Текст книги "Расстрельный список"

Часть вторая. Оркестр террора

Глава 1

– Сашок, я тебя к черту в пасть посылаю, – произнес Раскатов.

Сегодня он не ревел трубным гласом, не ругался и не молотил по своему многострадальному письменному столу кулаком. Он был непривычно тих и даже, можно сказать, опечален. Таким я его видеть не привык, поэтому насторожился сразу. А когда он выложил мне расклад, тут мне и поплохело по-настоящему.

– Имеешь полное право отказаться, – вздохнул он. – Подумай до завтра. Прикинь.

– Максимильян Данилович, ну что вы, право. Когда я отказывался от чертовых пастей?

– Ну как знаешь.

Голос его дрогнул. И в нем отразилась вся гамма чувств. Относился он ко мне как к сыну. И в глубине души надеялся, что я откажусь от самоубийственного мероприятия и останусь жив. И вместе с тем опасался отказа, боялся того, что за меня придется стыдиться.

Не придется, Максимильян Данилович. Однажды встав на наш тернистый путь, ты перестаешь принадлежать своему страху, а принадлежишь только общему долгу. Иначе слякоть ты, а не человек. А я всегда стремился быть именно человеком.

Вот только Варю жалко будет, если что. Она, узнав о моей длительной командировке, сразу как-то осунулась. Сердцем чуяла, что билет может быть в один конец, как я ее ни успокаивал. Но она ведь знала, с кем связывает свою судьбу. Давно поняла принципы моей жизни и насколько близко с этой жизнью ходит смерть. Поэтому не было обычных в таких случаях женских причитаний: «Или я, или твое ЧК!» Только всплакнула тайком. Но ничего не попишешь – так надо, родная, так надо…

А дальше было все как положено по законам бюрократии. Командировочные деньги, предписание о временном откомандировании уполномоченного областного постпредства Большакова А. С. в распоряжение центрального аппарата ОГПУ. И был поезд, несущийся по бесконечным заснеженным российским просторам. Потом шумная, в сугробах Каланчевская площадь с тремя столичными вокзалами. И бюро пропусков в главном здании ОГПУ.

Там меня приняли строгие официальные товарищи. Выписали наряд на койку в ведомственной гостинице и карточки на получение продовольствия. Назначили время приема не абы у кого, а у заместителя начальника ОГПУ Иосифа Студицкого…

Окна просторного кабинета с тяжеловесной старинной мебелью в здании бывшего страхового общества «Россия» выходили в глухой двор. Хозяин кабинета был седой, в возрасте. Одет в тщательно отглаженную форму, в петлицах – четыре ромба. Был он демонстративно доброжелателен и улыбчив – эдакий добрый дедушка. Только взгляд холодный, хитроватый и оценивающий – такой профессиональный, чекистский. Привык я давно к людям с таким взглядом, у самого скоро такой будет. Расслабляться с ними нельзя.

А вот второй присутствующий был вовсе не улыбчив. Худощавый невысокий мужчина лет сорока с совершенно непримечательной внешностью – таких любят брать в службу скрытого наблюдения, с ними можно каждый день общаться, и все равно на улице пройдешь мимо и не заметишь. Лицо немного вытянутое, волосы зачесаны на пробор. В безукоризненном костюме-тройке, с прямой выправкой – его можно было бы принять за бывшего дворянина. А можно и не принять. На него вообще можно было наложить любую личину и биографию. И от него исходила спокойная непобедимая уверенность.

Заместитель начальника ОГПУ Студицкий, играя свою добродушную роль, заботливо поинтересовался, как я доехал, как обустроился, как семья, как настроение. Такой китайский ритуал. Только после этого перешел к делу, и в воздухе будто сразу упала температура, поскольку тональность беседы резко изменилась.

– Александр Сергеевич, не скрою, нас немного смущает ваша молодость и не слишком солидный стаж агентурной работы. Но ваше руководство отрекомендовало вас как человека, имеющего большой опыт именно силовых акций. Это соответствует действительности?

– С детства воюю, – я выдал мою коронную фразу.

