. Но у Велло были ещё и свои резоны.

Советская радиостанция «Маяк» четыре раза в день передавала сводку погоды по всему миру. И когда в 23.30 по московскому времени наряду с температурами столиц мира сообщали, что на советской станции «Восток» в Антарктиде температура сегодня составляла столько-то градусов, то в окнах одной из тартуских квартир гас свет. Там спокойно засыпали, зная, что аэролог, муж и отец семейства Велло Парк жив и здоров. Жена Велло Парка, равно как и жёны остальных восточников, ничего не знали о трагедии. Первой просьбой зимовщиков после пожара и восстановления жизнедеятельности станции была: «Только не говорите нашим семьям, в каком положении мы находимся».

В начале XX века британский первопроходец Роберт Скотт, возвращавшийся с Южного полюса со своими товарищами и замёрзший в снегах Антарктиды, оставил в дневнике такую прощальную запись: «Ради Бога, не оставьте наших близких…» У Скотта и его товарищей уже не было никакой надежды на спасение, а у Астахова с его командой всё-таки была.

Жена Велло впервые узнала о некоторых перипетиях зимовки только при встрече с мужем в Ленинграде. К счастью, она не успела прочитать в газетах разрозненные сообщения о героической эпопее восточников. Некоторые центральные газеты всё-таки оповестили мир о случившемся. И то очень сжато и, естественно, с купюрами. Об этом стали говорить только через год после происшедших событий.

Весьма важной частью научной работы «Востока» было бурение ледяного щита, который укрывал реликтовое озеро на глубине 3.5 км. Это требовало больших затрат электроэнергии. О том, чтобы для этих целей пользоваться общим движком, не могло быть и речи. Поэтому геофизики, очень постаравшись, сумели реанимировать выброшенный когда-то дизель-генератор выпуска далёких 50-х годов, казавшийся безнадежным всем, кроме автора идеи начальника буровой Бориса Моисеева.

Он осуществил неосуществимое – бросовый двигатель заработал, а генератор стал выдавать свои положенные вольты частотой в 400 герц. Не последнюю роль в этом деле сыграли знания и пятилетний опыт зимовок в Антарктиде начальника буровой. Недаром он и спец, и жнец, и на дуде игрец, то есть и токарь, и слесарь, и дизелист, и электрик, и буровик, и… Короче – на все руки. Универсализм присущ русскому человеку. С культивируемой сейчас западной специализацией, когда человек знает только своё дело в своих узких рамках, в тех условиях никто бы не выжил.

Гордые оттого, что не зря едят хлеб, члены бурового отряда метр за метром углублялись в многокилометровый ледяной антарктический панцирь, чтобы приблизиться к поверхности подлёдного реликтового озера. До них было уже пройдено 2083 метра. Оставался километр с небольшим.

В итоге добраться до этого уникального озера удастся лишь через тридцать лет: 5 февраля 2012 года на глубине 3769.3 метра учёные наконец достигнут его поверхности.

Уже в ноябре, когда Велло крутил фильм «Экипаж» и на экране разворачивалась сцена большого пожара, по неизвестным причинам загорелся буровой балок. Хорошо, что температура в тот час была не ниже -50 градусов, поэтому сумели завести тягач, зацепили тросом горящий домик и отволокли в сторону. Тем самым спасли отложенные для исследований керны и саму скважину. Про этот пожар уже никому не сообщали, а фильм «Экипаж» невзлюбили.

Психологический климат

Внутренний настрой каждой личности, особенно в экстремальных условиях замкнутого пространства, определяет психологический климат. А какой может быть настрой у людей в чудовищных условиях, когда приходится напрягать все свои физические и духовные силы на борьбу за выживание? Особенно в первое время, когда вопрос о выживании стоял очень остро. Только работа отвлекает от тягостного состояния. Начальнику станции нужно было занять делом исключительно всех зимовщиков.

Работы хватало. Было необходимо постоянно поддерживать горение печей, помогать повару в приготовлении пищи и мытье посуды, убирать помещения, пилить снежные кирпичи для приготовления воды, топить баню, изготавливать парафиновые свечи, выходить в эфир со сводками, проводить научные наблюдения и даже возобновить буровые работы на оставленной скважине. Надо было учитывать, что все люди разные. И воля к жизни – та сила, которая помогает выжить, – тоже разная.

Находились и такие, которым в минуты отчаяния хотелось уйти подальше от станции и замёрзнуть в ледяной пустыне. Особенно часто такое желание возникало после принятия спиртного. А спирта на станции было достаточно. Изредка происходили случаи воровства со склада именно алкоголя. Уже на второй день после пожара пропало несколько бутылок вина. Под градусом у одних притуплялось чувство безысходности, у других, наоборот, обостряло тревогу.

