Текст книги "Черный треугольник"

Глава 4

Боже же мой. За что мне такие муки? То по трупам идти приходится. То рапорта писать и объяснения… Да, такого давно не было – два убийства за два дня фактически в моем присутствии.

Зато будто струна натянутая лопнула со звоном. И я осознал, что топор уже не висит непосредственно над моей головой. Но и не убран подальше, а скорее отложен, хотя враг может извлечь его снова в любую минуту. Ох, сказать, что все это мне не нравилось, – не сказать ничего. Я точно вляпался во что-то очень серьезное, и теперь в сторону уже не отойдешь.

Подстрелили моего осведомителя действительно из «маузера». Хорошая машинка. Послевоенный калибр девять миллиметров, эффективная дальность стрельбы до трехсот метров, но требует твердой руки и хорошей подготовки. Били метров со ста, притом снайперски. Стрелок выбрал позицию на балконе костела. Если бы не моя интуиция, то меня тоже положил бы. А так только ранил, да и то пуля всего лишь чиркнула по ноге. Считай, царапина – перевязал и забыл.

Стрелок сработал на оценку «хорошо». До пятерки недотянул, поскольку одна цель не была поражена. Но для диверсанта важно не только уложить цель, но и незаметно уйти с места акции. А отход был подготовлен настолько качественно, что мероприятия по преследованию, опрос местных жителей ничего не дали. Равно как и осмотр места происшествия.

Вопреки своему обыкновению, Раскатов не стал распекать меня, кричать и лупить кулаком по столу. Наоборот, пригласил садиться. Накатил коньяка в серебряные рюмки. И приказал:

– Пей!

Как у закоренелого спортсмена, отношение к выпивке у меня непримиримое. То есть практически не пью и от этого нисколько не страдаю. Поэтому начал отнекиваться.

– Тебе расслабиться надо, Сашок. Пей! – гаркнул начальник.

– Надо, – горестно согласился я и опрокинул в горло обжигающий напиток.

После второй рюмки, оценив мой вспыхнувший ярче обычного румянец на щеках, Раскатов удовлетворенно кивнул:

– Процесс излечения пошел… А теперь выкладывай, что думаешь?

– А что тут думать. Гарантию даю, что два убийства связаны между собой. Уверен, что у винного склада лиходей каким-то образом засек нас. При этом спокойно завершил кровавое дело. И спокойно ушел.

– Почему так думаешь?

– Скажете же, что поповские сказки. А я почуял там взгляд… И на площади почуял, иначе первая пуля мне бы досталось.

– Барометр ты наш… Продолжай.

– Осознав, что сделка на винном складе засвечена, неизвестный стал продумывать источники утечки. И вспомнил о Пономаре.

– Значит, между ними связь была.

– Должна была быть. В общем, проследил он за нашим осведомителем. Версию проверял, прикидывал, не потянут ли того в ОГПУ на разговор. И в яблочко попал – Пономарь как раз с уполномоченным и встретился.

– На тебе написано, что ты огэпэушник? – скептически полюбопытствовал Раскатов, законно предположив, что в темноте у винного склада если убийца и видел меня, то вряд ли бы рассмотрел достаточно хорошо, чтобы потом опознать.

– Значит, написано… В общем, решили враги устранить угрозу самым простым и радикальным методом – парой выстрелов из «маузера». Ну вот кем надо быть, чтобы сразу стрельбу открывать!

– Опытным и расчетливым врагом. Видимо, он сильно боялся, что осведомитель передаст нам еще какую-то информацию. И допускал, что эта информация уже у тебя. Потому решили положить вас обоих.

– Для меня непонятно, как Пономарь в такое осиное гнездо проник, – задумчиво произнес я. – Кто его, бродягу, к серьезным людям пустит?

– Случайно наверняка. Где-то что-то услышал, а потом попал под прицел. Нужно его контакты проверять, – выдал Раскатов начальственное указание, которое меня не слишком порадовало.

– В последнее время Пономарь терся при Свято-Троицком монастыре и Среднем подворье. Да и еще черт-те где. Но там что-то узнать маловероятно. Проходной двор.

– Все равно подработать надо.

– То есть дело мы себе берем? – задал я главный вопрос.

– А ты в угрозыск все сплавить хочешь? – усмехнулся Раскатов. – Дело по винному складу официально на них. Но неофициально… Такие казусы – это наша сфера. Я уже кое-кому сообщил. И не дай бог, если после этого гости столичные нагрянут.

– С чего это? – удивился я.

