Текст книги "Cемиотика культуры"

4. Первичные знаковые отношения: парадигма и синтагма

Краткое содержание. Основные отношения между знаками определяются двумя операциями – выбором и комбинацией. Первая операция выделяет из виртуального набора относительно эквивалентных элементов один, который будет использован для сообщения, вторая – расставляет отобранные знаки в сообщении. Результатом этих операций является неравномерная семантизация реальности, в которой выделяются знаки.

Вслед за Соссюром семиотика выделяет две группы первичных операций, посредством которых структурируются продукты знаковой деятельности, то есть сообщения: операции парадигматические — выбор из числа взаимозаменимых и исключающих друг друга элементов – и синтагматические – комбинирование элементов, способных присутствовать вместе. В языке и ряде других знаковых систем эти операции располагаются на двух перпендикулярных осях, наподобие декартовских координат в математике. В каждый момент речи или письма человек выбирает один из более или менее эквивалентных элементов языковой системы – не тождественных и не обязательно подобных друг другу, но взаимозаменимых и употребительных в данном случае, которые вместе образуют парадигму (та или иная фонема, выражение, синоним и т. д.); а выбранные элементы он размещает один за другим, комбинируя и составляя из них синтагму. Выбор осуществляется мысленно, из отсутствующих элементов, хранящихся в памяти, а комбинация – реально: уже отобранные элементы получают материальное выражение в речи или на письме. Например, чтобы ввести во фразу сказуемое, мы выбираем его из огромной парадигмы, образуемой всеми глаголами нашего языка (включая глагол «быть», часто опускаемый в именных сказуемых), а все прочие, невыбранные глаголы остаются в памяти, в виртуальном состоянии; в актуальном же словесном выражении – синтагме, то есть фразе – с этим глаголом будут сочетаться другие части речи: существительные, наречия и т. п.

Парадигматические и синтагматические операции можно представить в форме двух осей только для тех знаковых систем, где означающее имеет линейный характер, то есть его элементы – знаки, буквы, слова – необратимо следуют друг за другом по одной линии, во времени речи или в последовательности письма. Но не во всех знаковых системах означающее линейно, бывает, что его элементы не следуют друг за другом, а одновременно соприсутствуют в пространстве. Например, высокосемиотичным объектом является костюм, он не только служит человеку для практических надобностей, но еще и много что означает (возраст, пол, класс, нацию, религию, ситуацию, моду, индивидуальный стиль и т. д.). В образующих его операциях тоже можно выделять парадигматические и синтагматические: человек выбирает вещи из гардероба и надевает их в определенном порядке. Однако этот порядок, то есть синтагма костюма, не является линейным; конечно, у человеческого тела имеется природная вертикальная ось, но не все элементы одежды взаимно расположены по ней – это еще можно сказать о пиджаке и брюках, но не о пиджаке и пальто. Синтагма одежды как знакового комплекса носит чисто культурный характер и мало зависит от природно-анатомической формы костюма. Здесь, как и в языке, парадигму образует комплекс элементов, которые не могут соприсутствовать в одном знаковом выражении (в одном конкретном костюме), между ними следует делать выбор. Скажем, для мужского костюма элементами парадигмы будут шляпа и кепка – их нельзя надеть одновременно, и выбор между ними значим, иногда даже социально значим: в Советском Союзе эти головные уборы отличали служащих от рабочих, подобно тому как в некоторых других странах то же значение имела оппозиция белых и синих воротничков. Синтагмой является сочетание элементов в составе одного костюма – скажем, сочетание шляпы и пиджака или пиджака и пальто: между такими элементами не требуется делать выбор, их носят одновременно, но при этом они, вообще говоря, не выстраиваются в одну линию, как слова в устной речи или на письме. Так же и в визуальных искусствах синтагма обычно не имеет линейного характера; например, в классической живописи значимым является расположение персонажей, пейзажный фон или интерьер, позы и выражения лиц, колорит, освещение и т. д. – все это соприсутствующие в одной картине элементы нелинейной синтагмы. Таким образом, в плане синтагматических операций естественный язык представляет собой частный, хотя и важный случай среди знаковых систем.

