Текст книги "Пираты государственной безопасности"

Глава седьмая
Российская Федерация,
Баренцево море – Североморск – Москва
Около месяца назад

Я уже обмолвился о безотказном механизме, обитающем в дальних закутках моего подсознания. С удивительной точностью он подсказывает о грядущих проблемах и опасностях, однако устройство и принцип действия сей штуковины до сих пор остаются для меня загадкой. Как правило, перед каким-то важным, рисковым событием меня охватывает беспричинное беспокойство, и начинает раскалываться затылочная область головы. Я не пью обезболивающих таблеток, не пытаюсь отвлечься или притупить волнение алкоголем, ибо знаю: это дает о себе знать механизм. Нужно просто спокойно посидеть, поразмыслить, проанализировать скорое будущее и найти слабое звено, которое может порваться от перенапряжения. Перед этой командировкой у меня не было возможности побыть наедине и предаться анализу – все делалось впопыхах, без подготовки. И вот результат…

С каждой секундой набирая скорость, судно скатывается в пропасть. Падение сопровождается скрежетом и страшными ударами о почти отвесный подводный склон.

Нас бросает из стороны в сторону, обдает то мутной водой, то запертым воздухом. И в этом аду мы продолжаем дергать проклятый рычаг запорного механизма…

Наконец, после очередного сокрушительного удара, наши тела одновременно грохаются о дверь и справляются с ее запором.

Свобода!

Подхватив погибших мужчин, мы быстро выкарабкиваемся из западни и, увернувшись от механизма траловой лебедки, зависли неподалеку от склона.

У нас нет ни фонарей, ни навигационной панели – все это унеслось в бездну вместе с погибшим траулером. Единственные оставшиеся в нашем распоряжении полезные штучки – наручные дайверские компьютеры. С их помощью можно определить глубину, время пребывания на различных глубинах, декомпрессионный алгоритм, температуру, направление и скорость всплытия.

Проводив взглядами траулер, мы устремляемся вверх…

Вскоре слышим встревоженный голос Жука:

– Скат, я – Ротонда! Как меня слышно? Скат, я – Ротонда, почему молчите?!

– Ротонда, я – Скат, – отвечаю, стараясь придать голосу спокойную уверенность. – Судно слетело в пропасть. Нашли два тела, приступили к подъему.

– Понял. На какой вы глубине?

– Судя по показанию компьютера – сто девяносто метров.

– Ого!.. Помощь нужна?

– Пока нет…

За несколько секунд беспорядочного падения судно пропахало по склону более сотни метров. Нам приходится осторожно, в течение минут двадцати, преодолевать эту дистанцию в обратном направлении. Нас окружает мрак, и только над головами манит глубоким фиолетовым цветом далекая поверхность. До нее еще предстоит добраться, и это внезапно становится проблемой. Ведь мы не рассчитывали оказаться на двухсотметровой глубине, не рассчитывали выгребать с нее, неся на себе груз в виде двух человеческих тел. На все это уходит драгоценная дыхательная смесь, запас которой на момент срыва судна в пропасть был и так невелик.

Угол склона пропасти постепенно уменьшается – значит, мы где-то рядом с краем и с тем местом, где, зацепившись винтом за скалу, висел траулер. Однако пока отыскать это место невозможно из-за недостатка света.

– Где же наша молодежь? – вертит Георгий головой в надежде увидеть желтые пятна фонарей.

Их действительно нигде нет.

Решаем подняться выше и периодически вызываем Рогова с Паниным.

Молчат.

– Ротонда, я – Скат, – зову Михаила.

– Скат, я – Ротонда, – мгновенно отвечает тот.

– Рогова с Паниным не слышал?

– Нет…

Их отсутствие и молчание начинает серьезно напрягать. Куда ребята могли запропаститься? Ведь они получили четкий приказ отойти на безопасное расстояние и ждать. Ждать, а не мотаться неизвестно где!

Поднимаемся выше. И вдруг замечаем светящуюся точку.

Наконец-то!

Подкорректировав курс, идем на сближение и вскоре находим лежащий на дне фонарь. Он слегка припорошен илом, однако желтоватый свет упрямо пробивается наружу.

