Текст книги "Необходимо и достаточно"

Необходимо и достаточно
Сергей Борисович Янсон

© Сергей Борисович Янсон, 2023

ISBN 978-5-0059-4582-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дорогая рабочая сила
Повесть

Жена разбудила Павлова в половине шестого утра. Павлов помнил, что сегодня суббота, и попытался отогнать Веру ногой, но та не сдавалась.

– Ты забыл, куда собирался? Или ты думаешь, что все это мне нужно!

Все это действительно нужно было жене. Вчера в гости приходила ее приятельница Эмма с другом. Друг Эммы – Сорокин – работал грузчиком в трансагентстве на перевозках мебели населению. Одет он был до неприличия модно, весь вечер не без успеха ухаживал за хозяйкой, рассказывал, как много зарабатывает, и пригласил хозяина в субботу подзаработать.

Вера сразу же согласилась, сказав Павлову:

– Это тебе будет полезно.

Павлов, чувствуя непонятную робость перед грузчиком, согласился. Хотелось выглядеть настоящим мужчиной.

В общем-то зарабатывал Павлов неплохо по меркам молодого научного работника. К тому же готовил кандидатскую по упругим пластмассам, но, к сожалению, мерки эти были хороши лишь для него самого. Жена в них не умещалась. Она ежедневно что-то покупала, продавала, устраивала.

Вера попала в этот город из приволжского села. Она еще не успела растерять все то хорошее, что дала ей деревенская жизнь, – умело вела хозяйство, любила принимать гостей, вкусно готовила, но уже успела вкусить все то плохое, что предложил ей город. Была Вера женщиной крупной, фигуристой, сильной характером, и мужчины ей нравились сильные, но жить она могла только с таким, как Павлов. Муж ей нужен был в подчинение. Детей у Павловых, несмотря на два года совместной жизни, не было. Это не очень пока беспокоило их самих, но уже давно волновало окружающих.

Вчера вечером погрузка-разгрузка шкафов и пианино была далеко, как старость в шестнадцать лет, но сегодня, в половине шестого утра, она приняла очертания угрожающие. Павлов встал, умылся, машинально проглотил яичницу, влез в десятилетней давности брюки и вышел на улицу.

Утро выдалось красивое, летнее. На улице было тихо, чисто, свежо. Павлов даже повеселел и по дороге к агентству стал подсчитывать, сколько можно будет из заработанных денег оставить себе.

* * *

Бригадир грузчиков из трансагентства Валера Прокушев уверенно вышел на сцену. Встал к микрофону. Зал затих. Надо было что-то говорить людям. И тут Прокушев испугался. Ведь люди звали его, ждали, а что он им может предложить? Ведь он не поэт, не писатель, не артист. Да и вообще, кто он такой? Прокушев задумался. Вспомнил, что в школе у него была пятерка по рисованию, но ведь это сейчас не нужно. Пот застилал глаза, рубашка прилипла к спине, почему-то свело руки. Зал ждал.

Вдруг Прокушева осенило: деньги! Ведь у него же много денег!

«Смотрите!» – крикнул он в зал и полез в карман, но из кармана достал колоду карт.

Зал ждал.

В другом кармане тоже были карты. И в третьем. Прокушев доставал новые и новые колоды. Зал ждал. Карты сыпались на пол, их становилось все больше и больше… Прокушев вяло улыбнулся, потрогал микрофон и бросился бежать со сцены. Он бежал, а сцена не кончалась. Прокушев увидел отца и остановился.

«Сколько раз тебе говорить, чтобы ты ел с хлебом», – сказал отец укоризненно.

Прокушеву захотелось подойти к нему, заплакать, спрятать лицо и не видеть ни зала, ни сцены, но отец вдруг превратился в Вову Круминьша, грузчика из его бригады, и обаятельно улыбнулся.

Сон кончился.

Прокушев поднял голову, огляделся в темноте, тяжело вздохнул.

– Идиотизм! – пробормотал он.

Почти тут же деликатно затрещал маленький будильник. Прокушев встал и первым делом слазал в пиджак. Деньги были на месте. Еще раз удивившись собственному сну, Прокушев пошел умываться.

