Текст книги "Должок кровью красен"

13

На завтрак: хрустящая булочка, несколько ломтиков сыра, кубик сливочного масла, яйцо всмятку и кофе. Так, говорят, британские аристократы завтракают. Петр Владимирович Хомуталин, хотя в Англии и бывал, но с аристократами тамошними за одним столом еще не сиживал. Он их только по сериалам телевизионным да книгам бульварным представляет. Но походить на киношного сэра Генри очень хочется. Кто, собственно, сказал, что человек его положения не аристократ? Ведь аристократ, в понимании бывшего комсомольского секретаря, этот тот, у кого очень много денег. Вот и завел он у себя дома порядки, которые считает аристократическими.

Сидит Хомуталин, ковыряет серебряной ложечкой яйцо, слушает доклад порученца наглоглазого. Еще вчера вечером Петр Владимирович приказал ему на Залинию отправиться, с Щедриным насчет переезда переговорить.

– Был? – Хомуталин лениво.

– Да.

– Согласился?

Потрогал порученец ворот рубашки так, словно не ворот это, а собачий ошейник, дыхание нарушающий.

– Нет, Петр Владимирович, не хочет. Дед тот упертый какой-то…

– Вот как?

– Да и вас почему-то не по имени-отчеству называл, а… извините, Петей. Говорит, якобы учителем в школе был, а вы в его классе учились… Врет, наверное.

– Не врет. Ты ему про квартиру новую говорил?

– Говорил.

– А он?

– Ни в какую.

Достал Петр Владимирович из кармана блокнот в обложке сафьяновой, написал несколько предложений, дернул листок – и порученцу дает.

– Не хочет добром – иначе будем действовать. Съезди-ка к Коноплеву, в ментовку. Записку от меня передашь. Сейчас позавтракаю и позвоню ему. Все, пока…

14

– …Короче, получил я от того, кто в кузове сидел, в голову, а что потом было – не помню. Сколько без сознания был – тоже не помню. Очнулся – памятника на могиле родительской нет, только штырьки перепиленные торчат. И «Урала» этого след простыл…

Закурил Зарубин, взглянул на бывшую одноклассницу и спросил неожиданно:

– Послушай, а Булат… Амиров, кажется. Кто это? Расскажешь?

Недолгим рассказ у Кати вышел. Недолгим, но выразительным. Поведала она собеседнику и о «Ритуале», и о том, что менты городские Булатом куплены на корню, и о том, что боятся дагов в нашем городе…

– Мы, Ваня, много что от жизни терпим, – вздохнула Катя. – Притерпелись уже…

Поднялся Иван из-за стола, в сени пошел – обуваться. Да так решительно, что показалось Кате: прямо отсюда пойдет он на Климовку, с Амировым этим разбираться.

– Ты куда, Ванечка? Не ходи туда!

– А я и не туда вовсе.

– Куда же?

– Я ведь еще вчера тебе говорил: к Василию Захаровичу зайти надо, к учителю нашему… На Залинию я, Катя, не бойся!

К Василию Захаровичу Щедрину.

15

Замначальника ГУВД Коноплев Семен Геннадьевич порученца хомуталинского в дверях встретил. Не всякому такая честь – Семен Геннадьевич даже к прокурорским следакам из-за стола не выходит. А все потому, что уважает товарищ майор Петра Владимировича до чрезвычайности. Но не Хомуталин теперь в ГУВД прибыл, а потому вся любовь, все уважение – порученцу его наглоглазому.

Изогнул Коноплев спину, о делах Петра Владимировича осведомился. Затем спросил кротко, чем обязан. Сказал порученец чем и листок, из блокнота сафьянового вырванный, в майорские руки сует.

– Они мне уже звонили. – Семен Геннадьевич о Хомуталине даже за глаза выражается исключительно во множественном числе, точно старый лакей об отсутствующем барине. – Я уже в курсе. Позвольте…

И записку осторожно разворачивает, словно не листок это бумаги, а папирус редкостный из гробницы Тутанхамона.