От преобладания того или другого типа операций зависит упоминавшееся выше разделение знаковых систем на коды и тексты: система, основанная на виртуально-парадигматических отношениях, хранящихся в памяти субъектов коммуникации, представляет собой код, а система, основанная на актуально-синтагматических отношениях между материально, внешне выраженными элементами, – текст. Например, в речи на естественном языке мы выбираем элементы абстрактного кода – фонемы, лексемы, правила их сочетания и т. д. – и комбинируем их в конкретном высказывании-тексте.

С различием двух первичных знаковых отношений связано также различие двух базовых операций мышления – метафоры и метонимии. В риторике их определяют как «фигуры стиля», но по сути это нечто большее – два фундаментальных механизма сознания, которые проявляются не только в художественном творчестве, но и в патологических нарушениях речи (афазии), в различных видах магии, в разных способах ассоциации идей. Роман Якобсон отмечал, что метафора (ассоциация значений по сходству) преобладает в романтизме и символизме, а метонимия (ассоциация значений по смежности) – в реализме. В основе их оппозиции – «два полюса языка», определяемые операциями выбора и комбинации:

Адресат воспринимает данное высказывание (сообщение) как комбинацию, составленную из отдельных частей (предложений, слов, фонем и т. д.), выбор которых осуществляется из всех возможных компонентов языкового кода. Части, способные объединяться в контекст, образуют отношение смежности, в то время как в субститутивной конфигурации знаки сочетаются в зависимости от степени сходства между ними, охватывающего эквивалентность синонимов и общего ядра антонимов[29]29
  Якобсон Р.О. Два вида афатических нарушений и два полюса языка / пер. К. Чухрукидзе // Якобсон Р.О. Язык и бессознательное. М.: Гнозис, 1996. С. 33.


[Закрыть].

Как это происходит конкретно? Каждый из нас иногда оказывается в положении больного-афатика, когда забывает нужное слово; это происходит особенно часто, когда мы пользуемся чужим, недостаточно знакомым языком. Чтобы выйти из положения, можно либо подыскать более или менее приблизительный синоним или пароним (вместо забытого русского слова «кровать» иностранец или ребенок может сказать «постель» или даже «крывать» – неправильно, но понятно, потому что похоже по звучанию), либо заменить слово «описательным» выражением, объясняющим, например, функцию предмета, его место среди других предметов («то, на чем спят»). В первом случае искомое слово заменяется его эквивалентами – разумеется, относительными – на оси парадигмы, во втором – словами, образующими с ним синтагму: «на кровати спят». Первый способ лежит в основе метафорических замен («солнечная корона» – образный синоним «ореола вокруг Луны, заслоняющей Солнце при затмении»), второй – в основе замен метонимических («в полку было две тысячи штыков» – имеются в виду не сами по себе штыки, а «солдаты, вооруженные ружьями со штыками»). Обе операции, как видно из приведенных примеров, широко применяются не только в художественной, но и в обычной речи; нетрудно подыскать аналогичные примеры не только из естественного языка, но и из других знаковых систем.

Как уже сказано, знаковая система самостоятельно членит, структурирует реальный мир. Из этого вытекает важное следствие: разные элементы реальности, даже части одного и того же предмета, служащего для знаковой коммуникации, несут неравную семиотическую нагрузку, неодинаково релевантны в знаковой структуре. Вернемся к костюму, вернее к его описанию в модных журналах, проанализированному Роланом Бартом. Базовая схема, «матрица» модного описания состоит из трех элементов: объекта, суппорта и варианта[30]30
  См.: Барт Р. Система Моды. Статьи по семиотике культуры. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2003. С. 97–100.


[Закрыть]. Объект – это любой целостный предмет одежды, который может описываться и расцениваться как модный или немодный (например, джемпер); суппорт – отдельная, особенно значимая деталь объекта, в которой сосредоточивается его модность или же старомодность (например, ворот джемпера); а вариант – это кодифицированные формы суппорта, одну из которых объявляют модной для данного сезона, например «открытость», – тогда в каждый конкретный момент мода описывается примерно так: «сейчас в моде джемперы с открытым воротом». Как и в схеме семантического треугольника, три члена модной «матрицы» различны по природе: объект и суппорт – материальны (вещь и ее деталь), а вариант – формален (абстрактные категории и оппозиции вроде открытости/закрытости). Знаковая система придает предметам одежды одновременно и смысловую, и пространственную структурность, выделяет в них точки повышенной осмысленности – суппорты с вариантами. Значение «модности» не размазывается по всей вещи, а концентрируется в таких точках, где на материальную поверхность вещей наносится, как бы пишется поверх нее культурная информация (ср. камень с надписью, ценный только ею). При изменении варианта новый смысл из суппорта излучается на весь объект в целом: сообщение о «модности» передается не полной трансформацией объекта, а легким варьированием его небольших элементов. Это, в свою очередь, возможно благодаря абстрактному характеру знаковой системы, чья сетка значащих точек сильно прорежена по сравнению с континуумом чувственно воспринимаемой действительности. Такая неравномерная семантизация, с которой мы еще встретимся в дальнейшем, позволяет знаковым системам «дешево», немногими деталями придавать значения безграничному миру; она помогает нам овладевать миром, размечать и осваивать его, подвергая условным операциям выбора и сочетания.

