Текст книги "Необходимо и достаточно"

– Вы только не обижайтесь, пожалуйста… вот!

И Нина протянула Прокушеву маленький конвертик. Настолько маленький, что он поместился у хозяйки на ладошке. Прокушев взял осторожно, двумя пальцами, конвертик, спрятал его в нагрудный карман куртки и понимающе покачал головой. Потом внимательно посмотрел Нине в глаза и сказал:

– Мне бы очень хотелось зайти к вам еще раз. Честное слово…

Уже в кабине на пути к другому адресату Прокушев достал конвертик, повертел в руках, понюхал. От конвертика пахло духами. Открыв его, Прокушев пошелестел бумажками, удовлетворенно хмыкнул и сказал в задумчивости:

– А что? Действительно, возьму и зайду.

* * *

Когда при нем начинали говорить о любви, Прокушев улыбался. Бригадиру нравилось слушать, что люди думают об этом. Особенно нравилось слушать женщин. Женщины всегда говорили о любви с жаром, независимо от хода собственной мысли.

Для себя Прокушев давно решил, что любовь – это тяжелая, унизительная болезнь, которой он уже переболел…

Ирина жила этажом выше и училась с Прокушевым в одном классе. Лет до четырнадцати Валере было с ней интересно. Потом – мучительно. Он вдруг увидел, что у соседки и одноклассницы кроме веселого характера и умения хорошо играть в шашки, есть еще глубокие синие глаза, красивые черные волосы и длинные стройные ноги. Прокушеву нравилось подолгу смотреть в эти глаза, любоваться черными волосами и думать о длинных стройных ногах.

Особенно тяжело становилось летом. Грело солнце, в воздухе невыносимо пахло сиренью, а Ирина надевала голубое платье, становилась воздушной, недоступной для него и в то же время очень плотской и близкой для других.

Прокушев ревновал ее ко всем. К ребятам во дворе, в классе, к мужчинам, взгляды которых он ловил на Ирине, даже к шестидесятилетнему учителю биологии, который любил взять ее руку с указкой в свою и так объяснять строение скелета. А когда Ирина призналась, что очень любит Лермонтова, то Прокушев возненавидел и поэта.

Страшное было время. Прокушев ходил будто с высокой температурой. Аппетит, правда, был хороший, и спал он крепко, но вот уроки давались с трудом. Прокушев садился за свой письменный стол, раскрывал алгебру и долго сидел, глядя в окно, думая об Ирине. Сидеть так он мог часами. Родители были довольны. Мама счастливо улыбалась, а отец говорил, что Валера наконец-то взялся за ум.

От ревности Прокушев даже не мог разговаривать с Ириной и, когда они гуляли вместе по городу, лишь водил черными глазами и обиженно мычал.

– Прокушев, что с тобой? – спрашивала Ирина.

– Ничего, – отвечал Валера и чувствовал себя самым несчастным человеком на свете.

Со временем у Ирины появились те, кого так опасался Прокушев, – поклонники. Поклонники совсем не походили на влюбленного Валеру, да и на других сверстников тоже. Это были веселые мужчины. Они много говорили и не краснели по всякому поводу. С ними было необычно. Самый настойчивый из них – выпускник морского училища, будущий штурман – сказал, что Ирина – его путеводная звезда, и предложил ей светить на его жизненном пути постоянно. Рассказывала Ирина Прокушеву об этом с восторгом. Она вообще многое ему рассказывала. Ей нравилось, как Валера слушает и мрачнеет. Штурману Ирина отказала, потому что решила ехать в Москву поступать в Институт иностранных языков. Последнее немного Прокушева утешало. Отъезд Ирины избавлял от мучительных встреч с ее поклонниками во дворе и у школы.

Прокушев и будущий штурман провожали Ирину вместе.

– Будьте счастливы, – говорила она им на прощание. – Не испортитесь тут без меня.

Ирина поцеловала Прокушева неприятно поразившим его женским поцелуем, потом поцеловала будущего штурмана и поднялась в вагон. Поезд тронулся, и вскоре мимо прогрохотал весь состав с мелькающими из окон белыми лицами. На буфере последнего вагона развевалась красная тряпочка. Вскоре ее не стало видно, поезд ушел.

