Текст книги "На восточном порубежье"

7

К концу сентября 1729 года все участники похода на Анадырь собрались в Тауйском остроге. Шестаков сотоварищи благополучно добрел берегом, туда же явился отремонтированный на скорую руку бот «Восточный Гавриил». Вскоре в Тауйский острог пришла и лодия «Лев», что следовала с людьми на реку Гижигу для строительства острога.

Было Афанасию над чем задуматься: «От Охотска отошли совсем малость, ведь Тауйский острог ближайший к нему по побережью. А уже кораблекрушение! Сколь удобно хаживать по морям, столь и ненадежно. Ладно, что все живы остались, а все же часть провианта искупали в морской воде».

Треска после осмотра бота заявил, что далее идти на «Восточном Гаврииле» никак не возможно.

– Добро, если обратно до Охотска дойдет, а там на верфи надо чинить.

Сгрузив все имущество экспедиции, не теряя времени, «Восточный Гавриил» повернул обратно в Охотск. Итак, бот, построенный менее года назад, рассыпался при первом шторме. Забегая вперед, к месту будет сообщить об официальном донесении подштурмана Федорова штурману Генсу, что было отписано им за бездельем: «Судно «Восточный Гавриил» пришло в Охотский порт весьма дряхло. У оного судна после разбою на Тауе с казачьим головою Афанасием Шестаковым в правом боку неподалеку от киля кокоры все переломаны. Бот поставлен в устье реки Урака для починки корпуса».

Для экспедиции потеря судна оказалась серьезной проблемой: запасы продовольствия, оружия, прочего скарба были настолько велики, что доставка их по суше до Пенжинской губы – это более тысячи верст – не представлялась возможной.

У местных коряков и тунгусов можно было найти оленей, собак, нарты с упряжью, но малое число русских не позволяло обеспечить сохранность имущества. Обоз растянется на десятки верст. Инородцам, что без догляда будут управлять упряжкой, появится великий соблазн сбежать, прихватив с собой добро. Ведь для них этот груз бесценен, а моральный кодекс на этот счет свой, так что, кроме страха, причин, удерживающих от воровства, там точно нет. Тайга большая. Откочуешь куда подальше и станешь владельцем, к примеру, медного котла или кованого топора.

Только пятидесятник Лебедев, шедший на ладье «Лев» и случайно встретивший Шестакова в Тауйском остроге, имел возможность доставить грузы экспедиции на реку Гижигу, на берегу которой предполагалось возвести еще одно крепостное укрепление.

Игра Шестакова с судьбой продолжалась. Та будто смеялась над человеком, будто не замечающим подаваемые ею знаки, не верящим в его величество случай, зато возомнившим себя хозяином положения. Она, словно опытный гроссмейстер, переставляла фигуры, устраивала комбинации, увлекая Афанасия на совершение единственного заранее обдуманного ею хода. И тот принимал вызов с упрямством обреченного.

Ордером от 30 сентября он выделяет из экспедиции небольшую группу во главе с есаулом Иваном Остафьевым, наказав:

– Идти со служилыми людьми на лодии «Лев» из Тауйского острога морем до устья реки Сиглан, что супротив полуострова Кони. Далее следовать сухопутьем в корякскую землю на реки Яму, Пенжину, Гижигу. Идучи надлежащим трактом, немирных коряк уговаривать ласкою и приветом идти в платеж ясаку, причем объявлять, что они, иноземцы, от оленных тунгусов и от прочих народов от всяких обид и разорения будут весьма охранены. Дорогою записывать в книги, какие имеются реки, сколь они велики, от реки до реки каким числом расстояние, и в которых местах бывает какое довольствие рыбных и других кормов. Какие звери к промыслу имеются, а также смотреть всяких вещей – в раковинах жемчугу, руды, каменья, краски и кости мамонтовой и рыбьей – и где что сыщется ради апробации при рапортах в партию присылать.

Казаки перед уходом из Тауйского острога вечеряли в приказной избе, где остановился Афанасий Шестаков. Выпивали горькую забористую настойку, закусывали отварной олениной и неспешно вели беседу.

