Текст книги "Приговор приведен в исполнение"

Его по-тараканьи живучий противник, впившийся пальцами со сбитыми ногтями в рифленую рукоять «беретты», сорвал рычажок предохранителя и выстрелил. Приглушенный, похожий на звук вылетающей из бутылки шампанского пробки выстрел был продублирован еще одним.

На макушке Калмыка встал хохолок черных волос. Пошатнувшись, пленник словно в замедленной съемке опрокинулся навзничь на сей раз навсегда. Пуля, посланная Тургутом, стрелявшим сверху вниз с близкого расстояния, разворотив мозг, раздробила нижнюю челюсть Калмыка и, выйдя, срикошетила в грудь предателя.

Дважды раненный Пеппе – угомонившийся упрямец сумел прострелить ему бедро – вертелся волчком, кусая губы, чтобы не закричать. Обе раны были достаточно серьезными и требовали немедленного хирургического вмешательства. Но у предводителя своры имелись другие соображения о методах лечения.

– Карапуз, помоги нашему другу! – негромко произнес турок, дополняя просьбу выразительным взглядом темных миндалевидных глаз.

Припав на колено у корчащегося раненого, палач освободил нож от ножен, схватил итальянца за ухо и всадил лезвие по самую рукоять в его шею. Агонизировал Пеппе ужасно: жизнь не хотела покидать его тело.

– Я просил, малыш, штык-нож от «калашникова». Тебе было бы гораздо проще уходить… «Калашниковым» я доставил бы тебя на небеса с комфортом, – по-турецки пробормотал Карапуз, стирая с лезвия кровь.

Пока сменялись акты быстротечной драмы взаимного истребления, Святой не ограничивался ролью статиста, а продолжал орудовать стеклышком. Он раздвигал разлохмаченные края ленты, делал очередные надрезы. Шевеля руками, он проверял прочность пут, заметно ослабших, но все еще сдавливающих запястья.

«Если напрячься, то можно порвать, – оценивал шансы Святой. – А что дальше? Подставлять старика под пули?! Мои ноги стреножены, как у коня на выпасе. Уткнусь носом в пол при первой же попытке подняться, и каюк. Прихлопнут, как муху, и за компанию старину Дэйва уделают. Редкое сволочье в гости пожаловало…»

Вонь пороховых газов смешивалась с приторным запахом крови и чадом сигаретного дыма. Комната напоминала душегубку, в которой по недоразумению устроили скотобойню.

Раздув тонкие ноздри породистого носа, Тургут вдохнул тлетворную атмосферу, вызывающую рвотную реакцию.

– Карапуз, сворачиваемся. Забирай Мустафу и Кемаля с улицы. Едем в порт, – распорядился предводитель клана.

– Этих двоих кончать? – будничным тоном спросил киллер.

Отогнув пластину жалюзи, турок посмотрел на небо. За стеклом маячила фигура в светлом костюме, выделявшаяся на фоне кустов.

– Мустафа законченный придурок! – презрительно бросил главарь. – Скоро светает. Уходим… Скажи этому недочеловеку, албанцу, пусть уберет трупы до рассвета. Возьмет лодку и выбросит мертвецов в море. Объясни ему, Карапуз, что к ногам нужно привязать груз. С трупами должны познакомиться рыбы, а не туристы или полиция… Нет, Мустафа – болван, рожденный ослицей. Торчит на открытом месте, как верблюд у водопоя!

Сплюнув в сердцах, Тургут, лавируя между загустевающими бордовыми лужицами, направился к коридору, игнорируя скрюченных поникших людей, сидящих в креслах.

Поспешая за шефом, верзила повторил:

– Тургут, старика с приятелем пришить?

– Естественно, пускай албанец потренируется. У Энвера, кажется, личные счеты с парнем. Вот мы и сделаем подарок этой обезьяне. Нам нужны верные люди на побережье! – не оборачиваясь, похохатывая, ответил смуглолицый красавчик.

