Текст книги "«Вселить в них дух воинственный»: дискурсивно-педагогический анализ воинских уставов"

Атака сомкнутым строем, по изменившимся условиям боя, была отставлена без ненужной рефлексии; регулярная кавалерия перенимала казачью тактику атаки лавой, а рутинеров «Наставление» ошарашивало неслыханным прежде: «Необходимо помнить, что нормального боевого порядка не существует, а потому всегда требовать, чтобы распределение частей боевого порядка соответствовало обстановке и чтобы они могли действовать во взаимной связи. При составлении плана действий не так важно знать подробное распределение сил противника, о чем всегда будут смутные сведения, как противопоставить ему свою волю в виде определенного решения вытекающего из обстановки и приведенного энергично, без замедления в исполнение» [111, с. 107].

Наконец-то русские военачальники смогли сделать правильный вывод из «тумана войны» Клаузевица и перестали уповать на всеохватную предусмотрительность приказов и точность движения марширующих колонн. В качестве панацеи вполне здраво стали рассматривать широкий почин частных начальников, самодеятельность которых простирался до того, что их никто не имел права стеснять подробными расписаниями занятий (!)[40]40
  Очень не мешало бы вернуть это забытое, к несчастью, уставное положение в практику современного военного образования, которое мелочной бумажной регламентацией деятельности военных педагогов способно только угасить дух и творческий поиск как необходимое условие проявления частного почина в угоду некомпетентным горе-администраторам в погонах и без них, наводняющих канцелярии Департамента военного образования.


[Закрыть], профессионализм офицеров, сметливость, дисциплинированность и воинский дух нижних чинов. Все это было отчетливо прописано в тексте «Наставления».

Кавалерийский офицер должен был во всем служить живым примером подчиненным и быть для них авторитетом. На чем он основывался, устанавливал § 18: «Офицер в коннице должен быть прежде всего кавалеристом. Смелая и искусная верховая езда, полное знание лошади, владение в совершенстве холодным оружием, меткая стрельба, соединенные с глазомером, решительностью и умением быстро и просто привести свое решение в исполнение – суть необходимейшие его качества» [111, с. 16]. Наконец, не только от офицеров, но и (страшно сказать) «высших начальников» потребовали «самостоятельно знакомиться с современным состоянием военного дела и с происходящими в нем изменениями» [111, с. 9].

Читая «Наставление для ведения занятий в кавалерии», понимаешь, почему великие маршалы Победы – К. К. Рокоссовский, Г. К. Жуков – и значительная часть советских генералов-танкистов начинала службу в кавалерии.

Достойным соперником русской была германская кавалерия, как показывает анализ ее строевого устава 1909 г., с которым у нашего «Наставления» можно найти и стилевое, и даже текстуальное сходство. Германский устав написан живым языком, изобилующим концептами «победа» и «слава», и как «воинственными», так и невоенными эпитетами. Например, согласно уставу, кавалерийский начальник должен был обладать особыми качествами: «юношеской подвижностью на лошади; отличным зрением; умением одним взглядом сделать правильную оценку вещей; способностью принимать быстрое решение; твердою волею и способностью выразить ее в ясном, коротком приказе» [118, с. 9]. Устав не чуждался и риторических фигур для обеспечения максимальной выразительности и лучшего запоминания смысла. Так, чтобы подчеркнуть, что преследование отступающего противника должно вестись до полного истощения сил, «даже на усталых лошадях, днем и ночью» употреблен афористичный хиазм «Was liegen bleibt, bleibt liegen»[41]41
  Что пало, то пусть лежит (нем.).


[Закрыть] [118, с. 36]. Или для описания атаки в пешем строю – построенная на фразеологизме и метафоре сентенция: «Пеший бой, веденный не от всего сердца, носит в себе зародыш неудачи» [118, с. 22].

Помимо проявления частного почина, который признавался первой добродетелью кавалерийского начальника, от него требовалось внедрить в сознание всех своих подчиненных, что «бездеятельность и медлительность являются более тяжелыми преступлениями, чем ошибка в выборе средств и исполнения» [118, с. 10]. Эта фраза в недалеком будущем, при анализе уроков Великой войны перекочует на страницы уставов уже Красной армии.

