Текст книги "Третий всадник"

Глава 8

Показалось, что пуля взъерошила мне волосы. Я невольно отступил на шаг. Воспользовавшись моим замешательством, Кривой ловко вырвался из моей хватки и бросился прочь.

У меня же сработал рефлекс – быстро двигаться под обстрелом, не давая противнику прицелиться, и искать укрытие, иначе не выживешь.

Рванул я в сторону вовремя. Прозвучал еще один выстрел, и я засек в темноте вспышку. Били со стороны сгоревших три года назад и с того времени все готовящихся под снос бывших нэпманских овощных складов.

В моей руке уже чернел наган. Я навскидку выстрелил в сторону противника. Понятное дело, ни в кого не попал – расстояние под сто метров, тут мой револьвер бесполезен, а в меня били из винтовки.

Из особняка выскочил часовой. Надо отдать ему должное, сориентировался он быстро и тут же начал палить из «мосинки» в сторону развалин. Оттуда не отвечали.

Кривой удирал вполне бодро, немножко прихрамывая.

– Стоять! – заорал я и нажал на спусковой крючок.

До него уже было далеко. Но, кажется, я попал. Во всяком случае Кривой притормозил, схватился за ногу. Но тут же припустил еще быстрее и нырнул за покосившийся забор складов. Шустрый, сволочь. И быстрый, как спортсмен-легкоатлет. Но жизнь заставит – еще и не так разбежишься.

Из особняка выскочили мои коллеги с оружием.

– Вперед! – азартно крикнул Горец, душа которого рвалась на лихую сечу.

– Стоять! Все в дом! – охолонил я соратников.

Лезть в темноту в развалины, где и днем черт ногу сломит, – это сильно сомнительный план. Хотя я и был уверен, что нападавшие улепетывают со всех ног, но это только мои предположения. Может, они выманивали нас и подготовили сюрприз. Тем более для полноценной блокировки местности наших сил явно не хватало.

Так что мне оставалось только накручивать диск телефона и орать в трубку: «Нападение на спецгруппу ОГПУ».

Через четверть часа появился грузовик с бойцами отдельного полка войск ОГПУ, дислоцировавшегося в городе. Прибыл на своей легковушке с откидным верхом и сам его командир по фамилии Шалашов, бравый, с орденом Красного Знамени на груди и шикарными буденновскими усами на лице.

Надо отдать ему должное, ситуацию он оценил моментально. Умело организовал блокирование и прочесывание местности, правда перед этим честно объявив:

– Только там никого нет! Они давно по щелям разбежались, как кухонные тараканы.

Бойцы рассредоточились, а Шалашов, еще раз расспросив меня о происшедшем, ненадолго задумался. А потом отметил:

– Похоже, за тобой приходили, уполномоченный. Может, придут снова. Так что усилить надо охрану вашего дворца. Одного балбеса с ружьем на воротах явно недостаточно.

– Почему балбеса? – возразил я. – Ваш боец отважно показал себя.

– Объявим благодарность, – кивнул комполка. – А ты поостерегись. И подумай на досуге, почему именно тебя хотели пристрелить. Чем и кому ты помешал?

– У нас работа такая – всем мешать.

– Но чтобы засаду устраивать – это ты кого-то или хорошо обидел, или кто-то тебя сильно боится.

Тут меня будто обдало ушатом холодной воды. За этой суетой и стрельбой я упустил нечто важное. Я застыл и уставился вдаль. И, к ужасу своему, различил, как на севере города вздымается зарево.

Шалашов обернулся и посмотрел в ту же сторону. Недовольно произнес:

– Что за ночь! Похоже, там пожар.

– Похоже, – кивнул я. – Доскочим туда?

– Ты еще и пожарный? – усмехнулся командир полка.

– Да есть одно опасение. Это очень важно.

– Ну если важно, тогда прошу пожаловать на борт, – кивнул командир полка в сторону своей машины.

