Текст книги "Один среди «тигров»"

– Если сигнал не поступит? – Вперед вышел молодцеватый капитан с седыми висками. Левый рукав его гимнастерки был порван и аккуратно зашит.

– Если сигнала не будет, тогда в двенадцать часов пополудни отходите самостоятельно. Еще вопросы есть, товарищи?

Соколов и Вяземский вышли из блиндажа. Капитан вытащил из кармана изящный портсигар, раскрыл его и протянул танкисту.

– Спасибо, я не курю, – покачал Алексей головой.

– Ну и правильно, – хмыкнул капитан. – Что ж, лейтенант, до темноты у нас с тобой осталось часа четыре. Надо определиться с диспозицией – перемещаться придется ночью. Что ты там рассказывал о своем плане засады в лесу? Покажи на карте.

Вяземский развернул карту на бруствере. Соколов наклонился к карте и стал водить пальцем.

– Это вот овраг. Вот здесь, на этой кромке леса, мы их уже атаковали сегодня. Не уверен, что немцы поняли, откуда велся огонь, – там густой ельник, да и мои ребята со стороны поля били по ним основательно. А если они решат, что мы не станем повторяться? Может, стоит повториться, ударить именно отсюда, когда они пойдут в атаку?

– А может, на другую сторону оврага? – предложил капитан. – Если устраивать представление, так уж по полной программе, а? Обойдешь овраг, возьмешь с собой мотоциклистов – это же целая мобильная рота! Вот тут и вот тут, где немецкие танки смогут войти в лес и начать преследовать вас, устроим фугасы. А вот здесь, на второстепенных путях, поставим противотанковые мины и чуть-чуть противопехотных. Много поставить не успеем, да это и не нужно – после первых подрывов они остановятся и не рискнут идти дальше, а разминировать у них у самих времени нет.

– С автоматчиками, говорите? – задумчиво потер подбородок Соколов. – Это совсем другое дело. Ударим прямо в тыл атакующей группе. Удар, и сразу отход. Наверняка они будут преследовать двумя путями. Вот и нарвутся… Но вы-то как? С одной стрелковой ротой будете держаться? Мы ведь всех на себя не оттянем, не купятся они на это.

– Ничего, – усмехнулся Вяземский, продолжая рассматривать карту и оглядывая местность впереди. – Во-первых, у нас не только стрелковая рота, но еще и пулеметный взвод. Дадим хорошую плотность огня – они головы не поднимут! А во-вторых, я заберу у полка все оставшиеся бронебойщики, а это двадцать три ружья. И потом, фашисты к нам могут выйти только в обход минных полей, они уже поняли, где заминировано, а где нет. Вот здесь и сосредоточим большую часть своих сил. Неужто мы полдня не сможем поморочить фрицам голову? Они позже поймут, что нас здесь не полк, но к тому времени, глядишь, приказ придет. Или полдень наступит.

До наступления темноты все танки роты были исправны. Используя воронки после взрывов немецких снарядов большого калибра, пехотинцы помогли отрыть еще одну позицию для танков. Третью, запасную, Соколов подготовил с экипажами за последней линией окопов, используя рельеф местности. Всю ночь шла подготовка к бою.

Вяземский лично ползал в окопах и проверял сектора обстрела, инструктировал каждый расчет вместе с командирами – в предстоящем бою ошибка одного человека могла сломать все планы и привести к преждевременной гибели всей группы и невыполнению задачи.

Глава 3

Примерно в полночь на командный пункт, который после ухода полка стал командным пунктом капитана Вяземского, пришел лейтенант Мицура. Невысокий, с кривоватыми ногами кавалериста, он носил вместо пилотки казачью кубанку.

– Ну что, Степан? – Вяземский сразу отложил карту в сторону и посмотрел вопросительно на лейтенанта.

– Сделали, – сдвинув кубанку на затылок, заявил Мицура и, вытащив из кармана кроки[1]1
  К р о к и (фр. croquis: croquer «чертить, быстро рисовать», несклоняемое сущ., ср. род) – карандашный набросок, чертеж местности, выполненный с помощью глазомерной съемки и привязанный к ориентирам в градусах и метрах.


