Текст книги "По кличке Рейнджер"

– Питон, работаешь без огонька, – прикрикнул он.

– Да ладно тебе.

– Еще замечание – и штраф. Ясно?

– Вояка, – пробурчал Питон.

После разминки боевики расселись вдоль стен.

– Гусь, Ящер – на спарринг, – велел Сталлоне.

Двое – высокий подвижный Гусь и широкоплечий, с кривыми ногами и длинными обезьяньими руками Ящер – сошлись в поединке.

Спарринг велся в перчатках. Гусь работал больше ногами, чувствовалась неплохая школа тейквондо. И как у всех тейквондистов, у него наблюдалась брешь в защите – он плохо прикрывал голову от ударов руками. Ящер молотил кулаками, притом достаточно сноровисто. Он действовал на уровне между кандидатом и мастером по боксу и через пару минут отправил противника в нокдаун.

– Питон, Рейнджер – спарринг. Для Рейнджера напоминаю правила рукопашки – коленом не бить, шею не скручивать, локтем не долбить, по затылку – тоже. Ниже пояса – ясно, запрет.

– Все знаю, – сказал Влад.

Судя по лицам зрителей, на сегодня это явилось главным развлечением. Новенький должен показать, на что способен.

Влад пригладил кимоно и шагнул в круг, ощущая на себе оценивающие взоры. Питон заулыбался, и улыбка на его круглой красной морде вышла простоватая и глупая. Он скинул борцовскую куртку, поиграл выступающими мышцами. На левом плече взбугрилась татуировка с изображением древнего воина со щитом и мечом. Она означала, что в зоне ее хозяин был готов, не задумываясь, пустить в ход кулаки или нож. Таких называют «гладиаторами», их используют воровские авторитеты для расправы с провинившимися заключенными. На другом плече синел тюльпан в руке, означавший, что семнадцатилетие Питон встретил в воспитательно-трудовой колонии. В общем, для Влада этот тип совершенно ясен. Сотрудники ИТУ зря борются с татуировками. Для опытного взора не нужна и справка о судимости, все без нее понятно.

Питон, насвистывая под нос нехитрый мотивчик, натянул перчатки на руки с набитыми костяшками, застегнул шлем. Недобро оскалился и тихо произнес, сблизившись с Владом:

– Ну, жмурик…

«Жмурик» означало покойник.

Влад неглубоко вздохнул, мягко выдохнул. Пришел в «рабочий режим». Он уступал противнику килограммов сорок, если не больше. Питон выглядел самым здоровенным громилой из «бандеровцев». Даже Отари и Сталлоне уступали ему.

– Начали, – махнул рукой Сталлоне.

Питон безоглядно устремился в атаку, нанося размашистые удары и не слишком заботясь о защите. Он работал, как паровой молот, – мощно и сокрушительно. Привык наезжать асфальтовым катком и сравнивать все на своем пути. Он относился к ломовикам, которые чаще всего берут призы в боях без правил. На них, физически очень мощных, не чувствующих боли, не действуют никакие удары. Сбить их очень трудно.

Влад знал, как нейтрализовывать ломовиков. Если бы дрался серьезно, тут же срубил бы его ударом-копьем в образовавшуюся брешь. Или придал бы чуток инерции – и пропахал бы Питон пол мордой, потом получил бы по затылку. Удар в биоактивную точку – и Питон угомонился бы надолго. А при желании навсегда. Но Влад просто ушел в сторону, чисто формально наградив нападавшего несколькими ощутимыми ударами.

Русич был уникальным мастером. Русский бой, да и все остальные, основан на рефлексах. Действие противника вызывает противодействие, притом реагируешь на автомате. Некогда думать, решать. Надо действовать. Но истинный мастер способен подчинить себе и рефлексы. Его противодействие четко подчинено программе, которую он сам выбирает, оно дозировано. Мастер успевает просчитать не только отпор, но и его интенсивность. Сейчас Влад сдерживался. Забыл про навыки русского боя. И работал для зрителей где-то на уровне кандидата в мастера по рукопашке – средний показатель офицера-спецназовца.

То, что Питону не хватало в технике, он пытался добрать мощью. Видя, что его удары не доходят до цели, он попытался перейти к ближнему бою, сграбастать в медвежьи объятия, раздавить врага. Влад бросил его через бедро и припечатал к полу.

