Текст книги "На восточном порубежье"

5

В Якутском остроге работа экспедиции набирала обороты. С отчаянным упорством Афанасий Шестаков стремился претворить в жизнь разумением выношенные, сердцем выстраданные грандиозные планы. Основной его и команды задачей, как предписывалось указом императрицы и Сенатом, было проведывание новых земель, присоединение их к Российской империи и замирение инородцев. В полное распоряжение Анадырской экспедиции отдавались со всеми острогами, флотилиями и гарнизонами Чукотская земля, начиная от реки Колымы, и полуостров Камчатка.

Экспедиция в общей сложности насчитывала до шести сотен участников; в ее ведение передавалась вся Охотская флотилия, запасы продовольствия и снаряжение, сконцентрированное на якутских складах. Всего было в достатке, за исключением единства начальствующих лиц, что порождало разброд и шатания, падение дисциплины среди служилых людей и дезертирство.

Чтобы понимать дальнейший ход событий и поступки наших героев, самое время подробнее представить предполагаемый план действия экспедиции.

Исходным пунктом, главной базой и источником резервов был Якутский острог – административный центр всех северо-восточных земель. Отсюда уходил люд на промыслы, а служилый человек – до своего острога; сюда стекалась и мягкая рухлядь от ясачных сборов с инородцев.

Якутский воевода Иван Иванович Полуэктов обязывался высоким Сенатом всячески содействовать и блюсти интересы Анадырской партии.

План Афанасия Федотовича Шестакова был таков. Прежде всего, из Якутска отправить отряды на усиление гарнизонов Охотска, Нижнекалымского и Анадырского острогов. Это далеко не все задействованные укрепленные поселения. Кроме них, привлекался Охотск как порт на восточном море и источник дальнейшего снабжения морем, Камчатские остроги: Большерецкий, Верхне-Камчатский и Нижнее-Камчатский. Главным форпостом края определялся в дальнейшем Анадырский острог, стоящий в центре немирной Чукотской земли. Впрочем, он уже многие десятилетия был таковым, неся нелегкую службу в бесконечных стычках и осадах.

Из Якутска или Нижнеколымска планировалось снарядить морскую экспедицию. Перед ней ставилась задача пройти берегом Северного моря до Анадырского залива и подняться до острога. Дорогой надлежало проведать неизвестные прибрежные острова и берег на предмет обнаружения поселений береговых чукчей, а в дальнейшем, курсируя вдоль побережья, поддерживать сухопутные отряды.

Основные силы, имущество и продовольствие перебрасывались в Охотск. Отсюда снаряжались несколько морских экспедиций. Одной предстояло изучение побережья Охотского моря, другая должна была заняться переброской людей и грузов на Камчатку в Большерецкий острог, а третья – отправкой воинских отрядов в Пенжинский залив, откуда те сухопутным маршрутом уйдут на Анадырь.

Таким образом, продвижение русских сил сухопутным путем на Анадырь предполагалось осуществить с трех сторон: от Нижнеколымска, Пенжинского залива и с Камчатки. Северными и восточными морями курсируют флотилии, подвозя людей, грузы и всячески поддерживая основные сухопутные силы Анадырской партии. Дорогой им положено приводить под государеву руку всех инородцев, если не миром, то силою оружия. В результате этого масштабного наступления в кольце оказывались все немирные племена, и возможность их уничтожения не исключалась.

План соответствовал первоначальным помыслам казачьего головы и был отписан Сенатом к действию. Но чем активнее Шестаков пытался претворить его в жизнь, тем активнее было противодействие.

Про ушедший на свою погибель «Аверс» нам уже известно, да и Шестаков не надеялся на его удачу, поэтому отправка в Нижнеколымский острог отряда пятидесятника Василия Шипицына рассматривалась как основной вариант. В устье Колымы отряду вменялось построить морское судно и идти на нем в Анадырь. Пятидесятник получил даже от Шестакова товарную казну, содержащую табак, медные котлы, ткани, топоры, посредством которых предполагалось возможным пытаться установить отношения с береговыми чукчами исключительно мирными деяниями.