– Афанасий! Ты у нас голова и почитаем как атаман. Власть тебе дана большая, – решился высказать свою тревогу капитан лодии пятидесятник Лебедев. – Однако «Лев» сильно перегружен. Нынче, когда груз в трюме перекладывали, еле-еле крен убрали. Но груза великое множество, из-за чего судно плохо будет слушаться руля, а шторм для него – погибель.

– А ты не рискуй! – вскинулся казачий голова. – Возле берега иди! Коль задует больше меры, в бухте или в устье реки какой отсидись. До ледостава еще далече, неужто не дойдешь ранее нас? А когда сотника с людьми высадишь, то часть груза отдашь, все легче будет. Нам никак нельзя тащить его берегом: разворуют инородцы, бунт учинят – сильно соблазн велик. Казаков, сам знаешь, нехватка – не уберечь нам добро. Ты уж, родной, как-нибудь доберись.

– На все воля Божья, только на него и уповаем, – вздохнул и перекрестился Лебедев.

Лишь сотник Остафьев чувствовал себя великолепно. Его весьма радовала перспектива морской прогулки: плыть на судне куда приятнее, нежели брести скопом по сухопутью, зачастую наравне с собаками и оленями впрягаясь в груженые нарты.

Если «Лев» доставит их в устье реки Сиглан, этим значительно сократится дорога до реки Гижиге, где намечался общий сбор и куда должны подойти и камчатские казаки. Еще Остафьев радовался, что удалось ему заполучить к себе в ватагу казака Андрея Чупрова, грамотного и пригодного для письма, да толмача Луку Ярыгина, которого с молодой женкой Настей в Анадырский острог привели личные надобности.

– Если все сладится, то добрую службу справим государю и себе добудем славу великую, – подбодрил сотоварищей Афанасий.

На следующий день «Лев», груженный снаряжением и людьми, покинув бухту у Тауйского острога, вышел в море. Погода стояла великолепная. Расписанные осенней палитрой прибрежные сопки радовали глаз обилием и яркостью красок. Попутный ветер наполнял паруса, и «Лев» уверенно продвигался к северным широтам Ламского моря.

8

20 октября 1729 года «Лев» достиг устья реки Сиглан, где благополучно высадил небольшую группу Остафьева, а сам тут же отправился далее к Гижигинской губе. Пятидесятник Лебедев имел с собой на борту сорок шесть казаков и большую часть имущества экспедиции, включая пушки, фузеи и пороховой запас со свинцом.

Помня наказ Шестакова, Лебедев продвигался крайне осторожно, при малейшей опасности прятался в тихие лагуны и бухты. Ладью он уберег, зато времени потерял много, а шторма в тот год пришли рано к охотскому побережью. В результате «Лев» достиг только до Ямского острога и встал на зимовку. Бухта, где ладью определили в отстой, была в нескольких верстах от острога.

Ямский острог касательства к ямщицкой службе не имеет, его название происходит от одноименной реки Яма, что вблизи острога впадает в Ламское море и служит казаком дорогой в земли ясашных коряк и обильным источником рыбы, заготавливаемой впрок во время нереста. Место тут тихое, гарнизон небольшой, не более десяти человек, острогом называется только в отписках, а так – укрепленное зимовье, не более того. Перебрался Лебедев с командой в теплую избу, а на судне охрану оставил. Запасы имеются, и жизнь пошла сытая и ленная. Жируют казаки да брагу хмельную попивают.

– Надо бы послать голове отписку, что, мол, ныне до Гижиги не добрались: встречный ветер не пускает. Только в следующем году попадем туда, куда следует, – спохватывался порой Лебедев.

– Рано еще посыльных слать. Афанасий на Гижигу придет не раньше января, а отсель налегке месяц ходу, – отговаривали его знающие люди.

Но ни сейчас, ни позже отписка к голове так и не ушла. Не довелось Афанасию Шестакову узнать о зимовке, как и о судьбе всей команды «Льва».