Рядовые и унтер-офицеры должны были «иметь твердое желание беспощадно смять противника, а при ударе заколоть его»[42]42
  Новый строевой устав германской кавалерии 3 апреля 1909 г. Варшава, 1910. С. 14.


[Закрыть], но и тут сохранялась решающая роль офицеров, которым следовало первыми врубаться в неприятельские ряды.

Отечественные «Уставы полевой службы» 1901, 1904 и 1912 гг. отличаются друг от друга в деталях. Общее их достоинство заключается в том, что при описании полевой службы они уже не ограничивались вопросами обеспечения боевых действий: ведения разведки и организации охранения армии при расположении лагерем, биваком или на походе, как, например, «Устав полевой службы» 1881 года. Все эти уставы венчало крайне важное «Наставление для действия в бою отрядов всех родов оружия», которое в не столь уже далеком будущем разовьется в самостоятельные боевые уставы родов войск.

Тексты «Наставления» в уставах написаны очень лаконично, энергично и ясно; ключевые слова и самые важные места подняты курсивом. Львиная доля (77 %) из его 215 параграфов укладывается в 2–4 строки. В них чувствуется влияние суворовско-драгомировского стиля и их школы военной педагогики; цитаты из «Науки побеждать» и «Офицерской памятки» разбросаны по всему тексту, например: «Так как «всякий воин должен понимать свой маневр», то все начальники обязаны всегда знакомить своих непосредственных подчиненных с тем, что последним предстоит делать» [164, с. 2].

От управления волей солдата перешли к воспитанию в нем воли и сознательности. Воспитание волевого, инициативного, мыслящего бойца начинается с первых же положений устава: «1. В бою, как и во всяком столкновении, успех будет на стороне того, кто знает, чего хочет, и кто действует решительнее, настойчивее и сознательнее. 2. Действительным средством для поражения неприятеля служит нападение на него. Посему стремление к наступательным действиям должно быть положено в основание при всякой встрече с неприятелем. 3. Оборона имеет ту же цель – побить врага; поэтому обороняясь, надо не только отбиваться, но и наносить удары. 4. Надлежит всегда стремиться захватить почин действий, т. е. делать не то, что хочет неприятель, а заставить делать то, что нам выгодно. 5. В бою усилия всех войск должны быть направляемы к одной общей цели, и каждый до рядового включительно, должен знать эту общую цель, а равно и частные задачи, до него касающиеся. 6. Каждому начальнику предоставляется своя самостоятельность. Старший начальник вмешивается в распоряжение младшего лишь в том случае, если распоряжения последнего явно противоречат поставленной ему задаче и положению дела. 7. Намерения свои обнаруживать неприятелю по возможности позже, а приводить их в исполнение быстро и настойчиво. 8. Части войск, пущенные в бой, остаются в нем до конца; поддерживать их можно и должно, но сменять – никогда. 9. Стойкого противника можно сокрушить лишь крепким ударом в чувствительное для него место. Посему вся забота должна быть направлена к тому, чтобы быть сильнее в точке удара и в минуту удара» [164, с. 191–192].

Нельзя не обратить внимания, что требования устава почти во всех случаях сопровождаются кратким разъяснением. Все эти «посему», «т. е.», «дабы», «чтобы» обеспечивают сопричастность читателя замыслу автора, а значит, и твердое понимание, осознанное принятие и ответственное исполнение уставных положений.

Впрочем, фраза про сознательность (§ 1) из устава 1912 г. исчезла, наверно как слишком «революционная» в свете недавних событий первой русской революции; отмечалось только, что успех на стороне того, кто действует «решительнее, смелее и искуснее; кто способен проявить упорство в достижении цели» [165, с. 170]. Звучит тоже неплохо, но сознательность все же более была ориентирована на рядового, ибо искусство – удел полководцев.