Это безобразие нужно было пресечь. Вопреки обычаям держать все двери незапертыми, мало было спрятать под замок спиртное. На всякий случай начальник станции собрал все ракетницы и сигнальные ракеты к ним, убрав их в надёжное место. Короче, было не до шуток. Тем не менее в этом «закопчённом чистилище» находилось место и для шуток. Иначе можно было сойти с ума. Шутили изредка. В меру: в банные дни, во время просмотра кинофильмов, в обеды-ужины.

Однажды, когда готовили пельмени, в один из них заложили стирательную резинку. Тот, кому она попалась, долго жевал её в недоумении, потом достал изо рта, рассмотрел и сказал:

– Хорошо, ещё не пуговица. Сохраню как память.

В полную меру шутить позволили себе, только когда пришёл из «Мирного» санно-гусеничный поезд со спасительным оборудованием, стройматериалами и продовольствием.

Самым удивительным было то, что при всех этих несовместимых с жизнью обстоятельствах никто серьёзно не заболел. К счастью, все были здоровы. Единственным исключением стало нагноение пальца на правой руке начальника станции Астахова. Но это не составляло большой проблемы, так как один из докторов являлся хирургом. Палец было необходимо принести в жертву – ампутировать. И эта жертва была принесена.

Раскол

Не живётся человеку спокойно на подаренной ему планете, всё время происходит борьба интересов, амбиций, мировоззрений.

Первые месяцы, когда выживание коллектива и каждого зимовщика в отдельности стояло под вопросом, люди старались понимать и поддерживать друг друга. Но когда появился шанс на успешный исход, за окнами забрезжил отсвет наступающего полярного дня и люди стали обретать надежду, в лагере произошёл раскол.

Коллектив разделился на две противоборствующие партии. Линия фронта прошла между молодыми и старыми опытными зимовщиками, главным образом научными работниками, к которым относился и начальник станции. Его решения стали обсуждать и оспаривать. Начальник обоснованно отказался от какой-либо помощи из внешнего мира. И теперь во всех неудобствах и перипетиях суровой жизни молодые специалисты обвиняли его. Сюда примешался и конфликт поколений: Петру Астахову исполнилось тогда пятьдесят лет, а самому молодому участнику зимовки Петру Полянскому – двадцать пять.

Единоначалие – непреложный закон всех больших и малых сообществ. Нарушение иерархии грозит распадом.

Отколовшаяся часть коллектива перестала подчиняться приказам начальника, предъявляя ему всё больше и больше претензий. В итоге накопившиеся претензии вылились в 17 страниц рапорта-жалобы, который пойдёт потом бродить по административным инстанциям Большой земли.

В те времена нормы социалистической морали и партийная дисциплина затушёвывали подобные конфликты. В печатных изданиях шла полировка действительности, всё негативное сбрасывалось в отвалы. Газета «Комсомольская правда» в четырёх номерах, как могла, отразила ту ледяную эпопею, но ни словом не обмолвилась об имевшем место конфликте.

Известный журналист Василий Песков в своих публикациях тоже обошёл этот вопрос. Потом эти отвалы, имеющие особенность через определённое время самовозгораться, в 90-х годах вспыхнули ярким пламенем, и система, в которой «всё было хорошо», превратившись в пепелище, рухнула. Через восемь лет мы все оказались в той же ситуации, что и погорельцы станции «Восток» в 1982 году. И нам, чтобы выжить, нужен был пример героизма тех людей.

Спасение

«Какой день зимовки запомнился больше всего?» – спрашивали участников той героической эпопеи. Ответ был всегда один и тот же: день прихода из «Мирного» санно-гусеничного поезда.

Правда, за две недели до этого события на «Восток» прилетел Ил-14, доставивший новый дизель-генератор и четырёх зимовщиков из состава очередной, уже 28-й, антарктической экспедиции. Но почему-то поезд запомнился ярче. Он стал мостом с внешним миром. Эта была последняя, заключительная точка эпопеи.

Вот как описывает это событие Василий Песков: «Из четырнадцати тягачей и вездеходов “Харьковчанок” добрались до цели лишь десять. И вот 23 ноября дымки показались. Дымки. А потом и тёмные точки. С опережением всех прежних сроков санно-тракторный поезд пришёл на «Восток». Прибывающих вышли встречать далеко за околицу. Грянули залпы ракет».