5. Вторичные знаковые отношения: коннотация и метаязык

Краткое содержание. Метаязык позволяет использовать знаки для описания других знаков, коннотация позволяет придавать знакам дополнительные значения. Коннотативный код обладает большими возможностями внушения – как в художественных, так и в корыстных целях (идеологических, рекламных). Некоторые элементы денотативного сообщения выделяются как носители дополнительного коннотативного значения, их «природная» синтагматика натурализует, делает иллюзорно «природной» парадигматику выражаемых ими социальных ценностей.

Понятиями парадигмы и синтагмы описываются первичные операции со знаками, когда все знаки относятся к одному общему коду. Но знаки могут участвовать и во вторичных семиотических операциях, не соседствуя, а надстраиваясь друг над другом; в них сталкиваются разнородные, порой даже враждебные друг другу коды. Их борьба – одна из важнейших сторон социокультурной жизни, изучаемая разными гуманитарными дисциплинами, а не только лингвистикой и семиотикой.

Наиболее распространенное из вторичных знаковых отношений – это коннотация, то есть, буквально, «со-значение», дополнительное или побочное значение, прибавляющееся к основному – денотации.

Подробнее. Существует несколько концепций коннотации, все они сами по себе корректны, но не все обладают равной объяснительной силой. Так, в лингвистике коннотацию нередко понимают как выразительность речи; обычная речь нейтрально-информативна, но в некоторых высказываниях, в некоторых местах текста к ней присовокупляется какое-то дополнительное качество, например оценочность («осуждающая коннотация», «хвалебная коннотация» и т. д.): «КОННОТАЦИЯ […]. Дополнительное содержание слова […] его сопутствующие или стилистические оттенки, которые накладываются на его основное значение, служат для выражения разного рода экспрессивно-эмоциональных, оценочных обертонов и могут придавать высказыванию торжественность, игривость, непринужденность, фамильярность и т. п.»[31]31
  Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М.: Советская энциклопедия, 1966. С. 197.


[Закрыть].

Из такого определения можно заключить, что эмоционально нейтральная, невыразительная и безоценочная речь лишена дополнительных значений. Вообще-то это не так – ни в естественном языке, ни в других знаковых системах. Встретив в учебнике математики какую-нибудь сложную формулу с радикалами и интегралами, а в пояснении к ней – специальные термины, мы можем разбираться в ее конкретном смысле, но одновременно и опознаем ее общий код (он называется «алгебра»), то есть получаем сразу два сообщения разного уровня. Таким образом, даже при нормальном, собственно математическом функционировании математической знаковой системы в ней есть первичное и вторичное (дополнительное) значение, хотя его вряд ли можно назвать коннотацией. Зато на знаменитой фотографии Альберта Эйнштейна – на фоне доски с формулами – коннотация буквально наглядна. Этот снимок, проанализированный в свое время Роланом Бартом[32]32
  См.: Барт Р. Мифологии. М.: Академический проект, 2008. С. 158.


[Закрыть], печатался в популярных журналах, читатели которых в своем большинстве узнавали ученого, но не понимали формул. Тем не менее формулы не были для них совершенно бессмысленными – в них прочитывалось общее вторичное значение «математика», и, находясь за спиной математика Эйнштейна, они служили его символическим, если не магическим, атрибутом, подобно оружию на портрете воина. Этот пример показывает, что некоторые сообщения можно читать, вовсе не понимая их денотативного смысла, только на уровне коннотации, но «выразительность» здесь, по-видимому, ни при чем.

