Текст книги "Венгерская вода"

Зато теперь было совершенно ясно, куда плыть. Боспор Киммерийский, через который лежал путь к Тане, располагался к западу от нас и, хоть ветер был неблагоприятный, корабль, потихоньку лавируя, стал двигаться на закат. А немного погодя и вовсе направился к берегу.

– Это Мапа, – пояснил капитан, указывая вперед, – здесь хорошая бухта и генуэзское укрепление.

Слово «укрепление» означало какую-никакую власть. Как пояснили плывшие с нами греки, за порядком здесь следили сами хозяева этих краев – зикхские князья. Они имели с морской торговли неплохой доход, поэтому о безопасности путников пеклись со всей строгостью. Несмотря на эти заверения, на берег мы сходить не рискнули.

Фактория генуэзцев и небольшое поселение возле нее даже отдаленно не напоминала город, но купцы с нашего судна говорили, что впечатления обманчивы. Отсюда начиналась дорога, которая вела к реке Кубань, откуда лежал путь по другую сторону гор к самой столице Золотой Орды. А у самой реки, в нескольких днях пути отсюда, был городок Копа, где тоже плотно обосновались генуэзцы. С одной стороны он был ближе всего к летней кочевке хана, с другой – к нему выходили горные дороги из самого сердца Зикхии. Это было главное место торговли черкесскими рабами. Оттуда они шли сюда в Мапу или в Матрегу, и далее в Каффу – столицу генуэзских владений Сурожского моря.

За время путешествия греческие купцы, торговавшие в здешних краях много лет, немало рассказали мне о городах и путях Хазарии. Так они называли эти места. У этой страны было столько же имен, сколько сменилось хозяев за долгие века. Она побывала и Киммерией, и Тавридой, Скифией и Понтом. Тана, куда лежал мой путь, лежала где-то за Боспором Киммерийским, по берегам которого с обеих сторон располагались города Матрега и Воспоро. Там хозяйничали генуэзцы. В саму Тану ход им был закрыт уже двенадцать лет, после изгнания оттуда франков. Матрегу от подобной участи спасло то, что она лежала в землях зикхов.

Главным же портом в этих краях оставалась генуэзская Каффа, защищенная мощными стенами, преодолеть которые так и не удалось армиям хана Джанибека. Омару для возвращения из Золотой Орды лучше всего искать попутный корабль именно там. Но миновать Тану ему на обратном пути не удастся. Коли его след обрывается там, то и иного пути для возвращения не будет.

XIII. Горы Каф

Корабль наш плыл в Тану за грузом зерна. На мое недоумение, почему это происходит весной, а не осенью, когда собирают урожай, купцы снисходительно пояснили, что осенью только жнут спелые колосья. Увязанные в снопы, их еще нужно хорошенько просушить, потом обмолотить. Свозить зерно к перевалочным местам тоже проще зимой, на санях – повозках с полозьями, скользящими по снегу. Дальнейший путь лежал по руслам рек. Зерно – товар недорогой, его невыгодно возить в тюках на спинах животных. Зато спрос на него не исчезает никогда. От торговли зерном зависит жизнь людей и судьба царств.

Когда двенадцать лет назад Джанибек изгнал франков из Таны, в Константинополе начался голод, а цены на зерно взлетели даже в далекой Генуе. Потом чума выкосила, подобно незрелым колосьям, великое множество хлеборобов. Теперь зерно продается по сорок сольди за мину. В два с половиной раза дороже, чем совсем недавно.

Некоторые плывшие с нами купцы были потомственными торговцами зерном. Этим промышляли еще их деды и прадеды. Северные берега с незапамятных времен кормили скалистую, малопригодную для хлебопашества Грецию. Житницей Константинополя всегда был Крым.

Когда я однажды в разговоре коснулся истории про Святую Софию, где русские послы, искавшие веры, не могли понять, на небе они или на земле, один из купцов довольно буднично пробурчал, что тогда русские захватили Херсонес и перекрыли поставки зерна из Крыма. После этого ромейский император действительно запел ангельским голоском, как райский херувим или кастрат в храмовой капелле.

