Текст книги "Не жди, не кайся, не прощай"

Сергей Зверев
Не жди, не кайся, не прощай

Глава 1
Мясо с кровью

Пробиравшаяся через тайгу троица чем-то смахивала на беглых зэков, вот только экипирована была иначе. Камуфляжная военная форма, вещмешки, высокие ботинки, автоматы…

Подразделение внутренних войск подоспело? Пожалуй, что так оно и есть, решил Егорыч, незаметно наблюдая за тремя парнями, прущими по тайге, как танки. Ему вдруг стало жаль безвозвратно ушедшей молодости. А еще ему захотелось заиметь точно такую же одежку и обувку. «Ни тому ни другому сносу нет», – завистливо подумал он.

Сам Егорыч был обряжен в неизменную засаленную телогрейку, допотопное галифе с выцветшим кантом и латаные кирзовые сапоги. Несмотря на просторную одежду, скрадывающую очертания фигуры, было заметно, что он худ и жилист, как отощавший по летней поре волк, но силенок в нем все же оставалось много. Это с учетом застарелой язвы и семи десятков лет с гаком, считать которые скрупулезно было неохота, да и незачем. Годы в тайге – что! Главное – зубы, а их у Егорыча оставалось ровно пятнадцать, каждый наперечет. Осторожно потрогав языком расшатавшийся верхний клык, Егорыч ловко сдернул с плеча двустволку, присел и выглянул поверх полусгнившего ствола лиственницы.

Пятнистая троица его не заметила. Топала по лесу шумно, почти не таясь, хрустела валежником, шуршала небрежно отбрасываемыми еловыми лапами. Потянув ноздрями, Егорыч уловил кислый запах пота. Идущий первым еще и дымил сигаретой как паровоз – за версту учуять можно. Желторотик. Бывалый таежник себе такого никогда не позволит.

Хмыкнув, Егорыч двинулся параллельным курсом, ставя ноги так, чтобы не наступать на сухие сучья. Ружье он держал стволами вниз, потому как стрелять в людей не собирался. Хотя и мог пальнуть, как много лет назад, когда на его заимку наведались беглые урки, позарившиеся не только на харчи, но и на жену Егорыча. Кости их давно сгнили в земле, да и Клавдия в скором времени преставилась, подхватив воспаление легких. Затем настал черед любимой лайки Стрелки, схватившейся с рысью. С тех пор Егорыч куковал один, потому что куковать больше не с кем было. На пришлых людей смотрел он настороженно, однако с живейшим любопытством.

Если предположение Егорыча было верно, то он видел перед собой служивых, явившихся по его вызову. Однако можно было и ошибиться. Конвойные на зоне столь активно перенимали у зэков повадки и привычки, что порой становились неотличимы от них. Особенно когда усаживались на корточки и заводили приблатненные разговоры, сплевывая сквозь потемневшие от чифиря зубы и раскидывая веерами татуированные пальцы.

Нет уж, до поры до времени от незнакомцев лучше держаться подальше, решил Егорыч, ступая между деревьями бесшумными шагами бывалого охотника. А вдруг это беглые зэки, переодевшиеся в форму убитых конвоиров? В таком случае они мигом порешат Егорыча на месте, особенно если проведают, что конвой вызвал именно он. Вот и мобильный телефон, выданный начальником зоны, в кармане телогрейки болтается. А в телефоне том номерок дежурного небось сохранился. Сам Егорыч журнал звонков очистить был не способен, зато эти молодые мордовороты, вооруженные «калашами», явно умеют обращаться с современной техникой. Как говорится, молодые, да ранние.

Ранние, да неудалые…

Прячась за вековыми стволами и зарослями папоротника, Егорыч шел вровень с пришлыми парнями, прислушиваясь к их репликам. Говорили они, правда, мало, ограничиваясь матюками да междометиями. Видать, выдохлись, покуда добрались до места, названного Егорычем. Три версты на северо-запад от Гнилой пади, но так сюда от зоны еще дотопать надо. Напрямик, через буреломы и буераки. Все ж таки дотопали. Ежели, конечно, эти трое присланы «кумом», а не шастают по округе по своим темным разбойничьим делишкам.