Когда Валера Прокушев – высокий, сильный, молодой – появлялся в какой-нибудь незнакомой компании, его обязательно спрашивали, не играл ли он в баскетбол. А в конце вечера так же обязательно задавали вопрос: не учился ли он в университете?

Прокушев закончил другое высшее учебное заведение – Институт физкультуры. А в баскетбол играл с десяти лет. Тогда в школу на урок физкультуры пришел мрачный мужчина с ленивыми глазами, построил класс по росту и первым пятерым велел явиться на следующий день к нему на тренировку. Мужчина работал тренером по детям, как он представился, в Институте физической культуры.

Тренировался и играл Валера с усердием. А после школы поступил в ставший уже родным Институт физкультуры. Вступительные экзамены сдавались легко. Билеты попадались нетрудные, а преподаватели – улыбчивые. Особенно запомнился один, по математике, высокий и угловатый, как знак корня. Когда Прокушев рассказывал о свойствах степени с рациональными показателями, улыбка у математика была такая, словно он слушал неприличный анекдот при женщинах.

Группа на отделении баскетбола подобралась веселая. Вместе с новыми товарищами Прокушев начал осторожно прогуливать лекции, ездил в общежитие Института культуры к будущим работницам культурно-массовых отделов и библиотек, попробовал вино, но пить ему не понравилось.

Ко второму курсу Прокушев стал понимать, что большим спортсменом он не будет, но в это же самое время он понял, что играть и в обычной институтской команде не так уж плохо. Это случилось после того, как отец продал куртку, которую Прокушев привез из Венгрии. Все деньги отец отдал сыну – и было их много. Прокушев заметил, что не только за границей, но и в каждом из городов, куда он ездил с командой, продается что-то такое, чего нет в других, и по мере сил стал выполнять функции министерства торговли. Естественно, с некоторой пользой для себя. С товарищей по группе Прокушев лишних денег не брал. Товарищи хлопали его по плечу, обещали поставить пива и забывали об этом.

А в конце второго курса вся группа отмечала начало весенней сессии в общежитии института. Девушек в компании не оказалось, и поэтому через некоторое время решили походить по перилам балкона. Прокушев был против, он боялся высоты, но коллектив настоял. Кончилось все тем, что студент Тюменев упал с четвертого этажа в кусты сирени. Серьезных телесных повреждений студент не получил, но его, падающего, заметил комендант. Доложили ректору. На собрании курса все дружно вспомнили, что это Прокушев предложил отметить начало сессии, и потребовали очистить институт от нарушителей дисциплины.

После собрания товарищи по группе подходили к растерянному Валере, хлопали по плечу и говорили:

– Пойми, старик…

Группа дала ему массу полезных советов, куда сходить покаяться, пожаловаться, объясниться, и каждый в отдельности добавлял:

– Умей крутиться!

Дома отец усадил несчастного Прокушева за стол, накормил, налил водки и сказал:

– Сынок, потерять веру в людей – еще не самое страшное в жизни.

Отец сходил к ректору, позвонил друзьям, и дело ограничилось выговором. Товарищи по группе искренне радовались, что все кончилось хорошо.

Когда Прокушев заканчивал писать диплом, отец женился. Мачеха была на три года старше Валеры и называла его Валериком.

– Валерик, – говорила она, – вынеси ведро.

Или:

– Валерик! Почему ты не убрал за собой посуду?

Прокушев сам предложил мачехе обменяться жилплощадью и переехал в ее комнату в густонаселенной коммунальной квартире. Вскоре отец тяжело заболел. Утешая молодую жену и взрослого сына, он говорил:

– Ничего. Смерть – еще не самое страшное в жизни.

Мачеха плакала и говорила, что этого не перенесет.

Примерно в то же время Прокушев ушел из команды. В игре вывихнул ногу, не тренировался больше месяца. У него разладился бросок и появилась одышка.

– Старик, – сказал Прокушеву тренер, – ты пойми и не обижайся… У меня ведь команда, а не дом престарелых.

На этот раз Валера понял. Кончилась игра, кончились доходы. Куртки на Прокушеве протерлись, ботинки износились. Можно было, конечно, купить себе что-нибудь в магазине, но Валера привык одеваться удобно.

