Текст книги "На восточном порубежье"

2

К концу августа 1729 года все грузы и люди во главе Шестакова прибыли в Охотск. После таежных дебрей величественный простор моря всегда смотрится неожиданно и завораживающе, вызывая даже у загрубевших казаков почти детскую радость. Но, несмотря на это, Охотск выглядел бледно. Вытянувшись в линию по низменному песчаному берегу Охотской кошки, редкие строения среди гуртов черного древесного мусора казались серыми и безликими. Растущий по берегу мелкий кедровник, искореженный морскими ветрами, едва ли скрашивал пейзаж. Лишь в стороне виднелись сопки, поросшие лесом. Но картина менялась, когда в поле зрения попадали четыре вооруженных судна под российскими флагами.

С легкой руки Петра Охотск стал первым и пока единственным портом на берегу Ламского моря; по царскому указу адмирал Федор Матвеевич Апраксин направил сюда архангельских мореходов.

В свою бытность двинским воеводой Апраксин хорошо запомнил фамилии потомственных мореходов или, как их там называли, кормчих, поэтому без труда отобрал лучших из числа поморских рекрутов, что направлялись матросами на Балтийские корабли.

Он не покривил душой перед императором: призвал в Охотскую флотилию лучших. В нее включили кормщиков Никифора Треску, Кондратия Мошкова, Якова Власова-Невейцина, Ивана Бутина, Григория Березина. К ним присоединили и голландца-матроса, взятого в плен на шведском корабле, Генриха Буша. Были направлены в Охотск и корабельные мастера Иван Каргополов, Кирилл Плоских, Варфоломей Федоров и Михаил Кармакулов.

Суровый наказ был дан императором:

– В случае удачи обещать всяческие награды, чины и богатства, а ежели не сыщут морской ход на Камчатку, то быть в смертной казни без всякого милосердия и пощады.

Поморское слово гласит о мореходах: «Кормщику сердце крепкое надоть, вся печаль промысла морского на нем, по нему на море живут».

Кормщик был и за штурмана, и за капитана. Уже через год после прибытия в Охотск, в 1716 году, была построена лодия «Восток». В тот же год ушли поморы в Ламское море и проведали путь на Камчатский нос. Кормщиком пошел самый опытный из поморов Никифор Треска. Ничего тогда было ему неведомо о Ламском море – ни расстояния, ни течения, ни ветра, только компас указывал на восток. Великими трудами и лишениями был совершен первый морской ход на Камчатку, положивший начало морскому делу на дальнем восточном порубежье государства Российского.

Не чаял Афанасий Федотович в Охотске испытать такую радость. На рейде в ожидании командира Анадырской экспедиции, казачьего головы Шестакова, стояла эскадра морских судов. «Морских» – слово, конечно, чересчур громкое: таковым можно было считать только двухмачтовый гукор-бот «Святой архангел Гавриил», переданный Витусом Берингом. Остальные суда – шитик «Фортуна», боты «Восточный Гавриил» и «Лев» – более подходили для прибрежных походов, правда, прославленные опытные мореходы отваживались выходить на них в открытое море. Теперь все они – Кондратий Мошков, Никифор Треска, Генрих Буш, Иван Бутин – императорским указом приписывались к Анадырской экспедиции.

Интерес к восточному морю со стороны имперской власти во многом определил судьбу Охотска. В устьях рек Охота и ближайших Ураке и Кухте появились верфи, где строились морские суда. Кроме служилого люда закрепились в поселении и постоянные обитатели, причем год от года их число увеличивалось. Занимались огородничеством, животноводством, рыбалкой.

С точки зрения безопасности и удобства географического местоположения, Охотск как нельзя лучше соответствовал требованиям порта: сравнительно удобное сообщение с Якутском, центральное расположение в бассейне Охотского моря, наличие леса и возможность наладить судостроение. Жаль, что лагуна, служившая пристанищем для судов, была незначительна и удовлетворяла лишь мелкие мореходные суда, хотя во времена Камчатских экспедиций более и не требовалось. Наперед ни о чем не думали – и напрасно, поскольку эта беспечность в дальнейшем отразилась на судьбе Охотского порта.

За последние годы Охотск расширился и стал походить на большое приморское поселение; основными занятиями служилых были мореплавание, рыболовство и военная подготовка. Трудились и на судостроительных верфях, заготавливали лес. Суда стали регулярно ходить на Камчатку, перевозя людей и грузы для тамошних острогов.