Но, завершив снаряжение отряда, пятидесятник переметнулся на сторону Павлуцкого и остался в Якутске, за что вскоре получил чин казачьего сотника.

Целый год для экспедиции был потерян, год бесконечных споров и стычек. На Афанасия Шестакова ополчились все: воевода, архиепископ Феофан, капитан Павлуцкий. Они всячески противодействовали казачьему голове, не заботясь о том, что наносят непоправимый вред делу Анадырской партии. Бесконечные жалобы и доношения на казачьего голову буквально засыпали канцелярию сибирского губернатора.

К лету 1629 года в Якутск возвратился монах Игнатий. Сломленный, без гроша за душой, он был жалок, но это лишь вдохновило архиепископа Феофана с еще большим азартом наброситься на своего идеологического противника. Недюжинными усилиями удалось Афанасию вырвать товарища из его лап. Ссудив Игнатию денег на дорогу и чуть ли не силой и угрозами вырвав у воеводы дорожные документы, он отправил его в столицу на покаяние.

За год, проведенный в Якутске, большинство участников экспедиции переметнулись к капитану Павлуцкому. Одни изначально держались за капитана согласно уставной субординации, другие ради праздной жизни, что вели его сторонники. Лишь якутские казаки да матросы, общим числом в сто шестьдесят человек сохранили верность казачьему голове.

6

В то время, когда Шестаков тщетно бился за развертывание экспедиции, капитан Павлуцкий в качестве стороннего наблюдателя пребывал в полной бездеятельности, заботясь исключительно о благополучии верных ему служилых людей. Но время шло неумолимо, и капитан – человек неглупый, начал осознавать, что за такое безделье по головке не погладят.

Шестаков упорно сопротивлялся, сдаваться либо идти на мировую не желал. Так далее продолжаться не могло, и капитан, находясь у воеводы, поднял этот вопрос:

– Как там Афанасий Федотович поживает? А то, знаете, мы с ним во врагах ходим, не общаемся.

– Да как поживает? Все по-прежнему: бьется болезный, о делах хлопочет, письма императору малюет, меня порубать грозится, – отвечал воевода.

– А ты, Иван Иванович, что же, безграмотный? Сам отчего не напишешь жалобу?

– Вроде как не на что! Да и не к чему мне высоко взлетать, и так в немилости. Можно в приказчики на Камчатку угодить!

– Император отчего не отвечает на жалобы Шестакова? Как мыслишь? – продолжал допытываться Павлуцкий. – Я в этих делах мало что понимаю.

– Недосуг императору! Он сейчас охотой увлекается. Псовая охота ныне в моде, – затем, понизив голос, воевода добавил: – Не нравится мне это затишье. Голова тут в ярости проговорился, что у него сильные сторонники в Сенате имеются, а я, мол, его дело торможу.

– Что же ты мне посоветуешь! Как от Шестакова избавиться? – спросил не на шутку встревоженный Павлуцкий.

– А вели удавить его али опоить чем, – как бы в шутку предложил воевода.

– Что ты! – капитан даже перекрестился. – Душегубства не допущу! Тут другое что-то надо.

– Тогда давай отпустим его с Богом в Охотск, раз он туда рвется. Людишек у него мало, только и хватит ладьями управлять. Пускай по морям шастает да земли новые проведывает. А ты прямо на Анадырь иди: замиришь чукчей – вся слава твоя.

– Вот и добро, выход достойный, – облегченно вымолвил капитан Павлуцкий.

В июне 1729 года казачий голова после годичной отсидки в Якутске отбыл с частью экспедиции в Охотск. Это уже был порт на дальнем восточном море, прозываемом тогда Ламским (от тунгусского слова «лам», означающего «море»). Еще его называли Камчатским, так что в дальнейшем повествовании ныне Охотское море будет прозываться Ламским, а иногда и Камчатским.