Прокушев огляделся вокруг, поежился, хотя день был летний, теплый, и почувствовал, как нелепо выглядит он сейчас на этом пустеющем перроне. Горе, как показалось Прокушеву, объединило его с будущим штурманом. Захотелось сказать что-то хорошее, и, грустно вздохнув, Прокушев проговорил:

– Ну… вот и проводили мы нашего товарища.

Будущий штурман вдруг повернулся к нему лицом и сквозь слезы процедил:

– Ну и дурак же ты, батенька!

Потом Валера долго бродил по летнему городу, и город в этот душный июльский день казался ему холодным. Дома отец усадил его за стол, заставил выпить горячего молока и сказал:

– Сынок, потеря любимой – еще не самое страшное в жизни.

Через три дня был отборочный матч на всесоюзные соревнования, и Прокушев играл в нем лучше всех…

В Институт иностранных языков Ирина в тот год не поступила, но и домой не вернулась. От своего отца Прокушев знал, что она устроилась секретаршей в какой-то столичный трест, вышла замуж и заочно окончила в Москве технический вуз.

Года два назад, тоже летом, Прокушев зашел с девушкой Аллой в ресторан «Восход» отметить ее день рождения. Здесь Прокушева знали, поэтому он уверенно повел спутницу к своему любимому столику в углу у окна, подальше от оркестра, выглядывая в большом зале знакомого официанта.

– Валера, там занято, – услышал он голос Аллы.

Прокушев посмотрел в угол и увидел за своим любимым столиком Ирину. Лицо у него вытянулось, Валера часто заморгал и остановился.

– Ты бываешь в ресторанах? – спросила Ирина каким-то грудным незнакомым голосом.

– Ты же в Москве, – ответил Прокушев.

Ирина была не одна. Молодой бородатый мужчина представился:

– Виктор Николаевич, конструктор.

– Валерий Васильевич, – ответил Прокушев и, подумав, добавил: – Инженер-технолог.

– Невероятно! – воскликнула Ирина. – Виктор, ты только представь! Мы с Валерой учились в одном классе! Сколько же мы не виделись?

– Сто, – ответил Прокушев.

– Очаровательно! А ты, Валера, стал другим. Настоящий мужчина! Как летят годы!

Ирина старалась говорить без пауз, и Прокушев почувствовал: она тоже волнуется. Сам Валера держался уверенно, удивляясь своему умению сдерживать эмоции.

– У нас в институте, – говорил конструктор, изучая меню, – два брата работали на разных этажах и ничего друг о друге не знали. Встретились случайно – пришли к директору получать по выговору… Шампанского будем?

Официант принес заказ, и все поздравили Аллу с днем рождения. А когда оркестр объявил веселую песню, конструктор утащил ее танцевать. Ирина взяла в руки фужер с шампанским и стала смотреть в него. Прокушев налил себе водки. После первого куплета Ирина сказала:

– Ты хочешь спросить, как я живу? Живу хорошо. У меня прекрасный муж…

– Этот, что ли? – Прокушев кивнул на танцующего конструктора.

– Нет. Муж дома, в Москве. Ответственный работник. Звезд с неба, правда, не хватает, но меня любит. Хорошо зарабатывает, прекрасный семьянин. Квартира, машина…

– Дача, туалет с кафелем… – продолжил Прокушев.

– Не очень остроумно.

– Зато правда.

– А ты злишься? – с надеждой спросила Ирина.

– Ты же знаешь, я злиться не умею.

– Очень жаль… Сама я работаю… Впрочем, это неважно. Главное, что есть свободное время. Что еще? Да, у меня ребенок – девочка.

– На тебя похожа?

– А на кого же? Семь лет. Скоро в школу. В общем, счастлива! – уверенно проговорила Ирина.

– Я рад за тебя, – стараясь перекричать оркестр, сказал Прокушев. – Приятно посидеть со счастливым человеком!

Потом они тоже танцевали. Прокушев наклонился к Ирине и сказал:

– А духи все те же.

– А ты помнишь?

Музыка звучала тягучая, плавная, а воздух в зале был бархатный. Прокушев зарылся лицом в ее черные волосы и вдыхал их запах. Казалось, его накрыла теплая волна, из которой не вынырнуть. Вдруг саксофонист сменил ритм. Прокушев помотал головой, словно стряхивал с себя остатки сладкого сна, задвигался быстрее, в такт движениям заговорил:

– Слушай! А как все-таки я тебя любил! Что же такое было? А?