В теоретической семиотике коннотацию иногда определяют, исходя из трехчастной модели знака (семантического треугольника). В знаке различаются вещественный референт и смысловой концепт; соответственно, денотация – это референтное значение знака, а коннотация – его понятийное значение; денотация – то, на что непосредственно указывает знак в реальности, а коннотация – те довольно сложные представления, которые с ним связываются: «В таком случае получается, что это [денотация] то же самое, что экстенсивность понятия, и тогда коннотация совпадает с его интенсивностью»[33]33
  Эко У. Отсутствующая структура. С. 50. Экстенсивность и интенсивность – логические термины, соотносящиеся с объемом и содержанием понятия.


[Закрыть]. Такое различение денотации и коннотации фактически сводит их к другим семиотическим или логическим понятиям, то есть делает излишними; другой его недостаток в том, что оно работает лишь для изолированных, несистемных знаков, поскольку в его основе лежит определение отдельного, не соотнесенного с другими понятия.

Системное, структурное определение сразу двух вторичных знаковых отношений – коннотации и метаязыка – было введено датским лингвистом Луи Ельмслевом (1899–1965) для естественного языка и усовершенствовано Роланом Бартом для любых, в том числе невербальных, знаковых систем:

…мы можем указать, что существуют также семиотики, план выражения которых является семиотикой, и существуют семиотики, план содержания которых является семиотикой. Первую мы будем называть коннотативной семиотикой, вторую – метасемиотикой[34]34
  Бяьмсяев Л. Пролегомены к теории языка / пер. Ю.К. Лекомцева // Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка / сост. В.Д. Мазо. М.: КомКнига, 2006. С. 134. «Семиотикой» здесь называется не наука о знаках, а ее объект – знаковая система; «метасемиотикой» – то, что чаще именуется метаязыком.


[Закрыть].

Определение Ельмслева исходит не из трехчастного, а из двухчастного соссюровского определения знака. Вторичные знаковые процессы обусловлены тем, что в любой знаковой системе есть план выражения и план содержания, то есть комплекс означающих и комплекс означаемых. И те и другие, как известно из теории Соссюра, – чисто ментальные образования (образы и понятия); в частности, возможен особый случай, когда они сами представляют собой другие знаки, то есть один знак служит знаком другого. Тогда-то и могут с ними производиться вторичные операции. Первичный знак может образовывать либо план содержания вторичного знака (так образуется метаязык), либо его план выражения (так образуется коннотация). Если, следуя семиотике Барта[35]35
  См.: Барт Р. Основы семиологии // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М.: Прогресс, 2000. С. 297.


[Закрыть], обозначить буквой E выражение, то есть означающее (фр. expression), буквой C – содержание, то есть означаемое (фр. contenu), а буквой R – знаковое отношение между ними (фр. relation), то формула знака ERC будет читаться как «E означает C». Тогда в случае метаязыка E₂R₂(E₁R₁C₁) – весь первичный знак E₁R₁C₁, заключенный в скобки, служит означаемым знака вторичного, который говорит о нем как о своем содержании; а коннотацию описывает формула (E₁R₁C₁)R₂C₂ – весь первичный знак E₁R₁C₁ служит означающим вторичного знака, который говорит с его помощью о своем собственном содержании.

Метаязык – это вторичная знаковая система, планом содержания которой служит другая знаковая система (язык-объект). В роли метаязыка чаще всего выступают сознательно выстроенные, рефлексивные системы; так, любая наука о знаковых процессах (лингвистика, теория литературы, интеллектуальная история и т. д.) вырабатывает для себя методический метаязык, отличный от изучаемого языка-объекта. Это важный принцип любого метаязыка: он должен отличаться от языка, который им описывается, иначе на нем нельзя будет сказать ничего нового об этом языке, можно будет лишь повторять, «цитировать» его.

Метаязыки в большинстве случаев кодифицированы, их «словарь» и «грамматика» достаточно четко расписаны в нормативных текстах, включая учебные пособия вроде настоящей книги, где языком-объектом служат словесные и несловесные знаковые системы, а метаязыком – научный аппарат семиотики. Напротив того, коннотация – слабо кодифицированная система, во множестве случаев она складывается стихийно, и составить словарь коннотаций практически невозможно. В отличие от метаязыка, коннотация чаще встречается не при специальном, а при повседневном, а также художественном употреблении знаков.