– А их такие факты, с пентаграммами всякими, сильно забавляют. Так что активнее надо работать.

– Нам хлеба не надо, работу давай.

– Вот именно. А для начала надо установить, кто такой этот Савва, – постучал мой руководитель пальцем по лежащей перед ним фотографии, сделанной в судебном морге. На ней был убиенный неизвестный парень.

– Если местный – установим. А если залетный… – с сомнением протянул я.

В принципе, установление личности – процедура отлаженная. Рассылаются запросы в соответствующие картотеки. Фотографии разыскиваемого помещают на стенды возле милицейских подразделений и разных государственных учреждений. Газеты еще есть. Все это должно работать как часы. Теоретически. Но фактически у нас, правоохранительной системы Страны Советов, отсутствует централизованный учет населения. После революции отменили паспорта как наследие тяжелого прошлого. Сегодня их заменяют трудовые книжки, справки из колхозов, удостоверения личности, которые вовсе не обязательны. Руководство ОГПУ не первый год проталкивает идею паспортизации населения, но пока успеха в этом не имеет. Так что беспаспортное население достойному учету не поддается. Контроль за ним ослаблен. Шатается народ где хочет, без пригляда. А ведь при ставшем уже очевидном усилении классовой борьбы, когда антисоветские организации растут как грибы, беспаспортный режим – это непозволительная роскошь. И как тут чего искать?

В общем, перспектива установления личности неизвестного ввергала меня в уныние. И даже если удастся зацепить что-то по учетам, это все очень долго. Пока почта дойдет. Пока отработают запрос. Пока ответ направят.

– Разрешите, товарищ начальник управления? – послышалось после вежливого стука.

– Заходи, – кивнул Раскатов гостю.

В кабинет зашел Казарян, заместитель начальника моего СО (секретный отдел). Это был приземистый, с борцовской фигурой и реденькими седыми волосами на голове армянин – он отличался веселым нравом, был хитер, как змей, и опытен, как черт. Под мышкой держал кожаную папку с документами.

– На подпись, Максимильян Данилович. Срочно.

Раскатов открыл папку и углубился в изучение документов. Один отложил в сторону, с чувством почеркав красным карандашом не понравившиеся ему слова. А на остальных поставил свою заковыристую подпись.

Казарян в это время, скромно примостившись на стуле, быстро и внимательно шарил глазами вокруг. Такая многолетняя профессиональная привычка – все видеть, замечать и анализировать, может, что и пригодится в работе. Его взор упал на фотографию на столе.

– Можно взглянуть? – Он потянулся к снимку. – О как! Младшего Агафонова прихлопнули!

– Кого? – встрепенулся я.

– Савву Агафонова. Это староверская семья в Нижнереченском районе, – пояснил Казарян. – Там у них село почти все семейное. Их фамилия у староверов весьма в почете. Власть они, конечно, не любят – притом как прошлую, так и нынешнюю. У них любая власть на Руси – от Антихриста. Присматриваемся к ним давно, но вроде вреда особого от них нет, так что гнездо не ворошим во избежание. А что там у них внутри их общины – одному Богу известно.

– Надо этих Агафоновых за цугундер взять! – запальчиво воскликнул я. – Пускай поведают, куда и зачем Савву этого посылали. И про книжечку, которую при нем нашли.

– Надо, – кивнул Раскатов.

– Ну так отправьте меня в командировку. Я готов. Как штык.

– Нижнеречье на самом отшибе области, – заметил Казарян. – Глухие закутки, там староверы еще со времен Петра Первого прятались от властей. Туда сейчас добраться целая проблема. Знаешь ли, Александр Сергеевич, трамваи туда не ходят. Только пароходом или вскачь. Да и народ летом часто на промыслах. Не уверен, что сразу Агафоновых найдешь. Скорее зависнешь там на месяц-другой.

– Разумно, – согласился Раскатов. – Вот что, Сашок. Телеграфируем районному уполномоченному, пускай справки наведет, народ подключит да поспрашивает об Агафоновых этих. И о Савве их. А потом уж ты на место отправишься, вцепишься своими зубками – молодыми да острыми.

– Все захваливаете, Максимильян Данилович.

– Я? Тебя?! А ну пошел работать, бездельник! – Раскатов грохнул по столу кулаком так, что чернильный прибор подпрыгнул.

Стол этот был легендарным. Уже много лет от избытка чувств Раскатов лупил по нему кулаком. И не упускал возможность напомнить мне, что с прошлого места службы в Углеградске он притащил два деревянных предмета – стол и уполномоченного Большакова, то есть меня.