Эта способность купцов в любом, даже самом возвышенном духовном деле или великом государственном свершении видеть только изнанку торговых дел, всегда меня поражала.

Желаете услышать историю улуса Берке, поведанную греческим хлеботорговцем долгим скучным вечером на борту корабля, плывущего в открытом море? В устах старого купца она звучит совсем иначе, чем под пером ученого монаха или придворного хрониста.

Это степь. Бескрайняя степь на десятки дней пути, что на север, что на восток. Великое пастбище, изобилующее сочными густыми травами выше роста человека. Реки для водопоя. Нет лучше земли для кочевника, чье достояние, существование и слава заключаются в количестве скота. Потому и была она испокон века вотчиной кочевников. Еще Геродот две тысячи лет назад рассказывал о скифах, вся жизнь которых проходила в шатрах и скитаниях со стадами. Шли века, менялись языки и народы, но одно оставалось по-прежнему: над степью царили кочевники.

Когда сюда пришли откуда-то из самого сердца Азии орды Потрясателя Вселенной, ничего не переменилось. Те же стада, те же пастухи.

Какая жизнь у пастуха? Он охраняет скот. От хищников, а по большей части от грабителей – таких же пастухов, как он сам. Степь ведь только на первый взгляд кажется бескрайней.

У всего в подлунном мире есть граница, и границу эту прокладывает пропитание, то, сколько нужно земли, чтобы не помереть с голоду. Кочевнику, к примеру, требуется пастбище, достаточное для стада, которое прокормит одного человека.

Вроде степь велика, места хватит всем. Только уберечь скот тяжело. Всегда найдутся желающие им поживиться. В одиночку пастух беззащитен перед любой шайкой, рыскающей по степи. Там можно выжить лишь ордой. Если на твое добро не позарятся чужаки, придет время, вырастут сыновья, настанет черед внуков – появятся новые рты, которых уже не прокормит прежнее пастбище. Даже если хватит еды им самим – не достанет на жен и детей. Дорога им одна – отбивать кус у соседа. А там такие же молодые и голодные волки ищут лучшей доли.

Выживает тот, чья стая больше. Вот так и сбиваются кочевники в орды, чтобы охранять свои пастбища да отнимать чужие. Ханы собирают лишних молодцов в отряды, дают им оружие и коней, кормят и одевают, награждают за службу. В этих, ненужных на родных пастбищах батырах, вся их сила.

Только сила эта служит до тех пор, пока есть, чем ее кормить. Пока хватает у хана пастбищ и скота ее содержать. Иначе рассыплется это воинство по степи шайками вольных казаков, не подчиняющихся никому и не имеющих иного пропитания, кроме грабежа.

Потому в этих краях всегда процветала работорговля. От лишних ртов избавлялись.

Так было, пока при хане Тохте не воцарился в степи мир. После многих лет неурядиц, когда ханы и их батыры нещадно резали друг друга, война прекратилась и отпала нужда держать отряды для охраны скота. В степи стало спокойно, и туда пришли другие люди, которые стали брать у владельцев небольшие участки земли под пашню.

А какая земля в степи! Черная, жирная, хоть сам ешь. Урожаи на целине такие, что даже не верится. На клочке, где еле-еле кормился со своего стада один пастух, теперь спокойно могла прожить целая дюжина хлебопашцев. Не просто содержать себя и свои семьи, а вдобавок делиться урожаем с хозяином земли, да еще оставалось зерно на продажу.

Для эмиров и ханов это была просто манна небесная. Теперь они могли кормить и содержать куда больше воинов, чем раньше. Да к тому же не гонять их все время в набеги за добычей.

Хлебопашество стало, как вешняя вода, растекаться по всей степи. Поначалу исконные земледельцы выбрались со своих тощих делянок в лесах на тучный чернозем. Выезжали весной, иной раз за много дней пути, на арендованные участки. Засевали. А осенью приезжали убирать урожай. Даже охранять не нужно. Хозяин земли, имевший долю в урожае, сам стерег поля почище степной овчарки. Потом в хлебопашцы подались и бывшие пастухи, которым не нашлось места и пропитания возле гуртов и отар.