Вообще, в полном соответствии с идеями М. И. Драгомирова, воспитанию воли на страницах устава уделяется значительное внимание, в особенности – воспитанию воли начальников, как главных организаторов боя. «Решение напасть на неприятеля, – говорится в уставе 1904 г., – должно быть бесповоротно и доведено до конца: в голове и сердце должно быть положено победить или погибнуть» [164, с. 211]. Но и противник на Дальнем Востоке русских ожидал достойный. Устав полевой службы японской армии гласил: «Воинский дух солдата выражается послушанием и способностью жертвовать своею жизнью; высокая доблесть воина – всегда идти вперед, невзирая на число врагов; следы пролитой в бою крови должны внушать мысль о счастье того человека, который умер, оставив по себе славу» [180, с. 72]. Восточный фатализм, помноженный на такие ценности как «честное, доблестное выполнение долга, презрение к опасности, свобода духа»[43]43
  Японский полевой устав. СПб., 1904. С. 1.


[Закрыть] и культ императора, как лучше всех начальников заботящегося о солдате отца-командира, в определенной степени уравновешивал воспитывавшуюся в русской армии волю и сознательность бойцов.

В 1912 году у нас правильно предпочли избавиться от упоминаний о выборе между победой и гибелью – жертвенные традиции, берущие начало в широком распространении в отечественном воинском дискурсе пафоса героической смерти[44]44
  Пафос героической смерти преобладал в русской военной риторике, начиная с времени монголо-татарского нашествия, на протяжении всего Средневековья и находил отражение в литературе и в более позднее время. Вспомним хотя бы лермонтовское «Умремте ж под Москвой!» Подробнее см.: Зверев С. Э. Военная риторика Средневековья. СПб.: Алетейя, 2011. 198 с.


[Закрыть], и так были широко представлены на страницах устава, – возможно, под влиянием печального опыта Русско-японской войны[45]45
  См., например: «Главная роль в бою принадлежит пехоте; прочие роды войск должны всеми мерами содействовать ей в достижении боевых целей и самоотверженно выручать ее в трудную минуту. Взаимно и пехота должна жертвовать собою для выручки других, особенно артиллерии» [166, с. 186]. Или, аналогично: «Артиллерийские начальники должны помнить, что бывают обстоятельства, когда от артиллерии требуются мужественная и самоотверженная работа на совершенно открытой позиции, когда батареи обязаны жертвовать собой во исполнение своего основного назначения – поддерживать и выручать войска других родов» [113, с. 29]. Здесь, как нам кажется, воплощены не самые удачные идеи М. И. Драгомирова о смысле и роли жертвенности в бою.


[Закрыть]. Новая редакция этой очень яркой фразы звучала так: «Решение разбить неприятеля должно быть бесповоротно и доведено до конца. Стремление к победе должно быть в голове и сердце каждого начальника; они должны внушить эту решимость всем своим подчиненным» [165, с. 195].

От начальников «Устав полевой службы» требовал многого, особенно в редакции 1901 г., где их обязанности были выделены в особый раздел: «В трудные минуты начальник должен помнить, что нет такого положения, из которого нельзя было бы выйти с честью. И в такие минуты он не должен щадить себя, если хочет, чтобы подчиненные себя не щадили» [161, с. 155]. Лучше, наверно, об этом предмете уже и не скажешь.

Разработанное на основе «Устава полевой службы» перед началом Великой войны «Наставление для действий пехоты в бою» (1914) уточнило: «Офицеры должны подавать личный пример бодрости духа и беззаветной храбрости» [112, с. 4–5]. О сомнительной пользе беззаветности мы еще вспомним, когда будем говорить об уставах советского периода. Но само его употребление в уставных документах русской императорской армии уже свидетельствовало о задолго до 1917 года подготавливавшемся «покраснении» умов; до того ни о какой беззаветности в русской армии не слыхивали.

Русская пехота Первой мировой

Язык наставлений для действий в бою пехоты и артиллерии соответствует решительности их тона. Доходит до употребления эпитетов и сравнений: «Атака должна быть быстра, решительна, стихийна, как ураган» [112, с. 20]. В артиллерии ураган ввели даже в святая святых – терминологию: «Артиллерия ведет стрельбу на поражение преимущественно сильными, короткими взрывами огня (ураганами)[46]46
  Ураганом называется всякий вид огня, при котором определенное число выстрелов выпускается в возможно меньший промежуток времени (сноска авторов устава. – С. З.).