«Что за черт? – кручу в руках фонарь. – А где его хозяин?!»

Приказываю Георгию оставаться на месте, передаю ему тело погибшего рыбака, а сам, вооружившись найденным фонарем, приступаю к поиску методом расходящейся спирали.

– Время, Женя! – предупреждает он вслед.

– Помню. Я быстро…

На первом же витке нахожу борозды, оставленные сползавшим в пропасть судном. Иду по-над следом, тщательно обследуя пространство по обе стороны.

А вот и то местечко, где траулер завалился на бок перед тем, как сорваться в бездну.

По памяти вспоминаю направление и безопасную дистанцию, на которую отослал двух новичков. Плыву туда и буквально через несколько метров нахожу первого из них.

– Рогов! – дергаю за руку лежащего на дне старлея. – Рогов, что с тобой?

Парень не отвечает. Более того, в первые же секунды осмотра тела понимаю: случилось страшное. Вероятно, заметив, что судно меняет положение, он рванул к нему и был придавлен тяжелым корпусом. Переломы конечностей, маска изнутри залита кровью…

– Георгий, одного нашел, – докладываю обстановку другу. – Не знаю, жив или нет. Надо срочно его поднимать.

– А второй?

– Сменю аппарат и пойду искать второго.

– Я с тобой!

– Наверху решим. Бери тела – возвращаемся…

На поверхность мы поднимаемся с максимально возможной скоростью – благо состав дыхательной смеси и электронное дозирование кислорода позволяют совершать подъем без выполнения декомпрессионных «площадок».

Описав обстановку Михаилу, я заранее предупреждаю о необходимости срочной медицинской помощи Рогову, не теряя надежды на благополучный исход…

И вот мы всплываем рядом с качающимся на волнах командирским катером. Матросы принимают тела и помогают нам взобраться на борт.

– Быстрее! – кричу мичману.

Тот дает полные обороты двигателю, и катер мчится к сторожевику. Он, слава богу, рядом.

Первым поднимаем на палубу Рогова, затем передаем тела рыбаков. Команда корабля работает слаженно, и, пока мы сами карабкаемся по штормтрапу, старлея уже транспортируют на носилках в сторону медблока.

Жук с Фурцевым расстегивают лямки наших ребризеров. Смеси в них практически нет.

– Что произошло, командир? – интересуется подробностями Миша.

– При обследовании внутренних помещений выпустили из кубрика большой пузырь воздуха. Этого хватило, чтобы нарушить хрупкое равновесие – траулер закувыркался вниз, – объясняю я.

– Повезло, что сами успели выскочить.

– Вы приготовили свежие аппараты?

– Да, вон они.

– Тащите!

Товарищи подают свежие аппараты.

– Какая забита смесь?

– Обычная, – пожимает плечами Жук.

– Жора, надевай. А мне несите с глубоководной.

Фурцев бежит к разбитой площадке, где аккуратно разложена вся наша «снаряга».

– Зачем тебе глубоководная? – недоумевает Устюжанин.

– Есть у меня одна мрачная мыслишка…

На любые операции мы возим с собой приличный запас расходных материалов: десяток кислородных датчиков и клапанов для ребризеров, которые имеют привычку выходить из строя, сменные патроны химпоглотителя, различные дыхательные смеси, аргон для поддува костюмов. Кроме того, в наших сумках всегда можно отыскать запасную поисково-навигационную панель, пару ножей и полнолицевых масок и, конечно же, несколько крепких герметичных фонарей с комплектами новеньких аккумуляторов.

Восполнив утраченное снаряжение, снова идем на глубину – порядком измотанные и сильно расстроенные итогами, в общем-то, несложной операции…

– Ротонда, я – Скат, – зову Михаила.

Тот, как всегда, на посту.

– Скат, я – Ротонда. Ваша глубина?

– Около восьмидесяти метров. Видим склон, приступаем к осмотру…

Мы парим над глубокой бороздой, оставленной корпусом траулера. Жора осматривает дно по левую сторону от следа, я – по правую.

Нас окутывает мрак, рассекаемый двумя лучами мощных фонарей. Абсолютная тишина добавляет трагических ноток в настроение, поэтому голос друга, внезапно раздавшийся в гарнитуре, скорее радует, чем огорчает.