Скоро то тут, то там стали появляться уже постоянные поселки. Владельцы земель это всячески приветствовали и следили за порядком, благо их военные отряды стали увеличиваться. Вослед пахарям потянулись кузнецы, плотники, шорники, прочий ремесленный люд. И, конечно, купцы. Появились местные перекупщики, свозившие зерно на перевалочные пункты, где перепродавали его уже более крупным торговцам. То тут, то там стали возникать базары, куда собирался народ с ближней округи и возле которых старались селиться ремесленники и купцы.

У самих степных властителей от продажи полученного зерна завелись деньжонки, а вместе с ними охота ко всяким покупкам. На базары повезли ткани, благовония, специи, зеркала и оружие. Уже никто не желал довольствоваться изделиями домашних мастеров, все хотели привозного.

Прошло всего несколько лет, а уже по всему улусу стали появляться небольшие города. В Золотой Орде запрещено возводить укрепления и стены, безопасность и порядок обеспечивала ханская власть, потому у новоявленных горожан не было лишних расходов, да и земли под строения получалось сколько хочешь.

Обилие зерна шло на пользу не только торговле. То, что не удавалось продать, можно было засыпать скоту. Конь, выкормленный ячменем, не чета лошадке, щипавшей траву. Он может нести не только легкого лучника-казака, но и тяжеловооруженного латника, закованного в броню.

Зерно привело деньги и силу. А где деньги, там и торговля. Пошли караваны на юг, в Персию, на восток – в Маверннахр, в царство великого хана. Привезенные из тех земель товары стали продавать франкам.

Все, как по мановению руки выпущенного из кувшина джинна, изменилось за несколько лет.

Вот тогда Тохта и запретил работорговлю, ведь ему самому стали нужны люди. А когда ушлые генуэзцы решили, что хан им не указ, вышиб их одним махом из своего царства. Они тогда уже совсем поверили, что поймали удачу за хвост. Соперникам своим венецианцам запретили на тридцать лет плавать в Сугдейском море. Думали, им сам черт не сват. После размолвки с татарами начали было торговать рабами с Кавказа, да в Египте дело не пошло – там стали набирать силу черкесы.

Без франков в Золотой Орде торговлю быстро прибрали к рукам мусульманские купцы. Известное дело: у кого конь, тот и едет. Пришедший за Тохтой Узбек и вовсе объявил себя мусульманином и защитником веры Магомеда. Если бы не чума, не было бы сейчас царства более могучего, чем Золотая Орда.

Теперь от нее осталась только тень былого величия. Черная смерть выкосила целые города. Пахло смутой и неопределенностью. Знающие люди говорили, что после чумы восточная торговля совсем захирела, караваны уже не приходят через степь. Значит, настает час франков.

Растет спрос на рабов – нужны рабочие руки. Подорожал хлеб. Все это есть на здешних берегах. Значит, придут купцы, привезут деньги. Деньги родят власть.

Кто плывет на нашем корабле? Хлеботорговцы и работорговцы. А еще посланники патриарха. Тоже торговцы еще те. Там, куда они добираются, рождается новая сила, каждому охота накинуть на нее свою узду.

Думаю, этот рассказ очень пришелся бы по нраву моему деду. Будучи потомком выходцев из Йемена и торговцем, ведущим дела в тех краях, он держался в Каире кучки земляков, которых все именовали «карими». Они, в отличие от деда, занимались больше морской торговлей и везли через порт в Адене пряности и специи из Индии. О богатстве купцов-карими ходили легенды. Дела их очень сильно зависели от торговли с франками. Поэтому они не жалели денег на придворные и международные дела, нередко полностью финансируя военные кампании султанов.

Меня всегда завораживала эта таинственная связь между каким-нибудь намечавшимся крестовым походом и ценами на перец за тремя морями на Малабарском берегу.