Сравним два выражения в русском языке: «Это невозможно» и «Это не представляется возможным». Их денотативное значение одинаково, но вторая фраза обладает отчетливым дополнительным смыслом, которого нет в первой фразе. Из него мы понимаем, что сообщение исходит от какой-то бюрократической инстанции, отмечено особой формой власти. На первичное сообщение о том, что нечто невозможно, наложено, словно казенная печать, вторичное сообщение; языковая формула служит означающим для социально-властной коннотации.

Или еще две стандартных русских фразы: «Посторонним вход воспрещен» и «Чужие здесь не ходят». Опять-таки на уровне денотации они равнозначны – несут сообщение о запрете куда-то входить тем, кто не принадлежит к кругу допущенных лиц. Но мы прекрасно чувствуем разницу: первое сообщение отсылает к официально-административному запрету, второе – к какому-то другому, неофициальному («мафиозному»?); в них обозначает себя та или иная инстанция власти, законная или самозванная. Обе фразы, особенно первую, трудно назвать «выразительными», но носитель русского языка безошибочно распознает в них важное, пусть и нелегко формулируемое содержание помимо прямого денотативного смысла слов. Эти фразы и даже отдельные слова в них коннотированы, и владеть их коннотативными значениями необходимо как для практической работы с языком, так и для его художественного применения: сравните оппозицию коннотированных слов в заглавии трех русских переводов повести Альбера Камю «L’Etranger» – «Посторонний», «Чужой» и «Незнакомец». Все три варианта (не отступающие далеко от оригинала!) различаются своей стилистической окраской, а стиль в современной поэтике определяется именно как система коннотативных значений языка.

В большинстве случаев при коннотации на конкретное сообщение, денотируемое первичным знаком, накладывается более общее вторичное понятие, причем, что важно, оно не вытекает логически из денотативного сообщения, но прибавляется к нему извне, из какого-то распространенного в обществе знания. Этим коннотация отличается от хорошо известного языкового явления – полисемии. В любом языке есть слова, имеющие несколько значений, которые выводятся одно из другого. Скажем, русское существительное «голова» кроме исходного значения («часть тела») имеет еще ряд производных: «ум, рассудок» («человек с головой»), «единица счета скота» («стадо в 200 голов»), «передовой отряд» («идти в голове колонны») и т. д. Все эти значения – не коннотативные, они возникли не из вторичных, а из первичных операций со знаками, по метафорической или метонимической ассоциации: они соотносятся с исходным значением либо по сходству («идти в голове» – передовая часть движущейся колонны занимает в ней такое же место, как голова в теле человека или животного), либо по смежности («человек с головой» – голова является вместилищем мозга, то есть ума).

Иначе обстоит дело при коннотации. Разберем еще один, более сложный пример на тему «вход воспрещен» и одновременно на «собачью» семантику, которая уже не раз упоминалась в других примерах. В обычной, известной еще со времен Древнего Рима надписи на дверях или воротах: «Осторожно, злая собака!» коннотативным значением является не конкретная угроза, которая метонимически выводится из денотативного значения фразы (собака злая → может укусить → остерегайтесь входить), а более общая идея частной собственности («это мое!»), позволяющая хозяину дома и собаки использовать насильственные средства для защиты своих владений. Рассказывают, что на дачной калитке советского литературного критика, известного своими статьями-доносами в сталинскую эпоху, на такой табличке кто-то приписал «и беспринципная». В результате изменилось денотативное значение: существительное вместо буквального смысла получило переносный (но все равно стандартный, зафиксированный в словаре как факт полисемии: «собака – нехороший человек»), а его референтом сделалось другое существо – двуногое вместо четвероногого. Однако все это было бы не более чем оскорбительной хулиганской выходкой, если бы не разоблачительный морально-политический эффект, происходящий уже на уровне коннотации, вторичных общих понятий: вместо приватного и более или менее легитимного насилия владельца дачи по отношению к непрошеным гостям остроумно переиначенная надпись стала напоминать о государственном и беззаконном насилии власти по отношению к своим гражданам, в котором этот человек соучаствовал своими «беспринципными» наветами.