– Убью, сученыш, – прошептал Питон.

Влад отпрыгнул. Принял стойку.

– Время, – хлопнул в ладоши Сталлоне. – Рейнджер остается. На татами Робот.

Влад сошелся еще с тремя – правила по «отстукиванию» тоже перекочевали из спецназовских подразделений. Там набирали на службу тех, кто выдержит от трех до пяти боев без перерыва с меняющимися противниками. И хотя в условиях современной войны рукопашный бой не слишком и нужен – все решает оружие (впрочем, как и в войнах мафиозных), рукопашка занимает особое место в подготовке «спецов». В ней проверяются и закаляются боевые качества. При помощи ее человек учится держать удар и выстраивать бой. И перестает воспринимать войну только как свое личное дело, пропускать ее через нервы и душу. Когда воспринимаешь войну так – это прямая дорога в психушку.

Влад вел бои с переменным успехом. Иногда зрителям казалось, что новичка вот-вот добьют. Но он умело уходил. Самые мощные удары или не достигали цели, или он гасил их. Хороший русский рукопашник может погасить и удар ломом по голове.

«Отстукивание» новичка закончилось.

– Нормально держался, – одобрительно сказал Сталлоне после конца тренировки. – Школа есть. Какая – не спрашиваю.

– И правильно.

– Держи руку.

Выходя из зала, Влад поймал пристальный взгляд Алтайца, который очень внимательно следил за всеми поединками. Русичу стало не по себе. Неужели помощник Бандеры просек, что новичок ломает ваньку? Вряд ли. Однако…

* * *

– Жиган, ты трепло. И это твой плюс. – Бандера кинул в рот пластинку жевательного табака.

Он не курил, а жевал табак. Привычка эта прилипла к нему давно – когда он слезал с наркотиков. Было время, когда все для него вертелось вокруг одного – дозы. Он не мог без дурмана, затуманивал мозги чем угодно. Он сидел тогда пятерик на строгом режиме и там курил анашу, кололся опийной настойкой, пил чифирь. Когда не было ничего – жрал гуталин и нюхал клей. И погибал. Пахан на зоне, прочно сидящий на наркотиках, – кому он нужен такой? Авторитет стремительно падал. И близился час, когда его свора могла накинуться на него самого. Однажды, когда он сидел без дозы, к нему подошел козырной фраер и с легкой усмешкой протянул свернутую самокрутку с марихуаной: «На, засмоли». От Бандеры не укрылось злое ликование, которое едва сдерживал этот тип. И тут вор будто прозрел. Отодвинул руку, прошипел: «Не дождешься». Козырной фраер побледнел. Он почувствовал в словах пахана обещание крупных неприятностей и не ошибся. Позже за усмешку эту заплатил сполна. Но Бандера больше к наркотикам не притрагивался. На здоровье тот период наркозабытья, конечно, сказался, но вор в законе получил хороший урок. Он понял, что важнее всего иметь ясность сознания и хорошо знать, что ты хочешь взять от жизни.

– Какое же я трепло? – делано возмутился Жиган. – Я – мастер дискуссий.

– Но того фраера ты не заболтаешь. Не тот фрукт. Выгода – единственное, что он понимает.

– Я бы вообще с ним не связывался.

– Жиган, ты мыслишь масштабами ларька на зоне.

– Или табора.

– На связь ни с кем в Москве не выходи. Не хватало перед такой встречей перед легавыми нарисоваться.

– Как можно!

– Тебе три дня на все про все. Скоро, чую, разбор с азерами будет, – Бандера погладил пальцами резной узор на красном дереве письменного стола.

– «Красноармейцы» какую-то подляну черным готовят, – сообщил Жиган.

– Готовят, – кивнул вор в законе. – И это нам на руку. Главное – не прозевать момент, когда они схлестнутся. Ты понадобишься.

– Алтайца, что ли, не хватает?

– Алтаец хорош. Но он вояка, – поморщился Бандера. – Доверяй, но проверяй.

– Это правильно. Тяжелый народец.

– Три дня. Жду.

– Буде сде.

– Выдави из него как можно больше. Пока козыри у нас на руках. Банкуем мы. Янки сдастся.