Корабль встал на якорь в большой удобной бухте, способной вместить целый флот. Правда, сейчас здесь жалась к берегу всего пара совсем маленьких суденышек. Навигация еще только начиналась, большие генуэзские корабли доберутся сюда еще нескоро.

Сошедшие на берег купцы привезли местные новости. Зима в Золотой Орде прошла тихо, без смут, мора и прочих бедствий. В горах тоже было все спокойно. Прошлогодний урожай зерна уже свезли на рынки. Зерна много, боятся падения цен. Хлеботорговцы сразу радостно оживились. Война на море между Генуей и Венецией все не кончается, выходит, венецианских кораблей можно у этих берегов не ждать. Зерна много, покупателей мало. Повеяло хорошим барышом.

Торговцы рабами чесали затылки. Раз хороший урожай в степи, значит, татарских рабов на рынке будет мало – мальчиков у кипчаков продают только при крайней нужде. Получается, в Тану лучше и не ехать, а покупать черкесов, которых привозят с гор. Там всегда полно лишних ртов.

Те, кто плыл за рабами, должны были причалить в Матреге, на берегу Боспора Киммерийского. Занесенные волей ветров в Мапу, они восприняли это как дар небес. Именно отсюда лежал самый удобный путь в Копу, где черкесские рабы стоили дешевле всего. Большинство решило сойти на берег именно здесь. После того как войска Джанибека закрыли подходы к Каффе, многие корабли стали приходить сюда, поэтому отправиться с товаром в обратный путь будет несложно. Тем более, что не обязательно ехать в Копу, умножая расходы платой за повозки и неизбежную в торговле рабами охрану. Зря, что ли, в бухте уже стояли маленькие здешние суденышки? Сюда везли морем рабов с кавказского берега.

Первые партии уже ждали покупателей. Один из купцов, побывавших на берегу, успел прицениться и теперь сердито рассказывал товарищам:

– Дорого просят! Знают, сволочи, что на рабов сейчас спрос, а в Тане – пусто. Да и спешить им некуда. Кораблей на Константинополь и Трапезунд пока нет, кормежка здесь недорогая. Можно и подождать месяц-другой с большими партиями. А тем временем, глядишь, и поодиночке кое-кого продадут.

Уже к вечеру все торговцы рабами покинули корабль, чтобы наступающей ночью высыпаться на мягких постелях здешних постоялых дворов.

Помощник капитана, ездивший платить за стоянку, привез с собой свежей зелени, прекрасного сыра и даже еще не остывших лепешек, купленных прямо на причале. В его лодке лежали и две живые овцы, которые вскоре стали нашим ужином. Он был доволен. На место съехавших купцов утром должны были погрузиться новые попутчики: какой-то торговец рабами из здешних решил воспользоваться случаем и перевезти свой товар в Матрегу. Там он ожидал лучших цен. Партия была немаленькая, и капитан с вечера стал готовить трюм.

Купец был суровый и мрачный человек, словно созданный для торговли живым товаром. Он и походил больше на разбойника с большой дороги. Под стать ему оказались слуги: крепкие молчаливые люди, изредка перекрикивающиеся между собой на незнакомом хрипящем наречии. Рабов погрузили рано утром, перекрыв, чтобы никому не мешать, на это время выход на палубу. После этого слуги тоже исчезли в трюме.

Капитан на мой вопрос охотно сообщил, что это зикх. Мы их именуем черкесами, но в здешних горах полно всяких племен, которые зовутся так же, хотя даже не понимают языки друг друга. Он приплыл недавно морем из поселения, лежащего в нескольких днях пути к востоку.

– В тех краях мало хороших бухт. Горы выходят к самому морю, и плавать опасно. Рабов ведут горными тропами и грузят на небольшие плоскодонные суденышки, – он показал на кораблики, стоящие на якоре неподалеку. – На них очень удобно подходить к берегу, но не дай бог попасть в шторм в открытом море.