Опасения мои оказались верными. Когда мы подкатили к месту пожарища в районе недалеко от речного порта, там суетился окрестный народ и стояла пожарная машина, поливавшая водой остов деревянного длинного здания, от которого остались одни головешки.

И что это за здание – я знал отлично. Это был филиал городского архива. Тот самый, где последние дни безвылазно провел Симонян, выкапывая в документах что-то очень нам нужное.

Сердце мое болезненно сжалось. Эх, не дай бог… Хотелось надеяться на лучшее, но вот только уверен я был в худшем…

Глава 9

Огонь. Стихия, которая все сметает, уничтожает и обнуляет. Сгорело здание архива. Сгорели документы по продзаготовкам. И сгорел Федя Симонян.

На пепелище нашли обгоревшее тело. Впрочем, обгоревшее не настолько, чтобы не опознать в нем ревизора. И достаточно уцелевшее, чтобы не только установить причину смерти, но и характер, количество проникающих колото-резаных ран.

– Не меньше двадцати ножевых, – подвел итог старомодного вида, с бородкой и в очках, судмедэксперт, закончив в судебном морге разбираться с телом и выйдя из прозекторской.

– Зачем бить два десятка раз ножом? – спросил я хмуро.

– Ну или убийца несдержанный и нервозный человек, или очень сильно ему жертва насолила, – предположил судебный медик.

– Насолила, – кивнул я.

Русаков был сильно встревожен произошедшим. И, не откладывая дела в долгий ящик, устроил в нашем штабе срочное совещание в узком кругу, пригласив туда уже знакомого мне, и далеко не с лучшей стороны, начальника СПО области Афанасия Гирю.

Свое недовольство тот начал демонстрировать уже с порога.

– Пользуешься московским положением, – криво усмехнулся он, располагаясь на стуле напротив начальственного стола. – К себе на ковер дергаешь. Заставляешь скрипеть старыми костями.

Русаков, как обычно, был спокоен и даже весел, но в глазах мелькали нехорошие всполохи.

– Ну что ты, право, Афанасий Афанасьевич! Какой ковер? Пригласил тебя в гости, как встарь. Чтобы по-дружески поинтересоваться – что тут у тебя творится, черт побери?!

– А что тут у меня творится?

– Да ничего особенного! Просто сожжен архив с важными документами. Убит ответственный работник Рабкрина. Террористы творят что хотят. Я как-то социалистическую законность и революционный порядок иначе себе представлял.

– Законность – это к прокурору. А поджог архива – это к уголовному розыску. Там мотив может быть любой. В том числе бытовой. Повздорил ревизор с кем-нибудь, даму сердца не поделили. Этот кто-то от избытка чувств и кипения страсти нанес два десятка ножевых ударов. Террористы так не убивают. Так убивают на почве взаимной ненависти. Ну и подожгли с горя архив для сокрытия следов. Это угрозыск пусть копает. Они в таких делах большие доки. Нам с ними на этом поле не соревноваться.

– Эка складно вещаешь, – прищурился недобро москвич. – А что в это же время на моего сотрудника было совершено покушение. Это не ЧП?

– Ну и что, покушение? Сейчас столько народу с нами посчитаться хотят. Вон на моих людей тоже покушение за покушением. У меня только за год трое уполномоченных ранено и двое убиты кулацкими выродками. И ничего. Работаем. И давим контру. А излишне впечатлительным у нас не место.

– Я что-то не понимаю, товарищ Гиря. Вы что, отказываетесь работать по этим делам? – сухо поинтересовался москвич.

– Я? Отказываюсь? Просто нет смысла брать их в наше производство. А так осведомителей и агентов сориентируем. Актив напряжем. Все сделаем как надо.

– Ну просто бальзам на душу пролил, – умилился Русаков. – Только бутылочка с бальзамом маловата.