[Закрыть], склонился над картой. – Смотрите, вот здесь, на пересечении тропы и просеки, – фугас. Дальше – на входе в лес с острого края очертания, потом южнее оврага, где Соколов устраивает засаду. Это у нас основные направления, по которым фрицы ринутся искать наши танки. Если вздумают искать обходные пути, сразу нарвутся на мины. Вот пять мест, которые их танкам и пехоте не миновать. Хоть на бронетранспортерах пойдут, хоть на мотоциклах, хоть на грузовиках. Я там ребят оставил караулить и наблюдать. Они же завтра и фугасы взорвут по команде и на мотоциклах вернутся.

– Как, Алексей, хорошо сделано? – Вяземский посмотрел на Соколова. – Ты там был, местность знаешь.

– Годится, – ответил Алексей. – Все правильно. Получат по морде как следует – дальше не сунутся, побоятся… Значит, я оставляю на позициях в окопах два танка. Если со стороны наших окопов не будут стрелять пушки, немцы не поверят, что полк остался и держит оборону. А с остальными шестью машинами атакую вот отсюда, ориентиры – правый отрог оврага и небольшое возвышение с одиноко стоящим деревом. Возвращаемся этим же путем.

– Хорошо, ребята. – Капитан раскрыл свой портсигар, задумчиво вытянул из него папиросу и стал разминать ее и постукивать мундштуком по столу. – Думаю, мы не ошибаемся. Атакуйте на самом начальном этапе, сбейте темп.

Рассвет Соколов встретил на северной опушке леса. Сидя в люке башни, он смотрел на небо и на свой экипаж, который умывался возле левой гусеницы «Зверобоя». Грустно улыбаясь, Бабенко поочередно поливал из кружки спины и шеи своих товарищей. Логунов солидно кряхтел, растирая кожу. Омаев и Коля Бочкин смеялись и брызгались во все стороны водой, как щенки под краном с водой во дворе деревенского дома – эта картина почему-то сохранилась в памяти Алексея еще с детства, когда он под Куйбышевом отдыхал в деревне у бабушки.

Еще немного, и танки войдут в лес. Будет достаточно темно, чтобы пройти редколесьем, лесными дорогами до оврага. Поведет роту мотоциклист из взвода Мицуры. Вон он устроился в люльке своего мотоцикла, ноги выставил и посапывает, горя не ведает. Второй взвод стоит среди окопов, остальные машины – с Алексеем на опушке. Соколов понимал, как мало у них сил. Полк едва держался, а тут бойцов – всего ничего, по числу меньше батальона. Но приказ есть приказ, и каждый готов его выполнять, каждый сосредоточен. А то, что мотоциклист дрыхнет в люльке самым безмятежным образом – так это только видимость. Автоматчики всю ночь готовили свои мотоциклы, чтобы техника утром не подвела. И пулеметный взвод старшины Борщева – молчуна, слесаря с завода «Красное Сормово» – тоже всю ночь готовился. С какой заботой они обращались со своими «максимами»! Воду готовили, чтобы, когда она закипит в кожухах пулеметов завтра от беспрерывного огня, ее можно было залить.

– Командир! – позвал Соколова снизу Логунов. – Как насчет НЗ? А то воевать на голодный желудок скучно будет.

В пять часов утра заурчали танковые двигатели, мотоциклист из взвода Мицуры завел свой мотоцикл, и колонна тронулась. Впереди пять мотоциклов, из которых два с ручными пулеметами, потом «тридцатьчетверки», остальные семь мотоциклов взвода замыкали шествие.

До оврага колонна добралась без приключений. В лесу было еще не очень светло, но за мотоциклами танки шли уверенно. Миновав первый поворот, на котором были установлены фугасы, колонна начала огибать овраг. Через десять минут танки и мотоциклы стояли на исходной позиции.

Соколов смотрел на лес впереди, из-за которого должны были появиться немцы. Почему не было еще одной атаки вчера? И почему они медлят сегодня? Может быть, что-то не ладится у фашистов на этом участке, или, наоборот, видя, что наши части отходят, они ушли в прорыв и не торопятся расправиться со строптивым командиром, держащим оборону?