Через пару минут они замедлили шаг.

– Кажись, здесь, – пропыхтел парень в редком для этих мест черно-сером камуфляже. Остальные двое носили зеленое с бурым, что больше подходило для маскировки в тайге.

– Крестись, Зайцев, если кажется, – буркнул рослый здоровяк, в котором сразу угадывался старший.

Погоны он не носил, а нашивок издали Егорыч не видел, но уже почти на все сто был уверен, что перед ним офицер. Скорее лейтенант, чем капитан. Уж больно молод для капитана. Молоко на губах частично обсохло, но еще не вполне.

– Точно здесь, товарищ лейтенант, – звонко доложил третий вояка, первым сунувшийся на поляну. – Кровищи-то, кровищи!

Что-то детское было в его голосе. Обрадовался, как малец, наткнувшийся на грибное место.

– Без тебя вижу, Сидоркин, – огрызнулся лейтенант. – Только еще пока неизвестно, чья это кровь. Может, птичья, а может, звериная.

Сказав эти слова, он прикусил язык. Понять его было можно. Егорыч и сам оторопел, когда впервые попал на эту поляну со взрытым, щедро пропаханным медвежьими когтями дерном. Кусты вокруг были помяты и измочалены, но взгляд останавливался не на них. Приковывали его истерзанные останки человеческого тела, облепленные багровыми лоскутами и таежным гнусом. Насосавшиеся крови комары не взлетели при появлении людей. Отяжелели так, что крылышки их не держали.

– Матерь божья, – пролепетал Зайцев, держась за горло обеими руками. – Да он же бе… бе… без башки…

– Это кто ж его так? – прохрипел в свою очередь лейтенант, фамилия которого была, кстати говоря, для здешних краев вполне уместная – Кедрин.

– И куда остальное подевалось? – подал голос Сидоркин, не отваживаясь сделать хотя бы шаг вперед. – Ноги там… руки…

– У хозяина в брюхе, – пояснил Егорыч, выступая из укрытия с двустволкой на ремне. – Или в заначке его.

– В чьей заначке? – недоуменно спросил лейтенант, повернувшись к приближающемуся охотнику.

– Известно в чьей. В хозяйской, – откликнулся Егорыч.

– А хозяин кто?

– Косолапый, кто же еще. Медведь, значит. Здоровенный. С корову в холке будет. Я следы замерил – ахнул.

Охранники зоны – а в том, что это были именно они, сомневаться уже не приходилось – одновременно уставились на громадные медвежьи следы вокруг окровавленной жертвы. Так же синхронно их головы завертелись по сторонам, а уши насторожились, пытаясь уловить подозрительные звуки. Никому из троих еще не доводилось сталкиваться с медведем нос к носу, однако всяких баек они наслушались предостаточно.

Вообще-то медведи почти никогда не нападают на людей первыми, тем более летом, но изуродованный труп на поляне свидетельствовал о том, что у всякого правила бывают исключения. Видать, порезвился здесь матерый шатун, уже попробовавший однажды человечины, а потому вдвойне опасный. От такого не убежишь – он при желании и сохатого догонит, и даже лошадь. Махнет лапой – хребет пополам. А в придачу к этому когти у медведя размером с кинжалы. Лютый зверюга.

– Поставить переводчик огня оружия на стрельбу одиночными выстрелами, – скомандовал Кедрин. – В случае чего бить прицельно, желательно в сердце. Близко не подпускать.

– Да он и не подойдет теперь близко, – подал голос Егорыч, отплевываясь от мошкары. – Убег. Видать, раненый был. Или разозлил его кто-то крепко. Вот и осерчал. Отыгрался на бедолаге – и в лес. Ищи-свищи.

Сидоркин покосился на окровавленные останки.

– А чего не слопал этого без остатка? Свежатина все ж таки.

– Медведь, он часто так, – охотно пояснил Егорыч. – Конечности оторвет, а тулово бросит. Брезгует человечиной. Разве что кости погрызет потехи ради. Или голову по земле погоняет на манер мяча.

– Мяча, – машинально повторил Зайцев, повернулся на каблуках и пошел в кусты блевать.