[Закрыть]» [113, с. 35].

«Наставление для действия полевой артиллерии в бою» (1912) помимо перечисления обязанностей начальников артиллерии, командиров дивизионов и батарей излагала и требования к их профессиональным качествам: «Каждый артиллерийский начальник обязан уметь принимать, не колеблясь перед риском ответственности, самостоятельные решения, когда этого требует быстрое изменение обстановки… и энергично проводить их в исполнение» [113, с. 10, 103].

Каждая редакция «Устава полевой службы» заканчивалась неизменным драгомировским «Поучением воину перед боем», которое здесь приводится полностью.

«Каждый воин должен твердо усвоить себе следующие общие руководящие основания для боя: 1. Сам погибай, а товарища выручай. 2. Лезь вперед, хотя бы передних и били. 3. Не бойся гибели, как бы ни приходилось трудно; наверно побьешь. 4. Если тебе трудно, то неприятелю не легче, а может, и труднее твоего, только свое трудное ты видишь, а неприятельского не видишь, но оно непременно есть. И потому никогда уныние, – но всегда дерзость и упорство. 5. При обороне надо бить, а не только отбиваться. Лучший способ обороны – самому напасть. 6. В бою бьет тот, кто упорнее и смелее, а не кто сильнее и искуснее. Победа сразу не дается; враг тоже бывает стоек; иной раз не удается взять и с двух, и с трех раз; – тогда нужно лезть в четвертый и далее, пока не добьемся своего. 7. Более или менее искусные распоряжения облегчают достижение цели с меньшими потерями, но только облегчают; достигает же ее только тот, кто решился скорее погибнуть, чем не добиться своего. 8. Какие бы неожиданные препятствия ни встретились на пути к цели, – надо думать о том, чтобы их преодолеть, а не о том, что дело плохо. 9. У порядочной части нет ни тыла, ни флангов, а везде фронт, откуда неприятель. 10. Как бы неожиданно ни появился неприятель, не нужно забывать одного: что его можно бить или штыком, или огнем. Из двух выбор не труден, а строй уже дело второстепенное. Если враг близко – всегда штыки; если подальше – сначала огонь, а потом штыки. 11. Нет того положения, из которого нельзя было бы выйти с честью. 12. В бою нет смены. Раз попал в бой, останешься в нем до конца; поддержка будет, смена – никогда. 13. Пока дерешься, выручай здоровых; только побив врага, вспоминай о раненых. Кто о них хлопочет во время боя и оставляет ряды – трус, а не сердолюбивый человек. Для подбора раненых всегда есть особые команды. 14. Будучи начальником, не залезай в дело младшего, когда видишь, что его толково ведут; в бою и своего довольно будет. Кто погонится за тем, что другие должны делать, упустит свое. Всякий чин должен иметь свой круг самостоятельности и ответственности. Не признавая первой, снимаешь и вторую. Но начальник должен следить, чтобы всякий делал свое дело, и спуску не давать» [165, с. 223–225].

К сожалению, в современных российских боевых уставах нет подобной инструкции, честно, просто, лаконично, впечатляюще и афористично передающей основные принципы поведения солдата в бою. А она нужна, чтобы эти принципы путем многократно повторения, как положения суворовского «Словесного поучения», читавшегося солдатам после каждого разводного учения, вошли в плоть и кровь каждого солдата, формируя в сознании установку, позволяющую принимать правильные решения на интуитивном уровне и действовать, не задумываясь. Такая установка, призванная снять проблему морального выбора в обстановке, не допускающей колебаний и долгих размышлений, реализована, например, в текстах всевозможных «кредо» (солдата, стрелка морской пехоты, рейнджера, авиатора, моряка), которыми богаты уставы и наставления армии США. Знания текста «кредо» выступает там необходимым условием присвоения очередного воинского звания и победы в соревновании за звание «солдат месяца». Текст «Кредо американского солдата» в 2003 г. был утвержден на самом высоком уровне – конгрессом США.