И тут, как бы в ответ на его мысли, за лесом впереди загрохотало так, что гул отдался в землю под гусеницами советских танков. И снова на передовые позиции полка обрушился град снарядов. Земля вздыбилась, вспухла грязными безобразными всплесками, окопы затянуло дымом и пылью. То и дело в страшном облаке вспухали огненные вихри. Наверняка Вяземский успел отвести своих бойцов назад, он ведь предполагал, что наступление врага начнется опять с артподготовки. Снова и снова обрушивался огонь, снова взлетали в воздух земля и обломки бревен. Да и сам воздух стал плотным, пыльным, удушливым, наполнился гарью, смрадом и смертью…

Огненный шквал прекратился так же неожиданно, как и начался. В тишине, повисшей над полем, стал слышен сплошной тяжелый гул десятков, а может, и сотен моторов. Алексей невольно поежился – уж слишком маленькой силой представляются его шесть танков против той армады, что сейчас выползет из низины впереди, выстроится в несколько линий и поползет, двинется на позиции полка.

Убивать, давить, уродовать! Соколов поднял руку, сидя в люке танка: «Всем приготовиться!» Немцы выкатывались из низины и разворачивались в атакующий строй, растягиваясь по полю. Но в этот раз они не стали использовать вчерашнюю тактику. А еще лейтенант не увидел у них самоходок, были только бронетранспортеры, танки «Т-III» и «Т-IV». Значит, «Тигры», «Фердинанды» и еще новый тип танков пошли в прорыв, а здесь фашисты оставили более легкую технику. Хотя легкую ли? Последние модификации «Т-IV» никак нельзя было уже называть легкими. Это серьезный противник с усиленной броней и мощным орудием повышенной бронепробиваемости… А, нет, «Тигры» все же есть. Вон они, шесть штук в последней линии. Ищут «тридцатьчетверки», ибо только с этими советскими танками они могут сражаться на равных.

Немцы с ходу открыли огонь по советским позициям, чтобы остудить их пыл. Как и советовал Соколов, «тридцатьчетверки» третьего взвода, оставшиеся на позициях в танковых окопах, открыли огонь осколочно-фугасными снарядами. Несколько разрывов среди наступающих бронетранспортеров, и снаряд угодил в машину. Та вспыхнула, сверху стали прыгать солдаты, на многих горела одежда. Еще один взрыв, и встал второй бронетранспортер, накренившись вправо. Затем остановился танк. «Все, – подумал Соколов, – враг увлекся атакой, ищет огневые точки. Сейчас самый подходящий момент: перед нами тыл и вражеский левый фланг».

– Вперед!

Взревели танковые моторы, один за другим завелись мотоциклы. Шесть советских танков, замаскированных на опушке, выстрелили бронебойными снарядами. Били в моторные отсеки, в борта. Сразу встали два «Тигра», задымил третий, продолжая тем не менее двигаться вперед. Второй залп повредил еще четыре немецких танка. И вот теперь, ломая ветки, из леса вырвались «тридцатьчетверки». Били пулеметы, автоматчики косили очередями спешившихся немецких солдат. Фашисты заметались по полю, а «тридцатьчетверки» все били и били, танковые пулеметы не умолкали, заливая поле свинцовым дождем. Уже полтора десятка вражеских машин дымились и горели. Атака замедлилась, командир немецкой группы растерялся, не понимая, какие силы вышли ему в тыл.

Немецкая болванка чиркнула по башне «Зверобоя». Еще один снаряд попал в соседний танк, Соколов увидел, как брызнули искры.

– Разворот!

«Тридцатьчетверки» по команде дружно повернули и понеслись назад к лесу. За ними развернулись и мотоциклы.