У кухонного отсека Карапуз притормозил. Еще до непредвиденной перестрелки он отослал албанца закипятить воды и приготовить кофе в термос, предчувствуя тяжелый день. Приняв герметически закрытый сосуд, бритоголовый детина отдал заранее приготовленные купюры, перехваченные резинкой, и оружие Пеппе с одним израсходованным патроном. Перекинувшись несколькими словами, они по восточной традиции расцеловались в обе щеки, причем Карапуз сделал это не без удовольствия. В отличие от шефа киллеру нравился покрытый порослью черной шерсти мужик с крупными габаритами, принадлежавший к одному с ним зоологическому виду патологических убийц.

– Карапуз, где ты застрял? – окликнул невидимый шеф.

Мотнув бычьей головой, киллер, прижав к боку термос, опрометью бросился к выходу, где уже рокотал двигатель подъехавшего микроавтобуса.

Хлопнули дверцы. Шины прошуршали по разровненному мелкому гравию, и стрекот цикад заполнил отступающую перед светлой полосой на горизонте ночь.

«Смотались… Разве бывают у гангстеров приступы милосердия?» – Призрачная надежда шевельнулась в душе Святого.

Он посмотрел на друга, желая подбодрить старика, оказавшегося в эпицентре кошмара. Дэвид Стерлинг держался молодцом, но заклеенный лентой рот мешал ему дышать, а для израненных немецкими осколками легких нужен был воздух. Натянувшаяся на скулах старика кожа приобретала синюшный оттенок, левое плечо непрерывно подергивалось, словно к нему приложили раскаленное железо. Каждая секунда пребывания в комнате, загаженной внутренностями Лупатого, перемешанными с калом, стоила англичанину очень дорого. Сердце здорового человека после перенесенного кошмара опустилось бы в пятки и вряд ли работало бы без сбоев.

«Барахлит мотор… – догадался Святой. – Продержись, старина, еще немного. Мы выберемся из этого ада. Не сдавайся… Ты же старый вояка…»

Вернувшийся исполнить поручение албанец объявил о своем присутствии надсадным кашлем и последовавшим за ним звучным плевком. Теперь он был хозяином положения, имевшим право казнить или миловать. Впрочем, судя по зверской роже, пышущей злорадством, чувство милосердия ему было чуждо.

Намеренно игнорируя пленников, Энвер обшарил карманы трупов. Брезгливостью он не отличался и сноровисто, будто бревна, переворачивал мертвецов, доставая слипшиеся от крови бумажки. Мародерничая, албанец что-то бубнил под нос, изредка зыркая в сторону Святого черными вороньими глазами.

«На десерт нас оставляет. Редкая образина. Ему самое место в палеонтологическом музее где-нибудь между питекантропом и неандертальцем. Зря паскуду не утопил…» – посетовал в душе Святой.

Обобрав мертвецов, албанец тупым и тусклым взглядом окинул комнату, раздумывая, чем бы еще поживиться. Он держал пистолет в левой руке, балуясь с предохранителем, клацающим, точно крысиные челюсти. Звук в помещении, ставшем мертвецкой, звучал особенно мрачно и безысходно.

Сложив губы трубочкой, албанец негромко присвистнул, подавая кому-то условный сигнал. На свист, протопав по коридору, появился коротышка в растянутой майке, на которой было написано признание в любви к далекому Майами.

«И ты, голубчик, „шестеришь“ на подхвате. Что-то третьего мушкетера не видать. Не оклемался после купания». – Святой был как натянутая струна, но старался выглядеть сломленной, смирившейся со своей участью жертвой.

Коротышка, ошеломленный увиденным, затараторил, дергая шефа за рукав. Судя по жестикуляции, он предлагал немедленно убраться из этой комнаты ужасов и не впутываться в дела, связанные с убийством. Энвер строго прикрикнул на сообщника, помахав для пущей убедительности пистолетом. Затем он отдал какое-то распоряжение, указав на трупы. На возбужденного до предела коротышку внезапно напал зуд, и он, скребя растопыренной пятерней то под мышками, то грудь, по-обезьяньи согнувшись, выбежал прочь.

Приближался последний акт драмы.

«Дальше бандюга тянуть не станет! – с холодной отчетливостью понял Святой. – Лимит времени исчерпан, и, кажется, этот приятель намерен распрощаться с нами навсегда».