Просто переписывать суворовско-драгомировские поучения нет смысла – изменившийся язык превращает любые их сколь угодно верные поучения из наставления авторитетного товарища по оружию, которыми они безусловно были в свое время, в литературный памятник. «Осовременивающий» комментарий также не достигает цели, поскольку утяжеляет текст и препятствует его быстрому запоминанию.

Не было свободно «Наставление для действий пехоты в бою» и от недостатков. К последним можно отнести ощущающееся пренебрежение огнем, равно как и набивающие оскомину упоминания о необходимости экономить боеприпасы, избегать их «непроизводительной траты» и вести их учет. Доходило до признания, что пулеметный огонь ведет к «значительному расходу патронов» (ст. 61), а потому его следует вести только по тактически важной цели, без чего-де «результаты стрельбы не окупят расхода патронов» (там же). Здесь мы имеем дело с попыткой компенсировать технологическую слабость оборонной промышленности России, для которой представляло немалую трудность обеспечить солдата патронами настолько, чтобы он вел огонь, не беспокоясь о пополнении боезапаса. Еще освобождая от турецкого ига братушек-болгар, наши солдаты руководствовались ложно понятой идеей «береги пулю в дуле» и по уставу стремились заканчивать каждую атаку штыковым ударом, в то время как турки вовсю «строчили» по ним из своих «мартини-генри», избегая рукопашной. Надо отметить и то, что ко времени изобретения магазинной винтовки и пулемета мысль М. И. Драгомирова о решающей роли в бою штыка безусловно устарела, даже если учесть, что в последние годы жизни он указывал на ее скорее военно-педагогическую, чем практическую ценность. Но от авторитетов отрешиться нелегко, и «Наставление» продолжало требовать от начальников «поддерживать своим влиянием и личным примером наступательный порыв в людях, доводя этот порыв до крайнего напряжения ко времени штыкового удара» [112, с. 4].

Более серьезным недостатком было указание, что «если атака не удалась, то она должна быть повторяема до тех пор, пока поставленная цель не будет достигнута» [112, с. 21]. Это подтверждает и «Устав полевой службы» (1912), требующий не прекращать атаки, пока не будет достигнут успех, но все же разъясняющий, что пехота должна закрепиться на достигнутом рубеже и ее начальники должны принять меры «к скорейшему восстановлению боя» [166, с. 203]. Устав 1904 года в данном вопросе был еще менее категоричен: «Если атака неудачна, первое дело пехоты – открыть фронт орудий, дать артиллерии возможность помочь пехоте отойти» [164, с. 216].

Как представляется, требование повторять атаки без особого указания на необходимость тщательной подготовки их (как будто все атаки отбиваются исключительно по причине недостаточного наступательного порыва) спровоцировало впоследствии привычку начальников к безоглядной и непроизводительной трате «живой силы», которая в Великую войну дорого обошлась русской армии. Могущие возникнуть при такой трате нравственные проблемы у начальников снимало многозначительное упоминание, что «забота об уменьшении потерь от неприятельского огня не должна идти вразрез с достижением цели боя» [112, с. 7].

И, наконец, еще одно: слишком долго в центре внимания отечественных уставов был солдат, к явному ущербу для воспитания офицера и унтер-офицера. Диаметрально противоположный подход был характерен для нашего основного противника, с которым пришлось сойтись на полях сражений Великой войны. Устав полевой службы германской армии 1900 года вслед за первой фразой о необходимости в мирное время учить войска, чему необходимо на войне, не без основания отмечал: «Обязанности солдата на войне просты. Он должен всегда оставаться способным к походу и к владению оружием. То и другое он в состоянии исполнить, насколько хватит его духовных и умственных способностей, а также насколько совершенна его физическая и военная подготовка. При этом работа солдата только тогда полезна, если она исполняется согласно воле начальника и по правилам военной дисциплины. Руководителем и начальником во всех случаях является офицер. Поэтому от него требуется как превосходство в познаниях и в опыте, так и сила характера» [163, с. 1].