– Иван Афанасьевич, ты прекрасно знаешь, какое положение в области. То, что произошло, – оно уже в прошлом. Надо в будущее смотреть. А оно у нас пока что беспросветное.

И опять пошло нытье – людей нет, оторвать ни от какого дела не можем, но окажем всяческую помощь, содействие и сочувствие. В общем, с чугунной непосредственностью Гиря нам объяснил, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, как написано в любимых мной «Двенадцати стульях». И если московской бригаде хочется себя обезопасить, то тут уж она сама о себе обязана позаботиться.

Когда начальник СПО ушел, Русаков тяжело, задумчиво и недобро смотрел ему вслед. Ну а я после прошлого разговора с Гирей ожидал услышать от него нечто подобное, так что не особо удивился. Вот только форма высказываний была слишком вызывающая. И этот покровительственный тон. Интересно, что же у него за поддержка за спиной, если он не боится так себя вести с представителями Москвы?

– Извините, а это как расценивать? Как халатность или как вредительство? – полюбопытствовал я.

– А шайтан его знает! – вдруг в сердцах воскликнул Русаков. – Афанасий Афанасьевич, он такой, себе на уме. А вот своим ли умом живет? В одном он прав – ситуация в области взрывоопасная. И копать, как положено в таких случаях, просто некому.

– Ну да, ну да…

– Вот что, – Русаков думал тяжелую думу недолго и быстро вернул себе обычную деловую бодрость, – переключайся-ка ты, товарищ Большаков, полностью на это расследование.

– Вот это правильно! – искренне одобрил я. – Я бы даже сказал, мудро!

Москвич скептически посмотрел на меня. И продолжил выписывать неожиданные сюрпризы:

– И подготовь быстренько материалы к заведению агентурного дела. Как назовешь?

– Агентурное дело «Осьминоги», – брякнул я.

– Почему «Осьминоги»?

– Потому что с загребущими щупальцами.

– Понятно. Все материалы мне на стол, я подпишу. Право на это имею.

– А регистрация?

– Только не здесь. Через Москву. Но это не твоя забота.

Дело так дело. С ним лучше. Без него тыкаешься, как какой-нибудь частный сыщик вроде горячо любимого мной, жалко, что выдуманного, Шерлока Холмса. А с папкой, где выведено «Дело № …», ты государев человек.

– И в помощники можешь взять из нашей группы любого, – продолжал щедрой рукой раздавать подарки Русаков. – Кого присмотрел?

– Тамерлана Елоева.

– Годится… Докладывать мне каждый день. Чувствую, нас ждет масса чудесных открытий, товарищ Большаков. Гниль тут в области из всех щелей сочится.

– Соскребем плесень. Не впервой, – с жизнерадостным и глупым оптимизмом заверил я.

А потом покинул кабинет моего начальника. Теперь предстояло прикинуть, как жить дальше и что делать.

Хотя внешне я старался показать, что не унывал и унывать не буду, на деле настроение у меня было сумрачное. Вроде с детства смерть гуляет вокруг меня, размахивая направо и налево своим острым инструментом. Но к гибели товарищей привыкнуть невозможно. Эх, Федор, хороший ты был человек. Таких мало. И при воспоминании о нем постепенно подавленность сменялась нарастающей глухой злостью. Ответят мне враги за все! Вот только кто ответит? Как узнать, где затаились эти чертовы «осьминоги»?

Больше всего меня беспокоила какая-то слишком уж быстрая и глубокая осведомленность противника о нас. Сперва погиб председатель колхоза, который что-то знал. Потом погиб ревизор, который что-то накопал. Противники очень серьезно воспринимали наши шаги, как непосредственную угрозу. И очень быстро и сноровисто справлялись с этими самыми угрозами. Вот только со мной у них промашка вышла. Я выкрутился. Не в первый и, надеюсь, не в последний раз. Интересно, они предпримут новую попытку покушений на меня? Вообще, почему решили убрать одновременно меня и ревизора?