В роковые мгновения, когда костлявая старуха с косой заглядывает в глаза, люди ведут себя по-разному: одни столбенеют от парализующего страха, встречая смерть с покорностью, другие поступают с точностью наоборот, сопротивляясь с дикой энергией, чтобы не переступить последнюю черту. Святой не принадлежал ни к первому, ни ко второму типу. Опыт прошлого, закалка офицера элитного спецподразделения, хлебнувшего лиха в круговерти межнациональной резни, стыдливо именуемой политиками региональными конфликтами, заставляли Святого напрочь заглушить эмоции и действовать с расчетливостью самого быстродействующего компьютера, способного за сотую долю секунды смоделировать огромное количество ситуаций и подсказать единственно верный выход, правильное направление главного удара или самую уязвимую точку противника.

Проводя кончиком языка по припухшей губе, албанец подошел к пленникам и встал рядом со Стерлингом. Он как будто не пил дня три и вот, изнуренный жаждой, дорвался до источника, сулящего высшее наслаждение. Уставившись безжизненно ледяными глазами в посеребренный висок старика, бандит наотмашь саданул англичанина по уху. Удар прошел вскользь и был рассчитан скорее на унижение, чем на обжигающую боль.

Стерлинг, не привыкший к подобному обращению, вдруг бешеным усилием приподнялся и двинул негодяя в живот, падая албанцу под ноги. Тот, споткнувшись о тело старика, кубарем покатился в сторону Святого. Растопырив руки, бандит пытался нащупать точку опоры. Его глотка вибрировала от ругательств, а левая рука по-прежнему сжимала пистолет. Он попробовал подняться или отползти. Но Святой опередил противника. Напрягая до судорог мышцы ног, он оттолкнулся от пола, на неуловимое мгновение завис в воздухе вместе с креслом и обрушился на успевшего повернуть голову бандита. Лозовая ножка кресла наискосок шваркнула по надбровной дуге албанца и, точно наконечник копья, раздавила правое глазное яблоко и проникла в мозг.

Тело Энвера содрогалось в судорожных корчах, а крик застрял в глотке вместе с белой крупой раздробленных зубов. Дрожь агонии передавалась на кресло, и Святой чувствовал эти волны, сопровождаемые хриплым всхлипыванием. Даже освободив руки – скотч наконец-то порвался, – он давил всем весом тела на поверженного врага и, только уловив последнюю волну, кувыркнулся вперед, дотягиваясь до выроненного бандитом пистолета. Упав лицом вниз (путы на ногах мешали выполнить этот маневр по-другому), Святой завладел оружием и навскидку, не целясь, выстрелил в мутную тень, возникшую в дверном проеме.

Пуля угодила коротышке между глаз, чуть выше переносицы. Вытянув руки по швам, он грохнулся навзничь, сраженный наповал девятью граммами свинца.

Ломая ногти, Святой разодрал ленту, липкими ошметками приставшую к перепачканным, в бурых пятнах джинсам. Прыжком добрался до старика. Обхватив за плечи, перевернул Дэйва лицом к себе. Тот не шевелился и не открывал глаз. Только редкие стариковские ресницы трепетали, как у спящего, и по виску змеился темный, почти черный ручеек крови.

– Дэйв, не пугай меня! Все нормально, старина! – прошептал Святой, поднимая друга на руки.

Уже в коридоре он ощутил, как наливается тяжестью тело англичанина. Святой знал эту проклятую особенность – вот так же на его руках скончался мальчишка-радист, подстреленный чеченским снайпером из батальона Шамиля Басаева, сражавшегося на стороне абхазов под Гудаутами.

Приложив ладонь, Святой послушал, бьется ли сердце. Оно едва-едва отзывалось неритмичными толчками.

– Великолепно, Дэйв! Держись, старый забияка! Мы выбрались из этого хренова могильника! Нет для нас в морге спальных мест! Ты слушай меня… – не прерываясь говорил Святой, хотя в голове у него гудело.

Напротив двери виллетты, подогнанная багажником почти к порогу, стояла задрипанная развалюха непонятной марки с выключенными габаритными огнями. Ключ зажигания торчал в замке.