Ирина остановилась, посмотрела внимательно в глаза Прокушеву и спросила:

– А теперь?

Оркестр играл без перерывов. Снова поплыла мягкая мелодия. Прокушев обернулся, посмотрел на Аллу. Конструктор махал вилкой перед ее лицом, что-то говорил, а она смеялась.

– Ты не думай, – снова заговорила Ирина, поворачивая Прокушева к себе. Теперь она вела его в танце. – Витя – это же просто так. Сопровождает меня в командировке… А ты меня будешь сопровождать?

Прокушев снова почувствовал приближение какой-то приятной, теплой волны, но тут почему-то вспомнился вокзал, проводы Ирины в Москву и слова штурмана: «Ну и дурак же ты, батенька!» Ему вдруг стало обидно. Обиделся Прокушев не на Ирину, а на время. Скажи она так лет пятнадцать назад, он, наверное, умер бы от счастья. А теперь… Теперь не умрет. Прокушев снова обернулся к Алле. Та заметила и погрозила ему пальчиком. Он снова посмотрел на Ирину и подумал, что обе женщины нравятся ему одинаково.

– Я ведь не один, – ответил он.

Танец дотанцевали молча. Вернулись к столику. Бородач, желая включить их в разговор, обратился к Прокушеву:

– Правильно?

– Все правильно, – ответил бригадир.

– Вот видите, Аллочка, и ваш друг говорит то же самое!

Бородач окинул всех взглядом победителя и, пользуясь паузой в музыке, налил всем по рюмке. Потом снова спросил Прокушева:

– А вы бывали в Москве?

– Да.

– А мы с вами не могли встречаться в ЦПВПХМ?

– Вряд ли…

– А в ЦПКБУИНП?

– Я там не бывал.

– А он нигде не бывал, – вдруг сказала Ирина зло. – Он ведь у нас грузчиком работает. В местном агентстве по перевозке мебели. Так ведь? Я не ошиблась? Или мой папа врет?

«Хорошо, что я с ней никуда не пошел», – подумал Прокушев и почувствовал, что начинает краснеть. Но бородачу нужно было поговорить.

– Старик, – начал он. – Грузчик – уже не актуально! Скажу тебе честно, времена дворников, кочегаров и грузчиков с высшим образованием давно прошли. И кто этого не понимает – глубоко ошибается!

– А откуда ты знаешь, что я с высшим?

– Так видно! Я тебе советую: бросай это дело. Сейчас очень много будет денежной инженерной работы. Ты кто по профессии?

– Тренер… по баскетболу.

– Отлично! Сейчас как раз очень много денежной спортивной работы. Особенно по баскетболу! Спорт в массы, а тренеры – в кассы! – Бородач конструктор громко засмеялся.

– Почему? Может, мне моя работа нравится, – сказал Прокушев, напряженно улыбаясь.

– Врешь! Как и все мы врем! Работа может быть терпимой или нетерпимой, денежной или неденежной, тяжелой или легкой. Но нравиться она не может. Может нравиться состояние после выполненной работы. Ради этого состояния некоторые и работают. Но сам процесс… Согласись, недаром же его называют работой! А люди привыкли. Пашут, пашут в поте лица…

– Своего, – сказала Алла.

– Да. И не думают об этом. А потом получают много денег, и им кажется – хорошая работа, нравится!

Поставив вилкой в воздухе восклицательный знак, конструктор с удовольствием откинулся в кресле.

– Ты только пойми меня правильно, – продолжал он. – Вы же дорого обходитесь обществу. Я не про потраченные деньги на ваше образование. Я про то, сколько вы могли бы сделать со своими мозгами в науке. Дураки ведь в дворники после института не идут! А если всех вас собрать да посадить в какой-нибудь мозговой центр? А? Это же Японию обогнать можно и весь остальной Запад! И вообще, сейчас в цене мужик, имеющий в руках дело… Мужик с перспективой! Что ты делаешь в своих грузчиках? Стихи пишешь?

– Нет. Работаю.

– Зачем? – энергично спросил конструктор.

– Деньги зарабатываю.

Прокушев понимал, что конструктор говорит правильно, но от этого злился еще больше. Ему надоела лекция, да еще при женщинах.

– Много?

– Ну, вот ты на какие деньги здесь?

– На свои. Премию получили. Имеем право отдохнуть!