– Иван, что-то тревожно возле лодии! – поделился опасениями один из казаков. – Приходили ясачные иноземцы коряки, ямские и иретские. Вроде как торговать. Котел медный взяли за сорок красных лис и все допытывались, сколь добра есть, дескать, большой торг хотят предложить. Их соглядатаи и сейчас за «Львом» наблюдают.

На следующий день Лебедев собирался сам наведаться на судно и все проведать, но уже ночью прибежал посыльный:

– Беда, капитан! Коряки приступом на лодию идут!

– Коряки здешние все под государем, ясак который год платят исправно, – засомневался кто-то из местных казаков.

– Измена, значить! Я же говорю: приступом идут! Запалить «Льва» хотят. Во, гляди, зарево! Запалили-таки!

Лебедев, схватив что попало под руку из оружия, бросился со своими людьми на выручку товарищам. Немыслимо длинными показались ему в ту ночь две версты, которые хотелось преодолеть как можно скорее; но порывы ветра сбивали с ног, мокрый со льдом снег хлестал в лицо. Видные издалека языки пламени, взметающиеся с горящего «Льва», разрастались и, погоняемые ветром, уродливо кривляясь, отрывались от земли и исчезали в ночном небе.

И вдруг разом вокруг сгустилась черная мгла. Шум волн заглушает все другие звуки. Прервав стремительный бег, Лебедев и его дружина замерли и вмиг оказались окруженными со всех сторон коряками. Десятки стрел, копий, ножей обрушились на головы, плечи казаков. Бой был отчаянным, кровопролитным и коротким. Пали все казаки вместе со своим пятидесятником Иваном Лебедевым. Коварную засаду устроили им инородцы, навалившиеся затем на храбрецов скопом и буквально поднявшие их на копья. В тот год многие местные племена учинили бунты и измены супротив русских.

В Ямском остроге переполох тоже был нешуточный. Одиннадцать человек гарнизона, оберегавшего ясачную государеву казну, – это весь люд, что пребывал там. А от Лебедева ни слуху ни духу, как в воду канул.

К вечеру следующего дня коряки осадили Ямской острог. Казаки, не мешкая, зарядили ружья; мастера огненного боя, они моментально разили противника, взяв его на прицел. Ожила старая медная пушка, низвергнувшая на аборигенов убийственный свинцовый град.

Однако защитники укрепления пришли в оцепенение, забыв от растерянности зарядить ружья, когда по ним ударили новейшие фузеи из арсенала Анадырской экспедиции, еще вчера хранившиеся в трюмах «Льва». Сомнений в том, что Лебедев сотоварищи перебиты, не осталось: иначе фузеи не оказались бы в руках инородцев.

Коряки-невежи палили из первоклассных винтовок бесприцельно, наобум: редкие пули, просвистев над головами осажденных, ударялись о стены, застревая или отскакивая от них. Впрочем, находились среди них и те, кто владел оружием вполне сносно. Не зря же многие инородцы заняты были в острогах на различных службах и даже крестились в православную веру. Какие уж тут могли быть от них секреты, их даже приходилось обучать огненному бою в интересах государевых.

Баталия у Ямского острога вышла нешуточная: страстей накипело и крови пролилось предостаточно. Теперь кроме корякских стрел приходилось опасаться и свинцовых пуль. От первых извечная защита – кольчуга да панцирь, а вот пуля, как известно, – дура. Вдобавок защитники отчаянно боролись с огнем: стены, облитые животным жиром, полыхали в темноте осенней ночи, далеко освещая округу. С рассветом четверо защитников острога пали, остальные ушли по подземному ходу.

До Тауйского острога добрались двое казаков: Еким Писарев и Павел Баев, со слов которых и была составлена отписка: «Остальных нас, семерых человек, Бог миловал. Едва живыми выбрались тайным ходом и пошли в Тауйский острог. Наличное его Императорского Величества товарное барахлишко, а также собранная ясачная казна, лисицы красные и горностаи, – все осталось на Яме в амбаре. Вынесли из оного острогу токмо знамя – образ Пресвятой Богородицы да шесть фузей. Пропитание добывали дорогой, что уж Бог пошлет. По скудности харчей пятеро из нас ослабли и остались в зимовье на Оле для пропитания от рыбной ловли. Каково уж им там стало, нам неведомо».

