Текст книги "Стальной узел"

– Ты, Степа, дело сделать хочешь или испачкаться боишься? – хмуро спросил бывший милиционер. – Миллионы людей жизнями рискуют, миллионы под пули идут, а тебе все опасно. А за Родину кто будет сражаться?

– Ты на меня не наседай, Иван! – огрызнулся партизан. – Я не против, я за Родину жизни не пожалею. Все знают, я тут с сорок первого по лесам! А лишнего риска тоже избегать надо.

– Да не лишний он! Ты головой подумай немного! На прямом участке рванем, так немцы за полчаса восстановят. Любой кусок рельса вези и укладывай. А вот на повороте, где надо по радиусу выгнуть рельс, по определенной дуге выгнуть. Тут не все просто. А еще здесь насыпь высокая. Тут несколько дней они будут валандаться. Понимать надо, Степа! Сейчас по всем тылам немецкие рельсы наш брат партизан рвет. И урон должен быть максимальным! Ты чего сегодня такой нервный, Степан?

Вопрос был задан тихо. Его почти не услышал никто из партизан. И Степан ответил так же тихо:

– Не знаю. Вроде и не впервой идти, а не спал сегодня всю ночь. Мысли, мысли. Ладно разговоры разговаривать. Командуй, пошли!

Двое партизан перебежками двинулись к железнодорожному полотну. Они шли на расстоянии метров двадцати друг от друга. Каждый прислушивался к своему направлению: нет ли поезда или мотодрезины с его стороны, все ли тихо. Васьков и Степан раскрыли свои мешки и стали в очередной раз проверять взрывчатку, запалы, бикфордов шнур. Там на полотне проверять будет некогда, там все делать надо четко и быстро. Ни одного лишнего движения. Разгрести щебень, уложить взрывчатку. Одним движением воткнуть в ее пластичное тело детонатор со шнуром, убедиться, что товарищ готов произвести взрыв, а потом по команде одновременно поджечь. Все просто, все сотню раз проверено на тренировках, десятки раз испытано в реальных условиях при взрывах дороги и других объектов.

Длинный протяжный свист. Значит, все в порядке. Иван сделал знак «пошли», вскочил и побежал к железнодорожному полотну. Они уже добежали почти до насыпи, когда где-то совсем рядом появился и стал нарастать звук мотоциклетных двигателей. Там, на лесной дороге или на опушке, сейчас ехали немецкие мотоциклисты. Патруль, проводится армейская операция, передвигается колонна какой-то немецкой части? Степан повернул голову и прислушался. Потом вопросительно посмотрел на командира. Васьков зло оскалился, ругнувшись, и жестом показал на наручные часы. «Работаем, очень быстро!»

Но сделать они ничего не успели. Только саперные лопатки коснулись щебня между шпалами, как справа послышался гул. Рельсы задрожали, зазвенели. Ехал не состав, ехала мотодрезина. И тут же раздался прерывистый свист справа. Это наблюдатель подавал сигнал опасности. «Не успеть, не успеть», – шептал Иван, лихорадочно работая лопаткой, выгребая руками щебень, углубляя еще немного ямку, куда могла бы поместиться взрывчатка. Еще немного, чтобы пакет вошел под рельс.

– Дядя Ваня! – подбежавший Мишутка упал рядом и схватил Васькова за рукав. – Фашисты же, близко уже!

– Бегом на ту сторону, ребят из охранения с собой забирай! Мой приказ!

– Не успеете, – громко, не скрываясь, заговорил мальчишка, и на его глазах навернулись слезы. – Дядя Ваня!

– Выполнять приказ, партизан Панин! – зло крикнул Васьков, движением плеча сбрасывая руку мальчика. – Спасай ребят, уводи на ту сторону!

Иван мельком бросил взгляд на Степана, как тот руками гребет щебень, стоя на коленях. Мишутка вскочил и побежал через рельсы, размахивая руками. Он передал приказ Васькова. Партизаны нехотя поднялись и попятились к лесу. Возвращаться старой дорогой было нельзя – там мотоциклисты. На противоположной стороне поле, но там есть большой овраг. По нему вполне можно добежать до опушки леса. Всего метров четыреста, но это спасение.