Хотя тут никакой загадки и нет. Подумали, что ревизор раскопал в бумагах что-то не просто важное, а крайне актуальное, что порушит какие-то планы или изобличит кого-то в серьезных грехах. Посчитали, что Федя мог передать информацию конкретно уполномоченному Большакову. Вот и решили смести обоих одновременно. А что изменилось после частичного провала этих душегубских планов? Они уверены, что уполномоченный Большаков доложит обо всем руководству и перестанет быть единственным носителем информации. И убивать его уже и ни к чему, излишняя и рискованная трата ресурса. Если только в этом нет каких-то личных или иных неизвестных мне мотивов.

Хорошо, если так. Но это не отменяет необходимости быть начеку. Хотя кому, как не мне, легендированному ликвидатору ОГПУ, наведшему дикий шорох на Украине, знать, сколько имеется безотказных способов отправить человека на небеса. Вот только взять меня, предупрежденного и вооруженного, непросто. Пусть попробуют.

Горец застал меня в нашем общем кабинете, когда я дописывал постановление о заведении агентурного дела «Осьминоги». Он как раз вернулся с Одоевского района, где в селе Сосновка два брата – дураки и бузотеры, из вечно озабоченных искаженно воспринимаемым ими общим благом, – попытались подбить народ на поход в райцентр для освобождения арестованных односельчан под лозунгом: «Мы должны выручить наших передовиков!» В это же время за их спиной в селе вели пропаганду матерые антисоветчики и подкулачники, раскручивая модные в последнее время военные темы: «Колхозы – это вторая барщина, но немного еще осталось терпеть. На китайской границе война, скоро Япония заберет КВЖД, а с другой стороны на нас нападет Польша, и в конце концов нас задавят. Хорошо было бы, если так сделают. Колхозы надо уничтожать!» Арестовали четверых.

– Что же этим куркулям все неймется? – возмущался Горец. – Нет чтобы всем миром навалиться и с бедой справиться, в будущее идти, как партия зовет. Так они все подзуживают, провоцируют, смущают людей. Вот почему такое, Саша?

– Потому что враги. Для них наш большевистский уклад – как ладан для черта.

– Точно, – кивнул Горец и поинтересовался: – А ты тут чем занят?

– Тебе объем задач нарезаю.

– С какой стати? – возмутился Горец.

– Потому что ты теперь мой подчиненный. Должен угождать, заискивать и нести бакшиш.

Горец рассмеялся – он вообще любил поддержать хорошую шутку. Но я ему быстро объяснил, что шутка шуткой, а дело делом, и насчет подчиненности все истинная правда. А потом, пока без лишних подробностей, расписал ситуацию. Объяснил, что против нас, судя по всему, действует матерый, готовый на все враг. Что уже убрали двух свидетелей и хотели убрать меня. И предупредил:

– Ты можешь отказаться. Дело опасное. И неблагодарное.

Тут Горец взвился:

– Саша, ты что такое говоришь?! Хочешь сказать, что я могу испугаться?!

– И мысли такой не было.

– И правильно. Знаешь, я осетин! Мы самые сильные бойцы в мире. – Он чуть замялся, покосившись на меня. – Конечно, вместе с русскими. В моем роду все воины. И все за Россию воевали, несколько сотен лет. Для нас погибнуть в справедливом бою – считай, почет и счастье. Сам товарищ Сталин корни в нашем народе имеет! А ты предлагаешь мне испугаться!

– Я предлагаю тебе вдумчиво работать. Выявить гадину. И самому голову не сложить.

– Вот это разговор! – Он хлопнул меня по плечу. – Ну, говори, кого атаковать?