И тут вздрогнул, как живой, и резко замедлил скорость один из танков первого взвода. Из мотора потянулся дым. Взрывом вражеского снаряда опрокинуло два мотоцикла. Трое автоматчиков остались лежать, раскинув руки и ноги. Еще один, прихрамывая, подбежал к товарищам, его втащили в люльку подоспевшей машины. Подбитая «тридцатьчетверка» развернулась к врагу и открыла огонь. «Эх, ребята…»

Соколов видел, как к танку подкатили два мотоцикла, автоматчики вытащили из люка и уложили в люльку механика-водителя. Мотоцикл понесся к лесу. И тут «тридцатьчетверка» взорвалась – детонировал боезапас. Башню танка сорвало и отбросило в сторону. Соколов посмотрел в перископ. Никого, только горящий танк и перевернутый, объятый пламенем мотоцикл. Не успели…

Мимо пронесся мотоцикл Мицуры, лейтенант кому-то энергично махал рукой. Танки один за другим втягивались в лес. Обгоняя их, между деревьями мелькали мотоциклы. Вот показались автоматчики, которые должны будут взорвать фугасы. Прошли вторую отметку. Теперь можно сбавить скорость. Враг уже не догонит, не пройдет огневую засаду.

Пока советские танки продвигались через лес в сторону своих позиций, четыре экипажа мотоциклистов ждали преследователей. Четыре оставшихся «Тигра» и с десяток других танков в сопровождении нескольких бронетранспортеров и пехоты вошли в лес по колее, оставленной «тридцатьчетверками». Это давало немецким танкистам надежду, что лес не минирован и что там, где прошли русские, пройдут и они. Хищно покачивая стволами орудий, танки шли по лесу, урча двигателями и выбрасывая серые хлопья дыма. Между танками ползли бронетранспортеры. За каждым бронещитком скрывалась голова пулеметчика. Враг надеялся, что вот-вот настигнет русских…

И тут случилось невероятное. Мощный взрыв буквально подбросил головного «Тигра». Взметнулась в воздух сорванная гусеница. От страшного взрыва у танка заклинило орудие, оно смотрело куда-то в сторону и вверх. Сорваны передние катки, разбиты амортизаторы и трансмиссия. Когда экипаж начал покидать танк, он вспыхнул, а следом раздался грохот – взорвались топливные баки.

Бронетранспортеры открыли пулеметный огонь по кустам, два танка попытались обойти погибшего собрата, но оба подорвались на противотанковых минах. Слева за деревьями прозвучали сразу два мощных взрыва. Старший офицер повернул голову и увидел, как над деревьями взметнулся огненный столб. Бешеная стрельба, раздававшаяся с той стороны, была, очевидно, панической и бестолковой. Стреляли только немецкие пулеметы и пушки, звуков ответа советского оружия не было слышно.

Это была настоящая засада, умело устроенная русскими. В результате этой засады часть танков погибла, часть оказалась запертой в чащобе, и теперь ей требовалось немало времени, чтобы развернуться и выйти назад. А сзади идет бой, там очень нужны танки! И нет никакой гарантии, что оставшиеся машины смогут вырваться из лесной ловушки…

Офицер и несколько пехотинцев, спешившиеся и решившие обследовать окрестности, подорвались на противопехотных минах.

Сержант-автоматчик, выскочивший на мотоцикле из леса, догнал колонну и доложил:

– Четыре танка, два бронетранспортера и человек двадцать солдат подорвались. Остальные пытаются развернуться и обстреливают каждый куст. Часа два они там проваландаются, товарищ лейтенант! Задние пятятся, но не очень удачно – два танка уже завязли в болоте.

Когда пять «тридцатьчетверок» заняли свои окопы и открыли огонь по наступавшим немцам, Соколов бросился ходами сообщения на командный пункт Вяземского. Капитан кричал в трубку полевого телефона, но его не слышали – видимо, в который раз был перебит провод. Молодой связист, коротко козырнув, схватил бобину с проводом и побежал в сторону окопов.

– Смотри, Соколов, смотри! – крикнул капитан, показывая рукой в сторону амбразуры блиндажа. – Выдохлись фрицы! Как твои подошли, как ударили из пушек, так и попятились! Смотри, сколько мои бутылками танков подожгли! У тебя как в лесу? Не пройдут сюда?

– Шесть танков и два бронетранспортера подбиты в лесу, на поле во время атаки – около четырнадцати. Я одну машину потерял. А твой Мицура – восемь человек и четыре мотоцикла.