Из ракетниц выпустили тогда тысячу ракет. Больше не было. Радовались как дети. Обнимались, колотя друг друга по спинам, и плакали. А потом в перерывах между повседневными обязанностями и разгрузкой поезда пили на радостях водку. Или, точнее, в перерывах между застольями занимались другими насущными делами. Так продолжалось неделю. А через неделю выгруженный поезд отправился обратно к побережью на станцию «Мирный». И именно в этот день над станцией «Восток» появился южнополярный поморник – символ спасения. Никогда ещё так далеко в глубь континента не залетала ни одна птица.

После прибытия основной смены оставшихся восточников переправили самолётом в «Мирный». Туда же доставили и останки начальника ДЭС Алексея Илларионовича Карпенко. За всю 26-летнюю историю станции «Восток» он был единственным, кто сложил там свою голову. Хоронили его 17 января 1983 года на острове Буромского близ «Мирного».

По случайному ли совпадению или по неписаным законам судьбы в этот же день положили рядом и прах Ивана Александровича Мана – капитана легендарного дизель-электрохода «Обь», обеспечивающего первые и последующие экспедиции в Антарктиду. Он умер у себя дома, но перед смертью наказал похоронить его на антарктическом «Новодевичьем» кладбище, где к тому времени уже покоились более 50 жертв Шестого континента. Теперь он прибыл сюда в последний раз, чтобы остаться здесь навсегда.

Известный журналист Василий Песков, побеседовав с участниками той экстремальной зимовки, 227 дней которой были равны подвигу, был немало поражён мужеству и стойкости зимовщиков. В итоге в 1984 году появилась повесть «Зимовка». Вот так вот, без пафоса, просто – зимовка. Обречённые – выжили!

Материалы для моего повествования взяты из личных воспоминаний участника той зимовки Велло Парка. Из статьи «Восемь месяцев при 80-градусном морозе» в «Дневной газете Эстонии» (Eesti Paevaleht) от 29 апреля 2006 года (стр. 14–17), переведённой одним из известных эстонских полярников Энном Каупом. А также из книги Василия Пескова «Зимовка». И наконец, из очерка Г. Лятиева «Погорельцы Шестого континента», опубликованного в популярном журнале «Наука и жизнь» № 3 за 2001 год.

Антарктида. Будни и праздники

А-ля «Титаник», или Бережёного Бог бережёт

Шёл 1975 год. Судно Дальневосточного морского пароходства «Капитан Марков» совершало свой первый рейс в антарктические воды. Рейс планировался долгим – в общей сложности около двух лет. Первая половина посвящалась обеспечению советских южнополярных станций, таких как «Мирный», «Молодёжная», «Новолазаревская». Вторая – возвращению на родину по очень длинному и долгому маршруту, связанному с грузовыми перевозками между портами азиатского региона. В двухгодичный рейс к чёрту на кулички, конечно же, не затянешь ни одного нормального моряка. Поэтому в пароходстве решили набрать команду из так называемых «козодёров». «Козодёрами» в те времена называли моряков, которых по тем или иным причинам лишали заграничной визы, и они уходили в невыгодный каботаж[8]8
  Каботаж – вид плавания морских судов, при котором перевозка грузов и пассажиров осуществляется между портами одной и той же страны.


[Закрыть], как правило обеспечивать наши северные порты.

Команду в столь длинный и непредсказуемый рейс набрать было практически невозможно. Оставался единственный выход: в виде исключения вновь открыть «козодёрам» визы и из них сформировать экипаж «Маркова». «Козодёры» прекрасно понимали, что если отказаться от этого предложения, значит, никогда больше не увидеть заграничные страны и валютной прибавки к жалованию. В итоге попавшиеся в своё время на пьянке, драке, контрабанде, валютном ввозе или нарушившие «Правила поведения советского моряка за границей» считались реабилитированными за одну лишь подписку на «каторжный» рейс. Поэтому многие соглашались. Или «век визы не видать».

Не могу сказать, что рейс на «козодёрном» судне ледового класса «Капитан Марков» проходил без происшествий. Первое случилось ещё на выходе из моря Уэдделла: при совершенно ясной погоде и исключительной видимости мы наскочили на айсберг… Но прежде чем говорить о самом происшествии, я должен поведать о его непосредственном виновнике.

А виновником оказался матрос-рулевой – Гриша в шляпе. Всегда и всюду он появлялся в своей неизменной фетровой тирольской шляпе с пером. За какие конкретно грехи он попал на «Марков», никто не знал. Равно это касалось и других штрафников. Возможно, у первого помощника капитана и были досье на каждого члена экипажа, возможно, даже и Гришина шляпа каким-то образом фигурировала в тех документах, как аксессуар одежды для скрытия валютных излишков или мелкой ювелирной контрабанды. Зигмунд Фрейд наверняка дал бы объяснение феномену такого постоянного слияния тирольской шляпы с Гришиной головой.