– Никуда не денется американ.

– Эти фраера всегда сдаются, когда чуют угрозу прибылям… Возвращайся с хорошими вестями… Бандеру все запомнят. – При этих словах по толстому лицу вора в законе прокатилась судорога, взгляд на миг остекленел.

«Мания величия», – подумал Жиган и передернул плечами. От Бандеры порой веяло таким холодом и безумием, что хотелось оказаться от него подальше. Где-нибудь на другом конце земли, куда не летают самолеты…

* * *

На третий день Влад сдал Алтайцу экзамен на знание официальных инструкций сотрудника фирмы «Ламэкс», системы охраны и неофициальных рекомендаций, а попросту – что делать, если будет наезд конкурентов, кого оповещать, куда стрелять, кого вытаскивать первым из огня. После этого новичка определили на первую вахту. И он несколько часов просидел в будке на окраине участка, пялясь на забор с колючкой и на надоевшие сосны.

Теперь, ознакомившись с системой охраны «дачи», при желании Влад с несколькими помощниками мог взломать ее и разнести тут все к чертовой матери. Несколько брешей он обнаружил. Обкомовские владения ни в какое сравнение не шли с двумя базами «Синдиката», которые «Пирамида» брала в прошлом году. Вот там действительно была охрана. Все напичкано новейшей сигнализацией, имелись минные заграждения, укрепленные огневые точки. Но по тем базам и работали соответствующе – долбанули с вертолета НУРСами и забросили десант. Тогда «Пирамиду» прикрывала мощная «крыша», позволявшая себе очень многое, – управление «Контртеррор» Министерства обороны. И все равно та история вышла боком. Гермесу пришлось уходить в тень и оставить кресло начальника «Контртеррора»…

За те несколько дней, что Влад провел на «даче», ничего ценного ему узнать не удалось, кроме того, что здесь готовят бандитский «спецназ». Но для каких целей, против кого – ничего не известно. Туман. Кругом туман.

Бандеру он видел пару раз – оплывшая жиром туша, красная морда, свинячьи глаза. Всадить ему пулю в сердце – и все дела. Вот только проблем этим не решишь. Успел познакомиться Влад с Жиганом. Время от времени появлялись еще какие-то обвешанные золотыми цепями парни чисто бандитского вида, которые не жили здесь.

Влад перезнакомился со всеми боевиками. Вояки приняли его доброжелательно. Блатные – с видимым неудовольствием. Откровенность здесь была не в моде. Каждый за себя. У всех задача – выжить и загрести деньги.

Он вспоминал, как Медведь напутствовал его, нового бойца офицерской разведывательно-диверсионной группы:

– Ты теперь не просто офицер и мой подчиненный. Ты теперь наш брат. Понимаешь, что это означает?.. Ты готов умереть за нас, мы за тебя… Множество легенд о диверсионных группах – мол, раненых бойцов добивают, чтобы те не достались врагу… Бред! Закон спецназа – раненых мы выносим любой ценой. Ты теперь член нашего братства, Влад… Ты готов к этому?

Влад, понявший, что это не пустые слова, кивнул, ощущая, что в этот момент в его жизни происходит что-то очень важное. Это как присяга. Или посвящение… Здесь же никакому идиоту не придет в голову произнести – мы братья. Так, компаньоны. Могут быть человеческие симпатии или антипатии. Но главное – заработать деньги и выжить. Наемники. Атмосфера, с которой Влад сталкивался, когда после десанта занесла его судьба во французский иностранный легион…

После дежурства вечером Влад сидел в баре. Там скучало несколько человек. Питон и Ящер лениво гоняли бильярдные шары. Остальные сосали пиво и смотрели телевизор. Показывали «Криминальную хронику».

– О, смотри, в Питере Гоблина пристрелили! – воскликнул Питон, отрываясь от бильярдного стола и указывая кием на телеэкран, на котором появилось изображение «Вольво» с вывалившимся из дверцы окровавленным телом.

– Глянь, какого братка менты клятые мочканули, – покачал головой Ящер.

– Служивые. Ничего, придет время – со всеми сочтемся. – Питон посмотрел выразительно в сторону вояк.

Влад неторопливо цедил через трубочку холодную кока-колу.