– Отставить! – рявкнул лейтенант Кедрин.

На подчиненного окрик не подействовал. Он обессиленно опустился на колени, по-бабьи всхлипнул и задергался в рвотных судорогах.

– Это ничего, – вступился за него Егорыч. – Не по пьяни ведь.

– А он и по пьяни то же самое устраивает, – заложил товарища Сидоркин, имевший вид весьма бледный, но крепившийся изо всех сил.

– Заткнись, – велел ему Кедрин. – А ты, Зайцев, если не прекратишь этот цирк, отправишься нести службу в мертвецкую. Там тебе нервишки живо поправят.

Сам он уже вполне овладел собой и окидывал Егорыча пытливым взглядом.

– Здрасьте, – вежливо поздоровался охотник.

– Ты, надо полагать, тот самый знаменитый Евграфыч?

– С утра был Егорычем.

– Ну да, Егорыч. Ты по поляне больше не топчись, Егорыч. Место преступления как-никак.

– Какое ж это преступление? Мишке человечьи законы не писаны. Он по своим живет. Хозяин.

– Ладно, не до философии мне, – сказал Кедрин. – Помалкивай в тряпочку и не суйся, куда тебя не просят.

– В тряпочку так в тряпочку, – оскорбился Егорыч. – Я и уйти могу.

– Не можешь. Нам свидетельские показания нужны.

– А я возьму и не дам.

Кедрин Егорыча не слушал. Деловито присматривался к тому, что не так давно являлось венцом творения, царем природы, человеком. Нужно было составить протокол, отщелкать снимки, зарисовать план местности, взять пробы крови, образцы одежды. Работенка была малоприятная, но Кедрин постепенно втянулся. И лишь сделав пару весьма впечатляющих фотографий, он озадаченно поскреб затылок и принялся озираться по сторонам, словно выискивая что-то. Или кого-то.

– Стоп, – сказал он. – А где… этот?

– Медведь? – спросил свистящим шепотом Зайцев и взял на изготовку автомат.

– Говорят же вам, ушел давно, – успокоил их Егорыч, не умевший обижаться дольше пяти минут. – Чего ему теперь тут делать?

– Второй, – пояснил Кедрин, страдальчески морща лоб. – Я про второго толкую, батя. Они же на пару бежали, твари. Если это, допустим, Рощин, – он ткнул пальцем в останки, – то где же тогда Рогачев? А если это Рогачев, то куда, бляха-муха, Рощин подевался?

– Не ведаю, – пожал плечами Егорыч. – Я только одного здесь обнаружил. О чем и доложил куда следует.

Сидоркин досадливо крякнул. Зайцев ограничился тем, что шмыгнул носом. Кедрин снова принялся чесать затылок.

– Но нам двоих приказано доставить, – упрямо произнес он. – Живыми или мертвыми. А у нас только один жмур… – В подтверждение сказанному он продемонстрировал указательный палец, под ногтем которого багровела запекшаяся кровь. – Один, а не два. Это непорядок, так не годится.

Это и в самом деле никуда не годилось. На послезавтра у лейтенанта Кедрина был запланирован отъезд в дальние края – на юга, как говаривал Шукшин в фильме «Печки-лавочки». Супруга уже собрала вещи и буквально сидела на чемоданах, предвкушая сказочный отдых на побережье Антальи. Обильная жратва, бесплатные напитки, фрукты, обходительный персонал, шезлонги у бассейна с небесно-голубой водой. По вечерам, вдосталь нахлебавшись дармового турецкого пива, Кедрины заваливались бы в чистую постель и трахались бы там до полного изнеможения. Это вам не полуторная койка с провисшей сеткой, не кухонный стол и даже не бушлаты, заботливо расстеленные на полу. Евросекс со всеми удобствами. Хочешь – на спине, хочешь – на животе, хочешь – на боку или вообще кренделем с двойным вывертом. Жена у Кедрина была еще очень даже ничего, в чем он убедился, когда она примеряла купальники. Один закрытый, другой открытый, с зажеванной тесемочкой между ягодицами…

«Вот тебе и мини-бикини, – мрачно подумал Кедрин. – Вот тебе и оллинклюзив с трансферингом».