Все уложено! Пальцы сжали бензиновую зажигалку. Но тут из-за поворота выехала немецкая дрезина. На передней платформе среди мешков с песком пулемет. И немцы увидели людей, которые лежали на насыпи, увидели разбросанный щебень. Пулеметная очередь прошла совсем рядом, взбила пыль из щебня, осколки камня полетели в лицо. Васьков чиркал и чиркал зажигалкой. Вот заплясал огонек, чадя черным язычком… Шнур загорелся, затрещал, и огонь побежал по нему к пакету с взрывчаткой.

Степан лежал на боку и смотрел на дрезину. Во всю грудь расплывалось на рубахе кровавое пятно, струйка крови сбегала из уголка рта. Иван застонал и хотел броситься к раненому партизану, понимая, что не спасти, не успеть убежать самому, если будет поджигать и второй шнур. Но Степан поднял руку, в его пальцах яркой вспышкой вспыхнула термитная спичка. Рука безвольно упала, но огонек спички все же коснулся шнура. Загорелась пороховая пропитка, огонь побежал по шнуру, касаясь пальцев человека, но Степан уже ничего не чувствовал. Мертвый взгляд уставился в сторону приближающейся дрезины.

Васьков вскочил и бросился через рельсы. Он перевернулся через плечо, ушиб колено, но вскочил и снова побежал. Еще одна очередь ударила возле ног, но он бежал, петляя. Сзади слышались автоматные очереди. Двое партизан, бежавших впереди, стали оборачиваться и стрелять в преследовавших их немцев. Совсем близко раздавался звук мотоциклетных двигателей, были слышны крики немецких солдат. Дрезина стала истошно сигналить, а потом воздух разорвало двумя гулкими взрывами.

Мишутка очень боялся, но бежал вместе с двумя партизанами. И боялся он не за себя, а за своих товарищей, за дядю Ваню. Но еще больше он боялся ослушаться, не выполнить приказ. Это правило и этот закон мальчишка выучил в первые же месяцы пребывания в партизанском отряде. Невыполненный приказ часто приводит к гибели твоих товарищей, невыполненный приказ – это может быть и самое худшее – невыполненное задание. Подвести командира, подвести всех, может, даже командование Красной Армии, которое рассчитывает на тебя, на твой отряд.

А дядя Ваня бежал сзади один. Значит… Значит, Степана убили. Сердце Мишутки сжалось от боли и злости. Опять потери, опять смерть товарища. Гады, фашистские гады! За всех отомстим, всем вам отомстим. Мишутка оглянулся и увидел, что с насыпи сбегают немецкие автоматчики и бегут за партизанами. Не скрыться в лесу, будут преследовать. Только не в плен, только не попасть им в руки! Вскинул руки и упал еще один партизан. Второй опустился на колено и стал посылать в сторону фашистов короткие очереди из своего «ППШ». Рядом неожиданно появился Васьков, он схватил Мишутку за воротник и потащил к оврагу, столкнул вниз и прыгнул сам.

«ППШ» уже не стрелял, не слышно такого знакомого и родного звука автоматной очереди. Теперь они бежали по днищу оврага вдвоем. Васьков дышал с хрипом, тяжело. Он припадал на одну ногу, рывком распахнул рубаху на груди под ватником. Если бы немцы их потеряли, если бы не поняли, куда делись партизаны и прекратили преследование. Мальчик с беспокойством смотрел на своего старшего товарища. Как дядя Ваня устал. Не может уже бежать! Но Васьков бежал.

– Держись, Миха, сейчас уже лес будет, – прохрипел Иван и сплюнул тягучую слюну, которая мешала дышать. – В лесу они побоятся за нами далеко бежать. Мало их. Там спасение.

А потом овраг стал заканчиваться, суживаться. И Мишутка с Васьковым полезли по почти отвесному склону вверх, цепляясь пальцами за кусты. Немцы снова стали стрелять, пули с визгом впивались в землю рядом, свистели над головой. Снова послышался звук моторов. Наверное, фашисты перетащили мотоциклы через рельсы и теперь преследуют партизан. «Ничего, – думал Мишутка, – на мотоциклах в лес не особенно сунешься, а он уже рядом. Еще немного. Лишь бы дядя Ваня смог добежать».