– Что за мыслишка? – спрашивает он. – Ты обещал рассказать.

– Для начала пройдемся до отвесного склона.

– А потом?

– Потом пойду вниз.

– Думаешь, Панин там?

– Если не найдем его здесь, значит, он рванул к ползущему по склону судну и успел заскочить внутрь.

– Внутрь? Но зачем?!

– Нас с тобой спасать, Жора. Нас…

Некоторое время друг безмолвствует, и мы продолжаем обшаривать склон…

Мичмана Панина нигде нет.

– Скат, я Ротонда, – доносится далекий голос Жука.

– Ротонда, Скат на связи.

– Вы просили уточнить, до какого значения идет понижение глубины.

Да, все верно: оставив у края пропасти Георгия, я отправился вниз и на всякий случай попросил руководителя спуска узнать глубину этого проклятого провала.

– На старых картах он вообще не обозначен, – докладывает Миша. – Запросил наше управление, только что прислали ответ.

– Ну и? – поторапливаю подчиненного.

– Сказали, что критическая отметка находится на уровне пятисот метров, или что-то около этого. Более точных данных у них нет…

Ну, это как обычно. Строим Сколково, шарахаемся по орбите Земли и готовим экспедицию к Марсу, а глубину моря в паре тысяч километров от Москвы толком не знаем.

– Понял, Ротонда, спасибо…

Запас дыхательной смеси в ребризере Панина на исходе, и парень вот-вот увидит свет в пресловутом тоннеле. К тому же неизвестно, на какую глубину уволок его проклятый траулер – возможно, чудовищное давление глубины уже сделало свое черное дело. Но я искренне верю в чудо и поэтому иду вдоль склона, выдерживая максимально возможную скорость погружения.

Луч фонаря шарит влево-вправо, то и дело натыкаясь на свежие следы, оставленные в илистом дне беспорядочным падением судна. Иду точно по ним.

«Где же ты, чертов траулер? Ну, где?.. – точит сознание один и тот же вопрос. – Хоть бы ты снова зацепился лопастями винта за какой-нибудь скальный выступ и провисел некоторое время!..»

Пусто. Изредка поглядываю на подсвеченный дисплей компьютера.

Глубина сто сорок.

Сто шестьдесят…

На двухстах метрах давление настолько обжимает жесткий гидрокомбинезон вокруг тела, что чувствуется каждая складка шерстяного нательного белья. Ощущение не из приятных, но я настойчиво иду вниз…

Сто восемьдесят.

Сто девяносто…

Давненько не опускался так глубоко от поверхности моря. На двести метров мы ходим на гелиево-кислородной смеси, именно такая сейчас забита в мои баллоны. Максимальная глубина, на которой мне приходилось бывать, – триста пять метров, но на тот рекорд я отправлялся в специальном водолазном снаряжении на сверхпрочной кабель-шланговой связке. К сожалению, сегодня таковой в нашем распоряжении нет.

На глубине двести двадцать метров натыкаюсь на небольшой выступ, почти горизонтально торчащий из плоскости склона. Обследовав его и отыскав глубокую выбоину, понимаю, что судно ткнулось в препятствие на приличной скорости и продолжило гибельное падение в пучину.

А еще понимаю, что дальше идти не могу – дисплей дайверского компьютера настойчиво мигает, предупреждая о предельной глубине погружения.

На пути к поверхности мне приходится сделать несколько декомпрессионных «площадок», и время подъема изрядно затягивается. Встретившись у края пропасти с Георгием, интересуемся у Жука состоянием Рогова.

– Жив, – отвечает он. И тихо добавляет: – Состояние очень тяжелое.

Не улучшилось оно и к моменту нашего возвращения на корабль, и к моменту отхода из района трагедии.

Сторожевик гнал к Североморску на всех парах, однако члены моей группы находятся в подавленном состоянии. Мы разбредаемся по каютам, не притронувшись к ужину, не проведя традиционного «разбора полетов» и даже не опрокинув по двести граммов крепкого алкоголя для «сугрева» и снятия нервного напряжения.