Было ясно, что ни в какую Турцию он не поедет, пока не предоставит начальству доказательства того, что Рогачев и Рощин погибли на пару. А где их взять? Родить? Так ведь не получится. А это что значит? Это значит, что супруга озлобится и перестанет дарить Кедрину радости секса.

Кедрин перевел потускневший взгляд на Егорыча.

– Слушай, отец, а тут поблизости больше ничего подозрительного не валяется? Мне нужны два трупа. – Он выставил растопыренные пальцы.

– Где ж их взять? – Старик виновато развел руками. – Был бы второй, я бы непременно обнаружил. Но, видать, второй фартовый оказался. Утек, покуда мишка с его корешем разбирался.

Внезапно лейтенанту подумалось, что лучше бы медведь задрал обоих, а еще лучше, чтобы он, Егорыч, не совался сюда, а бродил с ружьишком где-нибудь от греха подальше. Как-то нескладно все получалось. Неправильно.

– Плохо дело, – пробормотал Кедрин. – Это ж фартового теперь искать надо, это ж сидеть безвылазно в тайге и кормить комаров, вместо того чтобы загорать на Средиземном море.

– Каком-каком море? – переспросил Егорыч.

– Да хоть на каком. – Кедрин присел возле изглоданного трупа. – Суть не в этом, отец.

– А в чем?

Сидоркин с Зайцевым тоже насторожили уши, желая знать, что имеет в виду их командир.

Кедрин сплюнул, выпрямляясь во весь рост.

– Суть в том, что из одного жмура двух не слепишь. Группа крови, волосяной покров, то да се… Начнут сверять, обнаружат подлог, себе же дороже выйдет. А у меня билеты. И путевки… или как их там? Ваучеры. Немалых денег стоят.

– Ну да, – согласился Егорыч, не вполне понимая, о чем толкует ему этот лейтенант, лицо которого неожиданно потемнело, словно небо перед грозой.

– Вот если бы два трупа, – гнул свое Кедрин, не глядя на собеседника. – Хотя бы кусочек второго. Ступня, пальцы… Обязательно прокатило бы. С экспертизой ведь никто особо усердствовать не станет. Двое сбежали, двоих медведь съел. Всем хорошо, все довольны. Верно говорю, бойцы?

Сидоркин, глаза которого округлились и увеличились в размере чуть ли не вдвое, машинально кивнул. Зайцев растерянно пожал плечами.

– Верно, – вздохнул Кедрин, и Егорыч внезапно обнаружил, что кобура лейтенанта уже расстегнута, а правая рука его нащупывает рукоять пистолета.

– Э, – предостерегающе крикнул Егорыч, безуспешно пытаясь сорвать ружье с плеча. – Э! Ты что это удумал?

– Извини, отец.

Кедрин поднял пистолет, сдвинул большим пальцем предохранитель и нажал на спусковой крючок.

Бах! Левая сторона стариковской стеганки задымилась, из отверстия полетели клочья ваты. Приседая на ослабших ногах, Егорыч отступил на два шага, затем шагнул вперед и упал лицом вниз, так и не успев взять в руки двустволку.

Кедрин зачем-то подул на ствол, спрятал пистолет и взглянул на онемевших подчиненных, один из которых был явно готов грохнуться в обморок. Разумеется, это был Зайцев. Кисейная барышня какая-то, а не защитник отечества.

– Чего вылупились? – разъярился Кедрин. – За работу, живо! Пулю выковырять, старикана схоронить, чтобы ни одна собака не нашла. Но сперва что-нибудь отчекрыжьте у него. Сойдет за медвежьи объедки. Я доходчиво выражаюсь?

Пошатнувшись, Зайцев попытался сесть на землю, но Сидоркин ему не позволил.

– Ты что же, падла, – прошипел он в ухо товарищу, – думаешь, я за тебя всю работу сделаю? А вот хрен тебе. – Он яростно встряхнул белого как мел Сидоркина. – Доставай нож. Нож доставай, тебе говорят!

– Вот таким макаром, – произнес Кедрин и тоскливо посмотрел на далекое небо, на котором, кроме облаков, ничего не наблюдалось.