Васьков выбрался наверх, вытолкнув первым делом мальчишку, и упал на спину. Дышал он как запаленная лошадь. Грудь судорожно вздымалась и опадала. Рубаха прилипла к телу. Казалось, что даже ватник насквозь пропитан потом. Но нельзя лежать, надо бежать, надо спасать Мишку. Он должен доложить в отряде, что задание выполнено, что группа погибла, но выполнила задание. И он перевалился на бок, уперся руками в землю и поднялся.

Они снова бежали, пули били в деревья и от этого беглецы часто наклонялись, будто пытались увернуться от пуль. И все ближе раздавался звук моторов, Васьков свернул налево. Теперь они бежали, спотыкаясь и падая, по краю какой-то низинки, сплошь поросшей папоротником. И тут Васьков вскрикнул и упал плашмя на землю. Упал как подкошенный лицом вниз и застонал, вцепившись скрюченными пальцами в траву.

– Дядя Ваня, дядя Ваня! – закричал Мишутка, и тут он увидел, как по штанине Васькова расплывается кровавое пятно. Увидел и две дырочки от пуль.

– Мишка, родной ты мой. – Дядя Ваня схватил Мишутку за воротник ватника. – Беги в отряд, доложи обо всем, что произошло.

– Я с тобой, дядь Ваня! – почти в истерике закричал мальчик. Он никак не мог поверить, что все убиты на его глазах, что дядя Ваня, самый близкий ему в отряде человек, не может бежать и тоже погибнет. И он не мог его оставить.

– Беги, это приказ! – хрипло закричал Васьков и снова упал лицом в траву. Он подтянулся на руках, встал на одно колено, притянул лицо мальчика к себе и зашептал: – Живи, Мишка, живи так, чтобы стыдно не было, чтобы завидно было всем. Родине служи, людям нашим советским. Жизнь будет красивая, ты только доживи, Мишутка!

От сильного толчка мальчик покатился вниз по склону низинки. Глотая слезы, он вскочил. Бежать было некуда, но Мишутка понял, зачем дядя Ваня его сюда толкнул. Папоротник! Он ведь укрывает все вокруг широкими резными листьями. И Мишутка отбежал на несколько шагов и лег, юркнул под листья папоротника, стараясь не оставить следов, не поломать листья. Он лежал на спине, листья растения мешали хорошо видеть. Он понял, что дядя Ваня отполз к большому дубу на краю, опираясь на ствол, он поднялся на одно колено и вскинул трофейный «шмайсер». Партизан стрелял короткими очередями. У него было всего три магазина. И один из них почти пустой. Он выдернул его из гнезда, вставил полный, дернул затвор и снова дал короткую очередь. Немцы сначала кинулись к нему, но бывший милиционер стрелял точно. Он свалил уже пятерых, и остальные стали вести себя осторожно.

Дать очередь, быстро высунуться, определить положение, и снова очередь, еще очередь. Несколько пуль ударилось в ствол дерева возле его головы. Потом боковым зрением Васьков увидел мелькнувшего человека справа. Обходят гады, он развернулся и выстрелил по кустам. Второй магазин заканчивался. Вставить третий Иван не успел. Граната на длинной ручке взлетела в воздух и упала за его спиной. Взрывная волна ударила в спину, обожгло глубокой болью до самого сердца. Иван почувствовал, что летит вниз лицом. Летит в темноту…

Мишутка видел, как немцы подошли к мертвому партизану, потолкали тело ногами. Подъехал мотоцикл с коляской, и тело затолкали на сиденье. Один из немцев подошел к краю низинки, долго смотрел вниз, а потом вскинул автомат и дал длинную очередь в папоротники. Мишутка не испугался. Он, наверное, был бы рад, если бы его сейчас убили. Но пули прошли мимо, даже не задев мальчика. И он лежал еще долго, едва дыша, справляясь с сильным сердцебиением и сухими слезами.