– Здорово, братки! – послышался радостный вопль. В бар ввалился Гоша Цхинвальский. За его спиной тенью маячила массивная фигура его брата Отари.

– Здоров, братан, – кивнул Ящер.

Гоша Цхинвальский был слегка навеселе. Он выудил из холодильника бутылку водки. Оглядел зал. И направился к столику Влада.

– Разрешите, господин офицер?

Влад пожал плечами.

– Не слишком нас любит, брат, – кивнул Гоша Цхинвальский, усаживаясь на стул против Влада.

Отари, похоже, говорить не умел. Он издал какой-то рычаще-нечленораздельный звук:

– Гхы!..

– Чего, вояка. Думаешь, один в атаку ходил? А я тоже воевал. Правда, Отари?

– Ыхы, – изрыгнул тот.

– Воевал. Еще как. Сколько поганцев этими руками запорол. – Отари развел пальцы, будто желая вцепиться ими кому-то в горло. – Рейнджер, ты стольких не сумел бы. Кишка тонка.

Влад только пожал плечами.

– Ты думаешь, я уголовник? – продолжал Гоша Цхинвальский. – Я – патриот. Гамсахурдиа открыл двери тюрьмы, где я сидел, и сказал: «Выходите, братья! Даю вам свободу. Но и вы должны помочь отстоять свободу и независимость Великой Грузии!» И я надел милицейскую форму. Представляешь – я надел эту поганую серую собачью шкуру. Взял автомат. И пошел воевать в Цхинвали. Ты хоть знаешь, где это, Цхинвали?

– Южная Осетия. – Влад старался не смотреть на Гошу Цхинвальского и сосредоточился на ополовиненной банке колы.

– Во-во. Осетины. Самая ничтожная, самая вонючая нация. Дети, женщины, даже куры и козы ихние – все одно, гниль. Всех в расход… Чего, не так?

– Мне трудно судить, – произнес Влад.

– А мне легко. Именно судить. Я судил. Село с осетинами – в расход. Женщины, дети – все гниль. Всех стереть с лица земли – и сердце не дрогнет. Сопляки из «Мхедриони» – те стеснялись. Сосунки, крови боялись. А мы, которые от хозяина откинулись, кто зону своими ножками топтал, ничего не боялись. Дикарям – по пуле. Вещи из их домов – на биржу. Знаешь, что это такое?

– Биржа?

– Биржа.

– Знаю. Там акциями «Бритиш петролеум» торгуют, – кивнул Влад.

– «Петролеум», ха… Биржи – это хаты в грузинских селах, куда забранное у дикарей свозилось и там продавалось. Живые деньги… Русский солдат попадется – в реку. Знаешь, сколько солдат там плавало?

– Не знаю. – Влад умел владеть собой. Если бы не умел, Гоша Цхинвальский уже лежал бы на полу и просил о пощаде. И вряд ли бы допросился.

– Много, вояка. Ох, много. – Гоша налил себе две трети бокала водки, опрокинул одним махом, занюхал черным хлебом. – Прапорщика одного, сильно злого, в кипятке сварили. Я варил. И Кэто… Хорошее время было. Чем патроны тратить, мы обезьян в железные трубы заваривали. Знаешь, от нефтепроводов такие трубы. Живьем. Им там, наверное, плохо приходилось, ха-ха.

– Много запаял? – спросил Влад.

– Прилично. Один дикарь думал, что он крутой. В глаза гордо смотрел, когда его расстреливать собирались. А знаешь, что случилось, когда мы с Кэто его жену в трубу заваривали? Он потерял человеческий облик. Его не стало. Осталось грязное, вонючее пятно. Вообще, человек – это грязная вонючая скотина!

Он налил себе еще водки и проглотил.

– Не много, Гоша? – спросил Сталлоне.

– А ты мне наливал?.. Заварить в трубу – это целая наука. Можно доступ воздуха оставить – это если хочешь, чтобы подольше помучились. Или огоньком подогреть. Кэто, царствие ему небесное, очень любил такие забавы. Умел разом у живого человека кожу с лица содрать.

Он потянулся к бутылке с тоником за соседним столиком, обхватил ее двумя руками, хлобыстнул прямо из горла.