Предыдущий пример продемонстрировал художественные и одновременно обличительные (сатирические) возможности коннотации; но часто она используется совсем в других целях – для внушения, навязывания логически недоказуемых идеологических ценностей. Классическим является неязыковой пример, проанализированный Роланом Бартом[36]36
  См.: Барт Р. Мифологии. С. 273–274 и далее.


[Закрыть]. В 1950-е годы, в разгар колониальных войн, которые Франция вела в Африке, на обложке популярного парижского журнала была опубликована цветная фотография без подписи: изображенный крупным планом чернокожий юноша во французской военной форме с патетическим выражением смотрит вверх, по-видимому, отдает честь флагу. Здесь совмещены две знаковых системы, два невербальных сообщения («текста»). Первое – денотативное, в нем знаки носят иконический, изобразительный, аналогический характер. Читателю журнала показывают, что перед ним юноша, африканец, французский солдат или кадет, по его позе можно догадаться, что он салютует флагу, очевидно французскому. Это сообщение опирается на конкретную реальность человеческой судьбы: где-то действительно живет такой солдат. Но, конечно, на журнальной обложке фото напечатано не ради него. Хоть это нигде и не написано, каждый читатель-француз понимает, что с помощью денотативно-иконического знака передается другое, условно-коннотативное сообщение: не «жил-был такой-то солдат», а «Франция – нерушимая империя, все жители которой верно ей служат». Любые выступления за свободу колоний, любая критика имперской идеологии как бы опровергаются этим простым предъявлением фигуры юного африканца: вот же он, перед нами! Безусловно, это сомнительный, логически дефектный аргумент, один верный метрополии солдат вовсе не доказывает прочности империи; но посредством этой фотографии публике ничего и не пытаются доказать, а лишь внушают, не формулируя прямо и тем самым укрывая от критики, понятие «французской имперскости», абстрактную политическую идею, которая произвольным образом накладывается на личную судьбу персонажа или же внедряется в нее извне. Изображение солдата образует денотативный идеологически нейтральный знак E₁R₁C₁, а коннотация захватывает целиком весь этот знак, делает его своим планом выражения (означающим E₂) и приписывает ему свое вторичное, идеологическое означаемое C₂ («французская имперскость»). Такая подмена возможна потому, что коннотативный знак – это знак-символ по классификации Пирса, где знаковое отношение R между означающим и означаемым чисто условно и не опирается на необходимо-природную связь между ними. Соответственно, и вторичный знак связан с первичным знаком отношением R₂ чисто условно, без всякой мотивации.

Культура, в данном случае массовая, способна приписывать миру – знакам и изображениям людей и вещей – дополнительные значения, не считаясь с исходным смыслом. Благодаря этому она умеет обманывать в пропаганде и обольщать в рекламе.

Для демонстрации того, как работает рекламное внушение, приведем другой классический анализ Барта[37]37
  См.: Барт Р. Риторика образа // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С. 297–318.


[Закрыть]. Объектом послужил рекламный постер фирмы «Пандзани» с изображением ингредиентов пасты (спагетти, помидоры, баночка соуса и т. д.), которые вываливаются, словно из рога изобилия, из раскрытой сетки-авоськи, с какой ходили на рынок; расцветка постера напоминает расцветку итальянского флага. Как и фотография чернокожего солдата, это смешанный, иконо-символический знак. Его первичные иконические значения – изображения сетки, макарон и т. д. Главное же, коннотативное сообщение кроется как бы в промежутках между элементами денотативного сообщения: авоська на фоне традиционной оппозиции рынок/магазин внушает мысль о «натуральном» качестве продуктов и их «домашнем» приготовлении, а цвета флага в сочетании с итальянским названием фирмы заставляют прочитывать понятие «итальянскости». В итоге создается нечто вроде воображаемой истории о кулинарном путешествии в Италию – страну обильной, здоровой и натуральной пищи, что окончательно утверждается подписью на постере: «А 1’italienne de luxe» («По-итальянски роскошно»).