Начало темнеть. Мишутка все думал о тех словах, которые ему успел сказать дядя Ваня. Живи! Какая она будет, жизнь, когда кончится война, когда Красная Армия выгонит фашистов с нашей земли? Мишутка не знал, какой она будет, он толком не помнил, какой она была до войны. Школа, деревня, игра со сверстниками, работа в поле, помощь колхозу, когда они всем классом выходили в горячую страду в поле. Он не мог представить себе той жизни, которая будет потом. Не мог потому, что в ней уже никогда не будет бабушкиного дома, в котором было так тепло и уютно и всегда хорошо пахло травами. Не будет той знакомой печки и кошки Мурки, которая любила лежать на этой печке. Не будет мамы, отца. Никогда уже не будет потому, что они умерли. И многих не будет! И дяди Вани не будет. И скольких знакомых и близких уже не будет никогда.

В свои четырнадцать лет Мишутка не мог знать, не мог понимать, что война навалила на его подростковые плечи огромный страшный груз, который не все взрослые способны нести, не все способны пережить его. Просто всегда попадались мальчишке сильные, добрые и хорошие люди. Они согревали, кормили, помогали. Он привыкал к ним, а они умирали, их убивали враги. И оставалась пустота в душе Мишутки. И он шел по пустому лесу, как будто шел по пустыне, по безлюдному миру. Один, совсем один. И идти ему больше некуда, только возвращаться в партизанский отряд. И там будут смотреть на него мужики и молчать, слушая его рассказ. Хуже всего, когда вот так слушают и молчат. Как на похоронах.

Мишутка шмыгнул носом, вытер его рукавом и ускорил шаг. Ему хотелось быстрее выйти к людям, быстрее рассказать о том, что случилось, хотелось, чтобы вокруг были знакомые лица, были живые. Как же это больно, очень больно идти и знать, что уже больше никогда… Никогда не будет этих людей, которых он теряет, теряет, теряет. И не было уже слез. Была у мальчишки злость, нарождающаяся мужская злость, поквитаться с врагом за смерти близких и делать что-то важное, что-то нужное. Вот так, как дядя Ваня, чтобы из последних сил, но для людей, чтобы помочь Красной Армии, чтобы быстрее прогнать фашистов и чтобы наступил мир. Делать что угодно, но только помогать! Мишутка еще не знал, что сегодня он окончательно повзрослел в свои четырнадцать лет…

Глава 4

Суета закончилась, затихли голоса, уехали мотоциклы. Омаев приподнял голову, снова прислушался и только спустя несколько минут решился выглянуть из-за кучи песка. Какой-то товарный состав уходил за пределы станции, снова горели прожектора, освещая выходную стрелку, пути возле складов и платформы возле административного здания. Стрельбы он не слышал. Может быть, повезло, и старшине удалось остаться незамеченным. Уж он точно бы отстреливался. Это было бы слышно, если началась перестрелка на станции. Значит, все хорошо, и надо продолжать то, для чего они сюда с Логуновым забрались.

Руслан наметил себе маршрут. Сейчас вдоль кучи щебня до первого состава, а потом осторожно под колесами пройти метров двести. Два крайних пути возле лабазов. Там два состава с грузовыми платформами, накрытыми брезентом. Надо проверить, что это. Очень похоже на рельсы. Что-то длинное и тяжелое под брезентом. И танкист пополз. Он то поднимался на колени, то перебегал на четвереньках, и до первого состава ему удалось добраться незамеченным. Дважды проходили патрули или просто солдаты шли по своим делам. И тогда Омаев прижимался спиной к колесной паре под вагоном и молился, чтобы состав не тронулся.

Когда танкист добрался до освещенного участка, ему пришлось почти полчаса лежать под вагоном, чтобы дождаться, когда уйдут двое солдат, топтавшихся зачем-то здесь на путях, куривших и разговаривавших о чем-то. Жалко, что я не знаю немецкого языка, как наш лейтенант, думал Омаев. Понять бы, о чем они болтают. Может, какую военную тайну услышал бы от них. И когда солдаты не спеша двинулись в сторону главного здания, Омаев решился переползти под соседний состав. Он лежал на животе и передвигался плавными движениями, как морской краб. Еще метр. Еще немного. Вот уже колеса первого вагона. Не спеши! Еще немного, и вот оно, спасительное пространство под вагоном.