– А знаешь, вояка, – снова повернулся он к Владу. – Потом был Сухуми… Аэропорт помню. Мы вошли туда – несколько отчаянных братков, прошедших Осетию. Там пассажиры – дедки с бабками, женщины с сопляками – отлета ждут, психи. Не поняли еще, что рейса не будет. Мы им говорим – ложись, козлы. Все легли. А двое стоять остались. Двое русских. Они гордые, понимаешь. У них гордость. А у меня автомат! Что сильнее – гордость или автомат? А, вояка?

– Автомат.

– Вот именно. В каждого по несколько пуль – и нет их. И вся гордость ушла.

– Сухуми – богатый город, – наконец у Отари прорезалась членораздельная речь.

– Богатый. Знаешь, сколько там у дикарей золота! Денег! – Гоша встряхнул головой. – Ох, погуляли там. Некоторые дураки – в основном из местных грузин – даже трубы, кафель выдрали из абхазских домов. А я только золото брал. Знаешь, вояка, если человека простой зажигалкой жечь, он отдаст золото.

– Наслышан.

– Молодец, вояка.

Гоша Цхинвальский задумался, угрюмо глядя в пустой бокал. А потом просиял, мутно уставившись на Русича.

– А еще я понял, что русский солдат умирает точно так же, как и другие. В дерьме.

Влад зевнул, показывая, что разговор ему наскучил.

– Мне горло нравилось перерезать им, – не мог успокоиться Гоша Цхинвальский. – Когда стреляешь – не то удовольствие. Будто и не своими руками убиваешь. А вот горлышко – чик. Лезвие погружается. С легким треском. Надавливаешь, слегка поворачиваешь. Человек еще жив. Смотрит на тебя глазами по пять копеек. И не верит еще, понимаешь, не верит, что это конец! Он надеется на что-то. А горлышко уже разрезано. И сшить его некому… Представляешь, вояка?

Влад не ощущал сейчас особой ненависти. Слишком много он видел таких уродов. Просто раз и навсегда решил – при любом удобном случае их надо валить. Чего злиться на явления природы? С ними надо бороться. Это не люди, это вонючее зверье… В Цхинвали и Абхазии Владу побывать не довелось. Он еще тогда учился в институте, на отличные отметки, хотел стать ученым-химиком. А вот Медведю было бы что вспомнить в разговоре с Гошей. Денисов протопал ногами, прополз на брюхе, проехал на боевой машине десанта всю их территорию. И биржи бандитские знал не понаслышке – когда терпение командования кончилось смотреть на повальные грабежи и убийства, которые учиняли грузинские «освободители» в Цхинвали, группа Медведя зачистила парочку этих «малин», оставив за собой головешки и трупы. А в Сухуми Медведь осиротил грузинский народ: из переносного зенитно-ракетного комплекса «Стрела» срубил «Грача» (то есть штурмовик «Су-25»), заходивший на цель – кораблик с полусотней беженцев. Управлял самолетом сам командующий грузинскими ВВС. Через руки Медведя прошло немало таких, как Гоша Цхинвальский. Их могилы давно сорняками заросли…

– Все? – поинтересовался Влад, не поднимая глаза на боевика. – Тогда я, пожалуй, пойду.

– Чего это?

– Ты же сам сказал: люди – это дерьмо и грязь. А у меня нос чувствительный.

– Ты слышишь, Отари? Он нас дерьмом назвал.

– Это ты сам себя назвал, – покачал головой Влад. – Хочешь драки – я не против. С разрешения Алтайца.

– Срал я на Алтайца!

– Даже так? Я сейчас к нему. Передам твои планы.

Гоша Цхинвальский смутился. Покраснел. Налился кровью.

– Не скучай, – улыбнулся ему Влад…

* * *

Фуршет «Музыка и демократия» был организован с размахом. Просторный зал заполнился поп-звездами, композиторами, продюсерами, представителями властей и иностранцами. А также журналистами, надеявшимися, и не без оснований, что такое количество собранного вместе взрывоопасного и нервного человеческого материала далеко перемахнуло за критическую массу. Значит, обязательно будет скандал, драка, матюги, выдранные клочки волос, выяснение отношений, в общем, все такое милое сердцу читателей и издателей.