Прочитал, кивнул, еще раз прочитал. И всем видом своим демонстрирует: что вы, такие мелочи, не извольте беспокоиться!

Потянулся товарищ майор к телефону.

– Родионов, зайди ко мне. Что, на дежурство заступаешь? Скажи кому-нибудь, чтобы тебя подменили. Ничего, я разрешаю…

16

Злоба мажет душу, как сажа – простыню. Злоба переполняет естество терпким змеиным ядом, вытесняя все остальные чувства.

И не остается больше в душе места для добра и красоты, и не находит себе человек места, пока не утвердит справедливость…

Столько лет не было Ивана на родине! Каждый день, каждый час вспоминал он родной город. Думал: вернется он, а там все наладилось. Встретится с друзьями, вспомнит былое, докажет непричастность свою к тому давешнему убийству своего друга… Одни долги раздаст, другие взыщет. Чтобы по-честному. И заживет…

Идет Зарубин по вечернему городу, как хозяин по необъятной родине своей. Вспоминает рассказы Катины. О подонках вроде Хомуталина, до денег да власти дорвавшихся. О друзьях умерших да съехавших. О непонятном пожаре на Залинии.

Вспоминает воров кладбищенских. Вспоминает Колю татуированного, как тот, гадина, малыша из-за тарелки манной каши избил.

И закипает Иван дикой злобой…

17

Проехал потрепанный «Жигуль» с милицейской символикой Залинию сгоревшую и остановился напротив единственного дома, в пожаре уцелевшего. За рулем – сержант. Рядом – старшина. На заднем сиденье старлей угреватый развалился. По рожам ментовским видно: не слишком им хотелось на пожарище ехать, начальственный приказ выполнять. И приказ этот, мягко говоря… не очень законный. И денег заработать с такого приказа возможности никакой.

Старлей, то и дело на домик обугленный глядя, сквозь зубы цедит:

– Ладно, пошли. – Офицер, достав из кармана два патрона от «ПМ», подбросил их заскорузлой ладонью и из салона наружу полез.

Вышли милиционеры из «Жигуля» и видят: стоит на крыльце высокий стройный старик. Увидал сотрудников органов правопорядка, улыбнулся приязненно.

– Ко мне, молодые люди?

Старший лейтенант вопрос проигнорировал.

– Щедрин?

– Да. Щедрин Василий Захарович.

– Документы есть?

– Всегда при себе.

И паспорт учтиво протягивает.

– Так, дед, нам твою хату осмотреть надо, – офицер развязно, паспорт листая.

Хотел было милицейский офицер оттолкнуть старика, но в этот самый момент засек боковым зрением: идет к дому какой-то высокий мужик с головой перебинтованной. Высокий мужик, массивный, явно в себе уверенный, – чем-то медведя-шатуна напоминает.

Сплюнул старлей на траву сгоревшую: тьфу, бля, свидетель так некстати появился! Но мыслей своих вслух высказать не решился: что-то такое в облике подошедшего есть, что даже у него невольное уважение вызвало.

А старшина с сержантом на начальника смотрят недоуменно: ну, что же ты, товарищ старший лейтенант, осекся?..

18

Подходит Зарубин к дому учителя любимого и видит: стоит Василий Захарович на крыльце постаревший, поседевший, но такой же интеллигентный, как и раньше. А сопляк-старлей, который ему во внуки годится, явно наезжает. А рядом – мусора тупорылые лыбятся, словно так и должно быть.

И вновь падает у Зарубина планка реальности. Понимает Иван: главное теперь себя в руках сдержать. Потому как не сдержится – убьет он на хрен и старлея развязного, и сержанта со старшиной.