7

С уходом Шестакова и Павлуцкий задумался о делах государевых. Но, будучи человеком сугубо военным и не ведающим о высших интересах государства Российского, свои задачи видел лишь в баталиях с немирными иноземцами.

В составе Тобольского драгунского полка ему неоднократно приходилось участвовать в походах против взбунтовавшихся башкир, казахов, калмыков. Однако то были карательные маневры, а инородцы о тотальной борьбе и не помышляли. Отдельные племена, согнанные со своих пастбищ сильными соседями, вторгались в российские пределы в основном от голодухи, дабы, пограбив и прихватив полон на продажу, откочевать в дальние степи. Они беспокоились о сохранении своего рода и при серьезной опасности попросту уклонялись от боя. У Великой сибирской степи нет края. Здесь кочует много племен, и всем хватает места.

Глубоко ошибался капитан Павлуцкий, сравнивая ордынцев Великой степи с чукчами и камчадалами, живущими тысячелетиями на своих территориях и даже на подсознательном уровне не представляющими возможности уйти из родных мест. Их религия также определяет ценность человеческой жизни способностью сохранять единство родового племени и своих территорий. Тем не менее капитан, самонадеянно не усматривая для себя никаких проблем в предстоящем походе, все же нуждался хотя бы в простейшем плане военной операции.

Советы воеводы Полуэктова и фрагменты из основательного, детально разработанного прожекта казачьего головы позволили Павлуцкому скомпилировать свой план. Он был прост.

Перво-наперво в Анадырский острог был направлен отряд из шестидесяти человек во главе с подпрапорщиком Макаровым. Этот острог, что определялся Шестаковым как главная опорная база, должен был занят людьми Павлуцкого. Капитану самому надлежит оттуда руководить баталией.

Чуть позже, дождавшись звания сотника, в Нижнеколымский острог увел своих людей Шипицын. Вот только наказы казачьего головы насчет морского плавания, к великой радости новоиспеченного сотника, были отменены Павлуцким полностью.

Капитан драгунского полка в жизни не видел моря и не имел представления о морском деле. Морские офицеры Генс, Федоров, Гвоздев, коварством переманенные из команды Шестакова, в действительности оказались ему совершенно неинтересны.

– Им нельзя доверить команду даже ротой солдат, – насмешничал драгунский капитан в компании офицеров.

Вскоре своим ордером Павлуцкий отправляет морских офицеров во главе со штурманом Генсом вслед за Шестаковым в Охотск, что сделано было не по доброте душевной, а из стремления избавиться от лишней обузы.

Все вроде как-то складывалось. Но Павлуцкий по-прежнему оставался в Якутске – и неспроста. Указ императрицы четко предписывал прибыть в Охотск Шестакову и ему одновременно. Как человек военный драгунский капитан сознавал, что нарушает приказ и насколько суровыми – вплоть до смертной казни – могут быть последствия.

Но в Охотск-то ему дорога заказана: там уже хозяйничает казачий голова. Воевода Полуэктов, этот старый битый интриган, видя смятение Павлуцкого, успокоил его:

– Ты, капитан, послушай старика. Мы от столицы шибко далеко, страшно даже подумать. Здесь от случая или судьбинушки нашей горькой более зависишь, чем от государевых указов. Ты же в Анадырь за викторией рвешься, а государь победителей не казнит. К тому же опять Русь без должного пригляда, будто и есть в ней лишь столица да престол. Ступай смело, твой день придет, будешь еще майором.

Слова воеводы несколько успокоили капитана. Будущие баталии с чукчами без абсолютной виктории он даже не мыслил. Его драгуны, гвардейцы, казаки признаны лучшими солдатами Северной войны, и дикие чукчи при всей своей свирепости виделись жалким противником. Одно-два сражения, и они верноподданно падут к ногам драгунского капитана.