Мне было двенадцать лет, когда белогвардейская сволочь казнила моих родителей, а меня подобрал полк Красной армии. Там я не в обозе, а в разведке шустрил. Осваивал азы войны, научился стрелять и поражать врага. Так и воевал. Потом школа красных командиров, откуда отозван на службу в ОГПУ, где просто магнитом притягивал боевые ситуации. Сшибки, перестрелки – для большинства моих коллег это экзотика, а на меня они сыпались как из рога изобилия. Приманиваю я войну, которая для меня никогда не заканчивается. И пока что выживаю… Пока что.

– Думаю, ваши боевые навыки пригодятся в легендированной работе за пределами РСФСР.

– В Англии, что ли? – усмехнулся я.

А внутри все подвело. Неужели меня прикомандируют к ИНО – иностранный отдел, отвечающий за разведку за рубежом. Это и манило, всегда мечтал о дальних странах, и пугало – я же в таких делах ни черта не понимаю и языками не владею, кроме русского и малоросского!

– Поближе, – успокоил Студицкий. – Украина. Места вам знакомые.

– Еще как!

Большая часть детства прошла в Малороссии. Знал и языки, и нрав народа. Так что для меня это будет не полет в неизвестность, а возвращение к истокам.

– Ситуация там складывается опасная. Наш большевистский интернационализм и местечковый национализм – это несколько разные вещи. А некоторые товарищи на окраинах начинают их путать, – нахмурившись, произнес заместитель начальника ОГПУ. – Согласны?

– Так точно.

– Болезнь националистической обособленности и сепаратизма там, к сожалению, прогрессирует. Настолько, что пришла пора хирургического вмешательства, – зловеще протянул Студицкий, уже не казавшийся добрым дедушкой. – И еще белогвардейские и петлюровские недобитки. Польские агенты – эти вообще плодятся как псы дворовые. Никакого сладу с ними нет.

Я придал себе вид вдохновенный и озабоченный важностью задач.

– Вы назначаетесь руководителем агентурной группы для проведения силовых акций по борьбе с контрреволюцией. Задание сложное. Доверие к вам велико. Но и спрос будет серьезный.

– Высокое доверие оправдаю! – отчеканил я.

– Ну вот и хорошо. – Студицкий расслабился, снова превратился в обаятельного доброго старичка и кивнул в сторону третьего присутствующего, который пока не проронил ни слова. – Петр Петрович введет вас в курс дела. Он инициатор и куратор операции.

В этом кабинете меня больше не задерживали. Прощание с большим руководителем. Его благосклонное похлопывание по моему литому плечу. Пожелание всяческих успехов в работе и личной жизни. И вперед, в бездну.

Петр Петрович повел меня длинными коридорами и закоулками казавшегося бесконечным здания. И в итоге мы оказались в небольшом кабинете на последнем этаже, под самой крышей, с видом из окна на занесенную валящим без перерыва пушистым снегом, стучащую трамвайными колесами, многолюдную и шумную площадь Дзержинского, фонтан Витали и Лубянский пассаж.

Опыт мне подсказывал, что проведу я в этом кабинете или в каком-нибудь другом похожем месте не один день. К внедрению надо готовиться крайне тщательно. Чтобы легенда от зубов отскакивала. Чтобы не попасться на каком-нибудь каверзном вопросе типа помню ли я пожарную каланчу в родном городе, тогда как каланчи там сроду не было. В память должны намертво въесться явки, пароли, способы связи, в том числе экстренной, порядок эвакуации, если спалишься ненароком.

Ну а для начала я попытался оценить моего руководителя, с которым мне работать неизвестно сколько и от которого теперь зависит не только моя карьера, но и жизнь.

Инициатор операции производил странное впечатление. Кто бы что ни говорил, а в ОГПУ в массе своей все люди как люди. Любят выпить и закусить, жалуют женский пол, часто сверх меры. Подвержены страстям и эмоциям, бывают и благодушны-благородны, и жестоки сверх меры. А Петр Петрович – это какая-то другая человеческая порода. Или нечеловеческая? Как пишут философы – чистый разум, мечта контрразведчика. Минимум эмоций, максимум расчета. Инструмент максимальной эффективности. Такие люди вызывали у меня, что греха таить, зависть, поскольку холодная голова для чекиста, пожалуй, даже главнее будет, чем горячая рука, как искажают слова товарища Дзержинского разные хохмачи. Но они и пугали.