Глава 2
Былое и думы

Под конец разминки Константин сделал пару сальто, прошелся по комнате на руках и еще пару десятков раз отжался от пола. Мышцы работали, как поршни, дыхание ни разу не сбилось, все движения были точны и выверены до миллиметра. Красота! Приятно, когда твой организм выполняет команды с четкостью отлаженного механизма.

Прислушиваясь к своим ощущениям, Константин отправился в ванную комнату, стянул трусы, встал под тугие струи душа и принялся подкручивать то синий кран, то красный, покряхтывая от удовольствия. Контрасты – это здорово. Вся жизнь построена на них.

Прополоскав рот, Костя выпустил струю воды и вооружился жесткой, как наждак, мочалкой. В здоровом теле здоровый дух – а оно, тело, вибрировало от распирающей его силы.

Вот уже полгода Константин не позволял себе ни грамма спиртного, ни сигаретной затяжки, зато регулярно качался, бегал, плавал, осваивал кое-какие приемы восточных единоборств и, насколько это было возможно, восстанавливал боксерские навыки, приобретенные в далекой юности.

Теперь ему было двадцать семь, и он не собирался дожидаться возраста Христа, чтобы исполнить свою миссию. Он спешил… Однако же спешил не до такой степени, чтобы взяться за дело, прежде чем обретет безукоризненную физическую форму. Сегодня срок тренировок закончился. Сегодня начинался его личный крестовой поход. Звонок сделан, время и место встречи назначено. Что дальше? Жизнь покажет. Или смерть?

Растершись полотенцем, Константин оделся и направился прямиком на кухню, чтобы проглотить свой неизменный литр свежего деревенского молока и порцию овсянки с душистым майским медом. Режим. Не такой строгий, как в местах не столь отдаленных, но тем не менее обязательный к исполнению.

Когда он заканчивал завтрак, на кухню подтянулся хозяин квартиры, дядя Ваня. Родственником Константину он не приходился и вообще оскорбился бы, узнай, что постоялец называет его за глаза дядей, да еще Ваней. Сам он величал себя Иваном Леонидовичем. Как в добрые старые времена. Было ему далеко за шестьдесят, имел он профессорское звание и годы научной деятельности за плечами. Если бы не алкоголизм, ходить бы ему в руководителях какого-нибудь научно-исследовательского института, сиживать в президиумах на всевозможных конференциях, строчить монографии и почивать на профессорских лаврах. Однако, на беду Ивана Леонидовича, супруга бросила его во время очередного запоя, и с тех пор покатился он по наклонной плоскости, незаметно для себя превратившись в дядю Ваню. Сдавал пару свободных комнат за триста долларов в месяц, получал какую-то мизерную пенсию, в подпитии грозился тряхнуть стариной и ошеломить мировую общественность грандиозным научным трудом, а сам все пил и пил, не просыхая, уединившись в своей спаленке. Все свободное пространство комнаты было завалено книгами, вот Иван Леонидович и копошился в них, словно седой книжный червь. То Александра Блока возьмется цитировать, то Пушкина, а то вообще Бердяева – и все переврет, напутает по пьяни.

Впрочем, Константина это мало волновало. Поэзию он не уважал, а к философам относился скептически. Если они такие умные, то почему ж до сих пор до истины совместными усилиями не докопались? Каждый свою линию гнет, каждый на себя одеяло тянет… Как те лебедь, рак и щука.

Узнай дядя Ваня про эти крамольные мысли, посещающие Константина, он бы враз потерял к нему уважение, а то и подыскал бы себе другого постояльца. Но Костя умел держать язык за зубами и скрывать свои чувства. Чему-чему, а этому в тюрьме обучаются быстро. Там слово действительно не воробей – вылетит неосторожно, и попал. За одно только «доброе утро» можно запросто верхними нарами поплатиться, очутившись под койкой или у параши. Потому что ничего доброго в тюремном укладе нет и быть не может. А если ты так считаешь, то, выходит, либо издеваешься над сокамерниками, либо имеешь причины для тайной радости. А не подкармливают ли тебя с утреца шоколадом у начальника оперативной части? А не постукиваешь ли ты там, отрабатывая сухую колбаску и хлеб с маслицем?