В народе думали по-разному. Одни считали, что Гриша прикрывал своей шляпой большой лишай, похожий очертаниями на Антарктиду. Другие настаивали на том, что под шляпой скрывает он свою истинную сущность. Третьи – что просто воображает.

Четвёртые вообще ничего не думали, а просто спрашивали Гришу за трапезой:

– Ты что, турок, что в шапке ешь?

– А она мне жевать не мешает, – отвечал на это Гриша и двуперстием быстро налагал на себя крестное знамение и подковыривал ногтем большого пальца передний зуб.

– Нет, точно басурман какой-то, – восклицал его же брат-матрос, – надо будет ему феску подарить на день рождения и туфли с загнутыми носами.

– Этого лучше не делать, – отговаривал другой, сидящий напротив, – тогда уж он точно к Аллаху зарулит невзначай. И нас с собой прихватит.

Этот прозорливый матрос был недалёк от истины.

В итоге многие пришли к мнению, что, скорее всего, Гриша в своей шляпе и родился. Рождаются же в рубашке. На этом и порешили, поскольку сразу всё объяснялось и не нужно было гадать, почему да зачем.

Старпом, однако, думал по-другому:

– Просто Бог шельму метит. Вот и отметил его шляпой. Ещё неизвестно, что там под ней.

В этот знаменательный день Гриша в шляпе, как всегда, нёс на руле «пионерскую» вахту – с 8 до 12 часов – под руководством четвёртого помощника капитана по имени Валера. Многие называли его Вареником. Вареник попал на пароход не за «козодёрство», а за молодость – сразу после окончания среднего мореходного училища.

Трудно сказать, что повлияло в то памятное солнечное утро на решение Гриши «подъехать» поближе к айсбергу. То ли его неизменная шляпа с пером, вернее, не сама шляпа, а что было под ней, то ли решение ещё не умудрённого опытом четвёртого помощника Вареника не вовремя удалиться в штурманскую рубку для прокладки на карте нашего курса.

Вокруг были россыпи столовых айсбергов[9]9
  Столовый айсберг – айсберг с вертикальными стенками и ровной, как стол, поверхностью.


[Закрыть], гладкая, без единого волнения чёрная шелковистая вода, аквамариновое небо с клубящимися облаками. И Грише захотелось потереться боком о находящийся рядом айсберг. Он слегка качнул штурвалом влево. В результате борт судна подошёл к ледяной стене проходящего мимо исполина настолько близко, что два-три человека, находившиеся на палубе, свесившись через ограждающие рейлинги[10]10
  Рейлинги – бортовые тросовые ограждения.


[Закрыть], попытались до него дотянуться. Было заманчиво пощупать повстречавшийся айсберг, почесать его искрящийся мелкими бриллиантами бок.

В этот момент Гриша в шляпе, опьянённый скоростью и близким соседством ледяного красавца, позвал: «Вареник, смотри, как…» Но закончить не успел. По-видимому, он хотел завершить фразу словами: «… я лихо заруливаю» или «…красиво мы с тобой идём…». Как тут же последовал внезапный чудовищной мощи удар по корпусу судна. Вареник, выронив из рук циркуль и карандаш, по инерции ввалился в ходовую рубку и в ужасе увидел то, что никак не вписывалось в учебные программы средних мореходных училищ: какой-то потусторонней силой судно неудержимо выдавливалось из воды.

Это было нечто невообразимое. Сначала вверх резко пошла носовая часть, потащившая за собой добрых полкорпуса и заслонившая полнеба, затем судно перевалилось на правый борт и пошло боком, опять погружаясь в воду. От борта по обширной зеркальной поверхности моря побежала высокая пенная волна. Пароход, почти не теряя хода, стал раскачиваться, как маятник. Когда качка угасла и судно встало на ровный киль, пришли к выводу, что мы, находясь в недопустимой близости от айсберга, на полном ходу наехали на выступ его подводной части. Поскольку форштевень[11]11
  Форштевень – носовая часть судна, где борта сходятся под острым углом, образуя кромку-волнорез.


[Закрыть] судна, предназначенного для плавания во льдах, скошен под большим углом, то оно стало наползать на монолитный выступ, пока не продвинулось по нему до критической точки, задрав высоко нос и утюжа его килем до середины корпуса.