Коряки с верховий реки Ямы взбунтовались не на шутку. Как выяснило следствие, они сожгли судно и острог, а казну, фузеи, инструменты судовые (паруса, якорь) и казачьи пожитки поделили промеж собой. Якорь искорежили и наковали из него наконечники для стрел. Особенно испугало Тауйского приказчика то, что коряками в Ямском остроге захвачено много оружия, пороха и свинца, а обращаться с боеприпасами, как выяснилось, они научились.

9

Казачий голова Шестаков, дождавшись устойчивых морозов, отбыл из Тауйского острога в ноябре и сухопутьем отправился к Пенжинской губе. Под его началом было чуть более сотни человек, среди которых семнадцать – служилые казаки, остальные – инородцы: якуты, тунгусы да коряки. Имелся и писарь, казак Осип Хмылев.

По задумке Афанасия Федотовича, первой по важности целью похода было замирение прибрежных коряков, приведение их под государеву руку и сбор ясака. Группа есаула Остафьева – распорядился он – отправится вдоль побережья, попутно взимая ясак с инородцев и описывая тамошние реки и горы. Этот маршрут считался наиболее спокойным, ибо территория многие десятилетия пребывает под надзором российских правителей, по велению которых здесь поставлены остроги, обустроены зимовья. Местные коряки ясак платят исправно, лишь изредка, воспользовавшись малолюдством русских служилых людей, начинают чинить измены и дела воровские.

Сам Афанасий ступил на путь нехоженый – по глухим таежным дебрям, где в укромных уголках затаились стойбища немирных коряков, покинувших Охотское побережье. Они встречали казачьего голову враждебно и старались быстрее откочевать с глаз его долой. Однако избежать встреч с Шестаковым было непросто. Сметливый сибиряк от природы, он к тому же был прекрасно осведомлен о нравах и обычаях народностей окраинных российских земель. Знал, например, что якуты – отменные воины. Крещенные в православие, в бою они смелы и упорны. Тунгусы – лучшие охотники и проводники, а коряки – опытные кауры и погонщики оленьего стада, следующего обычно за отрядом как основной продовольственный запас.

Но при разных достоинствах каждого из этих народов есть у них общая «ахиллесова пята» – лютая ненависть друг к другу, зародившаяся, видимо, в глубокой древности, когда полудикие племена вели между собой борьбу за выживание. И не кто иной, как именно русские люди сдерживали теперь бойню между ними. Во всяком случае, девятнадцать служилых, что состояли под началом у Шестакова, вполне управлялись с инородцами, числом в четверо их большим, и даже спокойно спали, уверенные в абсолютной своей безопасности.

Корякский князец Иллик проживал ныне с родниками на реке Таватоме. Глухое, надо сказать, место; и таился Иллик здесь неспроста. Еще год назад, будучи староплатежным ясачным, он со своим племенем обитал недалеко от Охотска. Но злые духи, что опоили его огненным зельем, помутили разум Иллика. Возомнил он себя великим воином и побил служилого Василия Калаганова, возвращавшегося с товарищами в Охотск. Большую ясачную казну вез казак, она-то и ввела в искушение захмелевшего князца. Душегубство – великий грех перед белым царем, наказуемый казнью. Не сбеги Иллик удачливо на дальнюю речку, не миновать бы ему с сородичами лютой смерти.

Шестаков следовал обычным своим порядком. Впереди, верхом на оленях, в версте от главных сил, – разведчики-тунгусы. От этих таежных жителей, привыкших выслеживать зверя, не укроешься. Осторожные, внимательные к каждой мелочи, они первыми почуют приближение человеческого стойбища.