Разговор между тем перешел на фазанов. Оказалось, что в Мапу, помимо всего прочего, привозят из недальних гор этих красивых птиц и продают недорого на местных базарах. Где-нибудь в Константинополе за такую птицу любители изысканных блюд могут отвалить целый кошелек серебра. Здесь можно полакомиться царским кушаньем за смешную цену.

Мысль попробовать изысканное царьградское лакомство, хоть и за несколько дней пути от самой империи, пришлась мне по душе. Обидно, если единственным воспоминанием о кухне ромеев останется несвежее мясо в харчевне. Тем более что представлялся случай угостить патриарших посланников, с которыми нам предстоял еще долгий совместный путь.

Пересыпая серебро в ладонь капитана, я с ужасом подумал, сколько же эти фазаны стоят в Константинополе, если эта сумма считается маленькой.

Корабль вышел из гавани и взял курс на запад. В Матрегу он должен был прийти на следующий день. Берегом на путь ушло бы три дня пути, да и места там ненадежные. Море близко отовсюду. Мало ли кто может наскочить по этой дороге, на которой не остается следов? Рука хана Джанибека сюда не дотягивается.

За вином и жареными фазанами один из греков вспомнил, что где-то в этих краях некогда бесследно пропал и генуэзец Сигурано Салваиго, прозванный Шакраном. Пропал вместе с кораблем, экипажем и товаром. Сгинул бесследно, словно и не было его. Одни грешили на хана Узбека, другие – на здешних разбойников.

Солнце клонилось к закату, и берег за бортом становился все более темным и мрачным. Разговоры о генуэзцах и скрытых опасностях разбудили в глубинах души забытые страхи. Снова полезли в голову мысли об интригах и кознях. Чтобы отогнать их, я ушел на нос корабля, который был устремлен на опускающееся в море солнце. Светило уже совсем уходило за горизонт, залитый закатным золотом, и я подумал: вдруг мне посчастливится увидеть последний зеленый луч, приносящий удачу.

Сзади, за кормой, во мраке наступающей ночи уже утонули горы. Мы видели только их край, но бывалые путешественники рассказали, что дальше на восход они вздымаются до самого неба и покрыты вечными снегами. Те самые горы Каф, про которые рассказывают сказочники. Туда на зиму уходит царица змей со своим змеиным народом. Пристанище джиннов.

Где-то за ними лежит гора из снега и льда, преодолеть которую можно лишь за пятьсот лет. Она загораживает дорогу в ад. Так говорилось в сказке. Сказки всегда рассказывают о неведомом. Только они плохие советчики в час сомнений.

Сура «Каф» есть в Коране. Может, там я найду совет? Мысленно повторяемые аяты о вечной жизни и неверии в воскрешение, об ангелах, записывающих деяния, и истине, открывающейся только со смертью, внезапно остановились на словах: «Я не сбивал его с пути! Он сам находился в глубоком заблуждении!»

XIV. Мальчик, объевшийся слив

Меня отвлек шум за спиной.

– Это ромейский корабль! – зло выговаривал капитан. – Здесь действуют законы империи и никому не позволено своевольничать!

– Если эта болезнь заразная, уже к утру на твоем корабле будут действовать только законы царства мертвых! – отвечал другой голос с сильным чужеземным выговором. Это был купец-работорговец.

– Я не могу позволить выбросить за борт живого человека! – упорствовал капитан.

– Я хозяин товара. Я говорю тебе, что он умер. Мои люди выбросят тело за борт. – Купец не скрывал нетерпения и досады. – Мы теряем время. Он загадит весь трюм и заразит других. Ты забыл, что отвечаешь за жизнь всех находящихся на корабле.

С этими словами работорговец сделал безмолвный жест рукой, и двое его угрюмых подручных вытащили на палубу скорчившегося человека. Даже на морском ветру ощущался сильный запах нечистот.

Вход в трюм был совсем рядом с местом, на котором я стоял, и мне хорошо было видно лицо несчастного. Это был подросток, почти еще мальчик.