– А я поужинать зашел. Понимаешь, поужинать. Зачем мне твоя перспектива, если я уже сейчас могу ужинать вот здесь, в «Восходе».

– Да ты не злись. Я ж от чистого сердца!

– А по-моему, это скучно – каждый день ужинать в ресторане! – сказала Ирина.

– Я привык.

– К чему? – продолжала Ирина. – Чувствовать себя все время грузчиком? Знать, что ты «подай-принеси» и все время всем доказывать обратное?

Тут вдруг грянула музыка и конструктор закричал:

– Танцуем! Танцуем! Все танцуем!

Бородач утащил Ирину танцевать, а Прокушев спросил Аллу:

– Тебе до дому пяти рублей хватит?

Он положил на стол деньги за ужин и на такси Алле и быстро вышел из ресторана.

* * *

Прокушев достал квитанцию, посмотрел в нее, словно командир на карту местности, оглядел дома вокруг и сказал:

– Красавин Мэ Нэ. Проспект Ударников, дэ один, ка вэ восемь. Третий этаж:

– Где-то здесь, – сказал Сорокин. – Мы в прошлом месяце в этих домах пианино ворочали.

Квартиру Красавина нашли довольно быстро. Дверь открыл толстый мужчина в спортивном костюме и черных лаковых туфлях.

– Вы по вопросу переезда? – спросил он.

В прихожей было пусто и пыльно. Хотелось чихнуть.

– Вы извините, – говорил Красавин, провожая грузчиков в комнату, – жилище не имеет соответствующего вида. Но это временный вариант. А какой смысл что-то делать, когда все временно!

– Смысла нет, – подтвердил бригадир.

В комнате тоже было пыльно. Пыли в воздухе было так много, что казалось, здесь кто-то накурил.

– Вы бы хоть форточку открыли, – сказал бригадир. – Дышать-то нечем.

– А зачем? – спросил хозяин. – Все равно уезжать.

Но форточку все же открыл. Грузчики осмотрелись. У стены стоял диван с потертой обивкой и вмятинами в местах, где сидели, рядом – шкаф. У окна – письменный стол со слоновыми ножками. Такие столы делали лет тридцать назад. Стул с сиденьем от другого стула. Занавесок на окне не было. Книги, довольно много, хозяин сложил стопками в углу. Лежали они там не из-за переезда, а просто некуда было ставить.

– Обстановка довольно небогатая, – сказал хозяин. – Как видите, лишь самое необходимое.

– Видим, – сказал Вова Круминьш.

Сорокин взял книгу из стопки в углу, дунул на нее, отчего взвилось маленькое облачко, и прочитал:

– Толстой А Ка, собрание сочинений.

Подумав немного, спросил:

– Граф или князь?

– Поэт, – виновато ответил хозяин. – Давно пыль не вытирали.

– Я понимаю. Только есть граф, а есть князь. Причем оба – Толстые.

– Какая разница! – прогудел Круминьш. – Давайте грузить.

– Верно, Вова, – сказал бригадир и еще раз заглянул в квитанцию. – Так, так… Письменный стол, шкаф, диван… А что же вы книги не указали? Непонятно.

На лице хозяина отразился ужас.

– Я не знал. Меня никто не учил. Вообще-то это жена, ее затея. Может, можно что-нибудь исправить?

Бригадир почесал в голове:

– Попробуем подумать…

– Опять идти на нарушения? – строго спросил Сорокин.

– А что делать? Надо же человеку помочь!

Прокушев искренне задумался. Хозяин смотрел на него с надеждой.

– А! Пропадай моя голова! – воскликнул бригадир. – Придумаем что-нибудь? А? Кандидат?

– Обязательно, – ответил тот. – Только веревочки нет.

– Веревочка есть, – сказал хозяин и принес из кухни моток шпагата.

– Будет мне на чем повеситься, – пошутил Прокушев.

Сорокин с Круминьшем потащили вниз шкаф, кандидат стал упаковывать книги, а бригадир завел с хозяином разговор.

– Съезжаетесь? – спросил Прокушев.

– Не то чтобы совсем, – отвечал хозяин. – Видите ли, супружнице нужна расширенная жилплощадь, вот мы и меняемся.

– А вам не нужна расширенная? Новоселье – это ведь праздник.

– Лучше Нового года, – добавил из своего угла Павлов.