На наше счастье, выступ оказался с уклоном, и мы сползли с него боком, как с горки, в родную стихию. При спуске с «горки» крен судна достиг своего предела, и внутри всё стало с грохотом падать и рушиться: на камбузе – посуда из специальных гнёзд, в каютах – люди из коек и повсюду – многочисленные предметы с полок, столов и стеллажей. Наверное, единственной вещью, которая не упала, была фетровая тирольская шляпа с пером, по-прежнему плотно сидевшая на твёрдой Гришиной голове.

При наезде на айсберг я лишился всех запасов домашнего варенья, которые вёз от самого Ленинграда и которые перед этим, как нарочно, выставил на столе для ревизии. В результате пространство между столом и двухъярусной койкой стало представлять собой нелепейший натюрморт: среди высоко торчащих баночных осколков растекалась ароматная масса конфитюров из протёртой смородины, клубники, земляники и «царского» варенья из крыжовника. Частью этого натюрморта стали мои книги, среди которых я сразу же заметил упавший, к сожалению страницами вниз, томик Клода Гельвеция, которого штудировал на ночь, чтобы быстрее заснуть, а также блокнот с моими записями, набор рисовальных принадлежностей, пепельницу, карандаши, чудом не разбившийся графин для воды, настольную лампу. Ещё тогда подумал: «Будь я живописцем, непременно отобразил бы всё это на полотне. Лучший натюрморт трудно представить».

Мой сосед Борис Симхович, заглянув в каюту и увидев столь неожиданную картину, застыл от изумления:

– Прежде чем убрать это роскошество, прошу разрешения попробовать немного вашего варенья. Вот то, с краю, мне кажется особенно аппетитным. Пока всё окончательно не смешалось, дерзну снять пробу.

– Там же стёкла, – возразил я.

– Мы аккуратно. Пока сбегаю за ложками, пожалуйста, ничего не трогайте.

Как только он принёс ложки, мы осторожно начали пробовать.

– Это шедеврально, – восклицал сосед, смакуя растекающиеся сладости, – особенно вон в том углу. Пробуйте из моей ложки, если не брезгуете, а то вам не дотянуться.

– Это «царское» варенье, – пояснил я, – фамильный рецепт…

– Вы что, царских кровей? По фамилии – не скажешь.

– Просто название такое, а делается оно из крыжовника. Из ягод удаляется часть мякоти с косточками, и они долго варятся в сиропе с вишнёвыми листьями. Жена делала.

– Надо будет запомнить, ничего вкуснее не едал. Ну, здесь понятно – земляника. Тоже неплохо. Здесь протёртая с сахаром смородина, но она уже подпорчена западным духом Гельвеция, с которого я её соскрёб. А вот в пепельнице, поскольку мы не курим, без примесей. Если не ошибаюсь, черничное желе.

Мы сидели на корточках перед разлившимися маленькими земными радостями и пробовали их на вкус, осторожно снимая с самого верха. Глубже могли быть стёкла.

– Вот видите, – заключил сосед, окончательно облизывая ложку, – нет худа без добра. Если бы этот подлый айсберг не поставил нам подножку, разве я попробовал бы когда-нибудь в своей жизни «царское» варенье? Уверяю вас – никогда! Вы специально для меня банку не стали бы открывать. Так что спасибо айсбергу и вашей жене. И слава Богу – второй «Титаник» с нами не случился. Кстати, насчёт «Титаника»: мало кто знает, что до последней минуты машины этого гиганта работали на «полный назад». Неумолимо влезая носом в пасть океана, он пятился, на считанные мгновения отодвигая уготованную ему участь. Боролся до самого конца.

А мы после наезда на айсберг, всего лишь покачавшись с борта на борт, опять встали на ровный киль и, не меняя курса, пошли дальше, подсчитывая убытки от разбитой посуды и вспоминая Гришу в шляпе недобрым словом.

Айсберг, на который наехали, даже не шелохнулся.

– Да, крепко делают у нас в Союзе корабли, с запасом, – делился за трапезой впечатлениями старший помощник капитана, – какой-нибудь «иностранец» сразу бы развалился. А здесь всё сработано с поправкой на всяких Гриш в шляпе и Вареников.

– А Валера тут при чём? – попытались возразить старпому.

– Вареник – начальник ходовой вахты. Вся ответственность на нём. А в этот момент он, ёшкин кот, пошёл прокладку на карте делать, вместо того чтобы вперёд глядеть и айсберги обходить.

С тех пор «Капитан Марков» стал обходить айсберги стороной. Урок пошёл впрок. Бережёного Бог бережёт.