Отца хоронили в яркий осенний день. Дорожки были сухие, будто к случаю засыпанные чистыми желтыми листьями, над могилами недвижимы стояли высокие осины и вязы, мягко светило солнце, и было бы на кладбище даже красиво, если бы не чернела в конце тропинки рваной раной на золотистом поле листвы свежая яма, если бы не скрипел гроб на носилках, если бы не похороны отца.

Народу пришло много. Друзья отца подходили к Валере, с сочувствием жали руку и совали ему в нагрудный карман пиджака свои визитные карточки. Когда открыли гроб для прощания, многие стали говорить хорошие слова о покойном. Но Валера, даже если бы собрался и стал слушать, все равно бы ничего не услышал, потому что рядом громко рыдала молодая вдова.

Прокушев стоял, еле сдерживаясь, чтобы не завыть, смотрел на бледного, с провалившимися щеками человека в гробу, и ему казалось, что сейчас подойдет настоящий отец и весело скажет: «Ничего, сынок, похороны – еще не самое страшное в жизни».

Когда через день Прокушев зашел к мачехе спросить, не нужно ли чего, та открыла дверь на цепочке и громко поздоровалась:

– Только через суд!

Дверь захлопнулась, и больше в этом доме Прокушев не бывал. Потом был диплом и распределение. Валера воспользовался одной из визитных карточек. Его устроили преподавателем физического воспитания в Институт культуры.

Женщины любили молодого педагога. Они видели в Прокушеве человека с будущим, который временно испытывал финансовые затруднения. Веря в это будущее, женщины помогали. Валера не отказывался, был со всеми ласков и внимательно смотрел всем в глаза. Прокушев был уверен, что настанет время и он сполна рассчитается. А пока, кроме унаследованной от отца присказки с неизменной второй частью, у него действительно ничего не было.

«Брать у женщин взаймы, – говорил он себе, – еще не самое страшное в жизни».

Женщины считали Валеру бескорыстным человеком.

Однажды девушка по имени Лариса пригласила Прокушева в ресторан. Валера, как обычно, внимательно посмотрел ей в глаза и сказал, что в настоящий момент летит в маленькую финансовую пропасть. На что девушка ответила, что постарается его спасти.

В ресторане к ним за столик подсели двое парней. Они были одеты так же, как Прокушев, только во все новое. Ребята смело заказывали закуски и пили коньяк из фужеров. Оказалось, гуляли грузчики из трансагентства. Им очень понравились и Лариса, и Прокушев. А один из грузчиков сказал, что может помочь Валере устроиться к ним на работу, только нужно поговорить с глазу на глаз. Для разговора взяли еще коньяку, а чтобы спутница не мешала, Прокушев сказал:

– Лариса – «чайка» по-гречески, а чайка должна быть свободной.

Лариса сначала сделала вид, что ничего не поняла, потом – что обиделась. Потом, сказав, что ей все противно, ушла со вторым грузчиком, оставив Прокушеву двадцать рублей и свой телефон.

– Все считают, – начал душевно объяснять новый знакомый, – что люди моей профессии – это быдло, подай-принеси…

– Неотесанная личность, – уточнил Прокушев.

– Верно. Но, старик, это же прошлый век. Конечно, и у нас еще есть всякое такое… Ходят на работу в рваных штанах, грубят клиенту. Они же не понимают, что сами себе вредят. Люди же изголодались по культурному обслуживанию! Ну, я понимаю, там, буфетчица грубит или приемщица в химчистке. Она с клиента редко что получит. Но когда грубит грузчик, он же сам себя грабит!

– Это как?

– Очень просто. Вон официант вокруг нас как вежливо крутится. А почему? Потому что знает: он нас вежливо, без эксцессов обслужит – мы ему за культурное обслуживание накинем на хлеб-водичку. И ему хорошо, и у нас настроение повышается. Верно? Так и в агентстве. Один приедет: бу-бу-бу, бу-бу-бу! А ты улыбнись, слово человеческое скажи. Люди же сами деньги тебе вынесут, да еще взять уговорят! Будешь отказываться – заставят.