Как и в «матрице» модной одежды (см. главу 4), пространство фотографического изображения, заменяющее здесь пространство реальных вещей, является неравномерно семиотичным, вторичный код присутствует лишь в некоторых его точках. Коннотативные знаки не покрывают его целиком; чтобы они эффективно работали, в сообщении должны присутствовать и нейтрально-фоновые денотативные элементы, благодаря которым изображаемые объекты производят впечатление естественного бытия, не зависимого ни от каких культурных смыслов. Продукты изображаются с гиперреалистической наглядностью, «словно настоящие», чтобы все изображение читалось не как условный знак, а как безусловное оптико-механическое отражение действительности, помимо всякого кода. Между тем на вторичном уровне в постере действует довольно сложный код. Синтагматика денотативных элементов (продукты соприсутствуют в сетке, хоть и не располагаются по одной линейной оси) совмещается с парадигматикой коннотативных смыслов. Мы не могли бы правильно опознать смысл рыночной сетки, если бы не знали, что она противопоставлена магазинному пакету, образуя с ним смысловую оппозицию – парадигму. Иными словами, фотографируя реальные предметы, автор постера выбирал, в какую значащую тару их положить; и уж тем более семиотичен итальянский флаг, выбранный из настоящей парадигмы – таблицы условных национальных символов разных государств. Носители коннотативного сообщения выступают на фоне денотативного сообщения. На уровне денотации картинка непрерывна, все ее части плотно прилегают друг к другу; а на уровне коннотации смысловые элементы оторваны друг от друга (спагетти не соположены с цветом, как, например, с помидорами, чтобы перейти от одного к другому, приходится преодолевать перцептивный разрыв, по-другому аккомодировать восприятие) и, как в модном костюме, опираются на отдельные элементы денотативного сообщения; во вторичных знаковых отношениях они называются не суппорты, а коннотаторы. Коннотаторы отсылают к дискретной системе-парадигме, налагаемой на непрерывную синтагму денотации. План выражения вторичной знаковой системы, образуемый всей первичной знаковой системой в целом, Барт называет риторикой, а план содержания – ее идеологией. Идеологические ценности (в данном случае коммерческий бренд) внушаются с помощью коннотативной риторики.

Не все денотативные коды и сообщения в равной степени поддаются наложению вторичных коннотативных значений. Математические формулы стали носителями коннотации, попав в иллюстрированный журнал на фотографии Эйнштейна, – это исключительный случай, объясняемый именно деконтекстуализацией сообщения и изменением зрительской аудитории, которой предъявлены формулы (вместо специалистов-математиков – широкая публика, на которую рассчитан журнал); вообще же система математических знаков, выражающих числа и операции, весьма устойчива против коннотации в силу формализации кода: значение каждого знака четко и однозначно зафиксировано в дефинициях. Напротив того, очень восприимчивы или уязвимы для коннотативных значений визуальные знаки-изображения, где денотативное сообщение часто вообще обходится без устойчивого кода (например, в фотографиях); оттого именно такие изображения интенсивно используются в рекламе и пропаганде для внушения тенденциозных смыслов.

Для более точного определения коннотации используют смежное логико-философское понятие экземплификации, то есть «создания примера»[38]38
  См.: Goodman N. Languages of Art: An Approach to a Theory of Symbols. Indianapolis; New York; Kansas City: Bobbs-Merril, 1968. P. 3–5; Женетт Ж. Вымысел и слог // Женетт Ж. Фигуры: Работы по поэтике: в 2 т. Т. 2. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. С. 415–423.


[Закрыть]. Любой знак, с одной стороны, означает (денотирует) нечто вне себя, а с другой стороны, сам является примером чего-то – русского слова, глагола, запрещающего дорожного знака и т. д. Любой предмет экземплифицирует свой собственный класс предметов (каждый пес – пример класса «собак»), но он не может его денотировать, то есть означать сам себя: знак не может совпадать со своим значением, он должен отсылать к чему-то другому. Коннотацию же можно толковать как частный, вторичный эффект экземплификации: фразу «Посторонним вход воспрещен» мы читаем на уровне денотации как запрет входить и на уровне экземплификации – как пример русского бюрократического стиля. Понятие экземплификации шире, чем понятие коннотации: в самом деле, коннотация – это особое значение, между тем не все экземплифицирующие функции знаков что-то значат. Какое-нибудь слово может быть «примером русского языка» или «примером молодежного сленга», но одновременно оно является и «примером односложного слова», «примером слова на букву Ж» и т. д. Первые две перечисленные функции – смысловые, коннотативные, ими фиксируется код, во втором случае социально значимый, принадлежащий определенной возрастной группе; последние же две – не смысловые, не связанные с коннотацией, они сами по себе ничего не значат.