В глазах Раскатова мелькнули смешливые искры, и я понял, что бил он сейчас по столу больше для порядка, чем для устрашения моей и так вечно устрашенной им натуры.

Я поднялся со стула, но тут Раскатов остановил меня жестом:

– В общем, так, заводи агентурное дело для установления и последующей разработки неустановленных сектантов. Как назовешь?

– «Индейцы», – брякнул я.

– Это еще почему? – удивился Казарян.

– Доколумбовские индейцы баловались человеческими жертвоприношениями.

– «Индейцы», – усмехнулся Раскатов. – Пусть будет так. Ну и чтобы по агентурному делу «Бобры» результат был.

– Будет, – вздохнул я.

Агентурное дело «Бобры» было заведено для разработки контрреволюционной организации «Русь Свободная». С ней давно надо было что-то решать. Только вот ждали курьера из Москвы, чтобы прихлопнуть всех разом.

В общем, планов у меня было громадье, в отличие от времени, которого вечно не хватало.

Но тут вдруг нам всем стало не до чего. А все Чиркаш, идейный наш обкомовский блюститель. Какой леший его тогда к нам принес? И накаркал такое, революционер пламенный!..

Глава 5

В кабинете пусто. Всех его обитателей сняли с места и отправили в Угловский округ. Там в селе Ольховская пятеро пьяных и потерявших все берега хулиганов, все как на подбор детишки кулаков и подкулачников, подстрекаемые матерыми кулаками, вооружившись кольями, избивали попадавшихся им на улице бедняков, колхозников и ответственных работников, выбивали рамы и выламывали двери в их домах. Орали: «Нас и наших отцов обложили кратно и индивидуально, но мы вам покажем, как нас трогать! Мы, бандиты, месть всем колхозникам!»

Перед этим выступлением кулачество села распускало провокационные слухи о готовящейся на Руси «Варфоломеевской ночи», в которую «справные хозяева» разом перебьют всех членов колхоза и коммунистов с активистами. Погром продолжался несколько часов, в результате чего все село было охвачено паникой, некоторые селяне оставляли свои дома и убегали на гумна и в поле. По имеющимся сведениям, сильно избитыми оказались председатель колхоза, два члена сельсовета, один член партии и активисты села – всего полтора десятка человек.

Раскатова полученное сообщение о массовых беспорядках взбесило. Он собрал весь наш отдел и отправил усмирять хулиганье. При этом приказал арестовывать всех, хоть краешком причастных. При сопротивлении применять самые жесткие меры. В общем, патронов не жалеть!

Вот и отправились мои соседи наводить порядок. Вообще, наш секретный отдел постпредства состоял в основном из опытных, уверенных в себе специалистов. По большей части они начинали службу еще в ВЧК и повидали на своем веку многое. На их фоне я ощущал себя зеленым новобранцем. Или скорее щенком, попавшим в свору матерых волкодавов. Или, что еще хуже, каким-то самозванцем, занявшим чужое место. Но Раскатов в меня верил. Не столько в мои блестящие оперативные данные, сколько в мое упрямство и сопутствующую мне в трудах удачу.

Раскатов и перетащил меня в область в прошлом году. Это нас наконец настигла награда после той нашумевшей истории двухлетней давности. Тогда я был молодым сотрудником, только после курсов, а Раскатов руководил окружным отделом ОГПУ. Общими усилиями мы вернули тогда государству двадцать тонн золота и прихлопнули кровавую банду некоего Атамана. Мой вклад в то дело был настолько ощутим, что я мог рассчитывать на благодарность трудового народа и руководства ОГПУ.

Вся бодяга тянулась больше года. Наверху совещались, то ли за такие успехи нас наградить, то ли присмотреться повнимательнее, а все ли золото мы вернули государству и какими такими хитрыми путями вычислили банду. Надо отметить, что опасаться нам было чего. Картина в докладных и картина в реальности различались достаточно сильно для самых строгих оргвыводов. Но все хорошо, что хорошо кончается. В итоге, с запозданием на год, мне вручили именное оружие с подписью товарища Менжинского. Раскатова перевели в область на ключевую должность – зампостпреда ‒ начальника секретного управления, под которым вся агентурная работа. Ну и мне здесь местечко нашлось, чему, как молодой начинающий карьерист, я был искренне рад. Если бы еще не вечный страх опростоволоситься и не оправдать надежд. Но пока вроде работа шла без особых взлетов, но и без сильных провалов. Я был эдаким середнячком. Но середнячок в большом городе – это куда лучше примы в лесах.