– Плохо! – со злостью ударил кулаком по бревенчатой стене Вяземский. – И у меня здесь потери. Половина пулеметов вышла из строя. Бронебойщики еще держатся, но и они пострадали. И в стрелковой роте почти половина выбита. Вся надежда на твои танки! А нам еще как минимум одну атаку надо отбить, продержаться часа два. Может, отойдут и сегодня больше не сунутся…

– Сунутся, – мрачно пообещал Алексей. – Они не дураки, поняли уже, что нас тут мало. А зачем мы здесь? Ясное дело – прикрываем отход основных сил. Будут прорываться, чтобы на наших плечах нагнать основные силы и разгромить их в поле, где нет подготовленных позиций.

– Ты прав, лейтенант, – согласился Вяземский, глядя в бинокль в поле, куда отходили немецкие танки. – И вот тебе подтверждение. Они не уходят. Сейчас будет артналет или авиация. А потом снова атака. Отводи танки на третью линию.

«Тридцатьчетверки» попятились, пехотинцы побежали по ходам сообщения назад, пулеметчики стягивали с брустверов тяжелые станковые пулеметы. Только в трех местах оставались наблюдатели с полевыми телефонами, да дежурный связист на командном пункте.

Через десять минут в воздухе завыло, зашелестело, и на окопы первой линии обрушился град снарядов. Сплошным потоком проходили разрывы по всей линии обороны. Это была черная волна, которая взрывала землю, разносила укрепления, сносила все на своем пути. Такой плотности огня Соколов давно не видел. Он смотрел из люка «Зверобоя», то и дело пригибаясь и втягивая голову в плечи. До третьей линии окопов снаряды не долетали, но радоваться было рано – немцы вполне могли перенести огонь вглубь. Грохот стоял такой, что можно было оглохнуть, боль в барабанных перепонках чувствовалась даже в застегнутом шлемофоне. По броне ударил обломок бревна, большой камень врезался в башню, чуть левее пушки. Соколов поспешно спустился в башню и закрыл люк. Танк вздрагивал, как большое животное, которому в толстую шкуру вонзалась раскаленная сталь. И люди чувствовали боль машины, скрипели зубами, стискивая кто рычаги, кто ручки панорамного прицела. А снаружи вжимались в землю пехотинцы, и не было у них иного укрытия, иной защиты, кроме родной земли. Она их защищала от снарядов и осколков, и они лежа закрывали ее собой – израненную, обожженную, стонущую.

Огневой вал пошел дальше. Снаряды разрывались между танками. Соколов видел в перископ, как по ходу сообщения бежал, пригибаясь, Вяземский, поднимал солдат и толкал их вперед, во вторую линию, туда, где вот-вот появится враг. Там уже почти не рвались снаряды, но виднелись черные танки.

– Всем к бою! – прокричал Алексей. – Всем, я «Зверобой»! Всем к бою!

Сквозь пыль и дым он увидел, что горят два немецких танка – совсем рядом, метрах в двухстах впереди. И там же другие танки, перебегают солдаты в немецких мундирах. «Зверобой» выстрелил. Где-то в окопе снова мелькнула голова Вяземского, но уже без фуражки – хорошо заметна была седина. А потом на том месте, где только что был капитан, разорвался снаряд.

– «Коробочка-два», на месте! Остальные – за мной, на левый фланг! – крикнул Соколов, понимая, что спасти положение может только чудо.

Он рисковал, это было смертельно опасно, но иначе врага было не остановить. Идти в лоб – верная смерть, бессмысленная и глупая. Нужно дезориентировать врага, заставить его озираться, остановиться хоть на какое-то время.

Высунув голову из люка и осмотревшись, Алексей увидел, что правее горит танк командира третьего взвода. Не прошел даром огневой шквал, все же угодил снаряд в танк, стоящий в окопе. Снова потери, снова смерть.

«Тридцатьчетверка» выскочила на холм и дала два выстрела. Загорелся немецкий танк, взорвался и начал полыхать адским огнем бронетранспортер. Танковый пулемет косил пехоту, та залегла. Тут же несколько немецких танков развернулись в сторону отчаянного одинокого танка, возможно, последнего у русских на этом участке. «Тридцатьчетверка» попятилась и ушла за холм.