Убить-то убьет… Убить – дело нехитрое. А дальше-то что? Не затем он, Иван, на родину вернулся, чтобы ментов убивать. Сперва долги раздать и взыскать надобно…

Достал Зарубин из внутреннего кармана куртки кошелек, извлек из него купюру стодолларовую, зажал в кулачище – и к ментам.

– Товарищ старший лейтенант, – обратился с улыбкой резиновой, а у самого аж зубы от ненависти скрипят, – на минуточку можно? Хочу сделать важное заявление.

Взял Зарубин милиционера под локоточек, за обугленный угол дома завел, сказал пару фраз, какие обычно в подобных случаях милиционерам говорятся, – и купюру в нагрудный карман кителька незаметно так сунул.

Подобрел старлей.

– Ну, ясное дело, ошибочка… Вы уж извините!

И, на Василия Захаровича не глядя, – к «Жигулю» милицейскому двинулся.

Опешили старшина с сержантом.

– Товарищ старший лей… – Сержант было начал.

А товарищ старший лейтенант им сквозь зубы:

– Пошли… Быстро, быстро, потом расскажу.

Подошел Зарубин, обнял любимого учителя осторожно, будто бы раздавить в могучих объятиях боясь.

– Да я это, Василий Захарович! Я, Иван Зарубин…

19

За окном ночь. Густая ночь, черная как смола. За окном дождь. Косой дождь, сильный; крупные капли по стеклу горохом бьют.

За столом двое. Щедрин Василий Захарович, хозяин. И Зарубин Иван Алексеевич, гость. Водка на столе, огурчики консервированные, хлеб да сало. За столом – беседа. Долгая беседа гостю с хозяином предстоит, не иначе как до утра. Зато теперь им уж точно никто не помешает.

Двое их только. На всю ночь. На весь город. На весь мир…

Глава 3

1

Три часа ночи. Над сгоревшей Залинией сумрак чернильный разлит. Лишь месяц молодой на мгновение блеснул из-за тучи да тут же и спрятался. В доме, единственном уцелевшем, тишина гробовая. Кухня с круглым столом посередине. Над столом абажур старомодный, зеленый, с бахромой по краям. За столом – хозяин и гость.

Держит Зарубин в огромной ручище граненый стакан, до самых краев водкой наполненный, учителю своему бывшему улыбается. А у Василия Захаровича спиртного в стакане – лишь на донышке самом. Сколько налил ему гость в самом начале застолья, столько же почти и осталось. Не употребляет Щедрин крепких напитков. Только из уважения к Ивану после каждого тоста подносит стакан ко рту да тут же на стол и ставит.

– Так объясни мне, Иван, поподробнее. Не пойму я что-то – зачем ты вернулся, о каких долгах старых вспомнил?

– Понимаете, Василий Захарович, вот уже столько лет с тяжким грузом в душе живу. Не могу так больше.

– Это ты о Валере Титове?

– Да… И не только о нем.

– Но ведь тебя, как я понял, не только это тяготит? – Василий Захарович продолжил; проницательный он человек, недаром учителем столько лет проработал. – Тебе ведь, наверное, за все это время лет не только убийство Титова вспоминалось?

– Да уж… Память у меня хорошая. На все: и на зло, и на добро. Умнее я стал… И злее. Как сейчас помню: глухая февральская ночь, зимовье охотничье, на сто верст вокруг – ни единой живой души. Волки воют, вьюга за мерзлым окошком хохочет. И я один-одинешенек. И знаете, интересная мысль тогда ко мне пришла. А главное – очень простая. Большинство дел, которые мы когда-нибудь собираемся сделать, но откладываем, мы откладываем навсегда. На всю жизнь оставшуюся. Долги, например. Это только кажется: вот, закруглю все дела да пойду по должникам да кредиторам, одни долги заберу, другие раздам.