Теперь его со стороны вышек и возможных наблюдателей со стороны платформы видно не было. И Руслан пошел вдоль состава, пытаясь пощупать груз через брезент, заглядывая в прорехи там, где брезент привязан неплотно. Да, это были рельсы. В основном рельсы были не новыми, некоторые со следами сварки, когда их резали автогеном. Два состава, больше сорока грузовых платформ и все сплошные рельсы. А вот и груда шпал, свежепропитанных креозотом. От резкого запаха стало тошнить, но Руслан упрямо считал и считал платформы, количество шпал в штабелях. А куда уехала машина, на которой ему посчастливилось заехать на станцию? Да, она так и стоит возле водонапорной башни. Там тоже склады, но ворота у них расположены со стороны подъездной дороги. Их не видно со стороны путей. Это означает, что «костыли», инструмент и все необходимое для ремонтных работ тоже хранят там. Кувалды, здоровенные клещи, с помощью которых переносят рельсы вручную во время укладки, «костыли», стальные подкладки, через которые эти «костыли» забивают в шпалы.

Руслан двинулся в сторону цистерн. Он еще с дерева во время дневного наблюдения с Логуновым приметил этот состав. И стоял он возле подъездной дороги. Как будто приготовили его к массовой заправке военной техники или переливанию в бензовозы. Неужели пустые цистерны. Нужно проверить, потому что это тоже стратегический груз. Нырнув под вагон, Омаев замер. Снова луч прожектора пошел в его сторону. Вжавшись спиной в колесную пару, он лежал и смотрел вдоль вагонов. Не появятся ли ноги патруля. Только этого не хватало. Нет, тихо, никто по путям не передвигается. «Хорошо, сейчас, наверное, все патрули вдоль колючей проволоки ходят, оттуда угрозу ждут, пусть ходят, мне же спокойнее здесь», – подумал Руслан со злорадством.

Луч ушел в другую часть станции, и танкист тут же перекатился через открытый участок местности и снова замер. Нет, лучше дальше идти не вдоль вагонов. Вон вышка, и с нее просматривается в этом месте как раз все, что находится вдоль путей. «Часовой не вовремя глянет в эту сторону, и я как на ладони», – подумал Руслан. Оглянувшись по сторонам, он нашел решение. Насыпь, возвышающаяся вдоль полотна, на которой устроены погрузочные платформы, а за ними склады. И двери сделаны как со стороны дороги, так и со стороны железнодорожных путей. Да еще и с навесом от дождя.

Пройдя вдоль вагонов назад, Руслан быстро поднялся на платформу и спрятался в тени навеса. Здесь можно было перемещаться свободно, если не делать резких движений и пройти вдоль всех складов как раз до конца путей, где стоял состав с цистернами. Он шел тихо, часто останавливаясь. Над дверями местами виднелись остатки плафонов. Плохо, если бы сейчас освещение работало и вся платформа была бы освещена. А когда-то над каждой дверью горела лампочка. Через пятьдесят метров пришлось остановиться. Все, склады кончились. Теперь снова нужно спуститься на пути и под вагонами добраться до цистерн.

Омаев лег на живот и, сливаясь с землей своим черным танкистским комбинезоном, стал переползать открытый неосвещенный участок местности. Вот и вагон. Он поднялся в полный рост и тут же увидел немца с большим гаечным ключом и масленкой в руках. Тот рылся в карманах в поисках чего-то. Опешивший чеченец медленно переместился к концу вагона, еще шаг и… За вагоном стоял еще один немец и тоже в комбинезоне для ремонтных работ. Он заметил движение и повернул голову, но Омаев мгновенно спрятался и неслышно опустился на корточки. Рука сама легла на рукоять кинжала. Плохо! Придется их убить, чтобы они не подняли шума. И их спохватятся. Они убиты на территории станции, значит, на ней посторонние. А при такой организации охраны немцы сразу же блокируют станцию и он не вырвется.