За тунгусами на собачьих и оленьих упряжках продвигались главные силы – русские и якуты. Воины всегда в доспехах, а оружие наготове. Замыкают караван стадо оленей и нарты с провиантом и имуществом. Тут хлопочут коряки, весьма способные в условиях тайги ловко управляться с крупными стадами животных; а присматривают за ними опять-таки тунгусы.

Так, посредством искусного маневрирования, следуя, порой интуитивно, безотказному принципу – разделяй и властвуй! – казачий голова твердо направлял действия отряда в нужное русло.

Но была еще причина, сплачивавшая воедино разноязычные племена, включая русских. Это боязнь неведомого народа, называемого себя чукчами. Нежданно-негаданно они являются сюда из далекой каменной тундры, с берегов Северного моря, чтобы забрать стада оленей и полонить женщин, а детей и мужчин, которые им без надобности, уничтожают безжалостно.

Так что отряд Шестакова двигался быстро, споро и с немалой пользой. Коряки, не успевшие откочевать и застигнутые врасплох неизвестно откуда свалившимися на их головы казаками, безропотно давали шерсть на послушание и платили ясак красными лисицами.

Не успел скрыться и Иллик. Окружив стойбище, казаки с якутами напали на князца с его родниками, но неожиданно встретили отчаянное сопротивление. Коряки, схватив копья, бросились на русских. Разъяренный Иллик атаковал самого Шестакова. Неожиданный удар копьем пришелся аккурат в стальную пластину, что была зашита в тегеле на груди казачьего головы. Скользнув к плечу, наконечник копья всего-навсего оторвал воротник, прикрывавший шею головы. Далее Афанасию не составило труда отбить нападение князца; ударами сабли он загнал его в чум, где затаилось более дюжины инородцев. Ощетинив копья, свирепо, по-звериному скаля зубы, они не собирались сдаваться.

– Огнем их! – приказал своим голова. – Запалить чумы!

Закоптелые, промасленные шкуры, укрывавшие обиталища иноверцев, заполыхали. Несмотря на пекло, задыхаясь в дыму, коряки продолжали сопротивляться. Так и сгинул в огне князец Иллик со своими родниками.

Много пролил корякской крови казачий голова: весь его путь от Туйска до Гижиге окроплен ею. Большой ясак собрал Шестаков. Две сотни инородцев, проживающих на реках Яма, Тумане, Вилиге, Таватоме, Аякане, Гижиге, принудил он к ясачному платежу.

10

С уходом Афанасия Шестакова из Охотска жизнь в портовом поселке потекла своим чередом, вернее сказать, каждый занялся своими делами.

Утомленный имперскими заботами, комиссар охотского острога Семен Лыткин преимущественно пропадал в амбарах да кладовых, прикидывая, из чего и каким образом сложились его барыши. Подсчитать, сколь добра утекло и сколь удалось утаить, – задача не из простых: все записи надо в журнал с умом занести, чтобы все, чему положено, ладно сходилось. На следующий год замену обещали прислать – без проверки, значит, не обойдется.

Штурман Якоб Генс после разрыва отношений с казачьим головой обосновался на заброшенной заимке и долгое время в Охотске даже не появлялся. Поговаривали, что бражничает беспробудно с тунгусским князцом Олаем.

Оно так почти и было, если иметь в виду, что бражничал в основном иноверец. Неспроста спаивал его хитрый голландец. В результате месячного запоя тунгус оказался в денежной кабале у Генса. Тот наливал питье в долг, а цены были таковы, что впал князец вместе со своими родниками если не в рабство, то в полную зависимость от штурмана.

Вот тут и началось протрезвление. Приказал штурман Генс князцу смастерить берестяных коробов великое множество да собирать по тайге ягоду, которой здесь по осени вызревает в изобилии. Затеял голландец организовать под Охотском винокурню – промысел в этих местах новый и сулил большие доходы.

Правда, у сибирских воевод имелось императорское предписание, определившее спаивание инородцев проступком не менее вредным, чем распространение огнестрельного оружия. Ведь пьянство подрывало важнейшее государственное дело – сбор ясака. Ну, какой уж тут охотник из отравленного алкоголем тунгуса, коряка или другого сибирца! Но в Охотске воеводы нет, а комиссар разве только подарки затребует, так это само собой, разумеется.