Такая оценка личности Петра Петровича будто снизошла на меня свыше в первые минуты знакомства. И со временем только находила подтверждение.

Я думал, он сразу возьмет быка за рога, но Инициатор нацепил на себя маску участия и гостеприимства. Сам заварил чай, даже бублики нашлись. Подстаканники с эмблемой ОГПУ. Располагающая атмосфера для доброй беседы. И начал он не с явок и паролей, а с философии.

– Отвлечемся от службы, Александр Сергеевич. Вот что вы думаете о силе идей?

– Она сильная, – только и нашелся брякнуть я.

– Мудро и исчерпывающе, – оценил тавтологию Инициатор. – Идеи обладают колоссальной силой и часто меняют мир. Но бывают идеи ложные или конъюнктурные, на злобу дня. Только злоба сегодня одна, а завтра другая. И так случается, что тогда они не развивают, а корежат мир. В том числе и так называемые идеи прогрессивные и передовые.

– Какие именно? – невольно заинтересовался я. Собеседник умел втягивать в разговор.

– Например, идея о великорусском шовинизме. Слышали ведь не раз: «Россия – тюрьма народов. Свободу для угнетаемых наций». В свое время она сильно помогла в раскачке царизма. А сегодня?

– А сегодня создает некоторые проблемы.

– Некоторые? Мягко сказано. Доминирование национальных кадров, основная ценность которых в их национальности. Заигрывание перед ними. А что дальше? Как скоро идея «Россия – тюрьма народов» трансформируется в «СССР – тюрьма народов»?

– А такое возможно?

– Возможно. Как только ослабнет Москва.

Я даже не знал, что сказать. За такие речи обычно людей таскали к нам на профилактические беседы, а то и на отсидку, если имела место агитация.

– Что заерзали, Александр Сергеевич? – пристально посмотрел на меня Инициатор. – Крамолу изрекаю? Так вам благостную картину единения народов распишет политработник. А чекист должен видеть проблему во всей полноте. И видеть самое худшее, чтобы знать, как это худшее нейтрализовать. Украина сейчас больше, чем любая другая республика, пропитана озлобленностью по отношению к большой России. Это единственная республика, где значительная часть населения искренне ненавидит даже не московскую власть, а весь русский народ. Такого нет ни в Средней Азии, ни на Кавказе. Этот настрой умело подогревается и недобитыми врагами, и перевертышами из партноменклатуры. А еще вечные мечты о независимой Украине. И соседство с западными странами, главное – с Польшей, которая была и остается непримиримым врагом СССР, подпитывает угрозу бунта и мечтает об отторжении наших территорий.

– Это факт медицинский, – кивнул я. У меня к полякам был свой счет, еще со времен советско-польской войны.

– Еще год назад в решении Политбюро ЦК прямо указывалось: по разведданным есть основание предположить, что в случае серьезных кулацко-крестьянских выступлений в Правобережной Украине и Белоруссии, особенно в связи с предстоящим выселением из приграничных районов польско-кулацких и контрреволюционных элементов, польское правительство может пойти на прямое военное вмешательство. И признаки его подготовки мы сегодня видим.

– Поляки давно над нами висят как дамоклов меч.

– Вот именно. Возможность войны с поляками наверху воспринимают очень серьезно, особенно в связи с плачевным состоянием Красной армии. Доходит до смешного. Для пополнения военного бюджета в связи с польской угрозой решено резко увеличить производство и продажу водки.

Я хмыкнул.

Петр Петрович прошелся по кабинету, задумчиво посмотрел в окно. И продолжил:

– На сегодняшний день против нас на Украине действуют два главных игрока. Это КСУ.

– Комитет Спасения Украины, – блеснул я знанием.

– Именно. И его покровители – второй отдел Генштаба Польши. Польская разведка. Ваша главная задача – проникновение в эту среду под легендой активного контрреволюционера и террориста. Вскрытие агентурной сети. Работа с лидерами КСУ. И тут прослеживаются интересные возможности. В зависимости от вашего профессионализма и настойчивости.