Прокушев посмотрел на него одобрительно. Так смотрит тренер на своего подопечного, когда тот забрасывает победный мяч. Вроде бы лицо остается строгим, но промелькнет в глазах наставника искра одобрения, и спортсмен готов в такую минуту на самые отчаянные подвиги.

Вернулись Сорокин и Круминьш. Пока первый протаскивал под диван ремни, второй подошел к окну и провел по черному от пыли подоконнику линию пальцем.

– Видите ли, – продолжал хозяин, – я ведь, собственно, на новую квартиру не поеду.

– А где же жить?

Хозяин пожал плечами:

– Пока у мамы, потом что-нибудь придумаю.

– Хорошая у вас жена, – осторожно сказал бригадир, – умная.

– Да! Она, в общем, человек неплохой… Но мы ведь, в сущности, совершенно разные люди. Мы не понимаем друг друга!

Круминьш вывел пальцем по пыли: «баба». Подумал немного и приписал: «дура».

– У нас нет ничего общего, – продолжал хозяин. – Боюсь, вы меня неправильно поймете…

– Поймем, поймем, – прогудел Круминьш.

Грузчики подняли диван, а хозяин замер в растерянности. Он колебался между желанием помочь и боязнью помешать. С разведенными руками хозяин проводил диван до дверей, потом присел в углу, чтобы помочь Павлову с книгами, но помогать не стал, а снова обратился к бригадиру:

– Да нет… Совсем не так. Совсем не то.

Хозяину очень хотелось, чтобы его поняли.

– У нас просто очень разные интересы. Полина очень начитанный человек… Это мою жену зовут, так сказать, Полиной. Она у меня очень красивая. Вы ее сразу узнаете…

Прокушев подошел к хозяину, обнял за плечи и сказал задушевно:

– Мы все сделаем очень хорошо.

– А вы понимающий человек! Я, знаете, по роду своей профессии люблю понимающих людей.

– Неужели в торговле работаете? – с сомнением спросил Прокушев.

– Господь с вами! Я, видите ли, литератор. Пишу.

– Тяжелая работа, – сказал бригадир. – По ночам трудитесь?

У хозяина засветились глаза.

– Вы действительно очень понимающий человек! – сказал он. – Уверен – тоже пишете.

Прокушев не стал возражать.

– Пробую, – сказал бригадир. – Сейчас, правда, нахожусь в состоянии переходного периода. Перехожу со стихов на прозу… На новые рельсы.

Прокушев целиком переключился на разговор с хозяином. Грузчики понимали: бригадир занят делом.

– Задумал роман, – продолжал Прокушев. – Может, это и нескромно с моей стороны…

– А сейчас собираете материал в качестве, так сказать, грузчика?

– Собираю. Материала, правда, не хватает. Люди отдают его с трудом. Приходится тратить много сил. Пока кого-нибудь уломаешь поделиться кровным, семь потов сойдет. И что самое главное – хочется же подойти культурно. А то некоторые – давай, мол, и все! Деньги на бочку!

– Так сказать, – поправил хозяин.

– Вот именно. Тяжело работать!

– Поэтому так теперь мало и пишут романов, – вздохнул хозяин. – А хорошие романы очень нужны.

– Они всегда нужны, – подтвердил бригадир. – Особенно в наше время.

Когда Сорокин и Круминьш закончили грузить мебель и вышли перекурить, хозяин вдруг стал как будто ниже ростом, покраснел и проговорил:

– Я понимаю, вы человек деликатный, но, коллега, ради бога, не отказывайтесь!

С этими словами он полез в задний карман тренировочных брюк, долго водил там пальцем, пока не зацепил две десятки. Бригадир деньги взял, и хозяин вздохнул с облегчением. Глядя на Красавина, можно было подумать, что это он перетащил всю мебель.

– Лишнее, конечно, – проворчал бригадир, складывая деньги в бумажник, – но для ребят возьму. А роман вам я свой занесу. Почитать. Как только напишу, так и занесу…

Уже на улице Павлов тихо спросил бригадира:

– А вы действительно… пишете?

Прокушев серьезно посмотрел на Павлова и задумчиво проговорил:

– А что? Возьму да и напишу роман…

Хозяина из уважения усадили в кабину, хотя тот долго упирался. Сами полезли в кузов. Прокушев с Сорокиным устроились на тумбочке, Вова Круминьш сел на незанятую часть дивана, Павлов, боясь, что ему опять станет плохо, остался стоять. Он высунул нос в маленькую щель-окошко и ловил воздух. Крутиков захлопнул дверь, и вскоре поехали. В нос ударил запах пыли, мебель заскрипела, затряслась, и Павлов почувствовал себя мелкой монетой между ладонями великана школьника, играющего в туалете в «трясучку».