Солод, котлы и другую утварь, он приобрел по случаю еще в Тобольске и Якутске, а как доставили, немедля запустил в дело. Зачадила труба пивоварни так, что сивушный дух разнесся по тайге на многие версты, изрядно напугав ее диких обитателей.

К зиме винокуренный заводик Якоба Генса выдавал спиртное в нужном количестве и, следует признать, должного качества. И за клиентурой, разумеется, дело не стало: потянулся сюда гулящий люд, большим числом, инородцы. Кроме денег, понесли драгоценные меха и намытое в здешних реках золото. За «огненную воду», столь редкостный и желанный напиток, раз испробовавшие его были готовы теперь на любую плату.

Подштурман Федоров и геодезист Гвоздев тоже не сидели сложа руки, но касательства к занятию Якоба Генса не имели и даже осуждали его. Молодые офицеры организовали в Охотске таможенный пост, тем более что пошлину было с кого собирать: перво-наперво с соотечественников-промысловиков и купцов, бойко ведущих торговлю с иноземцами на Шантарских и Курильских, а то и Японских островах. Японские и американские купцы – редкие гости здесь, хотя судьба забрасывает и их порой к далеким берегам Охотского моря.

Но вот на что сетовали новоявленные самозваные таможенники, так это на отсутствие у таможни своего судна. Приходилось обходиться мелкими баркасами, не позволяющими совершать дальние рейды, а потому возвращение «Восточного Гавриила» после разбоя у берегов Тауи вызвало с их стороны кипучую деятельность.

Бот ладили быстро. Неожиданно на подмогу явился мастеровитый и неутомимый матрос Ленька Петров, впрочем, состоящий ныне не в рядовом чине, а в ранге главного квартирмейстера экспедиции, о чем свидетельствует документ, писанный самим головой Шестаковым, и за его печатью.

Очень гордился Леонид этим назначением, напомнить о нем окружающим старался при каждом удобном случае; только всем до него недосуг было. Но тут-то дело касалось ремонта судна – собственности экспедиции, а следовательно, объекта служебного ведения Петрова. Тем более что инструменты, материалы, самое разное корабельное имущество – все находилось на складе, которым заведовал главный квартирмейстер. Законное, между прочим, должностное лицо в отличие от таможенных офицеров, по сути, самозванцев.

По окончании ремонтных работ Петров неожиданно заявил:

– Господа офицеры, благодарю за старания и готов оплатить труды ваши.

– Но мы рассчитывали, что «Восточный Гавриил» будет придан нашей таможенной службе, – возмутился геодезист Гвоздев.

– Какие вы таможенники без грамоты императорской или, на худой конец, Якутского воеводы? – усмехнулся Петров.

– Нами отправлено в столицу предложение о необходимости основания Охотского таможенного поста, но ответ от Его Императорского Величества придет не ранее следующего года, – пояснил штурман Федоров.

– Ну, когда придет, то и вопросов не будет. А сейчас судно для других дел потребно: подмогу собираю для головы нашего Афанасия Федотовича, сам с людьми пойду на боте. В нынешние времена без морских судов вдоль берега бродят лишь дикие иноземцы, а русскому человеку без поддержки неможно. И вы, господа офицеры, шли бы со мной на боте!

– Как командир таможенного поста я оставить службу не могу, – отказался от предложения штурман Федоров.

– А вот я, пожалуй, пойду на «Восточном Гаврииле», – не без радости согласился Гвоздев. – Хорошо бы успеть до ледостава прибыть в Тауйский острог.

– Так все готово! – тоже обрадовался матрос. – Завтра к полудню и отходим. Ветер сейчас попутный, мореходы сказывают, дней за семь дойдем до Тауи.

Таким образом, в 1729 году Тауйский острог принял еще одних гостей: бот «Восточный Гавриил» под командой морехода Петрова и геодезиста Гвоздева встал здесь на зимовку.