Увидев меня, капитан пояснил:

– Его скрутило внезапно. Сильный понос. Нельзя держать его в трюме с остальными.

Услышав эти слова, мальчик вдруг сказал по-гречески:

– Я ел сливы. Это от слив.

Великая вещь – слово. Только что я видел перед собой всего лишь безмолвного раба, без судьбы и имени, а стоило ему заговорить на понятном мне языке, как он превратился в человека. Меня охватила жалость. Однако в голову пришел лишь глупый вопрос:

– Где ты взял сливы весной?

– На земле, – тихо ответил больной. – У кого-то порвался мешок с сушеными сливами, и я их поднял.

С этими словами он снова скорчился и схватился за живот.

– Если он просто наелся слив, то не заразен, – сказал я.

Работорговец впился в меня злобным взглядом:

– Да? А если он врет?

– В трюм ему в любом случае нельзя, – вмешался капитан. – Положите его на палубе.

– Все равно сдохнет к утру! Да еще всю палубу загадит! – Купец шагнул к мальчику и пнул его. Тот застонал.

– Продайте его мне! – вмешался я. За мгновение до того подобная мысль даже не приходила в голову.

Слова эти оказались неожиданностью не только для меня. Купец даже растерялся. Он ведь уже мысленно распрощался с этим товаром. Деловая хватка сработала сразу:

– Пятьсот аспров.

– Ты с ума сошел! – встрял капитан. – Это цена здорового раба в Каффе. Ты еще доберись туда и довези этого раба! Тем более что ему потребуется отдельное место. Даже сотня аспров будет царской ценой! Всевышний послал тебе истинного расточителя!

Раздавшийся стон разрешил сомнения работорговца.

Не скрою, услышав про съеденные сливы, я сразу вспомнил про чудодейственный бальзам Мисаила, выручивший меня в подобной ситуации. Мое добросердечие оборачивалось довольно выгодной сделкой. Ведь я покупал раба почти в пять раз дешевле, чем он стоил на здешних рынках. Мы направились в каюту капитана, чтобы составить договор. Туда же Симба принес деньги. Мне хотелось как-то отблагодарить капитана, пришедшего мне на выручку и сбившего цену, однако вряд ли это было уместно делать при продавце. Но и откладывать на потом не следовало. Поэтому я попросил его выделить каюту для больного и дать новую одежду. Даже по весу кошелька, не заглядывая в него, капитан сразу все понял. Он почтительно поклонился, и по губам его пробежала довольная улыбка. Мне еще плыть с ним до Таны, пусть знает, что, благодаря за помощь, я не поскуплюсь. В кошельке было сто аспров. Ровно столько, сколько я заплатил за раба.

Когда составляли договор, неожиданно выяснилось, что купец не знает, как зовут мальчика:

– Я купил сразу несколько человек, их пригнали с гор. Там после зимы жрать совсем нечего. Я и языка их не знаю. Там что ущелье – то норов, что гора – то наречие.

Наверное, он брал рабов совсем задешево: видно было, что даже сто аспров его сейчас обрадовали.

– Тогда назови его как-нибудь ты, – обратился ко мне капитан, который должен был заверить сделку, – ты же новый хозяин.

Он сидел за столиком, пододвинув лист бумаги ближе к лампе.

Как можно назвать язычника?

– Баркук! – неожиданно пришло мне на ум. – Баркук!

По-арабски это значит «слива».

Когда я вышел на палубу, мои спутники уже взяли парня в оборот. Мисаил стоял рядом со стаканом своего зелья, а Симба – с принесенной одеждой. Моряки окатывали морской водой больного. Коварное действие огненного бальзама мне было известно, поэтому, когда палуба зашаталась у мальчика под ногами, я поспешил его успокоить:

– Поспишь, и все пройдет.

– А сейчас поторопись, – с улыбкой добавил Мисаил, – иначе не сможешь дойти до каюты своими ногами. Ты молодец! Мало кому удается выпить стакан этого зелья одним духом.