– Приложу все усилия.

– Вопрос вопросов – стать своим для всей этой контры. Зарекомендовать себя. И вот тут возникает вариант сочетания полезного с… полезным.

Петр Петрович подошел к сейфу. Вытащил бумажную папочку. Положил перед собой на стол. Раскрыл. Внутри лежал один-единственный лист некачественной желтой бумаги с машинописным текстом.

– Что это? – поинтересовался я.

– Расстрельный список, – усмехнулся Инициатор.

А потом пояснил, что заявить о себе моя группа должна будет серией терактов против указанных лиц. Я осторожно пододвинул к себе листок. Там были фамилии, занимаемые должности, партийный стаж. Ну и другие необходимые сведения.

Внутри я будто оледенел, а лицо окаменело. Зато сердце заколотилось пулеметом.

Петр Петрович понимающе глянул на меня и с насмешкой осведомился:

– Что, впечатлительную гимназистку играть будем? Так не по чину вам, Александр Сергеевич. Сколько врагов советской власти лично уложили?

– Не считал, – буркнул я. – Но там были враги. И был бой. А тут – свои.

– Были свои. Теперь чужие.

Инициатор кратко обрисовал, кто именно и почему попал в этот смертельный список. В нем были те советские и партийные функционеры, кто активно взаимодействовал с антисоветским подпольем. Кто занимался вредительством и саботажем, боролся за власть любыми способами. Кто стремился сыграть на национальном вопросе, подталкивая республику к кровавой бане. В выси мы не забирались, наркомов здесь не было, но Петр Петрович заверил, что именно эти персонажи представляют особую опасность для советской власти. Чтобы не разрушить хрупкое равновесие в республике да еще по ряду политических и внутрипартийных соображений, хватать и начинать следствие в отношении их было никак нельзя. Зато вполне можно ликвидировать руками агентурной терроргруппы «Оплот» под моим руководством.

– Как-то иначе мне представлялась чекистская служба, – вздохнул я, отодвигая от себя список.

– Не вам одному, – наконец Петр Петрович изволил улыбнуться – в первый раз за наше знакомство…

Глава 2

Над поселком Рыбное неслась бравурная музыка. Ее сменили политические новости и агитация: «Колхозы. Индустриализация. Встанем плечом к плечу, рабочий и колхозник». А потом зазвучал голос товарища Сталина на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической индустрии:

«Мы отстали от передовых стран на пятьдесят-сто лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут.

Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять. Мы решили ряд труднейших задач. Мы свергли капитализм. Мы взяли власть. Мы построили крупнейшую социалистическую индустрию. Мы повернули середняка на путь социализма. Самое важное с точки зрения строительства мы уже сделали. Нам осталось немного: изучить технику, овладеть наукой. И когда мы сделаем это, у нас пойдут такие темпы, о которых сейчас мы не смеем и мечтать».

Громкоговорители с радиовещанием в поселке установили буквально на днях. И теперь весь день в воздухе витали правильные слова и добрая музыка. Народу это сильно нравилось. Под звук громкоговорителя ощущаешь себя частью большого мира, а не просто работягой, привязанным тяжелым трудом к рыболовецкой артели.

Я шел по единственной улице поселка и ощущал на себе настороженные взгляды. Чужие здесь не ходят. Чужие здесь, бывает, и пропадают.

Возле коптильного цеха витал приятный запах. Рыбу здесь коптили знатную. А чуть дальше возводилось здание для большого холодильника. Ну а остальное пространство было пропитано запахом сырой рыбы, далеко не таким приятным.

В коптильню мне не надобно. Мне нужно в конторку – небольшое дощатое здание. Там, в маленьком кабинете, заваленном амбарными книгами, обосновался невысокий, пожилой, курчавенький председатель артели Иосиф Шиша.

Мое появление не вызвало у него никакого удивления. Понятно, что доложили ему обо мне наблюдатели, как только я пересек границу владений.

– Здрав будь, хозяин, – протянул я руку.