«Замиренный народ и земли чукотские, брошенные к ногам императора Российского, будут достойным искуплением всех моих невольные прегрешения», – заключил в конце концов капитан.

В начале декабря 1729 года капитан Павлуцкий с главными военными силами экспедиции выступил из Якутска. Путь его лежал через Нижнеколымск к Анадырскому острогу.

Опустевший Якутск погрузился в зимнюю спячку.

– Беспокойные ныне времена, – вздыхал воевода Полуэктов. – То Беринг со своими претензиями, то эти драчуны – Павлуцкий с Шестаковым. Благо, что провианта и добра всяческого с ними – кладезь безмерный. Вот и сейчас половина имущества в Якутске брошена: разве столь дотащишь по нашим дорогам? Зато нам достаток перепадает немалый!

8

За делами якутскими все как-то забыли о столице Российской империи. А между тем в это же время в городе на Неве происходили события, которые в ближайшем будущем пополнят ряды героев нашего повествования. Прошу извинить за неточность: столичного статуса Санкт-Петербург никто не лишал. Шутка ли, отменять Петровские указы! Тем не менее при юном императоре Петре II Алексеевиче двор перебрался в Москву, что само собой вернуло ей прежнее главенство. Хотя для Руси иметь две столицы – не диво, коль единой головы-то нет!

Двор перебрался в старый Кремль без особых волнений. Лишь ямщикам да многочисленной челяди пришлось похлопотать на славу: ведь это не шутка – в каретах да на подводах столько знати с имуществом перевезти за тысячу верст!

Ну а дела государственные? Что – дела? Не до них ныне! За переездами так все архивы канцелярские перепутали, что проще сжечь, нежели разобрать. Да и какие дела нынче – время больно веселое. Балы, охота, развлечения всех мастей, как волной, захлестнули высшую аристократию. Победившие старые боярские рода услаждались властью, дозволявшей им все, так что, посчитали, дальнейшие деяния им вовсе ни к чему.

Год 1729-й в России оказался на редкость праздным для многих из тех, кому, по здравому разумению, прежде всего следовало озаботиться делами государственными. Даже большая война в Великой степи, что приключилась между джунгарами и казахами, нашими южными соседями, никоим образом не обеспокоила знать, настроившуюся на волну довольства и веселья. Каждый член императорской фамилии завел собственный двор и устраивал свою жизнь как заблагорассудится.

Нас сейчас интересует цесаревна Елизавета Петровна. Общепризнанная красавица была любима всеми. Отец Петр Алексеевич боготворил ее, желая выдать замуж не менее как за императора Франции. Матушка Екатерина I надеялась передать ей имперскую власть, но, жестко подавленная Меньшиковым, поступилась своим желанием. Император Петр II, малолетний племянник цесаревны, был поклонником обожаемой тетушки. Многие послы европейских держав тайно предлагали ей средства и армии, чтобы узурпировать власть. Но она, девица душевная, веселая и жизнерадостная, сердцем и всеми помыслами своими стремилась к любви. Вот уже несколько лет чувства ее были отданы молодому красавцу, офицеру лейб-гвардии Семеновского полка Алексею Шубину. Их отношения развивались стремительно, страстно и, как им казалось, с серьезными перспективами на будущее.

Переезд в Москву был воспринят Елизаветой и Алексеем с превеликой радостью. Хотя он уже и служил при цесаревне, но, блюдя условности, отношения приходилось скрывать. А тут возможность жить в собственном дворце по собственному укладу.

На деньги, что Елизавета без особого труда выпросила у малолетнего императора, по ее поручению Алексей Шубин приобрел в Подмосковье на свое имя поместье Александровское, что в нескольких верстах от Сергиева Посада.

Здесь, в Александровской слободе, а точнее, в шести верстах от селения Курганиха и обосновался в просторных и нарядных хоромах двор Елизаветы Петровны. Жизнь для наших влюбленных превратилась в сплошную усладу: пиры, балы, охота, иные забавы наполняли их досуг.