Когда с парня стащили грязную одежду, чтобы окатить его водой, я заметил, что он довольно крепок и жилист.

Наутро он уже совсем поправился. От вчерашнего недомогания не осталось и следа. Видимо, его причиной действительно были грязные сливы, съеденные на пустой желудок.

Мне не терпелось расспросить своего нового невольника, откуда он знает греческий язык, но случай для этого представился только ближе к полудню. Наш корабль подошел к Матреге, и сразу на берег стали свозить партию рабов, взятых в Мапе. Я не велел выпускать Баркука, пока не уберется его бывший хозяин. Мисаил, торчавший в это время на палубе, со смехом заметил, что я поспешил с покупкой – там были такие красивые невольницы.

Черкешенки славились и на наших египетских базарах. Только стоили безумно дорого. Не было ли таких мыслей и у Омара? Разница в ценах вполне могла ударить в его купеческую голову. Ведь даже я, став неожиданным покупателем живого товара, уже отметил в уме, что смогу продать юношу в Каире раз в десять дороже.

Теперь мы занимали две каюты, необходимости тесниться больше не было, и Симба перебрался к Баркуку. Он заранее разжился у матросов сухарями, чтобы покормить подопечного, пока тот не совсем оправился после вчерашнего. Мисаил посоветовал прибавить к этому кувшинчик разведенного вина.

– Наверное, тебя плохо кормили, коли ты стал хватать сушеные сливы из грязи? – улыбнулся он, когда парнишку утром выпустили на палубу.

Тот почтительно ответил на очень скверном греческом. Оказалось, что кормили действительно плохо, а в пути он уже больше трех недель. Пока шли по горам, рабы получали раз в день пустую похлебку из муки. На берегу давали немного хлеба, а на судне вообще ничего. В Мапе уже кормили кашей из вареного зерна – хозяин жалел денег на размол. О приварке можно было и не мечтать. Рабы в этих краях дешевы, торговцу они, видно, достались совсем за бесценок, вот тот и не хотел тратиться на еду. Не зря даже заболевшего невольника собрался без малейшего колебания выбросить за борт.

Продал юношу его собственный отец. Зимой погибла часть овец, стало понятно, что до лета еды не хватит. От одного рта нужно избавляться. «Пусть лучше мы разлучимся и останемся живы, чем погибнем все вместе», – говорят у них в таких случаях. Мальчик рассказывал об этом без сожаления, и я понял, что там, в горах, это совершенно обыденная вещь. Тем более что он уже почти взрослый – встретил шестнадцатую весну. Что ждало его в родном селении? Горные пастбища могут прокормить лишь определенное число людей. Он и сам уже собирался подаваться искать доли в чужих краях. Думал направиться на север в большой город Маджар, куда из его округи перебрались многие. Говорили, что там людно и богато. Можно найти поденную работу на базарах, а то и пристроиться к одному из караванов.

Судьбе было угодно отправить его в противоположную сторону, да еще и невольником. Нет худа без добра – вырученного за него зерна семье хватит, чтобы дотянуть до лета.

Мне вспомнился рассказ купца о доле кочевников, которых не может прокормить степь. Они стали заниматься хлебопашеством. А что делать в горах, где не хватает самой земли?

Вино подействовало на юношу благотворно. Он разрумянился, воспрял духом и разговорился.

Оказалось, что он не черкес. Просто греки и франки привыкли называть черкесами или зикхами всех жителей гор. Там действительно много разных племен и народов – горы есть горы. Легко затеряться в укромном ущелье или за неприступным хребтом. Кого-то загнали туда враги, кого-то – лютый мор, а кто-то отбился от своих на путях истории. Нередко путешественники из неведомых и далеких стран с удивлением слышали здесь в ущельях родную речь. И даже старики-сказители не могли упомнить, сколько веков назад разбрелись по разным дорогам былые братья.