– И тебе не хворать, Указчик, – криво улыбнулся Шиша.

Я переложил груду папок на подоконник и пристроился на стуле, небрежно закинув ногу на ногу. Спросил:

– Кто-то из моих вернулся?

– Почти все, – сообщил Шиша. – А тебя уже похоронили. Решили, что ты под Сестробабово сгинул.

– Не отлита пока моя пуля, – я прижмурился и ощутил, что страшное напряжение начинает отпускать.

Рыбное. Да, чужие здесь не ходят. И не выживают. Но вот только я не чужой. Я свой. И здесь наша главная лежка. Наша опорная база.

Расположение речной рыболовецкой артели, раскинувшейся по всей территории Украины, включало в себя цеха копченостей, большие складские помещения. И здесь вечно ошивался всякий наемный сброд, который теперь именовали не батраками, а артельщиками. Польза народному хозяйству от предприятия выходила большая, отношения с властями сложились тесные и взаимовыгодные, так что никто из контролеров сюда без особой нужды не совался. И тут можно было спокойно схорониться. Тем более на случай проверок у нас имелись прочные документы прикрытия. Так что место было для нас относительно надежное.

И сейчас именно тут произошло воссоединение моей шайки. Мои помощники очутились здесь не только раньше меня, но и уже успели прилично провонять рыбой.

Да, хорошая лежка. И жалко, что пришлось ее засветить, но иного выхода просто не было. Пришлось по оперативным соображениям притащить сюда Батько, правую руку Коновода. А остатки его войска раскидали по другим местам.

С победным походом на Разуваево, куда Коновод послал своего «первого министра», как-то сразу не заладилось. Пока дошли до места, половина народа разбежалась. А еще по дороге к селу чуть ли не лоб в лоб столкнулись с конным полком РККА, который устроил форменный погром. Мои гарные хлопцы, которых я послал на эту авантюру, сориентировались быстро и в полной мере проявили свое военно-тактическое искусство – вовремя, красиво и без потерь смылись. При этом удачно прихватили с собой и Батько.

Им повезло. Я-то своего подопечного фигуранта упустил, правда, на тот свет, но все же. А ребята справились. Умницы!

Что теперь делать с продолжателем дела Коновода? Пока непонятно.

После визита в конторку, обустройства на застолбленном для меня местечке в отдельной хате и короткого разговора с соратниками я сразу же отправился на встречу с «первым министром». Тот обосновался в каморке в бараке рядом с коптильным цехом. И сладко дрых на лежаке, покрытом рогожей и сеном.

– Тревога, Батько! Красные окружают! – крикнул я.

Он подскочил как ошпаренный. Изумленно уставился на меня, не веря своим глазам. И тут же бросился обниматься.

И я в ответ обнял его прям как потерянного блудного брата или загулявшего папашу. А потом, кручинясь, сообщил, что Коновод пал смертью храбрых. Скончался, можно сказать, на моих руках.

Батько сильно опечалился. Хотя, как психолог-самоучка, я готов был поклясться, что эта печаль маскировала некую радость и определенное удовлетворение. Этот живодер Коновод его, похоже, прилично измотал, и избавиться от такого атамана – это как с хребта мешок на десять пудов сбросить. Сразу идти по жизни становится легко и солнышко светит светлее.

– На тебя теперь вся надежда страдающего под большевистской пятой украинского народа, – произнес я, снова похлопав Батько по плечу.

Батько задумался. Погрустнел. Но потом расправил плечи гордо. Однако ничего не сказал.

Я так и не понял, понравилась ли ему эта идея. Но его чувства сейчас не важны. А важно то, понравится ли она руководству ОГПУ…

Глава 3

Хорошо все же возвращаться в обжитые места. Измотанным, оглушенным канонадой, исцарапанным и потрепанным, но живым. А какое блаженство после болот и степей поваляться в баньке на полке, да еще когда Одессит задорно хлещет тебя веником со словами:

– Коптись, рыбка, большая и маленькая.

– Скорее варись, – слабо возразил я, распаренный в диком жару и пару, на которые не поскупились.

– Варись, начальник. Будешь розовый и красивый. Хотя куда уж красивше? – похабно заржал Одессит.