Прокушев посмотрел грузчику в глаза и хотел было представить, как тот отказывается от денег, но не смог.

– Конечно, тяжеловато, – продолжал грузчик, – но зато всегда в спортивной форме себя держишь. Не жиреешь, строен, подтянут. Ходишь аполлонариусом, все девки – твои. Настоящий мужчина!

Прокушев машинально втянул живот.

– Да ты возьми завод! Там за несчастные двести рублей будешь ты корячиться день и ночь. А на двести рублей разве можно жить? Тут уж либо в петлю, либо женись. Семейному двух сотен хватит.

– Можно в торговлю пойти… – сказал Прокушев.

– А-а! Люди в белых халатах! Не спорю, там тоже хорошо живут, но ведь это же минное поле! А на нем не такие, как мы с тобой, саперы подрывались. Сапер, как учит нас школьная программа-минимум, ошибается только раз. А я не хочу бояться ошибок! Хочу жить с чистой совестью. Вот как сегодня. Все честно, чисто и благородно! Мы клиенту высококультурное обслуживание, клиент нам – опять же от чистого сердца – премиальные… Если, конечно, с умом подойти, с расчетом на психологию.

Сказав последнее слово, грузчик даже приосанился и посмотрел по сторонам.

– Ну а если грузчик дурак, – добавил он, – то это просто дешевая рабочая сила.

– А вы – дорогая? – сказал Прокушев, улыбаясь.

Грузчик тоже улыбнулся и выпил коньяку:

– Точно!

Через две недели Прокушев вышел на работу в агентство. Он оказался талантливым учеником: быстро подружился с девушками-диспетчерами; вежливо разговаривал с клиентами; вел дело так, что клиенты ощущали чувство вины перед его дорогой рабочей силой. Осваивал Прокушев работу крепко. Он даже вечерами действительно ходил в университет и прослушал курс лекций по психологии.

Вскоре Валеру назначили бригадиром. Новых своих подчиненных, Круминьша и Сорокина, он прежде всего сводил в ресторан, где наглядно доказал, что работать хорошо гораздо выгоднее, чем работать плохо. Дал подчиненным в долг, чтобы приоделись для работы, и обязал прочитать книгу «Искусство общения». Круминьш из книги ничего не понял, но начальника стал уважать еще больше, а Сорокин некоторые места выписал в блокнот, который носил всегда с собой.

Через неделю совместной работы Круминьш и Сорокин стали называть бригадира шефом и готовы были ехать с ним на любой заказ.

Прокушев считал себя грузчиком новой формации. В рабочем, но элегантном костюме, он уверенно руководил бригадой, успевал шутить с клиентами, умел со всеми найти общую тему для беседы, был тактичен и вежлив. Женщинам говорил комплименты так, что даже ревнивые мужья улыбались, старушкам помогал вспомнить счастливые дни их молодости, а мужчинам-хозяевам (в основном перевозили новоселов) обещал помочь достать хороших сантехников и маляров. В конце концов, выходило так, что клиенты сами с благодарностью выносили деньги.

* * *

Будильник ударил в голову тяжелым звоном. Сорокин пошарил в темноте рукой, нащупал нос Эммы, полез дальше, свалил с табуретки кружку с водой и только после этого сумел нажать кнопку звонка. Эмма слабо пошевелилась и что-то простонала.

– Сли, спи, зайчик, – сказал Сорокин и поднялся с постели.

Он постоял немного посреди комнаты, соображая, где находится, влез в шлепанцы и побрел на кухню попить воды. Вода показалась сладкой. Кончил он пить не потому, что напился, а потому, что устал держать голову под краном.

Завтракать Сорокин не стал. Во-первых, не знал, где что у Эммы находится, а во-вторых, не очень хотелось. Зато очень хотелось вчерашнего шампанского.