Баркук был асом. Это великий народ, который с незапамятных времен живет в здешних краях. Хранители преданий говорят, что некогда асы были полными хозяевами Великой Степи, ныне именуемой Дешт-и-Кипчак. Теперь они обитают больше по ее окраинам. Многие поселились в лесах на севере, те, кто кочевал со стадами, по большей части ушли на закат. Другие остались возле гор. Великий город Маджар всегда был их столицей. Сто лет назад его захватил хан Менгу-Тимур.

Было видно, что парень смышлен и любознателен. Греческий язык он выучил у священника, который жил в соседнем селении. Оказалось, что здешние асы издавна склоняются к христианству и даже подчинялись константинопольскому патриарху. Многие и до сих пор держатся православия.

Хотя в последнее время в горах все больше становится проповедников, прибывших из закатных стран, от франков. Те пробираются через море с купцами, легко находят путь к сердцу местной знати, и многие правители зикхов уже принимают их веру. Асы живут дальше от берега и пока по старинке держатся древних обычаев.

На мой вопрос, знает ли он кипчакский язык, мальчик засмеялся:

– В этих краях трудно найти человека, который его не знает!

Нужно сказать, что я и сам во время путешествия уделял много внимания кипчакскому. У нас в Египте это был язык власти – на нем говорили султан, эмиры, придворные. Поэтому он там в ходу. Мой дед его тоже знал – торговые дела того требовали. А вот я не проявлял к нему ни малейшего интереса. Избрав своей стезей учение и науку, я выучил греческий и персидский, еврейский и сирийский. Даже латынь немного. Наречие солдат и вельмож меня не заинтересовало. Теперь, в путешествии, я понемногу наверстывал упущенное. Особенно дело пошло после Константинополя. Я старался даже говорить с Мисаилом по-кипчакски. Язык был непривычным, но красивым.

– Нужно купить в Тане невольницу-татарку, – посмеивался Мисаил, – она тебя куда быстрее научит.

Ветерок с берега доносил запах весенней свежести и цветущих деревьев. Вскоре к кораблю подплыли рыбаки, предлагавшие свой улов – огромных диковинных рыб с острыми носами и зубатыми хребтами, похожими на пилы. Наши бывалые попутчики сразу оживились и собрались устроить совместную трапезу в благодарность за жареных фазанов.

– Рыба – одно из благословений этого края, – улыбаясь, поведал патриарший посланец. – До наших рынков она добирается только соленой и вяленой. Разве это может сравниться со вкусом только что пойманной?

Рыбы тяжело били колючими хвостами по палубе.

– Из них добывают черную икру необыкновенного вкуса, по виду напоминающую мелкий жемчуг, – добавил один из купцов.

В их поведении сразу показалась перемена. Все повеселели, расслабились. Словно цветочный аромат с Матреги наполнил их своей свежестью. Оказалось, тому была причина.

– Конец сухоядению, – пояснил один из спутников, – теперь наш путь будет пролегать через края, где всегда в изобилии свежая рыба и мясо. По ценам, которые на константинопольском базаре показались бы совсем смешными.

Радовались не только наполнению утробы. Рыжий монах, слышавший эти слова, без тени улыбки продолжил:

– Дальше уже пойдут владения хана Джанибека. А значит, путь будет совершенно безопасным. Там крепкая власть и железный порядок. – И, оглянувшись через плечо на бескрайний водный простор, добавил: – Это тебе не море, где никогда не знаешь, чего ждать.

За время путешествия я уже изрядно наслушался рассказов и жалоб про опасности морского плавания в Сугдейском море. Венецианцы и генуэзцы воюют уже не первый год и охотятся за кораблями друг друга. Вдоль берегов шныряют мелкие суда, готовые поживиться любой добычей. Кого только нет в этих водах! Было время, когда синопские пираты держали в страхе весь путь на Трапезунд. Насилу бывшие враги, замирившись ненадолго, покончили с ними совместными усилиями.

Теперь стало и того хуже. Как началась большая война на море, всякий побережный сброд почуял волю. Непонятно стало, кого остерегаться. На любой встречной лодке могла оказаться шайка разбойников, бояться которым было некого. Зато у купцов поджилки тряслись.