3

Возле устья Охоты, рядом с верфью, людьми Беринга был построен поселок. Не скажешь, что добротно – так, на скорую руку. Ныне он за ненадобностью пустовал без догляда. В нем и расположился Афанасий Шестаков со своей экспедицией.

Комиссар Охотского острога Семен Лыткин встретил Афанасия со всей любезностью. Об их дрязгах с Павлуцким, как и о существовании самого драгунского капитана, комиссар еще не слыхал, за что и слава Богу. О прибытии экспедиции он был предупрежден письмом Сената, где казачий голова Афанасий Федотович Шестаков значился главой экспедиции. Семену Лыткину вменялось в обязанность передать предписанное документом имущество, корабли и людей, а все требования головы, касательные экспедиции, выполнять незамедлительно, что он исполнил с должным усердием.

Пока казаки чинили крыши изб, конопатили стены, затягивали рыбьим пузырем окна, казачий голова приводил свои мысли в порядок. Казалось, нервы Шестакова выдержали все неприятности, что свалились на него, и за дорожными хлопотами свойственное ему от природы железное спокойствие возвратилось. Интриги, что отравляли его существование на протяжении всего пути от Тобольска до Охотска, похоже, отступили; и его главный враг капитан Павлуцкий оставил его в покое. Теперь он среди друзей и соратников.

Через несколько дней после прибытия Афанасий Шестаков собрал тайный совет. На нем присутствовали самые верные ему люди: прежде всего сын Василий Афанасьевич и племянник Иван Григорьевич Шестаковы. Кроме них приглашен был и неоднократно доказавший свою верность казачьему голове матрос Леонид Петров.

– Так уж сложилось, дети мои, что быть вам офицерами под моим началом. Тебе, Иван, не привыкать: как-никак во дворянстве состоишь, а уж вам, хлопцы, придется постараться.

Более всех диву дался Ленька:

– Батюшка, помилуй! Да куда мне, матросу, в офицера? Никто признавать не будет, засмеют!

– Не бойся, Леня! Назначаю тебя главным квартирмейстером. Люба мне твоя верность! Сиди тут в Охотске и охраняй наше добро, а то растащат воровские людишки. А ежели велю, то враз шли вооружение да харчи или другое что, куда укажу! А еще к весне подготовишь снаряжение судовое и будешь коч да лодки ладить в устье Урака.

– Ну, то ладно, – Петров даже грудь расправил, – квартирмейстером можно! Только грамоту на то отпиши!

– Будет тебе на то грамота с подписью и печатью, – с улыбкой пообещал Афанасий.

Казачий голова долго молчал, уйдя в свои мысли, в то время как молодые Шестаковы с волнением ожидали своей участи, перебирая самые немыслимые варианты.

Но этого так и не произошло. Тайное совещание было неожиданно прервано. Раздавшийся крик дозорного и удар сигнального колокола возвестил о движении вдоль Охотской кошки неизвестных судов.

Скоро в подзорную трубу они стали различимы, и среди служилых и проводников Афанасий, к своему огромному удивлению и тревоге, различил штурмана Генса и подштурмана Федорова. Но сколько более ни вглядывался, капитана Павлуцкого среди них не было.

– Теперь уж не до совещания, – вздохнул Афанасий, – надо выяснить, с чем господа офицеры прибыли.

Начался отлив. На Ламском море они удивительно сильны. На сотни саженей вода уходит от привычной береговой линии. То прибывшим путникам большое подспорье: по мелководью напрямик они скоро достигли Охотска.

По прибытии, не дав штурманам даже переодеться с дороги, казаки сразу сопроводили их в избу казачьего головы.

Подавленный и усталый вид морских офицеров вернул Афанасию Шестакову спокойствие.

– С чем пожаловали в Охотск, господа?

– Ордером капитана Павлуцкого назначены командирами на суда Охотской флотилии, – по обязанности старшего не совсем уверенно доложил Якоб Генс.

Присутствующие в предвестии бури затаили дыхание. Федоров стоял, отрешенно уставившись в пол. Остальные взволнованно ждали команду, если не растерзать, то, по крайней мере, арестовать наглецов.

Афанасий Шестаков с трудом погасил вспыхнувшую ярость. Это удалось не сразу, и зловещая тишина повисла в воздухе.