Наверное, каждый из нас ощущает долю вины в происшедшем, а потому не испытывает никаких желаний, кроме одного – уединиться в своей каюте.

Путь до Североморска кажется всем чрезмерно долгим. Я связываюсь по «спутнику» с Горчаковым, докладываю о результатах операции и прошу посодействовать в эвакуации вертолетом раненого Рогова.

Помолчав, шеф обещает помочь и отключается. Я знаю, что он тоже тяжело переживает каждую нашу потерю.

Он действительно помог – едва сторожевик достигает приемлемой дистанции, как оперативный дежурный Северного флота тут же сообщает: «Вертушка» вылетела, встречайте…»

Поисково-спасательный «Ка-27» касается колесами шасси вертолетной площадки через час с небольшим. Мы аккуратно загружаем в грузовую кабину носилки с нашим товарищем и проводим взглядами уносящуюся в сторону берега точку под двумя быстро вращающимися винтами.

После этого на душе становится немного легче, и мы отправляемся в каюту Георгия, выпить за скорейшее выздоровление самого молодого коллеги.

Обратный путь в Москву занимает всего несколько часов и проистекает в обычном порядке: один из причалов в Кольском заливе, тряский автобус, аэродром Североморска, погрузка в небольшой ведомственный самолет, перелет и посадка в Чкаловском.

Пока вытаскиваем из багажного отделения самолета нашу «снарягу», к стоянке подкатывает знакомый служебный автомобиль, из салона которого выходит генерал Горчаков. Он мрачен и немногословен.

– Отойдем, – говорит он, поприветствовав каждого крепким рукопожатием.

Отходим.

– Плохо дело, – генерал подпаливает сигарету. – Рогов умер, не приходя в сознание. Врачи ничего не смогли сделать. В заключении написано: скончался от травм, не совместимых с жизнью.

– Ч-черт! – Со злостью пинаю валявшийся на бетонке камешек. – Зачем они полезли к траулеру?! Я же приказал ждать на безопасном расстоянии!

– Я знаю тебя и Георгия не первый год. Уверен: вашей вины в смерти молодых ребят нет. Но назревает проблема.

– Опять кабинетные упыри?

– Они самые.

– Задолбали! Тут и так места себе не находишь, так еще эти крысы!..

– Понимаю, – вздыхает Сергей Сергеевич и выуживает из кармана упаковку нитроглицерина. – Но ты и твои ребята должны быть готовы к нудной процедуре дознания.

– Не впервой. Вам плохо? Опять что-то с сердцем?

Сергей Сергеевич страдает хронической сердечной недостаточностью, которая иногда – в моменты сильного волнения – заканчивается довольно опасными приступами.

– Ерунда, – морщится он, закидывая таблетку под язык.

Но я-то вижу, что ему хреново, и знаю, чем эта «ерунда» заканчивается.

– Давайте подвезу вас на своем «шведе» – аккуратненько и прямо до подъезда.

– Доеду на служебной, – отмахивается он и, ссутулившись, покидает стоянку.

Покончив с разгрузкой, мы прощаемся – солнце уже скрылось за горизонтом, пора разъезжаться по домам. Я с третьего раза завожу свой «швед» и ползу по бесконечным московским пробкам в сторону опостылевшей холостяцкой квартиры…

Повестку в ближайший форпост Следственного комитета я обнаруживаю в почтовом ящике, едва добравшись до дома и войдя в родной подъезд. «Оперативно! – подумалось мне в лифте. – Вот так бы вы работали, когда рушатся электростанции, затапливает города, горят леса и тонут подводные лодки…»

В повестке значилось время явки в качестве свидетеля по уголовному делу за четырехзначным номером.

– Ну и ладно, – бросаю я бумажку на кухонный стол. – Свидетель – не обвиняемый…

Прежде чем завалиться спать, набираю номер Горчакова – из головы не выходит его бледное лицо, трясущиеся руки и таблетки нитроглицерина.

Тот не берет трубку, и я начинаю жалеть, что не знаю номера мобильника его дочери. Супруга нашего шефа погибла в автомобильной катастрофе несколько лет назад, и никого, кроме взрослой дочери, у него не осталось.