Внутренний телефон зазвонил так, что я подпрыгнул. Он вечно так звонит. Наверное, специально на такую громкость поставили, чтобы к начальству ты подходил уже взбодренный, с натянутыми нервами и в ожидании целебного разноса. Сердце-то не железное, екает.

– Ну-ка, Сашок, подойди, – прозвучал в трубке голос Раскатова.

Вкрадчиво так, но видно, что он на взводе.

Начальник в кабинете был не один, но, видя, как я застыл на пороге, только махнул рукой:

– Заходи, Сашок, гостем будешь. Заодно вопрос животрепещущий обсудим.

Я поморщился. Мне показалось, что кабинет руководителя стал как-то теснее. Притом знакомо теснее. В пространстве, достаточно просторном для обычных людей, теперь воцарился Чиркаш.

С Раскатовым главный областной идеолог был знаком еще с Гражданской войны. Они вместе сидели в узилище у белогвардейцев, вместе их пытали и водили на расстрел, но недострелили. Так что Чиркаш бывал в этом кабинете часто. Пропускали старые боевые товарищи порой по рюмочке, вспоминали былые времена, а заодно решали служебные вопросы. А общих вопросов у идеологического отдела обкома и ОГПУ была тьма-тьмущая. И некоторые настолько острые, что о них порезаться можно.

Вот и сейчас – рюмочка была. И вопросы были. Притом, судя по виду моего начальника, не шибко они его радовали.

– О, поэт, – бросив на меня быстрый взгляд, кивнул Идеолог. Он почему-то считал необходимым в честь моего великого тезки Александра Сергеевича Пушкина именовать меня высоким званием поэта. – Ну, послушаем твое слово. Правда, не слишком весомое. Такое пустячное.

Такая вот у него неприятная привычка – жить спокойно не может без того, чтобы не подначить, съязвить и высмеять. Притом делает это механически, а не с целью кого-то унизить и принизить. Так, пнул по ходу котенка на улице и пошел дальше, потому что так привык, и вообще, нечего ему на дороге попадаться.

– Так устами младенца, знаешь ли, истина глаголет, – сказал Раскатов. – А ты продолжай, продолжай.

– Да что продолжать! А то ты не знаешь, как после этого… – Идеолог замялся, а потом повторил услышанное у Вари определение: – Как после этого жертвоприношения город гудит.

– Погудит и затихнет, – отмахнулся Раскатов. – А мы пока этих сектантов найдем. И по всей пролетарской строгости с них взыщем.

– Мелко мыслишь! Это все змеиное староверческое кубло. Оттуда, как гадюки, все эти сектанты лезут. Все эти их зверские обычаи, когда за Христа своим детям головы рубят. Все эти массовые убийства и самоубийства. Ведь это у нас в области процветала секта «Спасово единство». Знаешь, какой они способ смертоубийства изобрели? Клин в дерево вбивают, потом в образовавшуюся щель руку человека суют и клин выбивают. Кости дробятся, руку не вынешь, на помощь никто в глуши не придет. Так главарь этой секты всех своих близких родных сначала к деревьям прикрепил, а потом и себя самого – и всех до смертного исхода. И все это исключительно ради спасения души, во имя Бога. Вот что у них за Бог такой, а?

– Сектанты, – пожал плечами мой начальник. – Но «Спасово единство» еще при царе-батюшке разгромили и по каторгам с глаз долой разогнали. Таких больше нет вроде бы.

– А вроде и есть. Ты про жертвенное приношение, что, забыл? Но хуже даже не то, что они друг друга во имя Христа режут и подушками душат. Хуже то, что они как смущали народ, так и смущают. Ни жить не могут, ни даже умереть, чтобы смуту не внести. Надо их зачищать. В Нижнеречье, в Солигорске. И поименно. – Идеолог потянулся за портфелем, который стоял в его ногах, щелкнул золотистыми застежками и вытащил список на нескольких листах.

– Войсковую операцию предлагаешь? – недобро прищурился Раскатов.

– Предлагаю! – махнул сжатым до белизны кулаком Идеолог. – Пора этот гнойник в Нижнеречье вырезать!

– Экий ты скорый. И так по всей области волнения. Не принимает часть народа коллективизацию. Падки на агитацию кулаков, подкулачников и религиозных мракобесов. А ты предлагаешь в улей головешку горящую сунуть.

– Не в улей, а в осиное гнездо! И выжечь все к чертовой матери!

– И бунт устроить? Уже наворотили в Юсуповке твои архаровцы из агитационного поезда. Хорошо, без большой крови обошлось.