– Видишь, дружище, карета подана. Пять секунд – и мы в больнице. Скоты планировали использовать эту дивную машину как труповозку, но у нас другой взгляд на вещи! – не заботясь о смысле слов, говорил и говорил Святой, бережно укладывая старика на заднее сиденье.

Он не замолкал всю дорогу к госпиталю – ближайшему лечебному заведению. Святой позабыл о тормозах, закладывая крутые виражи на поворотах. Дребезжащая колымага, вероятно, никогда не участвовала в таких гонках, где ставкой на финише была жизнь. Стрелке спидометра не хватало шкалы, а прохожие оборачивались, провожая взглядами проносящийся с надсадным ревом перегретого двигателя автомобиль, за рулем которого сидел если не подвыпивший гонщик, то по меньшей мере сумасшедший…

В приемном покое Святой смог наконец перевести дух. Заспанная медсестра, дремавшая, положив голову на стол, вскочила, словно солдат по тревоге, и вызвала дежурного врача, переключив тумблер на панели внутренней связи. Женщина с деловитой решительностью отстранила Святого, приняв на себя заботу о пациенте.

«Вышколенный персонал», – с удовлетворением отметил он, наблюдая за четкими, без суетливого мельтешения, движениями рук медсестры, оказывающей первую помощь.

Подтверждая высокую оценку, молнией примчался врач, подвижный, как ртутный шарик, толстячок с очками в массивной роговой оправе на горбатом носу. Вместе с ним, волоча операционную каталку для нетранспортабельных больных, прибежали два дюжих санитара.

– Полковник?! – врач узнал Дэвида Стерлинга. – Что стряслось? – вопрос адресовался Святому.

– Его ударили в висок и долго держали связанным, – ответил тот, с трудом подбирая стершиеся из памяти слова.

Старика уложили на носилки и увезли. Откуда-то из глубин больничных коридоров долетал властный голос доктора:

– …срочно электрокардиограмму… предупредите реаниматоров…

Кутерьма затихла. Только размеренное постукивание стрелок электронных настенных часов, расположенных над постом медсестры, разнообразило гнетущую, звенящую пелену тишины.

Святой прижался щекой к холодному кафелю облицовки. Стерильно чистые плитки пахли не карболкой или выедающей глаза хлоркой, а ароматом свежевыжатого лимона. Почему-то это настраивало на то, что все будет хорошо и старина Дэйв выкарабкается. Свинцовая усталость заставила Святого опуститься на стул. Он смежил веки, но не к месту услужливая память начала прокручивать кадры ночного кошмара: распотрошенный, точно рыба на прилавке, труп Лупатого, змеиная усмешка красавчика с черточкой щегольских усиков под носом, похожим на клюв хищной птицы… и вопросы, вопросы о какой-то цистерне, танкере, доставившем груз, трейлере, посланном фирмой заменить попавшего в аварию водителя… Стоп… Вспышка озарила отдаленные закоулки памяти.

«Наполи транскарго»… Не под днищем ли фургона с аналогичной надписью ты путешествовал в Москву погожим летним деньком по магистрали, перекрытой блокпостом… Бог ты мой, как тесен мир… «„Наполи спедиционале транскарго“ с водителем белой „Скании“, остановившейся на пятачке стоянки среди леса, скрывающего беглеца. История повторяется? Возможно ли такое?!»

От мягкого прикосновения женской руки Святой непроизвольно вздрогнул, подавшись вперед. Рифленая рукоять «беретты», спрятанной под джинсовой курткой, надавила на ребра.

– Что? – спросил он, протирая глаза кулаком.

Улыбчивая медсестра проворковала низким грудным голосом:

– Вас тоже надо осмотреть.

Святой категорически отказался:

– Я в порядке. Только перенервничал немного.

– А кровь? – Медсестра вопросительно уставилась на запекшуюся корочку ссадин и бурые пятна на одежде.

– Не моя… – по-детски наивным приемом постарался отделаться Святой от сердобольной женщины.

Но порой подчиниться – лучший выбор. Не вступая в дальнейшие пререкания, Святой отправился в процедурную. По пути, воспользовавшись озабоченностью медсестры, шедшей перед ним не оглядываясь, опустил пистолет в оранжевый конус мусорной урны.