Около одиннадцати вечера генерал все-таки отвечает.

– Чего беспокоишь, Евгений? – скрипит знакомый тенорок.

– Да так… На аэродроме показалось, будто вам плохо, вот и решил поинтересоваться самочувствием.

– Нормальное самочувствие, – ворчит шеф. – Отпросился с работы, лежу, пью лекарства.

– И как всегда, дымите сигаретами?

– Дымлю иногда.

– Врача вызывали?

– Нет, конечно. Если это не приступ, то зачем мне врачи?!

Да, врачей он недолюбливает. А мне достаточно и того, что услышал относительно бодрый голос старика.

Даст бог – выкарабкается…

О визите к следователю я вспоминаю лишь на следующий день, когда, хорошенько выспавшись, захожу на кухню, чтобы съесть чего-нибудь на завтрак. До обозначенного в повестке времени остается всего-то полтора часа.

Быстренько ополоснувшись в душе и выскоблив бритвой лицо, подбираю нейтральную гражданскую одежку и выскакиваю во двор, заставленный легковыми автомобилями.

Настроение скверное, но подвохов от сотрудников Следственного комитета я не жду. А напрасно.

Знать бы тогда, чем это рандеву закончится!..

С трудом запустив двигатель шведского монстра и прорвавшись через многочисленные заторы, я все же успеваю к назначенному сроку.

Показав охраннику повестку, поднимаюсь на второй этаж, без труда нахожу нужный кабинет и стучу в дверь. А спустя пять секунд знакомлюсь с мужиком в синем мундире из Следственного комитета.

На его погонах, как и на моих, блестят по две больших звезды. Однако первые же сказанные им фразы недвусмысленно дают понять, кто будет «заказывать музыку».

– Присаживайтесь, – кивает он на единственный гостевой стул, приставленный к просторному полированному столу. – И прошу не расслабляться. Дело в том, что произошло небольшое недоразумение: в повестке закралась ошибочка.

Я вопросительно вскидываю брови, а на его лице блуждает нехорошая улыбочка.

– Вы проходите по уголовному делу не свидетелем, а обвиняемым.

– Обвиняемым? – смотрю я на следака глазами размером с ленинский рубль.

– Да-да. И не просто обвиняемым, а обвиняемым под номером один, – говорит он с ударением на последнем слове.

Глава восьмая
Российская Федерация, Москва
Около двух недель назад

Следователь в синей форме с погонами подполковника юстиции промокал лоб аккуратно свернутым платком, буравил меня колючим взглядом и монотонным голосом – будто по бумажке – диктовал вопросы. Я спокойно отвечал…

Он не понравился мне сразу – еще при первой встрече. А сегодня – спустя пару недель нашего знакомства – мы повстречались в пятый или шестой раз. Точно не помню, так как сбился со счета.

Он среднего росточка, неплохо сложен, с благородной проседью на висках и тонкими губами, с отточенными, как под резец, чертами лица. Но бывает же так: смотришь на человека и ловишь себя на мысли, что от странной, почти интуитивной неприязни невозможно избавиться.

– Посему, готовьтесь к худшему, – цедил подполковник сквозь зубы. – Срок вам грозит немалый.

– Ну что ж, – вздохнул я, – если суд установит мою вину – отсижу, сколько положено, и выйду на свободу честным человеком.

– И сколько вы планируете отсидеть, если не секрет?

– Почем мне знать? Лет пять или шесть.

– А если накрутят десять-двенадцать?

– С чего бы?! – Мои глаза снова округлились. – Разве я похож на хладнокровного насильника, серийного убийцу, бюджетного воришку или рецидивиста?

Следак мило улыбнулся, пошуршал бумагами, достал из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. Блаженно затянувшись, расправил плечи и загадочным голоском изрек:

– Хотите, я по секрету поделюсь некоторыми, так сказать, тонкостями нашей судебной системы?

Я пожал плечами: дескать, мне без разницы. Хотя на самом деле на душе скребли голодные кошки.