Неправильно кажется. Во-первых, все дела закруглить невозможно – одни проблемы решишь, другие тут же навалятся. А во-вторых, Василий Захарович, никто своего срока не знает – кому и сколько жизни этой отмерено. А вывод из всего этого такой: никогда никому не одалживай и в долг не живи. А уж если получилось, что ты кому должен или тебе, отдавай и забирай тут же, при первой возможности. Это не только к деньгам относится.

За дела хорошие и плохие тоже с людей взыскивать надобно.

Всегда.

Закончил Иван, а бывший учитель его взглянул на него серьезно и строго.

– Благородная праведность привлекает? За добро – сторицей, а за зло – око за око? Всем сестрам по серьгам, всем братьям по ушам?

– А разве плохо?

– Насчет того, чтобы за добро сторицей, правильно. Но не совсем. Добро людям всегда надо делать. Просто так, ни за что. А вот насчет того, чтобы зло наказывать… Это, Ванечка, местью называется. А разве месть кого-нибудь до добра доводила? Ни у кого нет прав других людей судить.

– А права никто никому и не дает, – Зарубин напористо. – Права берут. Кто сколько себе этих самых прав взял – столько у него и есть.

Покачал старик головой, взглянул поверх головы Ивановой, произнес задумчиво:

– Пойми, Ваня: не время теперь камни собирать. А уж тем более – бросаться ими. Бросишь ты камень, вызовет он лавину, и куда обломки докатятся, лишь Господу Богу известно. А может, и тебя та лавина под собой похоронит…

2

Слухи по городу. Везде – в автобусах, в очередях, на рынках, на лавочках у подъездов, где семки лузгают, только об одном и том же судачат.

Якобы появился в нашем городе какой-то мужик. То ли Зарубалин его фамилия, то ли Отрубилин. Крутой мужик – спуску никому не дает, обид не прощает. Сидел якобы этот Отрубилин-Зарубалин на Дмитровском кладбище, на могиле невесты, красавицы писаной, безвременно почившей, водку горькую пил, слезу безутешную лил. А в этот момент два грузовика климовских «черных» туда понаехало – памятник, значит, воровать. А памятник знаете какой? Белого мрамора, со скульптурой, каким-то знаменитым ваятелем лепленной, целых двадцать тысяч долларов стоит. Так представляете, что этот мужик с чучмеками сотворил? Двоих, нет, четверых на месте уложил, а остальные со страху по всему кладбищу разбежались, до сих пор за крестами да надгробьями прячутся, мелкой дрожью дрожат.

Это, наверное, только начало. Сперва с «черными» Зарубалин разберется. Потом с ментами. Ну а потом и за начальство возьмется. Как пить дать возьмется!

3

Проснулся Иван с рассветом. Голову разбитую заново перебинтовал, справился у Василия Захаровича насчет кое-каких адресов, его интересующих, и, с хозяином распрощавшись сердечно, прочь пошел. Но не к Кате Ефимовой на Дмитриев Посад, а в городской Парк культуры и отдыха.

Миновал главные ворота, свернул на боковую и в закуточке на лавочку садовую опустился – как раз за кустами можжевельника, чтобы его никто из старых знакомых, в парке гуляющих, случайно заприметить не смог. Достал из внутреннего кармана куртки общую тетрадь, распрямил, положил на колени.

Открывает Зарубин тетрадь, закуривает и внимательно на первую страницу смотрит. Посередине – жирная поперечная линия. Слева от линии надпись – «Дебет». Справа – «Кредит». И слева, и справа, под словами бухгалтерскими, чьи-то имена да фамилии. Много-много – до самого низу страницы. Напротив одних имен да фамилий цифры стоят. Напротив других – тоже цифры, но еще и пометки какие-то непонятные. Напротив третьих – цифры, слова да знаки вопросительные.

Подумал Иван и решил: с раздачи долгов начинать надобно.