Еле сдерживаясь, хриплым голосом Шестаков продолжал расспрашивать:

– Что же не видать среди вас Гвоздева?

– Заболел он дорогой, задержался. При нем оставили казаков и проводника, по излечении будет здесь, – заговорил Федоров, до этого казавшийся немым.

– А что же Павлуцкий? Все в Якутске прохлаждается? Неужто под смертный указ Его Императорского Величества за неподчинение и дела изменные угодить хочет?

Последняя фраза была произнесена с такой явной угрозой, что охотский комиссар Семен Лыткин подальше от греха незаметно выскользнул из избы.

Якоб Генс, ловкий плут и расчетливый негодяй, несмотря на личную обиду по отношению к капитану, отчаянным трусом не был.

– Капитан Павлуцкий, главный командир экспедиции, изволит отбыть с воинским отрядом по зимнику в Анадырский острог для усмирения тамошних инородцев, – доложил он вызывающе.

– А вас, значить, за ненадобностью ко мне отправил, да еще наглости набрался ордер отписать, – в тон ему отвечал Шестаков.

Неожиданно для себя он почувствовал некоторое успокоение и даже веселость. Происходящее стало казаться ему просто комичным.

– Послушайте меня внимательно, господа офицеры, – начал он с легкой улыбкой. – Вы, господин Федоров, поступаете ко мне на службу в качестве штурмана! Согласны?

– Я нахожусь в подчинении штурмана Якоба Генса и не волен принимать таких решений, – вяло ответил Федоров.

– Вот и хорошо! – воскликнул Шестаков. – Оставайтесь, господа морские офицеры, на берегу. А вы, господин штурман Якоб Генс, проваливайте прочь. Делайте что угодно, но ежели от вас будет хоть малейший вред делам моим, пеняйте на себя: в кандалы закую и запорю насмерть! И не попадайтесь на глаза. От вашего вида у меня колики начинаются, а в припадке и зарубить могу ненароком.

4

Василия Шестакова в последнее время сильно беспокоило поведение отца: характер у него стал вспыльчив, настроение от депрессивного до веселого может на дню несколько раз поменяться, а то в ярость придет без должной на то причины. Стал скрытным: планы экспедиции в тайне держит. Да и то право, настрадался Афанасий Шестаков вдоволь, потрепал нервы, вот и срывается. Ничего, время и свежий морской воздух излечат.

Хорошо, что Генс из Охотска съехал. Поговаривают, поселился на небольшом зимовье, верстах в тридцати от острога, пьянствует беспробудно с местным тунгусским князьком Олаем.

Подготовка судов к навигации шла полным ходом. Первым был готов к плаванию гукор-бот «Святой архангел Гавриил». Построен был бот на Камчатке в 1728 году по указанию Витуса Беринга. Прославленный мореход пришел в ужас, узрев предназначенные ему суда. Пришлось срочно принимать меры, и в итоге появился сей корабль.

Надо отметить, что получился он удачным, отличался неплохими судоходными качествами и долгое время являлся крупнейшим русским судном на всем восточном побережье. При строительстве бота на корме установили дополнительную небольшую мачту с одним парусом. Ходу он особо не прибавил, но маневренность судна стала значительно лучше. На нем удобно стало заходить в небольшие бухты и курсировать среди прибрежных скал, а это первейшая надобность при описании неведомых берегов. И оснащенность оружием значительная: четыре пушки и по паре трехфунтовых фальконетов, по каждому фальшборту установленных на вертлюгах. Вот только пушкарей всегда не хватало – и палил из пушек кто ни попадя.

Афанасий Шестаков доверил командование судном племяннику Ивану Григорьевичу. Команду собрал добрую и морехода охотского подыскал неплохого из молодых. Те, что старше и гораздо опытнее, надорвались на службе у Беринга, расхворались. Оклемаются ли?

Сейчас, стоя на палубе «Святого Гавриила», Афанасий прочувствованно прощался с командой.

– Дети мои, друзья, братья! Вы идете в море по велению покойной императрицы Екатерины, любимой жены Петра Великого! Велела матушка-императрица утвердить российские владения на восточном порубежье. Разведать о них все доподлинно – какие там острова и народы и под чьими владениями состоят, и торг с кем имеют ли, и чем? Государственной важности дело, и оно поручается вам! Пойдете на Юг вдоль побережья Ламского моря далее, чем ныне хожено. Опишите в подробностях все реки и побережья, посчитайте населяющих их иноземцев. Осмотрите Шантарские острова и пройдете вдоль Курильских островов до Большерецкого острога, а оттуда в Нижнекамчатский острог. Там станете на ремонт, а далее путь вам на Большую землю, что открыть наказывал еще Петр Великий.