Эти мысли мгновенно пронеслись в голове молодого чеченца, но тут он услышал спокойный голос немца, который позвал:

– Ганс!

Второй немец нашел наконец зажигалку и отозвался на голос напарника. Он хотел закурить, но первый немец вышел и строгим тоном стал ему что-то говорить. Немец с ключом махнул рукой и спрятал в карман зажигалку. Курить на путях, тем более рядом с цистернами, запрещалось во всем мире. Значит, полные цистерны? Повезло, Руслан смахнул со лба пот. Повезло, что тоже одет в похожий и, самое главное, черный комбинезон. Немец не понял, что боковым зрением увидел не своего напарника, а Омаева. Пришлось просидеть под вагоном еще минут пятнадцать, пока немцы не ушли подальше.

Цистерны были полными. И в них был бензин. Около восьмидесяти полных цистерн бензина стояли на запасном пути в самой дальней части станции. Ну, что же, можно и уходить. Сколько прошло времени? Наверное, часов пять. Через пару часов начнет светать, небо посветлеет, и будет все хорошо видно. И тогда выбраться со станции будет сложнее. Руслан провел рукой по большому накладному карману своего комбинезона. Кусачки, которые ему дал с собой в разведку Бабенко, были на месте. Не вывалились во время его ползаний под вагонами.

Дальняя точка ограждений. Патруль только что миновал эту часть, значит, в его распоряжении полчаса. Сюда не доставали прожектора, здесь только патрули нагрудными фонариками освещали себе дорогу и проверяли целостность ограждения. Впереди возле стрелки огневая точка. Чуть правее въезд с шоссе, там шлагбаум и «козлы», опутанные колючей проволокой. А здесь тихо. Вон около опушки леса остатки строений, где Омаев должен был встретиться с командиром.

Руслан полз, останавливаясь и озираясь. Кажется, внимания он не привлекает. Добравшись до столбов ограждения, он достал кусачки и с натугой перекусил проволоку в нижней части ограждения. Металл тихо звякнул. Теперь еще одну. Снова тихий звон лопнувшей проволоки. Руслан отвел откусанные концы в сторону и протиснулся в образовавшееся отверстие. Выбравшись наружу, он старательно согнул концы проволоки и, натягивая ее, зацепил за другую часть. Теперь, если не присматриваться, то может показаться, что ограждение целое. Убрав кусачки в карман, танкист поспешил к месту встречи с напарником.

Ефрейтор Клаус Зоммер воевал на восточном фронте уже год. Призванный в армию еще в тридцать восьмом году, он прошел всю Европу, несколько месяцев со своей частью стоял в Бельгии. Война для Клауса была развлечением. Все было к его услугам потому, что за его спиной был вермахт, была непобедимая и Великая Германия. Он видел нескрываемый страх и преклонение бельгийцев, ему кланялись крестьяне восточной Франции, когда колонна шла мимо их полей. Он мог войти в любой дом и потребовать еды и выпивки. И ему все безропотно и подобострастно подавалось. Он мог потребовать даже женщину. Например, жену у фермера. И тот безропотно бы смотрел, как немецкий верзила солдат уводит его жену в спальню. Бывало и такое, но командование не одобряло подобные поступки. Во-первых, вступать в связь с неарийцами порицалось. За такую связь можно было, в конце концов, загреметь на перевоспитание и в концлагерь. А во-вторых, командование понимало, что вечно терпеть унижение не будут даже покорные безропотные валлонцы и фламандцы. Незачем поднимать бурю там, где можно наслаждаться спокойствием в побежденной стране.

Но на Восточном фронте было все иначе. Когда дивизию, в которой служил Зоммер, осенью сорок второго года перебросили из Бельгии под Великие Луки, солдаты ощутили шок. На третий день, после того как рота Зоммера расположилась в небольшой деревушке, трое доблестных солдат, взяв с собой колбасы, хлеба, сала и шнапса, отправились в гости к соседской вдове, женщине еще не старой. Они узнали, что у вдовушки есть восемнадцатилетняя дочь. Правда, мать, когда узнала, что в деревню на постой придут немецкие солдаты, вытравила дочери волосы на голове кислотой, отчего на коже образовались струпья. Она хотела хоть так обезопасить девочку от насилия.