– И ведь есть же такие мужики, – прокричал Сорокин, подпрыгивая на тумбе. – Она его гонит, бьет, а он ее любит!

– Разве это мужик! – кричал Прокушев. – Вот кандидат у нас мужик!

Павлов оторвал лицо от окошечка и улыбнулся в темноту.

– Ничего! Не робей! Сейчас этого героя-любовника доставим, а потом и пообедать можно! А, Сорока?

– Обязательно! Только с хорошей закуской!

Под солнцем фанерный фургон перегрелся. Было душно. Душно стало и в кабине. Крутиков опустил стекло, но это мало помогло. В лицо бил горячий городской воздух. Крутиков поминутно вытирал лицо грязной тряпочкой. На нем появились серые полосы. И без того малопривлекательное лицо стало совсем злым. Но Красавина это не остановило. Сиди сейчас рядом не Крутиков, а, скажем, удав, он все равно заговорил бы с ним.

– Многие ругают меня за то, что я подчинен жене, – без предисловий начал Красавин. – Считается почему-то, что мужчина – это только тот, кто свою жену бьет! Но почему нельзя строить совместную жизнь на взаимоуважении? Я этого не понимаю! Жена моя – тоже человек. У нее есть интересы, и я должен уважать их не меньше, чем свои! И потом, у нее же творческая профессия. Она у меня знаете кем работает? Руководителем музыкального кружка. В Доме культуры! Работа нервная, с людьми, – словом, творческая.

Крутиков скосил глаза на пассажира и спросил:

– Гуляет?

– В каком смысле? – растерянно спросил Красавин.

– В прямом. Какой тут еще может быть смысл!

– Если в прямом, то – не знаю, – ответил Красавин.

– Сам-то где работаешь?

– Нигде…

– Инвалид, что ли?

– Нет, – вздохнул Красавин. – Писатель.

– И книжки есть?

– Нет. Пока только публикации.

– Да-а! Скажу я тебе, что вы, писатели, слишком много пишете. – Крутиков снова вытер пот тряпочкой и продолжал, глядя на дорогу: – И все это вместо того, чтобы подумать о жизни. У нас тоже тут один затесался. Кандидат наук называется. Тоже вроде тебя – пишет. Так он на первом часу работы бригадира из кабины высадил, а сам сюда сел. На бригадирское место! Разве это порядок?

– Они сами меня сюда посадили. Я вовсе и не хотел…

– Не хотел. Все не хотели, да чуть не вспотели… Возьми машину. Сломайся в ней хоть винтик, она же никуда тебя не повезет. А людям кажется все наоборот: чем дольше ломаешь, тем лучше. Это куда же мы придем с таким писательством?

– Не знаю, – снова вздохнул Красавин. – Но я же не могу не считаться с ее интересами? Почему нужно обязательно ставить вопрос – либо я, либо она? У нас же равноправие!

Крутиков сплюнул соринку с языка и сказал:

– Я не против, если книжка хорошая. Интересная. Но ведь были уже эти… типа Пушкина, Толстого. Еще потом этот… Фамилия нерусская…

– Достоевский?

– Да. «Преступление и наказание». Так и хватит! Как посмотришь в библиотеке – сколько понаписано! Куда больше-то?

Красавин поглядел с чувством в видимую только ему одному даль и неожиданно твердо сказал:

– Почему же? А вдруг еще кто-нибудь напишет, как Толстой?

– А зачем нам два Толстых?

Крутиков резко затормозил. В кузове Павлов ударился головой о кухонный шкафчик, а Сорокин – об голову бригадира. Перед самой машиной медленно, стараясь не потерять собственного достоинства, прошагал солидный мужчина с портфелем. Дошагав до тротуара, он, видимо, понял, что его могли задавить, и так же независимо запрыгал вперед, размахивая портфелем.

– Твою мать, – тихо сказал Крутиков. – Тоже, наверное, второй Толстой.

Крутиков уже поворачивал во двор, когда Красавин вдруг попросил остановить машину.