Разумеется, на воле все было иначе, а дядя Ваня о тюремном прошлом Константина не догадывался.

– Доброе утро, Костя, – чинно поздоровался он и прошествовал к холодильнику, где под видом охлажденной кипяченой воды дожидалась его заветная похмельная доза. Теплая водка в его глотку с перепою не лезла, вот и приходилось охлаждать ее перед употреблением.

– Доброе утро, – откликнулся Константин, звякая посудой в раковине.

Ту, которой пользовался дядя Ваня, тоже приходилось драить, иначе в раковине образовалась бы целая башня из грязных тарелок. Он ведь, как человек интеллигентный, водку привык закусывать.

– Жарко, – пожаловался дядя Ваня, извлекая из холодильника пластиковую бутылочку из-под минералки. – Все время пить хочется.

Это Константин уже давно заметил. Кто пил вчера, тот пьет сегодня.

– А вы чайку, Иван Леонидович, – посоветовал он в тысячный, наверное, раз.

– Какой чай в такую жару? – ужаснулся дядя Ваня, наполняя чашку ядовитым пойлом. В кухне резко запахло алкоголем и ацетоном.

– Но в Азии ведь пьют чай. Нахлобучат меховые шапки, напялят стеганые халаты – и хлебают с восхода до заката.

– Мы не в Азии.

В подтверждение своих слов дядя Ваня влил в себя водку, и его помятое лицо ненадолго разгладилось, просветлело. Стали не так заметны набрякшие мешки под глазами, розовые прожилки на щеках, кое-как выбритая шея, вызывающая ассоциации с плохо ощипанной курицей. Если не особо приглядываться и принюхиваться, то можно было отыскать в нем сходство с классическим рассеянным ученым из приключенческих фильмов. Седой, растрепанный, долговязый – эдакий состарившийся Паганель с головой, набитой самыми разнообразными сведениями и фактами.

– А съем-ка я, пожалуй, помидорчик, – объявил дядя Ваня и немедленно сунул томат в рот, капая себе на грудь розовым соком.

Помидорчик, естественно, принадлежал не ему, но дядя Ваня подобными мелочами себе голову не забивал, а потому сказать спасибо не удосужился.

«Будем считать это рассеянностью», – решил Константин, отмывая сковородку, заляпанную яичницей. Была она оранжевой, значит, готовилась из домашних яиц, купленных Константином.

– А знаешь ли ты, Костя, как попали помидоры в Россию? – осведомился дядя Ваня, вытирая влажный подбородок.

– Из Америки завезли, – ответил Константин. – Вы рассказывали.

– Правда? Странно… И про то, как их сперва ядовитыми считали?

– И про это тоже, дя… Иван Леонидович.

– Полезный овощ, богатый витаминами, – сказал дядя Ваня. – И жажду утоляет, но не очень. Вода в этом смысле значительно эффективнее. – Он вновь наполнил чашку. – Разумеется, кипяченая, не из-под крана.

Водрузив сковородку на плиту, Константин взялся за кастрюлю, облепленную мучной слизью и кусочками теста. В ней, несомненно, варились пельмени. Магазинные, само собой. Те, которые ни одна кошка есть не станет.

– Кажется, полегчало, – решил дядя Ваня, наливая в опустошенную бутылочку воды из чайника. – Пусть охлаждается.

– На случай жажды, – кивнул Константин.

– А как же! Обезвоживание организма смертельно опасно. Тепловой удар гарантирован. А в моем возрасте необходимо заботиться о здоровье. Жара-то какая стоит. Аномальная, ну просто аномальная, – провозгласил дядя Ваня, сверившись с показателями уличного термометра. – А плюс к этому парниковый эффект. Загубили экологию, деятели. И Киотский протокол им не указ… Как вы относитесь к Киотскому протоколу, Костя?

– Сдержанно, – нашелся с ответом Константин и поспешил ретироваться из кухни.

Чего ему хотелось сейчас меньше всего, так это вести ученые диспуты. День выдался ответственный; требовалось сосредоточиться, чтобы контролировать каждый свой жест, каждый импульс, каждое слово. Предоставив дяде Ване возможность опохмеляться до посинения, Константин быстренько оделся и выскользнул из квартиры.