Взобравшись без посторонней помощи на кушетку, Святой облокотился затылком о твердый валик, распрямился и передоверил свое тело настойчивой медсестре. Для начала она вкатила внутривенную инъекцию какого-то успокаивающего средства. Обволакивающая дремота сморила Святого, но не усыпила. Сквозь зыбкую пелену легкого забытья он чувствовал, как салфеткой, смоченной в теплом растворе, медсестра дезинфицирует ссадины и смывает запекшуюся кровь. Святой даже пытался шутить, говоря несусветные глупости, чтобы избежать нежелательных расспросов. Лицедейство не удавалось. В рот ему словно натолкали ваты, а акцент получался чудовищным. Святой счел за лучшее помолчать, воспользовавшись горизонтальным положением, в котором он находился, для краткосрочного, но столь необходимого отдыха. Закрыв глаза, он уснул, будто провалился в яму.

Сон был недолгим, как у лесного зверя, реагирующего на каждый посторонний звук. За стеклянной дверью, словно в театре теней, обрисовывались людские фигуры, ведшие с присущей итальянцам экспансивностью бурный диалог.

Святой прислушался, узнавая низкий тембр женщины и вторивший ей басок дежурного врача.

– Звони в полицию… – бубнил мужчина.

– Почему я? – возмущалась медсестра.

– Иностранец привозит избитого старика! Расколошмаченного в тряпку полковника! Уважаемого гражданина города, который не дерется на улицах! Ты знаешь этого парня?

– Нет… Вроде бы Стерлинг нанял кого-то…

– «Кого-то…» – передразнил врач. – Здесь речь пойдет об убийстве. Может, непреднамеренном, но убийстве… Старик скончался, не приходя в сознание. Реаниматоры оказались бессильны.

– О мадонна! – всплеснула руками медсестра, отступая от двери.

Ее силуэт превратился в нечеткое тускло-серое пятно.

– Да!.. Ушиб височной кости и обширнейший инфаркт. У старика был целый букет болезней еще с войны. Малейший стресс мог убить мистера Стерлинга! А у стресса всегда есть первопричина. Поняла, дорогуша?

– Поняла.

– Звони в полицию. Кстати, как там этот парень? Ранен? – Голова врача, похожая сквозь стекло на перезревшую тыкву, повернулась в фас.

Святой поспешно отступил к стене, чтобы не выдать себя. Сон улетучился в мгновение ока.

– Целехонек. Пара царапин. Никаких переломов, вывихов, серьезных травм. Так, пустячные ссадины. Я дала этанеризин. Будет спать без задних ног до утра, – ответила медсестра.

– Уже утро! – буркнул врач, поворачивая дверную ручку.

Святой прижался к стене. Он распластался на ней, словно камбала.

– Я падаю с ног. Парня до приезда полиции не будить. Приготовь мне двойной кофе без сахара и подай в кабинет.

Дверная ручка вернулась в прежнее положение.

Звучащие в унисон шаги дробью прогремели в пустынном коридоре. Толстяк-врач и медсестра ушли, не удосужившись проверить пациента.

Несмотря на неистовое желание выскочить из палаты, Святой помедлил, выждав время. Дробь шагов стихла, затерявшись в переходах. Приоткрыв дверь, Святой убедился, что коридор пуст. Бесшумной поступью крадущегося зверя он вышел и двинулся в направлении, по которому санитары увезли каталку. В госпитале оставаться было опасно, но он не мог ускользнуть, точно нашкодивший подросток, не попрощавшись со стариной Дэйвом.

У двухстворчатой широкой двери, украшенной предупреждающими надписями, воспрещающими вход посторонним, Святой не остановился. Он с ходу вломился в реанимационную.

На сверкающем никелированными деталями ложе, окруженном стойками с аппаратурой, капельницами, лежал накрытый белой простыней человек. Голубоватый свет ультрафиолетовой лампы таинственно озарял помещение.

Святой подошел к ложу. Осторожно, точно опасаясь потревожить спящего, приподнял простыню.