Оба, страстные неутомимые любовники, они подходили друг другу как нельзя лучше. Пара блистала на балах не только внешней красотой, но и умением выписывать в танцах сложнейшие фигуры и пируэты. Поистине это была самая привлекательная и грациозная пара при дворе Петра II.

Их наезды в Курганиху участились. Обоих влекло сюда желание уединиться для услады любовной, а также насладиться охотой с травлей волков и зайцев. Бешеные лошадиные скачки, свирепые хищники, выстрелы, кровь – все одинаково будоражило, обостряло чувства влюбленных. Правда, Елизавета предпочитала псовую охоту на зайцев, а Алексей – травлю волков.

Казалось, ничто не нарушит их будущего. Цесаревна, далекая от тщеславных амбиций стать императрицей, не исключала даже возможность тайного венчания, входившего при дворе в моду. Ну, а Шубин, наоборот, видел свою возлюбленную только на троне, а себя возле нее и могуществом затмевающим Меншикова. Он даже повел среди гвардейцев разговоры крамольные, ведь обожаемая Петрова дочь и в армии была весьма любима.

Сильно занесся молодой повеса, забыл свое место. Не заметил, как тучи стали сгущаться над его головой.

Глава четвертая. Афанасий Шестаков

Будем же уважать наше прошлое, ибо без него все мы, как деревья без корней. Будем чтить священную память людей из былого времени с их нелегкой и сложной судьбой.

Валентин Пикуль

1

Ватагами, по два-три десятка человек, отправилась партия Шестакова в Охотск. Пошли водой старым проверенным транспортом – на речных стругах вверх по реке Алдан. Оно, может, и подлиннее, чем напрямки по сухопутью, но здесь путь редко измеряют в верстах. Более значимо, сколько времени проведешь в дороге да сколько груза взять сможешь? В этом отношении река во многом ловчее. Хотя выбора у Афанасия Шестакова и не было. Не подумайте ничего плохого о ямщицком извозе на Руси. Возницы добрались даже в эти дикие места. Правда, дорог еще не было, но вьючная тропа от Якутска до Охотска уже пролегла. По берегам рек, через хребты лесистых гор причудливой змейкой петляла она среди таежных дебрей.

Но вот разбрелись ныне ямщики по другим службам: остались, болезные, без лошадей. Четыре года назад, когда Витус Беринг двигался в Охотск, забрал в округе с собой всех лошадей: предпочел прославленный мореход водному пути конскую тягу. Полтысячи лошадей собрал и всех угробил дорогой: одни надорвались, другие от бескормицы пали. До сих пор все колеи их скелетами усеяны. А надо заметить, что лошадь в здешних местах – скотина ценная, и нескоро теперь пополнится ее поголовье.

Название реке Алдан дали тунгусы, проживающие в прибрежных таежных дебрях. В их языке есть слово «олдан» – дословно «бок», что, видимо, надо понимать как «самый большой боковой приток реки Лены». Но там же есть слово «алдун» – «каменистое место». Тоже неплохо подходит к реке, изобилующей каменными утесами и столбами; а уж каменистые, галечные берега, считай, визитная карточка Алдана. Не исключено и тюркское происхождение названия от слова «алтан» – «золото», которое в достатке добывают по руслу реки и ее притоком, но тогда, получается, золотой промысел процветал здесь задолго до прихода русских.

В любом случае место здесь благолепное, и люди селились на берегах Алдана уже многие тысячелетия, доказательством чему – многочисленные наскальные рисунки по побережью.

Нижний Алдан спокоен. Его русло вольготно раскинулось рукавами по долине. Течение чуть заметно, а ширина доходит до нескольких верст. Места уловистые. По осени якутский и прочий люд заготавливают здесь рыбу. А рыба уж всем на диво: река собрала лучшие виды со всей Сибири. Есть все, начиная от плотвы и тугуна, кончая тайменем, нельмой и осетром.