Хоть и прокантовался он в ней полгода, а квартира по-прежнему оставалась чужой. Собственной у Константина не было. Все свое он носил с собой, на сердце. В груди, где, как говорят, обитает бессмертная человеческая душа.

Старушки, сидевшие на скамейке возле подъезда, встретили Костю любопытными, но вполне благожелательными взглядами – успели попривыкнуть к жутковатой наружности соседа. Пара жильцов, с которыми он столкнулся во дворе, тоже не обратили на него особого внимания. А вот на улице, пока Константин пересекал проезжую часть, чтобы уединиться в сквере, началось. Незнакомые люди либо откровенно пялились на него, либо, взглянув мельком, опускали глаза и торопились уступить дорогу.

Константин их не винил. Он и сам не сразу привык к своему новому облику. В свои двадцать семь лет седой как лунь – это раз. Во-вторых, с напрочь изуродованной левой стороной лица. Ну и общее выражение покореженной физиономии, манера держаться, жесткий взгляд. Одним словом, с такой внешностью, как у Константина, надеяться на симпатию окружающих не приходилось. Он и не надеялся. Плевать ему было на симпатию. Во всяком случае, так он твердил себе на протяжении минувшего года: плевать, плевать, плевать!

Твердил то же самое и теперь, машинально, в такт шагам по разогретому асфальту. На встречных не глядел, к шикарным иномаркам не приглядывался. Существовал, будто узник в одиночной камере. А что? Подходящее сравнение. Приговоренных к смертной казни содержат именно в одиночках, а разве люди не обречены умереть в конце отведенного срока? Все смертны, и никуда от этого не деться. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Не раз и не два дядя Ваня заводил с Константином разговоры на возвышенные темы о бессмертной человеческой душе. Перерождение, карма – все это звучало красиво, да только верилось в это с трудом. На кой хрен бессмертная душа тому же дяде Ване? Водку хлестать в новых воплощениях? А наркоманам? А игроманам? А телеманьякам? А прочей публике, тупо вкалывающей всю жизнь лишь для того, чтобы приобрести тачку в кредит да ездить на ней греть пузо с упаковкой пива под рукой? Нет, господа мистики, шалите. Чтобы душа бессмертной стала, нужно сперва эту душу заиметь, выпестовать ее, закалить, выкристаллизовать. Вот тогда и перерождайтесь сколько влезет. Иначе – на переработку, как не имеющие ценности отходы.

Расслабленно опустившись на скамью, стоящую на отшибе, подальше от людских глаз, Константин велел себе отбросить посторонние мысли и сосредоточиться на главном. Почему-то это сегодня плохо получалось. Внимание постоянно переключалось то на воробьев, беззаботно чирикающих на деревьях, то на проходящих мимо девушек, среди которых попадались очень даже симпатичные особы, свободный доступ к которым был для Константина заказан навсегда. Его удел – иметь дело с проститутками, не обращающими внимания на внешность клиента. Или проводить время в полном одиночестве, вынашивая планы возмездия.

– Что уставилась? – спросил он у кошки, замершей напротив скамьи. – Нравлюсь?

Кошка не ответила, продолжая пялиться на Константина круглыми немигающими глазами. Белоснежная, с черной мордочкой, она даже в неподвижности своей умудрялась оставаться грациозной.

– А ты мне нравишься, – пробормотал Константин. – Мы с тобой одной крови, ты и я, верно? Гуляем сами по себе, терпеть не можем собак и запросто обходимся без хозяев. Правильно я говорю?

Кошка брезгливо тряхнула передней лапой и прошествовала дальше, игнорируя Константина. Может быть, и для нее он тоже являлся уродом?

Хм… Константин провел пальцами по длинным корявым шрамам, перечеркнувшим его лицо от корней волос до левой скулы. Их было три, хотя могло бы быть и четыре. Повезло? Еще как! Глаз чудом уцелел между страшными отметинами, да и голова сохранилась на плечах.