Перед тем как выйти из квартиры, Сорокин на всякий случай переписал номер с телефона, взял из сумочки хозяйки три рубля, подумав, еще три и написал записку: «Эм! Скоро позвоню. Целую, твой суслик». Он всегда так подписывал письма и записки малознакомым женщинам…

* * *

Павлов пришел слишком рано. Во дворике у входа в агентство, где велел ждать Сорокин, никого не было. Павлов подергал большую дверь с надписью «Транс» («агентство» стерлось), зевнул и уселся ждать на скамейку под тополем. Тополь был единственной растительностью асфальтового дворика, окруженного пропылившимися каменными домами, и казался таким же случайным здесь, как высотное здание где-нибудь в пустыне. Таким же случайным здесь показался себе и Павлов. Он поежился не от холода – от неуюта и подумал, что Сорокин пошутил и никто сегодня сюда не придет; но в это время из-под арки вышли два коренастых мужика с больными лицами. Они тоже подергали дверь с надписью «Транс», машинально проматерились, сели на соседнюю скамейку и стали курить.

Один из мужиков, в маленькой белой кепочке, покачал головой и с чувством сказал:

– Наверное, нет ничего такого на свете, что бы я захотел сейчас съесть…

Второй мужик погладил себя по животу и ответил:

– А я бы, наверное, сейчас поел остренького шашлычка.

Мечтательно поглядев в голубое высокое небо, он с чувством добавил:

– Со свежепросоленным огурчиком, с помидорчиком, с горчичкой!

Слышавший его Павлов сглотнул.

– Боров, – сказал тот, что в кепочке. – Господи! И зачем я подписался на эту субботу! А все ты! Еще по одной! Еще по одной! Заладил как попугай!

– А что же я мог сделать?

– Остановить меня!

– Зато погуляли как люди…

– Ага! Коньяк под соленые огурцы! Люди! Господи! Да где же Михалыч сегодня?

Михалыч появился довольно скоро. Им оказался маленький старичок в потертом пиджаке, надетом на тельник, с большой сумкой в руках. На сумке было написано: «Спорт».

Американцы во времена сухого закона называли таких людей «бутлегерами», грузчики называли Михалыча «отцом». У «отца» в сумке за достаточно умеренную переплату всегда можно было найти бутылку водки, стакан и что-нибудь закусить. В основном Михалыч таскал упругие, словно резина, соленые огурцы.

«Отец», улыбаясь, подошел к мужикам, те засуетились. Поговорив со стариком, тот, что в кепочке, повертел головой и обратился к Павлову:

– Эй! Парень! Будешь?

– Да, – ответил Павлов, еще не зная, в чем дело.

Потом отказываться было уже стыдно. Чтобы мужики не подумали, что он не настоящий грузчик, Павлов отдал требуемую долю из заначки. Пить не хотелось, но две трети стакана оказались у него в желудке. Пил Павлов мелкими глотками, словно сосал молоко из соски, морщился и старался не дышать. Любитель остренького шашлычка выпил равнодушно, но аккуратно. Зато когда стакан перешел к мужику в белой кепочке, состоялся маленький концерт. Сначала мужик долго держал стакан с водкой в руке, дышал, словно собирался глубоко нырнуть, смотрел с гримасой удивления вверх, потом произнес тост в одно слово: «Завстречудрузейизнакомство!» – и стал пить. Пил жадно, будто воду в жаркий день, а когда водка в стакане кончилась, лицо его изобразило самую нестерпимую на свете боль и наивысшее наслаждение одновременно. Даже Михалыч, на глазах которого было выпито не одно ведро, засмотрелся и с удовольствием крякнул.

– Спасибо! Отец! – воскликнул мужик в кепочке. – Родной ты наш!

– На доброе здоровьице! – отвечал Михалыч, пряча в сумку пустую бутылку и стакан.

Стали подходить остальные грузчики. Дворик заполнялся людьми. Некоторые заводили с Михалычем разговор. Тот никому не отказывал, и сквозь гул голосов во дворике слышалось звонкое:

– На доброе здоровьице!

Павлов вернулся на скамеечку в хорошем настроении. Он подставил лицо солнцу и невольно улыбнулся. Подумал о том, что если люди смотрят прямо на солнце, то обязательно улыбаются. Пришел Сорокин.

– Привет! – смело крикнул Павлов, вставая. – Я здесь!