– Знаете, – неожиданно сказал он. – Я, пожалуй, дальше не поеду. Супруга, увидев меня, может начать ругаться. У нее нервы. Она вас встретит. Такая крупная… с творческим запалом в глазах.

Крутиков посмотрел на пассажира, словно на блоху. Так мужики иногда смотрят с удивлением и злостью: маленькая, а ишь, прыгает!

– Только вы ничего не подумайте, – добавил Красавин. – У нас полное взаимопонимание, основанное на равенстве полов.

Он сунул водителю рубль и вылез из кабины. Снова открыл дверцу и, подняв лицо до уровня колен Крутикова, сказал:

– Извинитесь, пожалуйста, за меня перед вашим бригадиром. Я уж не пойду прощаться. А если надо, я ему в его делах всегда могу…

Не дожидаясь конца монолога, Крутиков захлопнул дверцу, аккуратно сунул рубль в карман и стал разворачивать машину…

Что может быть для человека, получившего новую квартиру, прекраснее унылого вида новостроек! Сквозь пыль, поднимаемую вольным ветром, он уже видит, как на этом лунном ландшафте появится зеленый сад, цветущие клумбы и тенистые аллеи, как запоют на деревьях лесные птицы. Он уже представляет, как будет слушать их пение, сидя с чашкой чая у себя на балконе. А квартира! Квартиру свою он устроит гораздо лучше, чем другие! А какие он достанет обои! А какую стенку! Какой унитаз! Голубой! Почему обязательно голубой, новосел навряд ли объяснит, но спросите любого, и он назовет вам именно этот цвет. Цвет мечты… Приедет новосел в свою новую квартиру, сядет посреди пустой комнаты на волнистый, словно море, линолеум, обведет глазами стены с невзрачными обоями – и нет в такую минуту человека счастливее.

Жена Красавина – Полина Васильевна – новоселом себя не чувствовала. Новосел – это человек, который квартиру получил как подарок. Полина Васильевна – взяла, как ей казалось, свое. Есть такие люди, которые всю жизнь не получают, а берут свое. И как ни странно, убеждают в этом окружающих. И окружающие верят: да, действительно, этот человек взял свое. Он имеет право. Этакий массовый гипноз. Так дети иногда играют в песочнице, вдруг приходит такой же ребенок, как все, необязательно даже самый сильный, и говорит: «Это мой песок!» И все верят. Почему? Кто его знает…

Полину Васильевну Крутиков заметил сразу. Она была больше похожа на директора пивного бара, чем на руководителя музыкального кружка. Очень полная, с короткой стрижкой осветленных волос, она стояла у подъезда, уперев пухлые ручки в мягкие бока. Причем ладошки в боках утопали. Одета Полина Васильевна была по-спортивному – в оранжевую футболку с крупной надписью по пышной груди: «Финиш» – и в черные облегающие тренировочные брюки с лампасами. Взглянув на нее, хотелось сказать: «Это энергичная женщина!»

С лицом Крутикова случилось удивительное изменение. Оно улыбалось. Посторонний человек, конечно, сказал бы, что шофер съел что-то кислое, но Крутиков действительно улыбался. Причем, как ему казалось, пикантно. Полина Васильевна была в его вкусе. Он лихо, не без пижонства, осадил машину и, открыв дверцу, сказал:

– А вот и мы! Не ждали?

– Жду вас уже три часа! – поздоровалась Полина Васильевна. – Что же вы, мальчики, опаздываете?

– С мужем вашим заболтались, – отвечал шофер, покручивая воображаемый ус.

– Муж мой здесь, товарищ водитель, ни при чем. Да и вы – тоже. Где бригадир?

Кислая улыбка исчезла с лица Крутикова, он сплюнул и пошел открывать фургон.

– У вас что? Все такие? Все опаздывают на три часа? – строго спросила Полина Васильевна у Прокушева.

Тот, почувствовав, что надбавки за культурное обслуживание не предвидится, ответил:

– Все.

– Вы, я вижу, настоящий грузчик!

– Да. Мы стараемся работать хорошо.

– И поэтому опаздываете?

– Нет. Мы опаздываем не поэтому. Куда грузить?

– Восемнадцатая квартира. И побыстрей.

– Лифт подключен?

– Нет.

– Какой этаж?

– Третий.

– Три рубля.

Полина Васильевна в ужасе отпрянула. Но пришла в себя довольно быстро.