– Пока что архивы со старыми делами, – сказал я, видя, как лицо помощника становится при этих словах кислым. Мало кто любит архивы со старыми делами…

Глава 10

Основа нашей чекистской деятельности – агентурная. Ради этого мы наняты, тому нас и учили. Завербовать удачно агента, подождать, пока он добудет важную тайную информацию, потом арестовать врага. Работа простая, хотя порой требует исключительной хитрости и изворотливости, а также раскрепощенной фантазии. Без агента чекист что крестьянин-единоличник без кобылы. И если не умеешь работать с агентурой, то за каким лешим такой уполномоченный нужен? Но умеют, кто лучше, а кто хуже, практически все.

Существует еще один пласт работы, от которой стандартный чекист, человек действия и поступка, шарахается, как бес от крестного знамения, и те, кто владеет ею, порой сильно ценятся разумным руководством. Это анализ. Анализ ситуации на ниве борьбы с контрреволюцией, общественных настроений, в связи с чем появляются объемные справки и принимаются судьбоносные решения. И тщательный анализ по конкретным делам, с запросами, поиском необходимой информации, перелопачиванием агентурных дел и разных хитрых пыльных папок. Работа нужная, страшно скрупулезная, жутко муторная и на девяносто девять процентов бесполезная. Но вот ты находишь нужное, и вдруг выясняется, что из справок и выдержек из агентурных сообщений как по волшебству может появиться новая картина мира преступлений и антисоветской деятельности, которую никто не видел доселе. И хочется, как Архимед, подпрыгнуть и заорать: «Эврика, товарищи! Эврика!»

В поисках этой эврики я с головой погрузился в архивы. Те самые, которые никто не любит. И рабочий день теперь начинал и заканчивал именно там.

Постовой милиционер, пристроившийся между двумя белыми колоннами, бдительно берег покой здания областного суда. Я предъявил ему удостоверение, сказав:

– В архив.

– Пожалуйста, товарищ уполномоченный, – он кивнул мне приветливо. Видит меня тут уже четвертый день. Именно столько я тружусь, глотая пыль веков, в этом самом судебном архиве.

Здание было старорежимное, с широкой лестницей и постаментами под мраморные статуи, которые вымел ветер революции. Зато теперь на стене висел плакат, изображавший трех суровых народных судей с многозначительным стишком:

 
Воры, мошенники и прочие плюгавки,
Везде сумеем вас найти.
От гнева и возмездия народа
Не скрыться вам и не уйти.
 

Плюгавки. А что – звучит! К сожалению, плюгавок в моей работе не так уж и много. Все больше свирепые хищники. А еще «осьминоги».

На лестнице я столкнулся с командиром продотряда. Он был все в той же укороченной шинели и папахе, которую сейчас, правда, держал в руке.

У меня создавалось впечатление, что он везде! Нет места, где бы мы с ним не пересеклись. Он мне искренне обрадовался, пожал руку крепко, не по возрасту. Его простоватое, открытое и сморщенное лицо расплылось в улыбке, глаза смотрели добро и хитровато. Такой классический старый большевик родом из советского синематографа.

Ну да, такое совпадение воображаемого и реального образа встретишь редко. Лифшиц и был старым большевиком, личностью легендарной. Было время, с самим Лениным тесно общался. Он из тех, кто не достигают больших чинов и званий, но о ком всегда вспоминают в тяжелые моменты. И когда понадобились нестандартные меры по работе с несознательной частью крестьянства, вспомнили о скромном заместителе заведующего административным отделом облисполкома. И продотряд из полутора сотен проверенных коммунистов и активистов создали под него, на время забыв о его полном наплевательстве на бюрократическую иерархию. Революционер же. Что ему указания обкома, если там такие же члены ВКП(б), как и он? Что ему ОГПУ, если там тоже коммунисты, только партийного стажу раз в пять поменьше? В общем, человек сложный, но нужный. И нам не раз сильно помогал. Так что не грех и дальше крепить с ним содружество и взаимодействие.

– Рад, рад, что ты еще жив, товарищ Большаков! – произнес он со смехом. – Слышал, опять лютая вражина на тебя покушалась.

– Покушалась, – не стал возражать я против очевидного.