Через минуту советский танк снова появился, но уже в ста метрах левее и снова сделал два выстрела. Загорелся «Тигр», слишком глупо подставивший борт советской машине. Разъяренный немецкий командир погнал свои танки напролом через лесок и высокий кустарник, пытаясь обхватить русских танкистов с трех сторон, прижать их к болоту. И ему это удалось бы, но справа, со стороны сосновой рощи, ударили три танковых орудия. Два немецких танка тут же замерли, третий вспыхнул от попадания снаряда в баки. Немцы не успели опомниться, как «тридцатьчетверки» снова дали залп и подбили еще два танка. Огрызаясь огнем, немцы попятились. Они ничего не могли поделать с русскими, не видя их танки.

И вдруг выскочил тот самый первый танк, который так хладнокровно заманил врага в засаду. Снова выстрел, и разлетелась гусеница вражеского «Т-IV». Вторым снарядом русские добили поврежденный танк. Из двенадцати танков, бросившихся в погоню за одиночным русским танком, не вернулся ни один.

В поле и на первой линии окопов дымились и горели не менее полусотни танков. Восемь танков Соколов уничтожил в начале боя и в лесу, двенадцать – только что из засады. Еще почти три десятка танков стояли среди окопов и обстреливали русские позиции, пока пехота пыталась добраться до второй и третьей линий. Пулеметы били все реже, реже стреляли противотанковые ружья.

Спрыгнув на землю, Соколов подбежал к Мицуре. Тот стоял на коленях и держал голову старшего лейтенанта Чуканова, командира стрелковой роты. Боец бинтовал голову командира, а тот горячо говорил:

– Не устоять, надо поднимать ребят в штыковую! Вернуть первую линию!

Рядом поднялась стрельба. Несколько пуль с визгом зарылись в стенку окопа. Две пули с сухим стуком угодили в раненого Чуканова. Старший лейтенант выгнулся со стоном и затих, уронив подбородок на грудь.

– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! – закричал сидевший у разбитого блиндажа радист в наушниках. – Приказ «Третьего» «Бирюза»! Приказ «Бирюза»!

Мицура и Соколов переглянулись. Надо выводить оставшихся в живых. А еще были раненые. Требовалось решение, как оторваться от врага. И времени не было ни на что, даже на размышления.

– Собирай своих и пехоту, – сказал Соколов и пригнулся, когда на них с лейтенантом обрушилась земля от близкого разрыва. – Грузите в коляски мотоциклов раненых, берите на руки, на танки. Я сам поставлю дымовую завесу, отвлеку немцев и догоню тебя.

Мицура кивнул и побежал по ходу сообщения, выкрикивая команды. Бойцы потянулись назад. Кто-то тащил на себе раненого товарища.

В передовом окопе лейтенант увидел старшину Борщева. Правая нога у командира пулеметчиков была туго замотана бинтами, насквозь пропитанными кровью. С ним было восемь раненых бойцов. Двое, с перебитыми ногами, разматывали окровавленные бинты и связывали ими противотанковые гранаты.

– Старшина, пришел приказ. Уходим!

– Спокойно, лейтенант, – кивнул раненый старшина и улыбнулся. – Не горячись, казак. Мы останемся. Со мной только коммунисты. Сколько сможем, продержимся, а вы уводите людей, вывозите раненых.

– Старшина!.. – крикнул было Мицура, но осекся, увидев холодный решительный взгляд пулеметчика.

– Ты же знаешь, лейтенант, что так надо, – спокойно сказал Борщев. – Когда война кончится, помяните нас, выпейте за тех, кто здесь остался.

Мицура несколько секунд смотрел в глаза пулеметчику, потом коротко обнял, кивнул остальным и побежал дальше по окопам.

Когда «Зверобой» пошел вдоль третьей линии окопов, оставляя за собой жирный дымный шлейф, в башню один за другим угодили четыре снаряда. И с каждым попаданием Алексей ждал, что следующий будет смертельным. Но потом показалась спасительная лощина, и «тридцатьчетверка» нырнула в нее, круто повернув на север. Логунов, развернув башню назад, успел сделать выстрел.