Ему было радостно среди шумной толпы увидеть знакомое лицо. Хотелось поделиться хорошим настроением.

– Здорово, – хмуро отозвался Сорокин, протянув руку. – Петр!

– Саша, – ответил Павлов. – Только мы вчера уже знакомились.

– А-а… Ну ничего, лишний раз не вредно.

Сорокин взял Павлова за локоть и подвел к высокому, одетому, как бывают одеты рабочие во французских журналах мод, мужчине.

– Шеф, познакомься, – сказал Сорокин. – Этот с нами поедет.

– Валера, – представился Прокушев с улыбкой президента.

– А вы наш начальник? – спросил Павлов.

– Бугор, – ответил Прокушев и подмигнул. Потом потянул носом и спросил у Павлова: – Пил, что ли?

– Немного, – смутился Павлов. – С друзьями… Пришлось.

– Это зря. Сегодня день длинный… А где Вова?

– У машины ждет, – ответил Сорокин.

* * *

Большинство людей не любит заглядывать вперед. Не потому, что не хочется, потому, что страшно. А Вове Круминьшу заглядывать вперед было не нужно. Родня да и все, кто с ним был знаком, точно знали, что получится из этого человека. Бывают такие люди – посмотришь и увидишь, кем ему быть, что с ним станет и чем он кончит.

Еще в родильном доме, когда мать с трудом родила крупного ребенка, которому предстояло стать Вовой Круминьшем, санитарка сказала:

– А и здоровый уродился. Грузчиком будет.

Тогда мало кто обратил внимание на «грузчика», всем понравилось «здоровый». И действительно, с первых дней Вова отличался здоровьем и силой. Он даже кричал как-то солидно, басовито. Мальчик очень много ел и хорошо спал. Эти качества он пронес через всю жизнь. А вот науки давались с трудом. С первого класса отец помогал ему готовить уроки с ремнем в руках – Круминьш-старший порол и приговаривал:

– Мужчина должен приносить прибыль в дом, а у тебя одни двойки!

Испокон веку у Круминьшей было принято пороть, вот отец и порол. На здоровье детей это не отражалось, а эффект приносило большой. Дети отцов боялись. Но вот многолетняя система воспитания дала осечку. Дело было, когда Вова учился в седьмом классе. Отец замахнулся на сына ремнем за очередную двойку, но Круминьш-младший взял родителя за руку, отобрал ремень и молча выбросил в помойное ведро.

От удивления отец даже не разозлился. Он поморгал глазами и сказал:

– Ну и силища! С такой только в грузчики!

И снова слова попали в точку. До конца восьмого класса Вову дотянули уже без ремня, на энтузиазме учителей. А после выпускных экзаменов директор школы, вручая Вове свидетельство, испытывал несказанное чувство облегчения и совершенно искренне советовал Круминьшу найти свое место в жизни. Классный руководитель даже прослезилась. Вове стало жалко учителей, и он тоже совершенно искренне пообещал приложить все силы, чтобы продолжить учебу в девятом классе. С классным руководителем случился обморок, а директор порекомендовал не терять времени и устраиваться с такими способностями в грузчики.

Силы у Вовы с каждым годом прибывало. В четырнадцать лет он мог свободно поднять передок у «Москвича». Поднимет, подержит, увидит восхищение на лицах окружающих, опустит. Вову не раз звали в секцию штанги, но на тренировках было скучно и не было восхищенных зрителей.

Чтобы сын после окончания школы не болтался где попало, отец определил его грузчиком в продовольственный магазин напротив дома. Вова привык слушаться старших и не спорил.

– Место хорошее, прибыльное, – говорил отец. – Будешь, сын, сыт, пьян и нос в табаке…

Отец оказался прав лишь в одном. Вова почти каждый день стал пить. В магазине было принято после смены за хорошую работу ставить грузчикам вино. Вова, пивший до этого только лимонад, первые три дня отказывался, но старшие товарищи по работе сказали, что такому богатырю ничего не будет с одного стакана.