– Тьфу на тебя, холера, – лениво отозвался я.

Одессит вечно балагурил, оправдывая свою кличку. Он был типичный уроженец тех мест. Острый на язык, подвижный, как ртуть, азартный, шустрый, полезный и плотно напичканный одесскими словечками. Только язык его порой становился его же врагом. В раже и шутках он мог легко зайти за границу дозволенного, грубо попрать дисциплину и служебную иерархию, что чревато. В первые дни знакомства я уже было решил, что он своими хохмочками подрывает мой командирский авторитет, и ласково поинтересовался:

– Яков Осипович, скажите, а как вы относитесь к идее физического насилия со стороны начальства к бесцеремонным подчиненным?

– Сугубо отрицательно, – отозвался Одессит, не прекращая лыбиться.

– Рад слышать. И надеюсь на понимание.

– Ой, не надо меня уговаривать, я и так соглашусь. Меня с детства приучили отступать перед грубой силой.

– Ну если вы измените этой своей привычке, то обращайтесь. Доктора я оплачу.

После этого язвить он меньше не стал, но делал это гораздо аккуратнее. Сейчас мы жили душа в душу. И легкая пикировка доставляла нам взаимное удовольствие. Я ведь тоже большой любитель праздно почесать языком и сверкнуть бриллиантом изящной словесности.

После баньки в избушке, выделенной нам и расположенной так, чтобы кто ненароком уши свои не распустил и не услышал, какие тут умные беседы ведутся, состоялся торжественный ужин по поводу моего возвращения. Рыба, сало, овощи и самогон – богато в уже становившуюся голодной годину. Харчевались мы прям по первому разряду, как и положено настоящим бандитам.

На торжественном ужине присутствовали трое, составлявшие ядро агентурной группы «Оплот». Я – руководитель. Секретные сотрудники – распаренный после баньки благодушный Одессит и, как всегда умственно сосредоточенный, Петлюровец. Остальных членов моей шайки использовали втемную, и они искренне считали себя бандитствующими борцами за украинское народное счастье.

Я меланхолично и сонно жевал удивительно вкусную копченую рыбу, ощущал, как отступают ужас и тягостность последних недель, притупляются страх и отчаянье. Эх, хорошо бы жизнь состояла из одних удовольствий. Правда, тогда бы это была не жизнь. Потому как жизнь – это борьба за жизнь. Умно ведь сказано, горжусь собой!

Помню первые дни моей перевернутой внедренческой жизни «на дне». Страшно было страшно, снова извиняюсь за тавтологию. Просто слова «сильно страшно» не отражают всего напряжения моих растрепанных и истерзанных чувств. Наверное, так себя ощущает выброшенный в океан с бригантины матрос. До берега безнадежно далеко, дикое ощущение одиночества. Он совсем один, если не считать компании нарезающих круги акул, уже прикидывающих, что вкуснее: печень или ляжка пловца.

Сперва сильную опаску вызывали мои помощники. Секретный сотрудник вполне может оказаться слугой двух господ и завести тебя в ловушку. Но время все расставило по своим местам. Этим двоим я теперь доверял как себе. Они готовы были положить за меня жизнь, а я за них. Так что крепкое боевое братство состоялось.

Хотя странно, конечно, судьба распорядилась. В одной братской компании сидели соратники: большевик-красноармеец, петлюровский офицер – кавалер двух «Георгиев» еще за германскую, и профессиональный вор из шайки известного одесского налетчика и культурного мецената Мишки Япончика.

В 1919 году Одессит и Петлюровец палили друг в друга из винтовок, сойдясь в битве за Южную Украину. Тогда организованный из воров и босяков красноармейский полк под предводительством Япончика выдвинулся на борьбу с петлюровцами, был последними бит, остатки его дезертировали, а самого Мишку шлепнули на месте комиссары за трусость. Ну а я был из победителей, кто в итоге отколошматил и тех и других. Сейчас же мы делали общее дело.