Идеолог поморщился. Два месяца назад в Юсуповку, село богатое и глубоко религиозное, прибыл специальный агитационный поезд. Сначала агитаторы ввели в ступор селян сатирическим представлением, где прошлись и по попам, и по Библии, и по самому Господу Богу. А потом протащили на собрании членов артели и коммуны решение передать местную церковь на культурные и антирелигиозные нужды. Вылилось все в массовые беспорядки, где ударным кулаком были богомольные женщины в длинных одеждах, платках, вооруженные коромыслами, ухватами, граблями и прочей боевой утварью. Сначала отметелили от души агитбригадовцев и местных активистов. Потом, когда толпа выросла и рассвирепела, запылал дом местного милиционера. Пришлось бросать на подавление отряд из милиции и наших сотрудников. Арестованы были двенадцать человек, а потом приговорены к разным срокам. Церковь вернули верующим. Но проблем это не решило. Однажды запылавшее недовольство росло, пока еще не вырываясь наружу пламенем. Но лиха беда начало.

– Не-ет, дорогой мой, – покачал головой Раскатов. – Мы только две недели как контрреволюционную ячейку организации «Крестьянская вольность» в Нижнереченске взяли. Семерых отпетых контрреволюционеров, вооруженных и решительных. Они восстание на конец мая готовили, но мы им планы порушили. А на свободе их еще сколько осталось! Мы их выдергиваем. Аккуратненько. Кислород им перекрываем. А ты предлагаешь ударить по площадям и сразу все вокруг взорвать? Чтобы сельсоветы пылали? Вон, зайди в кабинеты. Там пусто. Мои люди в Угловске антинародные беспорядки подавляют. И так изо дня в день! У нас не хватает сил, пойми!

Раскатов говорил сущую правду. И что сил нам давно уже не хватает, потому как штаты слишком малы для объема решаемых задач и угроз текущего момента. И что беспорядки вспыхивают постоянно. И что во всей области Нижнереченский – это самый взрывоопасный район, где постоянно контрреволюция, беляки недобитые и эсеры воду мутят. Там уже больше года шло шевеление под лозунгами: «За собственность, свободную торговлю, хорошую землю. Против отвода удобных земель колхозам», «Добиваться вольной торговли, чтобы не отбирали у мужиков хлеб». Три месяца назад там произошло нападение на воинское подразделение, преступники завладели полусотней винтовок. Удалось установить четверых нападавших, но они успешно скрывались в лесах и на заимках. Только одного неделю назад прихлопнули при задержании. Да и у населения, занимающегося охотой, оружия полно. Леса там непролазные, есть где скрыться. Хотя и проредили мы подполье там неплохо, однако в каждом из нас жил страх, что однажды все Нижнеречье запылает.

– Близоруко смотришь, – буркнул Идеолог. – Не по-партийному.

Тут Раскатов, не отличавшийся долготерпением, вышел из себя. Он был из поколения железных людей, целеустремленных до фанатизма, ясно видящих цель. Грубый, откровенный упрямец. Был он жесткий, при необходимости жестокий, но вместе с тем обладал какой-то врожденной мудростью. Так что, в отличие от того же Чиркаша, тоже железного и твердокаменного, но привыкшего рубить сплеча, мой начальник обычно принимал самое оптимальное и справедливое решение – был у него такой дар. И сейчас я с ним был полностью согласен.

Он со страшным грохотом ударил ладонью по столу и взревел:

– Что?! Близоруко? Ты у нас дальнозоркий? Гражданскую войну новую в области хочешь разжечь? С людьми работать надо! Объяснять им суть момента, а не лезть по любому поводу с ружьем наперевес!

– От ОГПУ ли слышу? – недобро осведомился Идеолог. – Вы карающий меч. А уговаривать мы должны.

– Хреново уговариваешь! – успокоился немножко Раскатов. – Гаврила, не полезу я сейчас в Нижнереченск и окрестности. Там все на грани взрыва. Вот изымем по-тихому всех контрреволюционных заправил, тогда можно будет заняться твоим политпросвещением по полной. Тогда и церкви будешь закрывать, и спектакли про жирных попов показывать. Но позже, сильно позже.

– С тобой всю мировую революцию проспим, – недовольно буркнул Идеолог.

И отступил. Он прекрасно знал, что Раскатова, убежденного в своей правоте, сдвинуть с места ни один трактор не сможет.

Впрочем, сдвигать с места, спорить и что-то доказывать не пришлось. Вскоре взорвалось все само! Да еще как!..