Портвейн Вове понравился. На первых порах он даже чувствовал в вине вкус изюма. Но больше всего нравилось состояние после выпитого. Состояние легкости и независимости от родителей. О продуктах в дом, о прибыли не было и речи. Вова с трудом доносил себя. Родители снова заволновались, и отец отвел сына на овощную базу, где работал сам кладовщиком.

Когда Круминьш-младший пришел в магазин за расчетом, директор сказал:

– Напрасно уходишь. У нас ты бы мог встать на ноги.

Теперь Вова трудился под надзором отца. Пить он почти перестал, исправно носил домой арбузы и дыни – не потому, что была тяга к воровству, а потому, что так учили старшие.

Обедал Вова в столовой напротив базы. Раздатчице Валентине понравилось, как он ест. Вове тоже понравилась миниатюрная раздатчица. Когда отец попросил описать ее, Круминьш-младший долго думал, а потом с восторгом выдавил:

– Она… такая маленькая!

Вскоре – а Вове к тому времени минуло восемнадцать – по совету Валентины, которая была на три года старше жениха, они сходили в загс. Во время брачной церемонии, когда молодым предложили обменяться кольцами, Круминьш долго не мог толстыми пальцами поймать маленькое колечко невесты.

С женой Круминьшу повезло. Валентина оказалась молчаливой и любящей женщиной. Но Вова принимал это с той естественной простотой, с какой папуас принимает явления природы. Круминьш справедливо считал, что жена такой и должна быть, а рассказы о неверных спутницах жизни, пьющих и курящих женах казались ему такой же экзотикой, как фильмы по телевизору об охоте в Африке.

Той же осенью Круминьша забрали в армию. Валентина писала ему часто, а весной он получил телеграмму от отца: «Поздравляю прибылью четыре половиной пятьдесят сантиметров».

Отец точно указал вес и рост малыша, но забыл написать, кто родился – мальчик или девочка. Только позднее Круминьш узнал, что у него сын.

Служить Вове нравилось. Если и вспоминал он потом с грустью и любовью что-либо, так это армейскую службу.

– Как было хорошо, – говорил Круминьш. – Поесть дадут, что делать – скажут…

Он считал своей ошибкой, что поддался той осенью общему демобилизационному настроению и вышел в запас. Но и этому было свое объяснение. Вся рота кричала по вечерам:

– День прошел!..

Ждала отправки домой, а идти против коллектива было для Вовы хуже смерти.

* * *

Послышалось: «Идут!» – грузчики повернули головы в сторону арки и увидели двух девушек-диспетчеров. Прошли девушки, как королевы танцплощадки, ни на кого не глядя, но чувствуя чужие взгляды каждой клеточкой тела. Одна из них достала ключи, открыла дверь, и диспетчеры вошли в агентство. Следом ломанулись бригадиры. Нужно было успеть на хорошие заказы. Прокушев давиться не стал, спокойно вошел последним. Зато вышел первым. В руках он нес, словно стратегические карты с планом наступления, наряды на работу.

– Все нормально, – сказал бригадир своей команде и подмигнул Павлову.

Тот радостно улыбнулся. Настроение у Павлова бурлило. Хотелось тут же перетащить что-нибудь тяжелое.

Втроем грузчики вышли на залитую солнцем улицу. Здесь уже стояли фургоны с диагональной оранжевой полосой: «Перевозка грузов населению». Грузовики, казалось, в нетерпении фырчали выхлопными трубами, готовые к работе, и Павлову захотелось крикнуть: «В атаку!» – но он вовремя вспомнил, кто командир.

Водители, однако же, не спешили. Они группками стояли на тротуаре в тени дома.

– Егорыч! – окликнул одного из шоферов Прокушев.

На зов обернулся мужик в коричневой кожаной куртке.

– Чего шумишь? – проворчал он.

– Ехать надо!

– Ехать! Вам бы только разъезжать! Отрастили бензобаки!

Егорыч подошел к бригаде, поздоровался со всеми за руку, спросил, кивнув на Павлова:

– Волка взяли?

– Сорока привел. Кандидат наук, – сказал Прокушев, хитро щурясь на водителя.

– Я еще не кандидат. Я еще только пишу! – сказал Павлов.