Много внимания в германском уставе уделялось воспитанию офицера и унтер-офицера как его ближайшего помощника и заместителя в бою. Причем, заботясь об «основательном образовании» офицерского состава, немцы не забывали напомнить: «Рука об руку с упражнениями чисто военного характера должно идти развитие способностей, обуславливающих боевые качества (курсив мой. – С. З.) офицера» [163, с. 2]. Наряду с развитием профессионально-боевых качеств наставление полевой службы 1908 года поощряло и требовало проявления личностного начала в служебной деятельности: «Во всех положениях, даже самых необычайных, офицер должен проявить в полной мере свою личность, без боязни ответственности. Начальники должны пробуждать и поощрять это проявление личности» [115, с. 2]. Про кавалерийского начальника также утверждалось, что «личность его имеет выдающееся значение – за испытанным смелым ездоком часть следует без оглядки» [118, с. 7].

И сто лет спустя в современной российской армии трудно приживается понимание, что армия должна быть организацией личностного роста, что «начиная от младшего рядового и выше, следует требовать везде полного и самостоятельного проявления всех личных (курсив мой. – С. З.) умственных и физических сил. Только таким путем полезная деятельность войск может проявиться во всей своей силе» [163, с. 10]. Именно благодаря такому десятилетиями культивировавшемуся в германской армии подходу оказались возможны «блицкриги» начала Второй мировой войны, обеспеченные замечательной личностной активностью и самодеятельностью всех категорий германских военнослужащих, до «отдельных солдат пехоты», по выражению Э. Манштейна.

О том, насколько перед последней для нее войной отстала от своего союзника армия Австро-Венгерской империи, можно судить по ее полевому уставу, который пестрит высокоумными соображениями: «Бой должен вестись планосообразно»[47]47
  Устав полевой службы австро-венгерской армии. СПб., 1896. С. 198.


[Закрыть] (!!!), «распоряжения старшего начальника во время боя преимущественно сведутся только к отдаче простейших приказаний соответствующим частным начальникам»[48]48
  Там же, с. 201.


[Закрыть], «групповые (частные) начальники должны с помощью всех имеющихся в их распоряжении средств стремиться к выполнению возложенной на них задачи, чтобы соответственно цели боя двигаться вперед в указанном направлении»[49]49
  Там же.


[Закрыть], «подчиненные войска должно вести в духе полученных приказаний, соответственно положений, изложенных в строевых уставах»[50]50
  Там же.


[Закрыть], «после боя, какой бы он исход не имел, необходимо со стороны начальников проявление энергии и самопожертвования[51]51
  Конечно, в особенности самопожертвование начальников необходимо после боя! – С. З.


[Закрыть]. Они должны стремиться с непреклонной строгостью, в случае необходимости прибегая к крайним мерам, к восстановлению порядка» [162, с. 205]. Можно было бы и проще выразиться – после поражения офицерам надо как можно быстрее постараться восстановить порядок и дисциплину. Кажется, что писал это солдат Швейк. Если добавить, что из 247 страниц устава описанию «поведения до, во время и после боя» уделено только 14 страниц одноименной главы, двадцатой по счету, а также то, что в качестве возможного «исхода боя» победа даже не рассматривается, становится понятным, почему австрийцев не бил только ленивый.

Авторы отечественных наставлений для действий в бою кавалерии, пехоты и артиллерии начала XX в., основываясь на опыте Русско-японской войны, в первую очередь стремились вселить в войска бодрый наступательный дух, которого, впрочем, на сопках Маньчжурии не хватило главным образом высшему командованию, воспитание которого оставалось ахиллесовой пятой русской армии. Не следует, вслед за А. Е. Снесаревым полагать, что воспитание в военнослужащих героизма и решительности в предшествующие Великой войне годы преследовало стратегическую цель задавить противника «напором неисчерпаемой народной лавины»[52]52
  Снесарев А. Е. Наш полевой устав на фоне зарубежных уставов. URL: a-e-snesarev.ru›trudi/ustav.html.