Лицо мистера Стерлинга с заострившимися чертами проступило во мраке. Поразительно спокойное – смерть стерла с него все мелочные проявления жизни, – оно обрело ту свинцовую торжественность, какой отличаются лица умерших.

– Прощай, дружище! Ты принял свой последний бой! – прошептал Святой, выпуская из пальцев угол простыни.

Времени произносить траурные речи не было. Полиция могла нагрянуть с минуты на минуту. Все зависело от расторопности медсестры и исправности кофеварки.

Транквилизатор еще действовал на нервную систему. Некоторую заторможенность Святой ощутил при опознании урны, куда он спрятал пистолет. Стоявшие через равные промежутки оранжевые конусы были одинаковы, словно одноклеточные близнецы.

«Остолоп! Забыть, куда спрятал ствол. Заплыли мозги жиром!» – костерил себя Святой, заглушая щемящую горечь утраты.

Носком ноги он простукивал попадавшиеся по дороге пластмассовые емкости, пока одна из них не отозвалась глухим звоном. Запустив в овальное отверстие руку, Святой достал «беретту», вытер вороненую сталь локтем и, заметив табличку «Запасный выход», свернул туда, куда показывал острый конец стрелки.

Выбравшись незамеченным на задворки госпиталя, Святой обогнул здание. Драндулет, оставленный на стоянке у фасада больницы с распахнутыми настежь дверцами, сиял лупоглазыми фарами, точно глубоководное чудовище в светлеющем мраке приближающегося рассвета.

Сев в колымагу, Святой резко провернул ключ зажигания и что было сил утопил педаль газа, вдавливая ее до уровня пола. Лысые покрышки крутанулись, немедленно задымившись, точно подгорающие на сковороде блины. Скрежетнув всеми своими железными суставами, развалюха, харкнув сизой струей выхлопных газов, сорвалась с места и пулей понеслась вперед.

Возвращаться – плохая примета. Но перед выполнением задуманного Святой заехал на виллетту, бывшую до сих пор его домом. Он знал, что больше не вернется сюда. В номер, превращенный стараниями ублюдков в братскую могилу, Святой не заходил, ограничившись лишь беглым взглядом, скользнувшим по замкнутой двери.

У себя он быстро собрал вещи, положил документы в нагрудный карман куртки. Потом присел на краешек кровати, достал обойму, проверил боезапас «беретты» и неудовлетворенно покачал головой. Для намечавшейся охоты на двуногих хищников требовался арсенал посолиднее.

Пристроив пистолет за ослабленным на одну дырочку брючным ремнем, Святой перешнуровал потуже кроссовки, подхватил заполненную наполовину спортивную сумку, положил ключ на стол и, не оглядываясь, вышел.

Прежде чем навсегда покинуть городок, он заглянул в жилище Дэвида Стерлинга. Не зажигая света, прекрасно ориентируясь в знакомой обстановке, пробрался в спальню.

– Надеюсь, старина, ты простил бы мне эту вольность, – вполголоса произнес Святой, открывая дверцы старинного шкафа.

Медные петли угрюмо скрипнули, точно протестуя против изъятия принадлежащих шкафу сокровищ.

В дальнем углу находился привинченный металлическими болтами домашний сейф. Кроме мизерного количества наличности и картонной коробки, в железном ящике старик ничего не держал. Документы, деловые бумаги, банковские счета и чековые книжки хранились в солидном конторском сейфе.

Святой, не прикасаясь к деньгам, извлек картонную коробку. Сорвав крышку, он убедился, что необходимый предмет находится там, где и надлежит, – в коробке с застарелыми потеками оружейного масла.

Именной «вальтер» повышенной мощности вручил англичанину его командир Александр Пеняков незадолго до своей гибели. Такие пистолеты, производимые на бельгийских оружейных фабриках для элитных частей СС, были редкостным трофеем и достойной наградой. Мастер снял щечки-накладки на рукоятке, заменив их на серебряные пластины с эмблемой Частной армии Попского.

Теперь наследство переходило в руки Святого. Глядя на потемневшее серебро, Святой подумал, что старик вряд ли стал бы возражать.