Потому сегодня его исключительно «Дебет» интересует. А написано в «Дебете» вот что:

Князев Андрей – 10 р. 1989, на костюм не хватало

Решетников Юра – 3 р. 1989, билет на футбол и пиво

Булавин Витя – 3 р. 1987, такси

Китаенко Ира – 5 р. 1988, день рождения Василия Захаровича

Ефимова Катя – 180 р. 1990, билет до Ханты-Мансийска

Карелин Н. Н. – 500 $ 2002, памятник родителям

И так до самого низа.

Даже удивительно – как это Зарубин какую-то трешку, у одноклассника аж 1989 году на такси одолженную, вспомнить умудрился?

Тут, конечно, у Ивана множество вопросов должно возникнуть. Если одалживал он, к примеру, когда-то у Князева Андрюшки советский чирик – красный такой, с гипсовым Ильичем в овале, – чем теперь отдавать? Вон сколько этих самых денежных реформ да деноминаций за последние-то десять лет на Руси произошло; со времен царя Алексея Михайловича и до революции семнадцатого года и то их, наверное, меньше было! Или такой вопрос: еще один кредитор несколько лет назад в Москве от инфаркта помер, наследников после себя не оставив. Там же, в Москве, похоронен. Как ему долг закрыть?

Подумал Иван и решил так поступить: должен он был, скажем, тому же Князеву десять рублей – стало быть, теперь десятью долларами возвращать надобно. Во-первых, в 1989 году на советский рубль можно было купить приблизительно столько же, сколько нынче за бакс. А во-вторых – за доллар по тем временам на черном рынке аж целых четыре рубля с мелочью давали. То есть как бы два с половиной бакса когда-то брал – в четырехкратном размере возвращает. Так что Князев Андрюшка по-любому внакладе не остается. Конечно, деньги необязательно из рук в руки отдавать. Не для того решил Зарубин долги раздать, чтобы благодарности выслушивать! Для того, чтобы совесть чистой была. А потому проще почтовым переводом отправить, в рублях по сегодняшнему курсу. А куда отправлять, Ивану известно: не зря ведь он утром сегодняшним у Василия Захаровича об адресах кредиторов давешних справлялся!

Кто в списке еще остается?

Катя Ефимова остается. Надо бы, конечно, ей денег как-нибудь деликатно предложить, в счет ста восьмидесяти рублей тех, давешних, да только знает Зарубин: не возьмет она у него ни копейки. Ни в жисть не возьмет. Предложи ей теперь хоть десять тысяч долларов – обидится Катя смертельно: мол, как можно дружбу нашу какими-то бумажками мерять? Я-то те деньги просто так тебе дала, на отдачу не надеясь. Но не оставлять же этот долг без отдачи!

А еще Карелин Николай Николаевич в кредиторах ходит.

Добрый человек, хороший доктор, старинный батин друг: благодаря ему отец покойный Алексей Иванович несколько лишних лет протянул. Знает Зарубин: памятник на могиле родительской в его, Ивана, отсутствие, стараниями да деньгами дяди Колиными поставлен.

Вспомнил Иван то, что вчера на Дмитровском кладбище произошло, и перекосило его от злобы. Поразмыслил он, взял авторучку и, к «Кредиту» перейдя, в самом конце списка должников своих пометил:

Амиров Булат + водитель «Урала» (?) – 31.08.2010, Дм. кладб.

Поднимается Зарубин со скамеечки и не видит, что в кустах ханыга какой-то с красными слюнявыми губами за ним наблюдает…

4

Карты открыты, карты сданы.

Карты лежат на столе вперемешку, одна другую покрывая.

Разного свойства карты: и всего города нашего с пригородами, среднемасштабные. И Залинии сгоревшей, подробные. И даже отдельных ее участков.

В комнате двое – Хомуталин и городской архитектор. Суетится архитектор, об уровнях грунтовых вод рассказывает, о шурфах да фундаментах, о рельефе местности да нивелировке…

– Ладно, мне вся эта технология неинтересна, – сказал Петр Владимирович. – Что у нас там в конечном итоге получится?