– Итак, – начал он, – вас закроют еще на пару месяцев в СИЗО и за это время проведут несколько обысков дома, а также у близких родственников. Представьте: плачущая мама, любопытные понятые, квартира вверх дном и прочие пикантные подробности. Поверьте мне, подполковнику юстиции с огромным опытом работы, это будет удручающее зрелище…

«Титулованный кретин с богатой родословной, – размышлял я, вслушиваясь в словесный понос. – Что твои пудели найдут у меня дома, кроме вороха грязного белья, стеклотары из-под крепкого алкоголя и банки просроченной тушенки в космическом вакууме холодильника?..»

Однако недооценка мерзопакостности оппонента вскрылась буквально в следующей фразе.

– …Вы, наверное, полагаете, будто мы ничего не найдем? – хитро сощурил он глазки. – Ошибаетесь, товарищ капитан второго ранга. Точнее, бывший капитан… Что нужно, то и найдем. Наркоту, незарегистрированное огнестрельное оружие, боеприпасы, порнуху с участием малолеток. А то и вовсе пятна крови недавно пропавшего без вести человека.

Я смотрел на эту гниду и наивно хлопал веками.

А гнида как ни в чем не бывало продолжала строить козни:

– Да-да, Евгений Арнольдович, именно так: наличие и качество вещественных доказательств будут всецело зависеть от срока, на который вас необходимо закрыть.

Мои глаза наливались кровью, а ладони невольно трансформировались в кулаки.

– Кому необходимо?!

– Об этом вы узнаете позже. А сейчас, – протянул следователь протокол, – ознакомьтесь и подпишите.

Вздохнув, я взял авторучку и попытался вникнуть в смысл текста, нацарапанного неровным почерком следака. Взгляд бегал по строчкам, а внутри все кипело. «Господи, ну что у нас за страна?! – скрипел я зубами. – Сто раз уже говорил: черт бы с ним, что «лучшие представители» нашего государства воруют, по-другому, наверное, не бывает. Гораздо хуже то, что они абсолютно недальновидны и не способны предугадать реакцию несчастного народа хотя бы на полшага вперед. Всякий раз, за что ни возьмутся, их неуклюжие действия приводят к еще более асимметричным ответам «снизу». Задумали реформу милиции – получили масштабный полицейский беспредел. Сменили меню в детских садах – в результате полные больницы отравившихся детей и разъяренных мамаш. Провели «выборы» – получили «белые ленты» и сплочение оппозиции. Решили бороться за христианские ценности – в итоге… впрочем, об итогах нагремевших скандалов и так все знают.

Вот и этот «славный» представитель Следственного комитета – сидит, весь из себя довольный, ухмыляется… На торжественных собраниях, наверное, бьет себя в грудь, увешанную медалями и орденами, красиво рассуждает о беззаветной службе справедливости, народу, отчизне. А сам продался с потрохами и воспаленным геморроем…»

Вообще-то по знаку Зодиака я – Овен. Как известно, если кто-то наступает Овну на больную мозоль, он дает обидчику в ухо без раздумий и предисловий. Причем как месть данное действие рассматривать не стоит, ибо оно является нормальной реакцией здорового организма.

Так вот, пару недель назад – в тот роковой день, когда меня подленьким образом перевели из свидетелей в обвиняемые, я дал следаку в ухо. Не в прямом, конечно, смысле, а в переносном. Сломать шею кабинетному хлюпику или выдернуть язык – было бы слишком простым и даже скучным занятием. Поэтому я предпочел другую «сдачу»: подскочил к столу, отбросил его ладонь с кнопки звонка и, быстренько скомкав повестку, засунул ее под тонкие губы лощеной крысы.

– Недоразумение, говоришь? Ошибочка?! – плющил я его седовласую башку, не давая выплюнуть бумажный комок. – Ты же меня за ошибочку назначил обвиняемым, верно? И на зону за нее гнить отправишь – так ведь?

Он испуганно жевал и тряс головою, то ли соглашаясь, то ли отрицая сказанное мной, но мне было уже на все наплевать.

– Вот и ты исправляй свою ошибочку вместе со мной – жуй, глотай и наслаждайся! – орал я прямо в его волосатое ухо.

Когда он прожевал и послушно проглотил свою «ошибку», я оставил его в покое. Более того, плеснул из графина в стакан водички и поставил на стол.