На палубе «Святого Гавриила» грянуло дружное «Ура!». Матросы и служилые ликовали, получив по чарке крепкого вина.

На следующий день судно покинуло Охотск. С попутным ветром оно быстро скрылось за горизонтом, оставив на берегу легкую грусть расставанья и тень зависти.

Племянник казачьего головы, Иван Григорьевич Шестаков, стоял на носу бота «Святой Гавриил». Его обуревали гордость и самолюбивые мечты: «Шутка ли! На этом месте несколько лет назад находился командор Витус Беринг. Ему многое не удалось свершить. Но мне, Ивану Шестакову, без малейшего сомнения, все под силу. У меня отличный корабль, надежно оснащенный оружием, под моей командой прекрасный экипаж. На боте пять дюжин служилых казаков, и все отчаянные храбрецы!»

Да, не поскупился Афанасий Шестаков, лучших казаков отдал племяннику, да и числом не обидел. Помнил племянник последнюю просьбу дяди Афанасия: вернуться через год в Большерецкий острог и своими людьми пополнить гарнизон, так как он собирается нынче оттуда часть служилых перевести в Анадырь. Но этот наказ казался Ивану совсем незначительным в сравнении с его собственными грандиозными планами.

5

В эти дни Охотск бурлил, будто кипящий казан. Приказчик Охотска Семен Лыткин сбился с ног, выдавая с государевых складов судовое имущество и оснастку. Следом за «Святым архангелом Гавриилом» уходил в плавание бот «Фортуна». Командовал им сын головы, Василий Афанасьевич Шестаков, возраста чуть более пятнадцати лет, но уже казак, служилый человек. В помощь ему подобрали бывалого расторопного казака Андрея Шергина, родом из архангельских поморов.

– Ты уж присмотри за сыном, – попросил его Афанасий на прощание, – не опытен еще, молод, в морском деле мало сведущ. Сохранишь парня, обучишь делу – я в долгу не останусь, сочтемся.

– Не кручинься, Афанасий, не рви сердце! И сына сохраню, и дела справим.

Боту «Фортуна» поручалось, курсируя по Ламскому морю, обеспечивать связь между Большерецким острогом на Камчатке и Охотском, перевозку людей и грузов. Сыну Афанасий дал таков тайный наказ:

– По прибытии в Большерецк передай тамошнему приказчику, чтобы слал отряд казаков сухопутьем на реку Гижигу. Там острог будем ставить, там и дожидаться подмоги. Пускай кликнет добровольцев из других камчатских острогов, сколь уж сможет по их разумению. Скажи, на Анадырь пойдем. Оклады плачу двойные вперед за год. А служилых в острог Иван доставит на «Святом Гаврииле» к следующей осени, опосля морского похода.

Вскоре за «Фортуной» отчалил бот «Восточный Гавриил». Под командой самого казачьего головы корабельщики отправились вдоль побережья на север к Пенжинскому заливу, в земли немирных инородцев. С Афанасием пошел и охотский мореход Никифор Треска, не из самых молодых, а все же пошел. Оставил свой дом, что отстроил в южной части Охотской кошки, и убыл в море.

Пенжинское море для мореходства весьма опасное. Хотя август и сентябрь считаются здесь самыми добрыми месяцами, но следом задуют ветра, заволнуется море, и тогда не жди от него добра. Говорил мореход об этом Афанасию, да тот не послушал его: слишком много времени потеряно впустую.

Последней покинула ставку лодия «Лев» под командой пятидесятника Ивана Лебедева. В ордере, выданным Шестаковым, значилось: «Следовать с командой на лодии «Лев» на реку Гижигу, где, усмотрев удобное место, ставить острог и дожидаться моего прихода со товарищами».

Три дюжины казаков выделил Шестаков для строительства острога, разумея, что укрепление на Гижиге станет отправной базой для похода на Анадырь; именно сюда прибудет помощь из Большерецкого и Верхнекамчатского острогов.