Улыбнулся архитектор – дождался-таки своего звездного часа! Другую карту на столе постелил – того, что на месте пожарища будет стоять.

И чего только на плане нет! Прямо-таки Диснейленд какой-то, сады Семирамиды да чертоги сказочные из «Тысячи и одной ночи». Все в центре развлекательном предусмотрено. Вместо ДК сгоревшего – концертный зал на тысячу посадочных мест. Парк аттракционов, рестораны, танцполы и клубы.

Но не забыты и те, у кого на рестораны денег нет: для этой публики заведения подешевле предусмотрены вроде портерных да рюмочных.

Долго Хомуталин карту изучал. А архитектор, на карту взглянув, напомнил:

– Петр Владимирович, там домик один остался. Строительству помешает сильно, да и пейзаж своим видом испортит. Вот, Поселковая, 3.

Достал Хомуталин из кармана мобильник.

– Алло, это ты, Коноплев? Сделал, что я тебе говорил?

– Почти…

Нахмурился Хомуталин.

– Что значит «почти»? Или сделал, или нет.

– Завтра все будет готово. – Майор, униженно.

– Смотри мне… Второй раз напоминать не буду.

И спрятав мобильник, к архитектору обернулся.

– Считай, что этого дома уже нет. А теперь насчет планировки поговорим…

5

Вычеркиваются из графы «Дебет» фамилии. Вот уже тем деньги отправлены, кто их получить может. Вот уже вылито спиртное проспоренное в могилы тех, кто из жизни ушел безвременно. Вот уже заказана в Петропавловской церкви панихида по рабу божьему Рождественскому Геннадию. И свечки за упокой души его отгорели…

Лишь двое в списке остались: Карелин Николай Николаевич и Катя Ефимова. К дяде Коле решено завтра съездить – уже и полторы тысячи долларов Зарубин отсчитал-отслюнявил, в конверт положил. А вот с Катей сложнее… Долго ломал Иван голову, в какой форме ей долг старый вернуть, да так ничего и не надумал.

А потому самое время к «Кредиту» переходить. К тем, кто ему должен.

Первого должника своего, подлеца неизвестного, Титова Валеру убившего, Зарубин пока не трогать решил. Потому что неизвестно все-таки: Супрун тогда Валерика на речном берегу застрелил или не он все-таки. Нельзя с наскоку: надобно сперва выяснить кое-что.

А вот следующего двойной линией подчеркнул. Тем более что подонок этот ему хорошо известен. Посуровел, брови насупил. Вспомнилось вновь: Парк культуры и отдыха, статуи гипсовые, краской серебряной крашенные, сам он, молодой еще, с букетиком скромным, на часы поглядывающий. И девчонка его, Оксана Медведева. Платьице белое крепдешиновое, каблучки, по асфальту цокающие, и искренне-виноватое: «Извини, я опять опоздала…»

Оксану-то у Ивана увели. Так когда-то цыган-конокрад жеребца со двора крестьянского уводил. Пришла как-то Ксюха к Ивану, обняла-поцеловала да и объявила: «Извини меня, полюбила я другого! Если любишь меня еще, дай слово, что не будешь любви нашей препятствовать и не полезешь к нему отношения выяснять!..»

Да ладно бы, мужик бы стоящий это был, душевный! Так ведь ледяной злыдень! Да ладно, получилось бы у них что-нибудь путное! Так нет же – поматросил, как говорится, и бросил! Да ладно бы, пережила бы это Оксана! Руки на себя, дурочка наивная, наложила…

Вспомнил Зарубин негодяя того, девушку у него отбившего.

И вновь в графу «Кредит» взгляд опустил, словно забыл фамилию своего недруга.

А там под вторым номером:

Янчевский В. И. – 20.06.1987, Медведева Оксана Андреевна

Идет Иван и не видит, как позади, на приличном расстоянии, плюгавый мужичок семенит…