– Запей, чтоб переварилось.

Следак влил в себя воду, откашлялся, вытер багровое лицо платком и покосился на звонок…

Вызывать охрану было поздно – я сидел на стуле, мирно сложив ручки на коленках, а следы моего преступления активно смешивались с его желудочным соком.

Немного остыв и придя в себя, он процедил сквозь зубы:

– Что ж, надо полагать, теперь моя очередь?

– Валяйте.

– Итак… – зашуршал он бумагами, – У меня на столе копия приказа о вашем увольнении из штата Федеральной службы безопасности. Это раз. Вместе с вами этим же приказом уволены: капитан второго ранга Георгий Устюжанин, капитан третьего ранга Михаил Жук и капитан-лейтенант Игорь Фурцев. Это два. Довольны?

Ответ впечатлил.

Но это было только началом…

Похоже, сегодня состоялся последний допрос.

Я не силен в тонкостях Уголовно-процессуального кодекса, но, судя по всему, до суда меня больше не потревожат. Зачем я им? Ход операции в Баренцевом море, включая мельчайшие детали, многократно обрисован, вины своей не отрицаю, протоколы допросов подписаны… Хоть завтра бери меня тепленького, озвучивай вердикт и прячь за решетку на долгие годы. Сейчас мне тридцать шесть. А если, как выразился следователь, накрутят десять-двенадцать, то выйду на свободу, когда будет под полтинник. В лучшем случае – сорок пять, при условно-досрочном освобождении, которое еще надо заслужить-заработать. И кому я нужен в таком возрасте, с растерянными навыками боевого пловца?

«Да-а, выходит, закончилась белая полоса моей жизни, – негромко вздыхал я, трясясь на деревянной лавке «автозака». – Отныне начинается черная. Широкая, глубокая и беспросветная, как Марианская впадина…»

Погода выдалась жаркой – на улице в тени перевалило за тридцать. «Автозак» медленно пробивался через московские пробки, до проклятого СИЗО оставалось минут сорок. Напротив меня на такой же жесткой неудобной лавке маялся молодой светловолосый парень, довольно неряшливого вида, судя по внешности и повадкам, обычный гопник из какого-нибудь спального района. Растоптанные кроссовки, дешевые джинсы, засаленная футболка, на запястье правой руки наколка в виде фрагмента колючей проволоки. Кажется, такие «украшения» носят люди, отсидевшие за решеткой некоторый срок.

«Видно, и мне придется сделать похожую», – с грустью подумалось мне.

Мы старались не встречаться взглядами. Просто сидели друг против друга, вытирали руками вспотевшие от духоты лбы и ждали, когда проклятая клетка на колесах доползет до назначенного места.

Внезапно сквозь невеселые мысли мой слух уловил странный звук, несколько отличавшийся от гула движка и шелеста покрышек.

– Эй, мужик, – распознал я чье-то обращение и посмотрел сквозь решетку на конвоиров.

Их было двое: один, лет двадцати семи, дремал на сиденье и лишь на крутых поворотах просыпался и поднимал голову. Второй, лет пятидесяти, сидел вполоборота и постоянно косился на нас из-под кустистых бровей, контролируя обстановку вверенного ему объекта. Оба были одеты в одинаковые комбинезоны темно-синего цвета, у старшего на поясе висела кобура с личным оружием.

Слух опять уловил тихий зов:

– Мужик, ты меня слышишь?

Звал гопник. Причем звал, слегка повернувшись к конвоирам.

Я кивнул: «Чего хотел?»

– Давай отсюда дергать! – незаметно подмигнул он.

«Как?!» – вопрошал я легким движением плеч.

– Отвлеки пожилого вертухая!

Не знаю, чему я больше удивился: странному предложению или тому, каким образом соседу удавалось воспроизводить звуки, не используя лицевых мышц.

– Заговори с ним, – дополнил он свой совет. – Слышь? Просто заговори!

«О чем?» – шевельнул я губами.

– Ты чо дурачком кроешься?! Спроси закурить! Или там еще чего!