Первая часть – официальная, подернутая зеленой скукой, напоминала партсобрания пятнадцатилетней давности. Несколько минут звучала заунывная речь козлобородого представителя международного комитета по правам человека, который говорил о большой роли искусства в защите этих самых прав неизвестно каких людей. Потом слово взял мордатый, являющий самим своим видом олицетворение чиновничьей сытости представитель Государственного собрания. Тот говорил много, велеречиво, глупо и все время напоминал о заслуге собравшихся в утверждении демократии в России. Затем появился американский атташе по культуре. Тот улыбался так, что, казалось, у него рот лопнет. По-русски американец говорил хорошо, почти без акцента, нес сущую ересь про «Мосфильм», Голливуд и все те же права человека, приплел Бетховена и закончил в стиле – русский и американец братья навек. Одни хлопали ему истово, другие – нарочито неодобрительно и презрительно, но не менее громко.

Перед окончанием последней речи публика начала придвигаться к столам – ближе к бутербродам, к шампанскому. Особенно налегали на угощение журналисты – по большей части завистливые, голодные и обиженные на весь свет. Некоторые из них, профессиональные завсегдатаи подобных мероприятий, умудрялись в день попасть на три-четыре фуршета. Они прекрасно разбирались, где что подают и где как кормят.

С трепетом ожидаемый скандал не заставил себя долго ждать.

– Кошка помойная, которой на лапу наступили, визжит музыкальнее, чем ты поешь, – заявила поп-звезда Наталья Данина своей давней подруге, а позже злой врагине Люде Кош. И была по-своему права.

– В помойных кошках ты специалист. Твои родственники, – небрежно парировала Люда.

– Чего? – уперла руки в бока Наталья.

– Ты, шлюха дешевая. Я тебе дорогу пробила! Ты мой репертуар своровала. У тебя голос, как у козы! – выдала тираду на одном дыхании Люда Кош. И тоже была права.

– А ты… – Наталья запнулась. Рука ее потянулась к бокалу с шампанским, и нетрудно догадаться, кому предназначалось его содержимое.

– Девочки, поспокойнее, – встрял между ними певец Ваня Пенин. – На вас люди смотрят!

– Чего? – воззрилась на него, как на надоедливого таракана, Люда Кош. – Ты чего лезешь? Тебя чего, сегодня в зад недоимели?

Челюсть Вани выпала и непроизвольно задвигалась.

– Вот кошелка! – завизжала Наталья Данина и с размаху выплеснула шампанское в соперницу. В последний миг рука дрогнула, и пенный напиток оросил лицо и костюм Пенина, осел на его слегка подкрашенных губах.

– Ой, – плаксиво воскликнул Пенин.

Замелькали фотовспышки. Заработала видеокамера. Загалдели восторженно журналюги – они питались скандалом, его благотворной энергией, как вампиры питаются свежей кровью. Завтра читающую газеты и смотрящую телевизор публику ждет праздник души.

Люда примеривалась, чем бы швырнуть в обидчицу. Но тут налетели люди, со смехом, шуточками и прибауточками растащили двух взбешенных фурий в стороны.

– Нет, ну какая блядь! – не могла успокоиться Люда Кош. – Я к ней как к подруге. А она…

Ей тут же подсунули микрофон и пару диктофонов.

– Так и напишите – поет она, как коза блеет!

Вторая участница скандала поливала свою соперницу перед другой группой журналистов.

– «Эти милые кудряшки» – это эталон, – воскликнула Наталья Данина. – Большей пошлости не вообразишь!

Ближе к ночи нализавшийся тяжелый рок-певец Миша Гульман уронил морду в фонтан и едва не захлебнулся. А в туалете две девицы из свиты Пенина нанюхались кокаина и занялись друг с другом сущим непотребством.

После скандала Люда Кош преобразилась. Встряска пошла ей на пользу. Вокруг нее мухами вились и жужжали поклонники, и она, отодвинув подальше матерные слова, рвущиеся наружу, пыталась играть роль эдакой светской дамы. Она нацепила на лицо холодную маску Снежной Королевы. И, как говорят, «гнала пургу» по поводу судеб российской эстрады, своих собратьев по цеху и «искусства вааще».

В самый разгар фуршета Люду легонько, но настойчиво взяли под локоть.

– Искал, чтобы выразить вам свое восхищение, – заворковал атташе американского посольства по культуре Эндрю Маккерфи.