Когда полицейские спрашивали Константина, где его так покорежило, он молча доставал удостоверение сотрудника МЧС. Оно было фальшивым, как и прочие документы Константина Игоревича Зорина, но липовые документы ничем не отличались от настоящих. Изготавливали-то их специалисты, официально работающие на государство, изготовляли на соответствующем оборудовании, со знанием дела. Другое дело, что подобный товар спускался налево за большие деньги, а их Константин не пожалел. Три тысячи долларов, и появился на свет Константин Зорин – без всяких реинкарнаций и прочей хиромантии.

Его прежняя фамилия – Рощин – осталась в прошлом. Там же осталось многое другое, за исключением характера и жажды поквитаться с братьями Мотылями. Из-за них вся жизнь Константина пошла кувырком, и он не собирался прощать братьям подлости, которую они совершили. Слишком дорого она ему обошлась, чтобы предать ту историю забвению. Христос, он, может быть, и подставил бы обидчикам вторую щеку. Правую, мысленно уточнил Константин, машинально трогая левую. По ней он уже схлопотал. Так, что мало ему не казалось…

А начиналось все славно. Он, здоровый, сообразительный и перспективный парень, отслуживший в армейском спецназе, был счастлив, устроившись охранником к братьям Мотылям. Мотыля № 1 величали Сергеем Викторовичем, он был высок и представителен, носил пшеничного цвета челку, падающую на лоб, имел розоватые, как у сенбернара, глаза и круглое, белое, напоминающее плохо пропеченный блин, лицо. Мотыль № 2 звался Александром Викторовичем, был ниже ростом, но зато в два раза превосходил брата в обхвате и страдал в равной степени от обжорства и одышки.

В ту пору Мотыли являлись не просто братьями, но и партнерами по бизнесу, появлялись повсюду вдвоем и решали вопросы коллегиально. Насколько было известно Константину, в последние годы их деловое партнерство сохранялось лишь номинально. Сергей Викторович тянул одеяло на себя, Александр Викторович – на себя, и было ясно, что рано или поздно это закончится либо ссорой, либо братоубийством, либо тем и другим поочередно. Но Константин не собирался отсиживаться в стороне, пока это произойдет. Образно выражаясь, он жаждал крови.

О, как доверял он всесильным братьям Мотылям, когда те пели про непрошибаемую «крышу», которую им якобы давали серьезные дяди из ФСБ! «Ты, главное, не парься, – пыхтел Александр Викторович, подписывая приказ о назначении Константина заместителем начальника службы безопасности братской фирмы «Интеринвест». – У нас все схвачено. Делай, что тебе говорят, и не думай о последствиях. Это наши проблемы».

«Если что, – гудел Константину в другое ухо Сергей Викторович, – мы тебя всегда вытащим, всегда отмажем. Разрешение на ношение оружия получишь недельки через две, а пока пусть тебя это не колышет. Выполняй приказы и не бери дурного в голову. Мы все – одна семья. Тебя никто в обиду не даст».

С пистолетом под мышкой и с ключами от выданной ему по доверенности «Ауди» Константин чувствовал себя на седьмом небе. Он уважал Мотылей, ценил их доверие и знал, что не подведет. Глупый, романтический юнец, верящий в благородство, верность и честь… Ему и в голову не приходило, что в первую очередь братья Мотыли бандиты, а уж потом предприниматели. Что бизнес их легален лишь на страницах налоговых отчетов. Что сам Константин был не первым и даже не десятым заместителем начальника их службы безопасности. Что сам начальник отчего-то на «стрелки» не ездит и в разборках участия не принимает. А ведь времена были лихие, трудные, кровавые… То Мотыли наезжали на кого-то, стремясь прибрать к рукам железнодорожный вокзал вместе с прилегающим рынком. То щемили их самих, претендуя на спорткомплекс «Олимпийский» или на одноименный отель в центре города. Кого-то расстреливали из автоматов, кого-то резали, кто-то подрывался на гранате. Лакомых кусков оставалось все меньше, тогда как желающих прибрать их к рукам становилось все больше. Летели головы, тасовалась собственность, бандитские бригады в полном составе отправлялись за решетку, а Константин… Свято веруя в фээсбэшную «крышу» и порядочность Мотылей, он исполнял то, что считал своим долгом.