– Ну-ну… Не кормит наука? – спросил Егорыч. – Посмотрим, что ты там напишешь. Здесь у нас не филькина грамота. Здесь работа.

– Ладно, Егорыч, поехали!

– К богу в рай! – проворчал водитель и пошел заводить.

– Где Вова-то? – крикнул Прокушев.

– Бегу, бегу! – сказал Круминьш, медленно вышагивая к машине.

* * *

Шоферу Николаю Егоровичу Крутикову недавно исполнилось сорок восемь лет. Это был невысокий, худой и довольно ворчливый человек. Ворчал он постоянно: и дома, и на работе, и даже когда ходил в гости. Людей, не знающих Крутикова, поначалу это ворчание смущало, но кто знал шофера хорошо, воспринимал его воркотню как чиханье или кашель.

Свою пожилую машину шофер любил. Она для Крутикова была предметом одушевленным. Он и относился к ней, как к самому близкому человеку, с которым прожиты вместе долгие годы. Шофер мог беседовать со своей старушкой, гладить, чувствуя ответную теплоту металла, а во время заливки бензина ему слышалось, будто машина урчит и чавкает.

Автозаправочные он называл питательными пунктами, а столовые, наоборот, заправками. Крутиков любил переносить на людей технические термины. Если у человека был большой живот, шофер говорил: «Отрастил бензобак», если у кого-то был насморк, значит, «насос забило», а в случае переломов – «баллон полетел».

Вообще от Крутикова можно было услышать о машинах гораздо больше хорошего, чем о людях. Он так и говорил:

– От машины ничего плохого ждать не приходится. Если она тебя подвела – сам виноват. Значит, где-то ты ее подвел. А человек – это сложный механизм. От него любой выхлоп ожидать можно.

Даже сны Крутикову снились автомобильные. То машины перед ним вальс танцевали, то несли его в облаках, а один раз приснилось, будто он женится на своем автофургоне.

В зале регистрации красивая женщина с глазами, как зажженные противотуманные фары, спрашивала:

«Согласны ли вы, Николай Егорович Крутиков, взять в жены машину-автофургон за номером…»

Крутиков хотел было ответить «да», но вдруг вспомнил, что уже женат. Женщина с фарами вместо глаз задумалась, машина загудела, и сон кончился.

И все же работать с Крутиковым было удобно, и бригадир ценил это.

* * *

Прокушеву полагалось место в кабине. Бригада же полезла в кузов. Сорокин и Круминьш забрались легко, Павлов – с трудом.

– Брюки узки, – оправдывался он.

– Это ничего, – сказал Сорокин. – Бывает, что живот большой. Вот это хуже.

В фургон заглянул Прокушев.

– Ну, сели? – спросил он.

– К старту готовы! – ответил Сорокин.

Бригадир закрыл дверцы, и в фургоне стало темно. Лишь в два маленьких окошечка под крышей пробивались пыльные лучи. Павлов посмотрел на этот пыльный свет, и ему захотелось немедленно выйти на воздух, подышать. А еще было неприятно сознавать, что без посторонней помощи отсюда не выберешься. Дверцы закрывались только снаружи.

– Действительно, – сказал Павлов. – Как в космосе.

– В космосе платят больше, – подал голос из угла Вова Круминьш.

Машина плавно тронулась, затряслась по дороге. Глаза немного привыкли к темноте, и Павлов разглядел, что Сорокин и Круминьш устроили себе из ремней для крепления мебели подобие качелей и сидят на них. Кроме ремней, в фургоне ничего не было. Павлов присел в углу на корточки, но несколько раз тряхнуло, и он вынужден был встать. Так и ехал стоя, держась за стенку.

В кабине Прокушев просматривал бумаги и говорил Крутикову, куда ехать. Егорыч понимал бригадира быстро. Водитель он был опытный, плавно трогал, плавно тормозил, отлично знал правила уличного движения и умело их нарушал.

Чем выше вставало солнце над городом, тем больше машин появлялось на улицах. Все новые и новые выхлопные трубы выплевывали в голубой воздух очередные порции ядовитого дыма. Воздух становился серым, и казалось, что солнце поднимается все выше и выше не по законам природы, а потому, что внизу ему становится душно.