Люда снисходительно кивнула.

– Вы для меня образец не только очаровательной женщины, но и человека искусства.

– Приятно наконец увидеть понимающего человека, – царственно произнесла Люда.

С бокалом вина в руке атташе повлек Люду Кош в сторону, к креслам, продолжая придерживать ее под локоть. Как бы невзначай его глаза шарили в глубине ее выреза.

– Подцепила пиндоса, шалава дешевая, – нахмурилась Наташа Данина, глядя им вслед.

Многие взоры, устремленные на эту пару, горели завистью. Штаты – это мощь! Штаты – всему миру голова! Это баксы! Это столица мирового шоу-бизнеса! И американский атташе по культуре – это сила. Кто не знает, что США держат Россию за банановую республику, раздают ей советы по любым вопросам, включая культурные. Поэтому близкое знакомство с Эндрю Маккерфи могло стать ступенькой в карьере, ключом от рая.

И надо же – атташе по культуре заинтересовался «этими милыми кудряшками»! Где справедливость? Все эти мысли читались на лицах, обращенных к дипломату и певичке.

Фуршет прошел на славу. Он дал пищу для множества сплетен, слухов, досужих домыслов, возмущений, восхищений – в общем, для всего того, что так обожает обыватель.

Атташе посольства США уезжал с Людой Кош – они воспользовались ее машиной. Как законопослушный человек, Маккерфи не мог садиться за руль после нескольких рюмок спиртного.

Служба наружного наблюдения Федерального агентства государственной безопасности проводила сладкую парочку до дома на Арбате. И «топтуны» устроились уютно в машине, готовясь скучать всю ночь. Они знали, что сотрудник московской резидентуры ЦРУ Эндрю Маккерфи ведет достаточно разгульный образ жизни и не прочь полапать приглянувшуюся красотку. В архивах имелись сведения о десятках москвичек, осчастливленных любве-обильным янки. Подозревать в работе на американскую разведку Люду Кош можно только в горячечном приступе шпиономании. Ведь польза от такого агента – это капля по сравнению с океаном вреда, который она неизбежно причинит любой разведке.

Люда Кош и атташе поднялись на лифте в сопровождении Василия.

– А ты брысь, – кинула Люда шоферу у входа в квартиру.

Тот пожал плечами, буркнул «пока» и отправился ставить машину в гараж.

Люда открыла дверь.

– Проходи.

Маккерфи шагнул в прихожую. Люда прошла за ним и включила свет.

– Тебе туда. – Она кивнула на дверь.

– Спасибо, мисс, – он поклонился и поцеловал ей руку.

– Если бы наши мужики такие обходительные были. – Она притянула его за лацканы пиджака к себе и смачно впечатала в губы поцелуй.

Американец прошел в небольшую комнату, когда-то служившую для прислуги, – без дверей, глухую. Нашарил выключатель. Зажег свет.

– День добрый, – белозубо улыбнулся ему развалившийся в кресле и играющий ножом с выкидным лезвием Жиган.

* * *

Лена припозднилась. Она училась на третьем курсе Болотниковского сельскохозяйственного техникума. Надо же умудриться завалить летнюю сессию по профильному предмету. Переэкзаменовку назначили на середину лета. Вместе с ней получил двойку Гришка-очкарик. Как товарищи по несчастью, они сидели, готовились вместе у него на квартире. Его родители уехали на дачу, вот он и сказал, что лучше места для подготовки нет. Она, дурочка, ведь знала, чем кончится. И все равно пошла к нему. Вот он и полез целоваться. Ясно, куда все идет и чего он хочет. В результате – ссора. Она бросила что-то презрительно-уничижительное – и, наверное, была не права. Никогда нельзя унижать человека, это жестоко. Надо просто объяснить свою позицию. Но когда злишься, не до правильных мыслей. После ее слов он покраснел так, что уши загорели ярко-рубиново. Она гневно отказалась от его услуг в качестве провожатого. До дома совсем недалеко – минут двадцать ходьбы. Или пять минут на автобусе.

Автобуса она дожидаться не стала. Он в это время ходит раз в час. Поэтому смело рванула пешком. И явно погорячилась. Дорога считалась небезопасной.