– Почему вы мне грубите? – спросила она.

– Так лифт не работает…

Бригада, пряча улыбки, отошла, но недалеко – за машину, так, чтобы слышать.

– Вы что, больной?

– А вы?

– Слушайте, грузчик, бросьте ваш цирк. Вы не клоун. Давайте работать!

– Так ведь третий этаж.

Полина Васильевна энергично подошла к бригаде. Обратилась к Круминьшу:

– Послушайте, вы можете начинать без него. Давайте носить.

– Мы люди подневольные, – сказал за Вову Сорокин. – Пока начальник не прикажет, делать ничего не имеем права.

– Как в армии, – прогудел Вова.

А Павлов добавил:

– В десантных войсках.

Полина Васильевна снова метнулась к бригадиру:

– Послушайте, может быть, вы урезоните своих десантников?

– Вы же слышали мнение коллектива, – ответил Прокушев.

Полина Васильевна, казалось, раздувалась все больше и больше, словно воздушный шар. От негодования она, несмотря на всю свою заземленность, готова была взлететь.

– Как ваша фамилия? – спросила она.

Прокушев посмотрел в высокое небо, вытер пот и ответил:

– Толстой… князь.

– Врете, – уверенно сказала Полина Васильевна.

– А что? По-вашему, князь не может стать грузчиком? У нас теперь все возможно. Все равны.

– Можете, но вы не Толстой. Как ваша фамилия?

– Что, плохо пишу?

Полина Васильевна глубоко выдохнула и стала будто меньше в объемах. Потом порылась в кармане брюк и протянула бригадиру три рубля:

– Подавитесь!

Сказала она так, что Павлов с непривычки закашлялся.

Зачем он стал спорить из-за трех рублей, Прокушев и сам объяснить бы не смог. Была здесь обида за мужчин, ответная реакция на хамоватый тон Полины Васильевны, неприязнь к такому типу женщин, но чувства Прокушев давно уже научился подавлять в себе. И, если требовало дело, мог улыбнуться хаму, найти красивые слова некрасивой женщине, встать на уровень дурака, если такой встречался. Только у всякого, даже самого осторожного, человека бывают минуты, когда хочется пошуметь… Вот бригадир и пошумел.

Спрятав три рубля, Прокушев сказал:

– Ну что, молодцы? Поехали?

– Куда? – испуганно спросила Полина Васильевна.

– Разгружать!

Молодцы побросали сигареты и принялись за дело. Старались разгружать быстро. Отчасти потому, что хотелось есть, отчасти – хотелось побыстрее развязаться с Полиной Васильевной, которая смотрела на грузчиков своими маленькими глазками, словно пантера. В общем, работали зло. Всем хорошо известно, какая это сила – мужики, работающие зло. Видимо, у нас и техника до поры потому приживалась так медленно, что на крайний случай кроме природных богатств всегда была в стране, как принято ее называть, дешевая рабочая сила, сила мужиков, которая никогда еще в критическую минуту не подводила. Правда, билась она часто совершенно в ненужном направлении и, если ее не направляли, обходилась всем ох как дорого! Но случался момент крайний: природа бунтовала или приходила война, и, забыв про обиды, про выгоду свою, про жизнь и смерть, всегда поднималась дорогая всем нам рабочая сила. Сила мужиков.

Когда уезжали, Крутиков сказал Полине Васильевне:

– Дай бог вашему мужу хорошую любовницу!

* * *

Обедали в шашлычной «Арагви». Шашлыков не было. Об этом мягкий швейцар предупредил грузчиков при входе. Бригаду и бригадира он знал в лицо.

– Хорошо, хорошо, отец, – ответил Прокушев. – Мы так, чего-нибудь. А что, Люда сегодня?

– Нина Павловна.

– Ну, ну… все худеет?

– А что ей сделается?

Прокушев дал швейцару двадцать копеек и пошел мыть руки. За ним – бригада.

– Сынки, – нежно проводил их швейцар, пряча монету в кошелек.

Прокушев каждый раз давал здесь швейцару двадцать копеек… За это он имел свободный вход и уважительное отношение в гардеробе. Бригадир вымыл руки два раза. Сорокин и Круминьш – по одному и без мыла. А Павлов лишь сполоснул их. Он все прикидывал, как ему пообедать в «Арагви» на восемьдесят копеек, что дала жена.