– Попомни мои слова, это дело рук нашего беглого перерожденца. Этого вредителя сельскохозяйственного. – Лифшиц хихикнул, найдя сравнение забавным. – Большинство безобразий в области благодаря его подколодной вражьей работе. Но я и с себя ответственности не снимаю.

– Какой ответственности? – не понял я.

– Меня же партия с моим отрядом не только ему помогать поставила, но и присматривать. Я докладывал, что перегибы и безобразия творятся и что товарищ Головченко не в ту сторону гнет, но меня не послушали. Ведь планы по зерну и развитию колхозов все с запасом выполнялись. А надо было мне и бдительность, и настойчивость проявить, – вздохнул Лифшиц горестно.

– Дело прошлое. Не каяться, а работать надо, – махнул я рукой.

– Вот это точно. Работать! Ты парень, вижу, смышленый. И контру эту беглую со всей ответственностью ищешь. Так я тебе по-партийному говорю – если чего надо, помощь какая, обращайся днем и ночью. Поможем. А ты эту гадину найди или изведи. Спасибо всем нашим коллективом скажем.

– Найду и изведу, – кивнул я.

– А сюда какими судьбами? – еще шире улыбнулся Лифшиц, имевший, похоже, привычку лезть своим длинным носом везде, куда только можно.

– Да разбираюсь с хищениями продовольствия, – не стал скрывать я – секрета тут никакого не было.

– А, не сыпь соль на раны, чекист. Прут с колхозов все. Недаром же в прошлом году закон о трех колосках приняли.

– Неудивительно. Голод же, – сказал я.

Да, тяжелый был закон, неотвратимый. За любое хищение социалистической и общественной собственности по десять лет колонии, а то и стенка. На колхозных полях вышки с часовыми поставили, из партийных активистов конные разъезды организовали – зерно беречь. И все равно не помогало.

– Перли все и до голода, – пояснил радостно старый большевик. – Притом часто те, с кого мы пылинки сдували, – беднота всякая, якобы сознательная прослойка. Только колхоз многие из них расценивают как склад, куда ты принес на копейку, а забрать можешь на рубль, потому что ты хитрый. Корову свою в колхоз не веди, лучше зарежь и мясо слопай. Пусть сосед свою корову ведет. В колхозе шибко не напрягайся, пусть сосед ударно работает. А сосед тот вовсе не дурак, у него такая же позиция. Так до голода и дошли.

– Какая-то мрачная картина маслом выходит, Григорий Яковлевич.

– Только не говори, что ты ее сам не видишь, чекист.

Я только пожал плечами. Вдаваться в политические дискуссии в мои планы не входило от слова никак.

– Мне три колоска не очень интересны, – пояснил я. – Интересны серьезные хищения. Была ли в них система, как считаете?

– Была. Вселенский бардак называется. Когда все тащат всё, что могут… Дело по зерновым складам вспомнить. По элеваторам. Многие деловые люди хорошо руки погрели на зерне. Участвовали мы в их обысках. Так жемчуга и золото горстями выгребали. Меховые манто, десятки костюмов, патефон и прочая буржуазная роскошь – и все на этом ворованном хлебушке… А система? Может, и найдешь что. Ты умный. Ты копай. Потом нам, дуракам, расскажешь.

– Если не прибьют!

– Да не бойся. У нас всех судьба такая. Сегодня жив, завтра убьют. Мы же бойцы мировой революции, – «успокоил» меня Лифшиц и похлопал по плечу.

Все-таки много Лифшица – это утомительно. Однако его рассказ не то чтобы был откровением, но наталкивал на всякие мысли.

Ведь, получается, кто-то в обкоме все же пытался держать Головченко под контролем. Но силенок обуздать его не хватило. Все интереснее и интереснее. Что же тут за столкновение интересов? И где, все же, искать врага?

Где? Пока что в подвале, где располагался архив суда. Я и отправился в него…