– Пора, дружок, послужить благому делу, – поддаваясь давнишней привычке разговаривать с оружием, произнес Святой. – Твой хозяин отрекомендовал тебя с наилучшей стороны. Проверим, приятель, на что ты способен.

Отведя затвор назад и приподняв вверх, Святой повернул вниз защелку, расположенную с левой стороны ствольной коробки перед спусковым крючком. Проверив исправность механизма, он распаковал бумажный пакетик с картонными ячейками перегородок, высыпал патроны, отсчитав восемь штук, и снарядил магазин.

Завершив приготовления, Святой вдруг почувствовал нестерпимую жажду. Пройдя на кухню, он налил стакан воды, но не донес его до рта. В бледном свете занимающейся зари он увидел противень с засыхающей пиццей.

– Подонки! – грохнул стаканом об пол Дмитрий.

Смешной автомобиль с горбатой крышей, фыркая выхлопной трубой с прогоревшим глушителем, пытался преодолеть подъем, ведущий на вершину холма. Двухполосное шоссе в этом месте резко уходило вверх к зеленоватому утреннему небу. Исчерпавший запас прочности двигатель чихал, словно туберкулезный больной, норовя заглохнуть.

Святой, надсадно гнавший автомобиль на север, не пользуясь тормозами и стирая покрышки на крутых поворотах, понимал, что гонка для колымаги, позаимствованной у албанцев, будет смертельной. Но он не ожидал такого скорого летального исхода. Не добравшись до гребня холма, движок аритмично застучал и заглох. Выйдя из машины, Святой сплюнул в сердцах в придорожную, порыжевшую от солнца траву. Приподняв капот с облупившейся краской и вмятиной посередине, он присвистнул и тотчас же отскочил подальше в сторону. Перегретый двигатель дымился, как вулкан перед извержением. Клубы сизого, с черными прядями дыма особенно интенсивно поднимались от радиатора.

– Все, сдох мотор! – выругался Святой, подарив ни в чем не виноватому жестяному корыту на четырех колесах мощный пинок в шину переднего колеса.

От города он отъехал совсем недалеко. Позади в долине виднелись смутные огни Сан-Стефано-дель-Сантино. До намеченного рубежа – перекрестка шоссе со скоростной автострадой, соединяющей восточное побережье с южной оконечностью Апеннинского полуострова, – оставалось двадцать пять километров. По обычной туристической карте, достаточно подробной, с пунктирами проселочных дорог, которая продавалась в каждом киоске за пять тысяч лир, Святой, которому было не занимать опыта в разработках операций по перехвату, установил оптимальное место для засады. До перекрестка трасса от нефтяного терминала была прямой, как стрела. Свернуть с нее было невозможно из-за гряды меловых отложений на одной стороне дороги и заболоченной низменности на другой. Трейлер с неизбежностью должен был проследовать мимо перекрестка, а уж дальше от магистрали, словно от ствола ветвистого дерева, отходили десятки дорог, на которых легко затеряться не то что большегрузному тягачу, а даже целой танковой дивизии.

Трейлер с цистерной был главной целью преступников и соответственно основной мишенью для Святого. Отступать от задуманного он не собирался. Мосты позади были сожжены.

Выместив гнев на колесе, Святой, забросив на плечо сумку, трусцой взбежал на гребень холма. Ландшафт, окутанный утренней дымкой, просматривался не далее чем на километр. Как раз в этом радиусе, чуть левее от обочины, торчал рекламный щит – ядовито-зеленый жестяной кактус с нахлобученной ковбойской шляпой, а в обнимку с колючим растением розовотелая, очень скудно одетая девица. За аляповатой рекламой угадывался грунтовый съезд к приземистому зданию, полыхающему неоновыми огнями.

Придорожный бар, названный в честь известного культового американского фильма «От заката до рассвета», не посещали добропорядочные туристы. Злачное местечко, приют рокеров, любителей почесать кулаки и продавцов наркотиков, редко контролировала полиция, если дело здесь не доходило до поножовщины и трупов. С хозяином, как когда-то объяснил хорошо осведомленный Дэвид Стерлинг, у комиссара полиции был негласный уговор самостоятельно улаживать конфликты.