Просьба озадачила наивностью, если не сказать грубее. Ну, спрошу я о погоде или попрошу сигарету – что от этого изменится? Разве он откроет замок калитки? Нас разделяла решетка с довольно мелкой ячеей – мои руки точно через нее не пролезут. Так каким же образом нам удастся отсюда выскользнуть?..

«Ладно, – вздохнул я, – мне терять нечего, кроме своих кандалов…» – и, не вступая более в дискуссию, обратился к бодрствующему конвоиру:

– Приятель, один вопрос.

«Приятель» повернулся в мою сторону и пробурчал с недовольной миной:

– Чего тебе?

– Куда нас везут?

– А ты не знаешь?

– Ну, в смысле… В то же СИЗО или в другое? – плел я околесицу, приметив краем глаза, как сосед немного переместился вдоль лавки ближе к решетке. Теперь его отделяло от калитки расстояние вытянутой руки.

Конвоир между тем надменно ухмылялся:

– А я почем знаю, где ты раньше сидел!..

В ту же секунду сосед-уголовник вонзил свои руки в сетку. Именно вонзил, потому что тонкие кисти прошли точно сквозь ячейки со стороной не более семи сантиметров, впились в одежду конвоира и рванули его на себя. Дальнейшие события развивались настолько стремительно, что я успевал их только фиксировать и исполнять короткие приказы гопника. А что было делать? Коль взялся отвлекать сотрудника Минюста, то уже стал соучастником заварухи. Притянув пожилого вертухая к сетке, он ловко выхватил из кобуры пистолет и несколько раз выстрелил. Выстрелы производились в упор, а потому звучали глухо, словно палили сквозь набитую пухом подушку.

Запрокинув голову, охранник охнул и обмяк. Другой, вскочивший с сиденья и пытавшийся помочь старшему товарищу, отлетел к дальней стенке и схватился за грудь.

Покончив со стрельбой, уголовник обшарил прижатого к сетке конвоира, выудил из синего комбинезона ключ и мигом открыл калитку.

– Видал, как все просто! – улыбнулся он, продемонстрировав золотые фиксы.

Все было сделано мастерски и всего за несколько секунд. Однако радости от того, что свобода стала на пару шагов ближе, я не испытывал. Признаться, в эту минуту я находился в ступоре, отгоняя навязчивую мысль о светившем пожизненном сроке. Ведь за убийство охранников и побег меньше не накрутят. Да, я никого не убивал, и вряд ли меня посчитают организатором сего беспредела, но, столкнувшись с таким же беспределом в следствии, рассчитывать на здравый смысл и снисхождение – бессмысленно.

– А что теперь? – понемногу приходил я в себя. – Дверь-то закрыта снаружи.

– Не дрейфь, разберемся, – подмигнул гопник и присел перед дверью на корточки.

Конечно же, я казнил себя за гибель двоих товарищей из «Фрегата». Им еще жить да жить, если бы не мое решение лезть внутрь проклятого траулера. С другой стороны, если бы мы знали о последствиях любого из своих шагов, то над головою каждого следовало бы повесить светящийся нимб.

В моем распоряжении имелось около двух минут – именно столько провозился светловолосый парень с замком глухой двери, открывавшейся только снаружи. Весь этот короткий отрезок времени меня терзала совесть и последние сомнения: правильно ли я поступаю, помогая законченному уголовнику в стремлении любой ценой вернуть свободу? За моей спиной лежали тела только что убитых или смертельно раненных конвоиров, вырвавшись из «зака», парень наверняка не остановится и натворит еще немало бед…

«Дождаться, когда он откроет дверь, и садануть по башке рукояткой пистолета? – лихорадочно искал я правильное решение. – Но если убегу один, то на меня повесят все грехи: и смерть охранников, и организацию побега. В этом можно не сомневаться – в отместку, а в первую очередь ради собственного спасения, парень наплетет такого, что меня будет разыскивать не только МВД России, но и полиция всей Европы. Врезать ему по темечку и остаться? Но и в этом случае меня ждет целый ворох проблем…»

Почему я его не удерживал? Почему не молотил по башке? Наверное, потому, что сегодня наше государство более всего напоминало пресловутый клуб самоубийц, где каждый надеялся, что туза «пик» вытянет из колоды кто-нибудь другой.