Немецкие солдаты пришли в дом и заставили сесть хозяйку с ними за стол. А выпив, потребовали, чтобы за стол села и ее дочь. Но когда они увидели жуткие остатки волос на голове девушки, то прогнали ее за печку и снова принялись пить и спаивать хозяйку. После выпитого женщина им показалась не такой уж и старой. И изголодавшиеся пехотинцы повалили ее на кровать и стали раздевать. Женщина кричала и вырывалась. Один из солдат решил все же развлечься с девушкой. Он замотал ей голову наволочкой, чтобы не видеть ожогов. Но дальше произошло такое, что с доблестными воинами фюрера не могло бы произойти во Франции или в Бельгии. Девушка вырвалась, выхватила откуда-то противотанковую гранату и стала кричать что-то по-русски. Солдаты не поверили, что эта девчонка сможет справиться с гранатой. Но она взорвала и себя, и мать, и трех фашистов-насильников. Страшно даже представить, что делает противотанковая граната в замкнутом пространстве. Своих солдат командиры еле сумели опознать. Первым желанием было сжечь деревню, но приказ был размещаться именно в ней, и тогда командир батальона принял решение просто выгнать всех жителей деревни из домов под угрозой уничтожения. Деревня опустела, а еще через два дня дома подожгли неизвестные, и, если бы не счастливая случайность, сгорела бы вся деревня и погибло бы много солдат. Подразделение отправилось на передовую, и на лесной дороге кто-то из-за деревьев бросил в последний бронетранспортер бутылку с зажигательной смесью. В этой стране, как понял Зоммер, расслабляться нельзя, не будет здесь покоя и мира, пока жив хоть один русский. Страшная страна, огромные сводящие с ума пространства, дикие леса и люди, которые готовы умереть, лишь бы убить хоть одного врага. После Европы к этой стране приходилось просто привыкать.

Находясь на огневой точке, ефрейтор Зоммер увидел какое-то движение в темноте. Сначала ему показалось, что это собака, но о собаках здесь давно уже забыли, так как перестреляли последних псов еще два месяца назад. Нет, это человек. И он был один. Разведчик, партизан, местный житель, который ищет пропитания и забрел сюда к станции, несмотря на то что это была запретная для населения зона.

– Карл, хочешь в отпуск? – Зоммер толкнул локтем солдата, стоявшего рядом с ним.

– Кто же не хочет, хоть на несколько дней выбраться из этого чистилища, – хмыкнул солдат.

– Смотри. – Ефрейтор указал рукой вперед, в темноту. – Видишь сгоревшие развалины вон там в поле? Там кто-то есть. Я долго смотрел, думал, что мне мерещится. Но там точно кто-то есть. И он один. Может, партизан, наблюдает за станцией, а может, и женщина. Если мы его захватим живым, то нам объявят отпуск.

– Я пойду с тобой, Клаус, – горячо зашептал солдат. – А ты уверен, что он там один?

– Если ты боишься, то я могу взять с собой кого-то другого.

Сняв каски и шинели, взяв с собой только автоматы и по паре гранат, немцы двинулись в темноту. Зоммер был уверен в своих силах. Если не получится взять живьем, если партизан окажет сопротивление, его ведь можно и просто убить. Но если быть уж совсем честным, то ефрейтором двигало не только желание поехать в отпуск, но и желание развлечься, так как двухнедельное безделье на этой станции просто сводило с ума. Рыхлая земля, сухая трава помогали передвигаться почти беззвучно. Да еще ночь была пасмурной, и ветер заглушал звуки. Оглядываясь на свой пост и на развалины, Зоммер легко ориентировался в ночи. И когда он вместе с Карлом добрался до цели, то приложил палец к губам и знаком приказал напарнику слушать и ждать.