– В каждом городе должен быть отстойник, куда стекается дерьмо! – так охарактеризовал бар «От заката до рассвета» старина Дэйв.

Отогнав накатом в кювет отслужившую колымагу, Святой, предпочитавший не оставлять лишних следов, забросал автомобиль ветками. Прокашлявшись, чтобы прочистить хватанувшие порцию дыма легкие, он бегом, в спринтерском темпе спустился по склону холма и, не меняя скорости, преодолел дистанцию до бара.

Восстанавливая дыхание после пробежки, Святой перешел на ходьбу. Пересек утрамбованную площадку, огороженную длинными жердинами, прибитыми к вкопанным в землю столбикам. Возле забора, стилизованного под ограду ранчо, стояли четыре мощных мотоцикла с причудливо изогнутыми рулями, гроздями фар и прочими излишествами. На почтительном расстоянии от них были припаркованы легковушки. Запомнив все, что было на стоянке, Святой, стараясь не привлекать внимания, вошел в бар.

Стойкий контингент к утру подустал. Субтильная девица вяло подрыгивала ногами под грохочущий камнепадом хард-рок, доносившийся из странных колонок. Шеренга помятых субъектов за стойкой добирала необходимое для полной отключки спиртное. Негр с кием бродил вдоль бильярдного стола, прикладываясь к бутылке с пивом. Словом, обстановка была непринужденной и раскованной. Пара сомнительных личностей с расширенными от наркоты зрачками продефилировала мимо Святого, призывно поводя бедрами, но он даже не потрудился определить половую принадлежность этих существ. Гораздо больший интерес вызывала четверка, оккупировавшая столик у игровых автоматов. Затянутые в кожу лохматые парни, принадлежавшие к международной моторизованной банде «Ангелы ада», миролюбиво накачивались пивом. Двое с помутневшим взглядом сидели, отвесив нижние челюсти, словно удивляясь количеству выпитого. Еще один, судя по симптомам впавший в алкогольную кому, балансировал на двух ножках раскачивающегося стула, выбирая, куда грохнуться. Самый мужественный, бородач с растительностью на лице, как у лидера кубинской революции Фиделя Кастро, зубами сорвав пробку с бутылки, щедро полил приятелей янтарной жидкостью. Процедура не возымела действия. Покачивающийся рокер определился и, сметая грудью опустошенную тару, завалился на стол. Двое, ненамного отставшие от упившегося до чертиков, так и продолжали ловить мух ртом.

Святой не спускал глаз с владельцев мотоциклов. Заказав кофе и гамбургеры навынос и заранее расплатившись, он, не испытывая никакого азарта, сидел, покачивая ногой в ритме слишком громкой музыки. Бармен успел доставить заказ, и Святой уже начал глотать омерзительно жидкий кофе, когда гривастый бородач, шумно отрыгивая, поднялся и направился к туалету, балансируя татуированными руками, чтобы удержать равновесие.

Добравшись до писсуара, бородач долго сражался с «молнией» замка. Выпустив наружу, пожалуй, единственный свой орган, оставшийся без синевы наколок, он, созерцая желтоватый поток, шлифующий кафель, с пьяной скорбью отметил:

– Слабовата струя. Мало пива пил!

Пальцами, унизанными перстнями с изображениями всяческой чертовщины вроде «Адамовой головы» и эсэсовских рун, рокер пытался совладать со своим детородным органом, не вписывающимся в прорезь ширинки.

Кто-то невидимый произнес над его ухом:

– С облегчением.

Тот яростно всхрапнул, найдя фразу оскорбительной и достаточной для потасовки с кровопусканием. Его рука нырнула в карман куртки за шипастым кастетом. На этом сознательная деятельность бородача прервалась коротким замыканием мозга и плавным одеревенением всего тела. Он зашатался, успев сообразить, что в навалившейся слабости виновато не пиво, а жалящее прикосновение около сонной артерии. Упершись лбом в никелированный краник наверху писсуара, рокер, растопырив ватные ноги, пытался пошевелить языком, агукая, словно младенец. Чья-то безжалостная рука собрала в горсть его роскошную бороду, немного перепачканную едой и пивной пеной, и затолкала в его же раззявленный рот.