Солнце отчаянно пытается прогреть вечную северную мерзлоту. В это время температура за тридцать градусов. Словно в насмешку над светилом, в тени ущелий, обрывов, прибрежных скал прячутся огромные глыбы льда, но ручейки, предательски журча, выдают их, наполняя округу жизнеутверждающей мелодией. Попутный ветер, раздув паруса, без особого труда справляется с течением. Разомлевшие от жары казаки вяло перебирают снасти. Три последних струга из партии Шестакова идут вверх по Алдану; на переднем – сам казачий голова. Думы думает.

«Не просто все обернулось, – размышлял казак. – Загубили дело изменные и воровские людишки, как теперь выправить? Оружие, справа – все в достатке, а вот людей мало. Не осилить таким число задуманное, не охватить весь огромный край!

Крепко пришлось думу думать. Негде более служилых казаков прибрать, а действовать надо быстро, иначе капитан Павлуцкий и тут делу напортит. Получалось, что выход один – пытаться сформировать объединенный отряд из казаков Охотска, Анадырского острога и Большерецкого, что на Камчатке.

«Ватага хоть и невелика выйдет – от силы десятков пять наберется – но казаки в острогах матерые, каждый двоих, а то и троих стоит», – к такому выводу пришел Шестаков.

Миновали Мамонтову гору: от нее веяло холодом и вечностью, отчего у человека пробегала дрожь по всему телу. В обрыве, высотой несколько десятков саженей, в строгой последовательности, слоями, лежали окаменевшие за миллионы лет останки животных и растений. Пожалуй, кроме Алдана, такого места во всем мире не сыщешь.

В трудах миновал месяц. В июле зачастили дожди: уж так здесь повелось от создания мира. Зимы в этих краях малоснежные, и проливные дожди с половодьем приходятся на летние месяцы. Наполняются водой болота, поднимаются реки, грязь непролазная.

Единственное поселение русских на Алдане – это Охотский перевоз. Небольшое становище раскинулось при впадении в Алдан реки Белой, отсюда и название – Бельская переправа.

Место это выбрано неслучайно. Против Охотского перевоза Алдан течет одним руслом, и здесь ширина реки достигает не более трех сотен сажен. На большие лодки, называемые карбасами, грузят до сотни пудов. Их тянут бичевой вверх, а затем по течению веслами быстро перегоняют на другой берег. Большая вода и течение наилучшим образом способствуют этому.

Поселение, хотя и пустует в нынешнюю лихую годину, но суть ее для сухопутного пути неизменна: самый сложный участок тракта начинался от Бельской переправы. Поэтому здесь, на берегу реки Алдана, путешественники останавливались на короткое время для отдыха и накопления сил. Можно сказать, своего рода ямщицкий стан, где меняли лошадей и имелись станционные служители.

Струги Шестакова прошли мимо Охотского перевоза. Скоро откроется устье реки Мая, там ватага и отдохнет, а за тем уйдет вверх по реке. Впереди еще месяц пути. Надо подняться в верховья реки Мая, далее следовать по Юдоме до Юдомского креста, откуда дорога расходилась надвое. Ежели груза невелико, то сподручнее – по сухопутью до самого Охотска. Дорога нетяжелая и много короче, ну а ежели с грузом – то волоком двадцать верст к верховьям реки Урак. По ней спускались к Ламскому морю до Уракского плотбища, а далее вдоль морского берега до Охотска.

Мелкие речные суда с грузом обычно тянули на этом участке – около двадцати пяти верст – бечевой вдоль берега. Здесь он песчаный, и по отливу идти довольно легко.

Небольшой легкий ветерок, дувший вдоль берега к Охотску, доставил прибывшей экспедиции много радости, облегчая тяжелую работу служилым людям на конечном участке пути.