Соколов беспокоился, что их могут атаковать немецкие самолеты, но в воздухе появлялись только машины с красными звездами на крыльях. Господство в воздухе было завоевано. А вот на земле…

Майор Кузнецов вышел на крыльцо старого деревенского дома, когда на площади остановились три запыленные «тридцатьчетверки» и четыре мотоцикла с коляской. Бойцы снимали с брони раненых, подбежавшие санитары укладывали их на носилки.

Соколов оглянулся на остатки группы и подошел к командиру полка.

– Товарищ майор, ваш приказ выполнен. Группа держала позицию до 11.30 и покинула ее после получения приказа «Бирюза».

– Это все? – Майор с болью посмотрел на красноармейцев.

– Девятнадцать человек вместе с мотоциклистами и три моих танка.

– Спасибо, лейтенант, – Кузнецов подошел и обнял Алексея. – Я и не надеялся увидеть тебя в живых. Спасибо за тех, кого сумел вывезти. А Чуканов, Вяземский, Борщев, Мицура?

– Только Мицура. – Алексей обернулся и кивнул на лейтенанта, которого снимали с мотоцикла. – Напоследок пулю в ногу получил. Остальные остались в поле.

То лето было очень жарким. А может быть, так только казалось молодому парню после бури событий последних лет.

Даже в нескольких десятках верст от Харькова, в поселке Выпасное, невозможно было не окунуться во все политические изменения, бесконечные войны и смену власти. Казалось, жизнь только начинается, народ готов вздохнуть свободно. Но в декабре 1917 года в Харькове установилась советская власть.

Непросто и не сразу налаживалась жизнь, слишком она была новой, непонятной. Но всем верилось в лучшее. Верилось, что народ будет хозяином своей судьбы, своей земли, своего поселка.

Через год пришли немцы и гетман Скоропадский. Потом гетман бежал, и к власти пришла Директория. А январь 1919 года ознаменовался возвращением советской власти. И снова красные знамена, сельчане-красноармейцы возвращаются с войны – кто по ранению, кто по увечью. Но опять недолгой была радость. Летом пришли белые, и Харьков стал столицей Юга России. Белых прогнали в Крым, а затем и из Крыма, и Харьков стал столицей Украинской Республики. Не сразу стало спокойно, не сразу наладилась жизнь. То и дело появлялись банды, гибли люди, горели дома.

Но лето 1920 года Сеня Бабенко запомнил очень хорошо. В то лето он помогал матери в поле, изучал и чинил трактора, сенокосилки и сеялки в недавно созданном колхозе. Даже начал осваивать электрику – вернувшийся с фронта сосед Остап Зинченко подарил Семену наставление по проводке электричества, и парень принялся штудировать его, задавая вопросы всем, кто хоть что-нибудь понимал в этом деле.

Часто Семен и Остап проводили вместе вечера. Мать Сени или Оксана ставили на стол чашки и поили мужчин чаем. Семен не замечал, как Остап поглядывает на Оксану. Не до того ему было. Хотя Оксана волновала его самого.

Молодая стройная женщина не смогла оставить равнодушным парня, с которым жила в одном доме. Оксана нравилась Семену, хотя он и понимал, что слишком большая у них разница в возрасте – почти десять лет. И он только смотрел на Оксану, любовался ею, ее карими глубокими глазами, улыбкой, гибкой фигурой, стройными ногами. А как часто и с каким волнением он замечал ее слишком высоко задранный подол юбки, когда Оксана ходила к реке возле поля ополоснуть ноги! Его волновала грудь молодой женщины, когда он видел, как Оксана низко наклоняется за чем-нибудь, его взгляд невольно опускался в вырез ее рубахи.

В общем, в Оксане Семену нравилось все. И чем больше он смотрел на Оксану, тем больше ему казалось, что и она смотрит на него иначе, нежели просто соседка. И как она его благодарила, когда он починил каблуки на ее сапожках! И когда он по своей инициативе на заработанные деньги привез ей из Харькова нитки, бывшие в огромном дефиците. Не раз Семен слышал вечерами, как Оксана благодарит его мать за то, что она ее приютила, что заботится о ней, как о своей дочери. И часто парень ощущал, что такую же благодарность молодая женщина пытается высказать и ему.