Это был самый страшный отрезок пути. Слева пустырь, справа – железная дорога. Тут ошивалась всякая пьянь, но сейчас даже ее не видно. Пустая дорога. Пустое место. Лишь изредка проскрипит по шоссе грузовик или промчится легковушка.

– Ой, – воскликнула Лена, угодив ногой в лужу. – Ну что же это?!

Она встала на одну ногу, стянула туфлю, вытряхнула воду. Ей сделалось обидно. И жутковато. У нее вдруг появилось нехорошее предчувствие. Даже не предчувствие, а уверенность, что ее ждут неприятности.

Она натянула туфлю, огляделась, не обнаружила ничего подозрительного. И быстро пошла по тротуару.

Сзади послышался шум мотора. На асфальт упала ее длинная в свете фар тень. Тень укорачивалась. Двигатель сбавил обороты, и машина стала тормозить.

– Э, крошка, – послышался сзади мужской голос. – Далеко собралась?

Лена не ответила, только зябко передернула плечами и убыстрила шаг, перейдя почти на бег.

Машина медленно катилась за ней.

– Машка, подзаработать не хочешь, а? – Голос звучал грубо, с агрессивным напором.

Лена ничего не ответила. Только покрепче прижала сумочку, в которой лежали учебник, несколько рублей мелочью и импортная косметичка – на нее она копила деньги два месяца.

– Брезгует бикса нами… Э, швабра, не гони лошадей. Где тебе еще таких парней с такими… найти?

Лена покраснела, не выдержав, бросила:

– Дурак!

– Чего? Брат, слышишь, блядь какая-то меня опомоила… Стоять, сучка! – Со щелчком дверца распахнулась.

Лена поняла, что стесняться нечего, медлить нельзя. И припустилась наутек по пустырю.

Ах, эти каблуки! Один угодил в углубление в асфальте. Лена упала, раскарябав колено. И тут сзади на нее навалились, прижали коленом к земле.

– Быстро бегаешь, псина.

Девушка заорала, но жесткая шершавая лапа легла на ее рот.

Ее потащили к белому «жигулю». На нее и державшего ее мужчину упал свет фар – по шоссе проехала «Волга», но даже не притормозила. Никому нет ни до чего дела.

Их оказалось двое. Один – мужчина с непропорционально широкими плечами, настигший ее. Другой – огромный, дурно пахнущий, угрюмый детина – сидел за рулем и не вылезал из машины.

– Вперед, – велел широкоплечий.

Рука все сжимала лицо Лены.

– Будешь визжать – замочу. Блядей мочить – одно удовольствие.

Рука оторвалась от ее лица. Лена в ужасе молчала. Ее парализовал страх. Голос этот действовал на нее гипнотически.

– Будешь хорошей и ласковой, – сказал широкоплечий, – еще бабла загребешь.

Машина съехала с шоссе сразу за городом – в лесополосе у малых оврагов. И Лена попала в преисподнюю.

– Смотри, братан, целка! – заорал широкоплечий, пыхтя от удовольствия. – Сейчас таких и в детсаду не сыщешь!

– Гы, – отозвался угрюмый.

Поначалу Лена еще дергалась, но после пары сильных ударов почувствовала, что в голове все поплыло, и больше уже не могла ни кричать, ни сопротивляться. Эти двое действовали как взбесившиеся животные.

Сперва они изнасиловали девушку. Потом начали бить.

– Ну что, кончать ее будем? – спросил широкоплечий, стоя над окровавленной, стонущей Леной.

Его напарник ответил что-то на незнакомом каркающем языке. Они переговаривались с минуту.

– Живи, целка, – наконец сказал широкоплечий.

Он пнул ее ногой. И кинул несколько купюр на обнаженный живот.

– Это тебе за беспокойство.

Машина взревела мотором и поползла по размякшей земле к шоссе, разбрызгивая лужи.

Лена пролежала несколько минут без движения, не веря, что все кончилось. Она боялась кричать.

Боялась даже плакать. Она только постанывала – тихо, почти не слышно.

Она попыталась встать. Упала. Тело болело. По нему текла кровь. Перед глазами все плыло. Хорошо еще, стояло теплое лето. Произойди это зимой, она так и замерзла бы, не в силах доползти до дороги.