[Закрыть], поскольку ни организация, ни машинизация не были нам доступны в той мере, что армиям Запада. По вооружению перед войной мы уступали им весьма незначительно, а по выучке – нередко и превосходили. Но вот в высшем командовании у нас не оказалось фигуры, подобной Людендорфу, Макензену и Гинденбургу, отчего успехи первых месяцев войны, обусловленные нашим преимуществом в качестве солдат и офицеров, обратились в череду поражений, пока сама вой на не выдвинула в первые ряды Брусилова, Юденича и Алексеева. Но вековых упущений в воспитании высшего военного руководства даже они оказались не в состоянии компенсировать.

То же, хоть и с большей оговоркой, можно сказать о русских флотоводцах этого периода. Нельзя сбрасывать со счетов следствие Парижского конгресса (1856), запретившего нам держать свой самый боевой флот на Черном море. Почти полувековое отсутствие боевой практики (опыт практической эскадры Г. И. Бутакова на Балтике в счет не идет – она не воевала, а только училась воевать) привело к тому, что на прорыв из Порт-Артура и в Цусимский пролив русские эскадры вели адмиралы, понюхавшие пороху только лейтенантами. Да и то в минно-шлюпочных лихих гусарских наскоках, а не в регулярном морском сражении крупных разнородных сил.

К тому же «Морской устав» (1869, 1885) только десять из своих соответственно 905 и 1145 статей отводил обязанностям командира корабля в бою; все внимание поглощала организация плавания – грустное следствие многолетнего засилья «ценза». Из этих десяти две почти дословно повторяли статьи устава 1853 года, одна из которых разрешала крейсерам уклоняться от боя ввиду превосходства неприятеля, а другая описывала условия сдачи корабля противнику. Гибель «Варяга» смогла спасти только честь русского флага, но не покрыла позора сдачи броненосцев при Цусиме.

Ни одно положение из морской «Науки побеждать» – макаровского «Рассуждения по вопросам морской тактики» не вошло в устав, несмотря на то, что «в морском бою нравственный элемент имеет еще большее значение, чем в армии» [103, с. 134]. Ни в одном из параграфов «Морского устава», трактующих обязанности должностных чинов флота, эскадры и корабля, нет и намека на то, какими качествами должны были обладать адмиралы, офицеры, унтер-офицеры и матросы Императорского флота. Последним, вообще, крохотный, в семь строчек, § 908 предписывал только «все работы и приказания своих начальников исполнять точно и с возможной быстротой, наблюдая тишину и правила дисциплины и морского искусства» [107, с. 335]. Не только воинского, но и какого бы то ни было флотского или морского духа, или даже «морского глаза», а главное – «смелости, глазомера и находчивости»[53]53
  Макаров С. О. Рассуждение по вопросам морской тактики. М.: Военмориздат, 1943. С. 177.


[Закрыть] устав от них не требовал и не заботился об их воспитании. Мгновенное разложение экипажей, сдававшихся в плен при Цусиме, было поэтому ужасно. До поры до времени люди в матросских робах, конечно, хранили тишину, но уж когда заговорили, то сказанное ими отнюдь не обрадовало их начальников; неудивительно, что матросы очень быстро стали настоящим бродилом революционного движения и впоследствии – гвардией революции. Единственно, чего не прощают люди – это невнимания к себе – правило, которое следовало бы учитывать творцам «Морского устава».

Вышедшее в 1890 г. «Положение о полевом управлении войск в военное время» ничего по сути не добавляло к аналогичным положениям 1868 г. и 1876 г.; за исключением, что интенданта армии несколько потеснили, отодвинув за начальника штаба, чинов полевого управления и полевого штаба армии, сферы компетенции и обязанности которых излагались сразу после таковых, касающихся главнокомандующего. Впрочем, инспектор артиллерии армии все так же прозябал в тени армейского интенданта; бравые артиллеристы брали реванш только в корпусном звене, где их начальник упоминался сразу же после начальника штаба, вырвавшись на голову впереди корпусного интенданта.

О том, какие требования предъявляются к необходимейшим качествам воинских чинов, призванным исполнять все эти многотрудные обязанности, «Положение» не упоминало ни словом. Собственно говоря это и погубило в марте 1917 г. династию и империю, обусловив малодушные и преступные советы высших военачальников государю об отречении от престола.