Это случилось именно в то жаркое лето. Семен с матерью ушли домой с поля, наступал тихий вечер. Оксана осталась, чтобы нарвать какой-то лечебной травы. И тут парень вспомнил, что оставил под кустом, где они втроем обедали, стеклянную бутыль из-под молока – по тем временам большая ценность.

Он вернулся и услышал тихий плеск воды. Догадался, что это за звуки, сердце заколотилось так отчаянно, что дышать стало трудно. Ноги сами понесли Семена к густому ивняку на берегу. Оксана была там. Она плыла вдоль берега, красиво загребая руками и улыбаясь вечернему солнышку. А потом повернула к берегу, и Семен замер, притаившись за деревом.

Озираясь, женщина вылезла из воды. Ее нижняя рубаха прилипла к телу, вырисовывая, как резец скульптора, ее обнаженную фигуру: небольшую грудь с набухшими от холодной воды сосками, живот, красиво сходящийся мягким треугольником вниз, стройные бедра, облепленные мокрой тканью. Оксана показалась парню богиней, вышедшей из морской пены – Венерой, о которой он читал в какой-то старой книжке про античные времена и античных богов. Что-то случилось с Семеном, что-то перевернулось в его сознании, он уже не мог смотреть на Оксану как на добрую соседку или старшую сестру. Он увидел в ней женщину из плоти и крови, и желание нахлынуло, стало одолевать его. И никак было не избавиться от этого желания – желания парня, еще не знавшего женщины.

На третий день после того, как Семен увидел Оксану, купающуюся в реке, мать уехала с утра на рынок, а Сеня остался дома. На плече у него была рана, которая как-то очень медленно заживала – он случайно в мастерской наткнулся на острый край сенокосилки. Рана не особенно болела, но тревожить ее не стоило. И в отсутствие матери Оксана взялась сменить парню повязку. Уж больно место было неудобное, он не мог сделать это сам.

Семен лежал на кровати на животе, а Оксана, присев к нему, обрабатывала кожу вокруг ранки. Ее упругое горячее бедро прижималось к бедру Семена. Это волновало парня, снова нахлынули воспоминания о женском теле на реке.

Когда женщина закончила перевязку, она не удержалась и, наклонившись, поцеловала Сеню в плечо. Это было так просто, почти по-сестрински, но молодого парня будто пробил электрический разряд. Он повернулся на спину и прошептал непослушными губами:

– Спасибо тебе…

– Ну что ты, Сенька, – улыбнулась Оксана и потрепала его по волосам. – Это тебе спасибо да мамке твоей. Что бы я без вас делала, как бы жила? Я уж и так не знаю, как благодарить вас за все добро, которое вы для меня делаете.

– А разве можно иначе, Оксана? – Голос Семена не слушался, дрожь в руках выдавала его с головой. – Ты ведь такая… такая…

– Да ну, какая я, – грустно улыбнулась женщина. – Обычная.

– Нет! – горячо возразил Семен. – Ты не такая, как все! Ты богиня!

Оксана вскинула брови и тепло улыбнулась ему, а рука парня сама легла на женское бедро. Семен почувствовал его упругость и мягкость. Оно было горячим, и это тепло перевернуло все в голове парня, лишило его мозг всякой связи с действительностью. Наверное, женщина сразу поняла, что творилось в душе этого неопытного паренька.

Он обнял ее за талию и притянул к себе. Ее волосы упали ему лицо, женское дыхание оказалось совсем рядом. Он начал целовать все, что подворачивалось под его губы, – плечо, руку, подбородок, нос, глаза. А ладони шарили по телу молодой женщины, гладили его через рубаху.

– Сенька, что ты… – задыхаясь от его напора, прошептала Оксана. – Ты с ума сошел…

– Оксана, не отталкивай, – простонал парень. – Прошу тебя, не отталкивай! Я с ума схожу! Ты такая… такая…

– Глупый мальчишка, – прошептала Оксана. – Это же нехорошо, нельзя так.

– Люблю тебя! – выпалил Семен, еще не понимая всей глубины этого выражения.