Опустел Охотск, затих. Всех служилых, больных и немощных забрал с собой голова. На борту бота разместилось людей чуть меньше сотни. Ватага получилась числом немалая, хотя служилых казаков с трудом десятка два набиралось: все более тунгусы якуты и ительмены – коренные жители Камчатки, что неведомо как прижились в Охотске.

Трудно корить, судить Шестакова за допущенные ошибки, когда столь очевидно его неудержимое желание осуществить задуманное. Суда уходили в море навстречу осенним штормами без опытных капитанов, штурманов и геодезистов. Лучше бы вообще ничего не предпринимать, подчиниться сложившимся обстоятельствам. Только не в характере Афанасия было отступать, с упорством безумца он продолжал рваться к намеченной цели. Хитроумный план казачьего головы давал ему некоторые шансы на победу – может, и не было у него других вариантов, но все отныне зависело от каждого участника этого действия. И здесь случай, а еще более Господь Бог стали занимать ведущие роли.

6

Чем дальше продвигался «Восточный Гавриил» на север, тем сильнее становились порывы ветра. На десятый день пути направление ветра стало меняться: дувший с кормы, теперь он наяривал сбоку. Мореход Никифор Треска неотлучно стоял у штурвала, непрерывно меняя галсы, обходя береговые мысы и подводные скалы. Новый бот, скрипя всеми суставами корпуса, кренясь то на правый, то на левый борт, с трудом полз вдоль берега. Никифору не раз приходилось идти этим курсом, и опытный мореход помнил буквально каждый поворот береговой линии.

– Скоро полуостров Кони! – крикнул Никифор, стараясь перекричать шум ветра. – За его мысом ветер аккурат встречным будет. Надо переждать.

– Когда налетит, тогда и пристанем в ближайшей бухте, а пока есть возможность – вперед! – приказал Шестаков.

Вот и мыс. Укрывшись за ним от ветра, ладья сбавила ход и, подгоняемая легким бризом, плавно обогнула скалу. Вынырнув из-за нее, «Восточный Гавриил», как и предупреждал Треска, попал под шквалистый встречный ветер.

Его порывы ударили в паруса, играючи, развернули бот и понесли его в обратном направлении. Удар был настолько сильный, что верхняя рея треснула и, упав на палубу, накрыла ее парусом. Но разыгравшийся не на шутку ветродуй на этом не успокоился. Потрепав жесткое полотнище паруса, он запузырил его, затем вздыбил, поднял в воздух и, порвав веревочные снасти, унес в открытое море.

Теперь неуправляемое судно оказалось в полной зависимости от урагана и волн. Треске с помощью штурвала удалось развернуть бот и поставить его на волну. Казаки установили весла и, выгребая изо всех сил, выполняли команды морехода. Скоро, не выдержав нагрузки, судно дало течь.

– Будем выбрасываться на берег – как раз время прилива! – выкрикнул Треска, высматривая подходящую песчаную кошку.

Тонущий бот, увлекаемый в пучину безжалостной стихией, с отчаянной решимостью пытался прорваться в бухту. Однако вскоре судно стало цеплять килем дно, а затем, зарывшись в прибрежный песок, завалилось на борт.

Слава Господу Богу и архангелу Гавриилу, что все на этот раз обошлось. Казаки спешно, чуть ли не бегом, разгрузили бот. Шутка ли – остаться на диком берегу без провианта и оружия! Затем облегченную посудину всем миром поставили на киль, предоставив Треске для осмотра.

Поврежденное судно, подмоченное имущество и несколько легких увечий – совсем малая цена за спасение. Когда закончились первые хлопоты, а страсти улеглись, собрались на совет.

– Что это за место? – спросил Шестаков, заполняя бортовой журнал.

– Остров, что виден в море, именуется мореходами Талан, а вот бухта и сей злосчастный мыс безымянны, – отвечал Треска.

– Так и запишем: «У безымянной бухты против острова Талан», – пробормотал голова и вновь полюбопытствовал: – А далече еще до Тауйского острога?

– При попутном ветре морем два дня ходу.

– Значить, недалече! Это хорошо! Оставляю тебе трех служилых, что плотницким делом владеют, и якутов дюжину для подмоги. Починишь бот, дождешься попутного ветра и пойдешь в Тауйский острог. А я уж с людьми – берегом, по сухопутью, так надежнее будет, – распорядился казачий голова.