Почему? Какие мотивы у моих помощников? У Одессита, давно не мальчика, все еще гулял ветер в голове. И он как член стаи готов порвать глотку любому, а то и сложить голову именно за своих, а не за высокую идею. С Петлюровцем все по-другому. Он в первый же наш разговор объявил со всей ответственностью:

– Я не завербованный враг, которого ОГПУ держит на коротком поводке и заставляет работать. Я идейный. И за идею готов жизнь положить.

– Что за идея? – поинтересовался я. На стойкого большевика он никак не тянул.

– Власть. Я за крепкую власть. А тут большевикам соперников нет. И еще – я всей душой ненавижу украинский национализм. И сделаю все, чтобы он не разгулялся на этой земле.

Он бы одержим данной идеей. Это его так травмировала служба на Украинскую Народную Республику и на Петлюру.

Я выпил небольшой наперсток самогона. Спиртным не увлекаюсь. Петлюровец тоже к нему равнодушен. А Одессит счастлив иногда напиться до свинячьего визга. Сейчас и намеревался сделать это, накатив себе полный стакан, но я его остановил:

– Сперва на трезвую голову обсудим дела наши земные.

Нужно было составить общую картину происшедшего. Каждый видел только свою часть батального полотна, и теперь их надо было объединить.

То, что предводителем восстания было затеяно освобождение польского резидента по кличке Шляхтич, – об этом узнал Петлюровец от своего бывшего сослуживца из «гвардейцев» Коновода, что стоило ему любимых часов и жбана самогона. А потом Одессит был отправлен мной с заданием выйти на связь с кураторами и сообщить о готовящейся акции. Он успел это сделать вовремя, так что «гвардейцев кардинала», то есть Коновода, в Никольске ждали с распростертыми объятиями. Их аккуратно ликвидировали еще на подходе к городу. А вот что все восстание было посвящено исключительно одной этой цели – это стало для моих друзей откровением.

– И такая буза лишь для того, чтобы польского агента вытянуть из камеры? Нет, я конечно, знал, что Коновод дурак. Но что он дурак такого величественного масштаба, даже не надеялся, – всплеснул руками Одессит.

– И кончил как дурак, – кивнул я. – Угодил в западню.

Во время наших мытарств по степи мне чудом удалось установить контакт с руководством. И мне приказали попытаться вытянуть повстанцев на Сестробабово. Восстание уже прилично утомило и Москву, и руководство республики. С ним пора было кончать, лучше одним ударом.

– И как тебе удалось Коновода убедить идти в западню? – заинтересовался Петлюровец.

– Так пути всего два было – на Сестробабово и Кленово. И стоял над картой Коновод как буриданов осел, не зная, что сожрать. Тут я и использовал старый трюк в отношении украинцев.

– Это какой? – с интересом посмотрел на меня Одессит. – На сало подманил?

– Если бы! Есть такой анекдотец. Хохол здоровье потерял, нищий, больной, жена ушла, дети не любят. Он встречает попа и говорит: «А это ты виноват!» – «Почему? Я же тебе всегда говорил: не пей, не блуди, работай усердно». – «Вот именно. Знал же, гад такой, что я назло тебе все наоборот сделаю!»

– Ой, не могу. Назло! – Одессит, хохоча, забил ладонью по столу, так что стакан подпрыгнул.

– Когда я предложил Кленово, он и выбрал из упрямства Сестробабово… Вот сколько живу, этот трюк всегда с хохлами срабатывал.

Посмеялись. Потом Петлюровец посерьезнел:

– У нас на руках Батько. Он в святом неведении, что стоит сейчас на довольствии ОГПУ. И что нам с ним делать?

– А это как наш бриллиантовый начальник скажет. – Одессит снова потянулся к стакану. – Прикажут рыбам на корм – пожалуйста. В местное ОГПУ сдать – да запросто. Или в Польшу отправить. Что изволите?

– Пока ничего, – отозвался я задумчиво.

Были у меня идеи. Но пока еще Батько не настолько мне доверяет, чтобы кидаться со мной к черту в пекло. Все же вопросы у него остались по гибели Коновода, о деталях которой он знает лишь с моих слов.

Да и вообще, не мне решать. Пусть Инициатор думает. У Петра Петровича Петрова голова большая…