Не прошло и нескольких минут, как человек, прятавшийся в развалинах, выдал себя движением. Он тихо кашлянул, потом скрипнула деревянная обгоревшая балка. Зоммер сделал знак своему помощнику обойти человека сзади, а сам стал неслышно приближаться к черному обгоревшему столбу, торчавшему из разрушенного фундамента. Ночь была безлунной, пасмурной, но глаза постепенно привыкли к темноте, и ефрейтор различил фигуру человека, который стоял возле столба и смотрел в сторону станции. Так и есть. Наблюдает. Партизан.

– Halt! Waffe fallen lassen![3]3
  Стой! Бросай оружие! (нем.)


[Закрыть] – приказал Зоммер, наведя оружие на человека в черном комбинезоне.

Не двигаясь с места, незнакомец прищурился. Его пальцы сжались на «шмайсере», висевшем на его плече. Это Зоммер сумел разглядеть в темноте. Но тут за спиной русского возникла фигура Карла. Он ткнул партизана в спину стволом автомата, протянул руку и за ремень снял с его плеча автомат. Оружие не успело упасть на землю, как русский вдруг резко развернулся и, схватив Карла за руку, рванул его на себя. Солдат не удержался на ногах и, споткнувшись о какие-то кирпичи, упал, увлекая за собой русского. Зоммер выругался и, перехватив свой автомат левой рукой, бросился было на помощь Карлу, но в этот момент его кто-то обхватил сгибом локтя за горло и опрокинул на спину. Падая, Клаус Зоммер почувствовал, как в спину ему вонзился большой нож или штык. Он еще был жив, когда в темноте увидел, что второй русский, который появился неизвестно откуда, наклонился и схватил за волосы Карла, который боролся с другим неизвестным. Он оттянул его голову назад, и в ночи зловеще блеснула сталь длинного кинжала. Холодное оружие скользнуло по горлу немецкого солдата, и тот упал, страшно захрипев.

– Ох, вот это да, – поднимаясь и отряхивая ладони, пробормотал Логунов. – Я уж думал, что конец мне. Вовремя ты появился! Как привидение.

– Да я их давно видел, – тихо ответил Омаев, вытирая кинжал об одежду мертвого немца. – Шум поднимать боялся, пока не уверился в том, что их всего двое. Надо сматываться, Василий Иванович!

– Да, Руслан. А то могут и другие прийти. Спохватятся, что этих долго нет. Или, может, тоже меня увидели. Ты как, удачно там, на станции прошелся?

– Да, порядок полный. Придем, все, что узнал, на карту нанесу и покажу. И рельсы там есть, и инструмент, и поезда ремонтные подготовлены. А еще, как я и говорил, цистерны, полные бензина. Целый состав на краю стоит. Готовятся они к чему-то, ждут.

– Молодец, джигит! Возвращаемся к танку.

«Зверобой» разворачивал башню на полном ходу. Два «тигра» и два «Т-IV» шли буквально по пятам. Можно было бы попытаться сбить их со следа, устроить засаду, но вместе с танками шли три бронетранспортера и десяток мотоциклистов. А тут еще угораздило выскочить к дороге, по которой шла небольшая колонна. Несколько грузовиков и гужевых подвод, в центре легковая машина с каким-то начальством и бронетранспортер.

«Тридцатьчетверка» остановилась, еще не въехав на дорогу. Орудие выстрелило, выплюнув вместе со снарядом струю серого дыма. И тут же под немецкой легковушкой разорвался осколочно-фугасный снаряд. Машину подбросило, и она упала набок в кювет, ее задние колеса завращались в воздухе.

– А вот этого не ожидали? – злорадно бросил Логунов. – Разъездились, как у себя дома. Коля, осколочный!

Логунов доворачивал башню и опускал ствол, когда «Зверобой» выехал на дорогу и встал перед немецкой колонной. Он хорошо видел в прицел, как прыгали в кювет и бежали немцы, как бросали они грузовики, как лошади, испугавшись криков и взрыва, начали метаться, сталкиваясь телегами и наезжая на людей. Это зрелище доставляло бы еще больше удовольствия, если бы понаблюдать за ним было больше времени, но думать следовало о том, чтобы оторваться от преследования и двигаться к линии фронта, где назначено место перехода к своим.