Текст книги "Боевой амулет"

Бойцов оглянулся, чтобы взорваться криком:

– Шваб, ты не понял? Оставь птицу в покое!

Тот виновато пожал плечами:

– Чего шумишь, командир? Ревешь, как бегемот при случке.

Прибалт позволял себе такие шутки, потому что знал, что командир его уважает. Но сейчас лицо Бойцова было чернее тучи. Шваб втянул голову в плечи и отступил на шаг. Он что-то промычал, словно его рот был набит ватой, но командир не стал вникать в смысл нечетких слов. Внимание Бойцова привлекли приглушенные крики.

Отойдя от шеста, капитан бросился к ручью. За ним, тяжело сопя, мчался Шваб, готовый в любой момент грудью заслонить командира. По руслу ручья, поднимая столб брызг, брел Гном. Он сгибался под тяжестью ноши, которую тащил волоком. Этой ношей был человек. Вынырнувший из-за домов Ступа, бывший помассивнее и повыше напарника, подхватил человека за ноги. Вместе спецназовцы вытащили афганца из ручья.

– Вот, обнаружил при досмотре местности. Слышу, кто-то стонет неподалеку отсюда, – тяжело дыша, докладывал Гном.

Вымокший до нитки Ступа, разглядывая раненого, предположил:

– Наверное, его возле ручья и долбануло. Он упал. Его водой отнесло. А может, сам сумел доползти. Спрятаться хотел.

Удивленные неожиданной находкой, спецназовцы не обращали внимания на то, что раненый лежит лицом к земле. Кроме гривы спутанных волос, разорванной на спине камуфлированной куртки и шаровар неопределенного цвета, они ничего не видели.

Шваб догадался повернуть бедолагу лицом к солнцу. Нагнувшись и демонстративно кряхтя, он перевернул афганца со словами упрека, адресованнного бестолковым коллегам:

– Эх, вояки, нашли бесценного свидетеля – и мордой в песок зарыли. А где же ваша спецназовская бдительность? Где же стремление любой ценой сберечь ценного информатора…

Шваб мог еще долго изгаляться, но внезапно осекся, провел ладонью по лбу раненого, сбрасывая в сторону мокрые пряди волос, и, всмотревшись в его лицо, поднялся. Он ничего не говорил, онемев от удивления.

Гном, использовавший момент, чтобы закурить сигарету, ехидно поинтересовался:

– Что, неужели Бен Ладена поймали? Ты чего напрягся, Шваб?

Выпустив струйку дыма, спецназовец удовлетворенно кашлянул, посмотрел на напарника и собирался что-то добавить. Перед этим Гном перевел взгляд на раненого и в ту же секунду выпустил сигарету из губ:

– Ахмед, мать моя женщина, это же Ахмед…

– Тихо, не ори, быстро раненого в тень, – распорядился Бойцов.

Раненого перенесли под стену ближайшей глинобитной лачуги. При осмотре оказалось, что ноги афганца посечены осколками гранаты. В холодной воде кровь успела свернуться.

Бойцов осторожно расстегнул куртку.

Хэбэшная солдатская куртка старого образца была надета на голое тело.

С момента расставания Ахмед, похоже, не сумел разбогатеть или, по крайней мере, хоть немного улучшить свое материальное положение. Скорее всего, он так и остался рядовым бойцом в отряде какого-нибудь местного князька.

Под расстегнутой курткой Бойцов увидел то, что заставило его заскрипеть зубами.

Чуть ниже солнечного сплетения раненого вместо живота было сплошное месиво из внутренностей, запекшейся крови и набившегося под одежду речного песка. С такой раной афганец уже давно должен был умереть. Но вопреки всем законам медицины Ахмед жил…

Бойцов осторожно застегнул мокрую от воды и крови куртку. Затем приказал подать аптечку. Порывшись в пластиковой коробке, достал одноразовый шприц, наполненый бесцветной жидкостью. Мощное болеутоляющее должно вернуть раненому сознание и продлить жизнь Ахмеда, может, на несколько минут, а может, и на сотые доли секунды. Нащупав пальцами артерию, едва пульсирующую за правым ухом раненого, Бойцов вонзил в нее иглу. Ахмед слабо застонал, приоткрыл веки:

– Здравствуй, шурави, – прошептал он, прежде чем впасть в беспамятство.

Бойцов ничего не успел сказать. Да он и не торопился. Лекарство не могло так быстро подействовать. Реакция наступила через пять минут. Веки раненого задрожали. Ахмед облизал спекшиеся губы и, не открывая глаз, попытался приподняться. Положив ладонь на грудь, Бойцов остановил его.

– Вот и свиделись, шурави, – прошептал афганец.

Бойцов невпопад поддакнул:

– Встреча у нас с тобой не очень хорошая получилась.

Спецназовцы заняли позиции возле домов. Каждый, определив зону ответственности, взял под прицел подступы к заброшенному поселению. Теперь никто не мог незамеченным приблизиться к тому месту, где беседовали раненый афганец и русский офицер.

– Дай пить, – попросил Ахмед.

Бойцов отстегнул фляжку, открутил пробку.

Ахмед жадно приник к горлышку. Было видно, как прыгает его кадык, проталкивая воду в пересохшее горло. Напившись, раненый со стоном приподнялся. На сей раз Бойцов его не останавливал. Опершись спиной об испещренную выбоинами стену, Ахмед сел.

– Как ты? – спросил Бойцов.

Раненый, равнодушно глядя перед собой, ответил:

– Умираю.

– Погоди, – попробовал пошутить спецназовец, – тебе еще калым для свадьбы собрать надо. Скоро война закончится. Вот тогда и заживете.

– Здесь всегда будет идти война, – тихо произнес афганец.

Голова Ахмеда начала клониться набок. Капитан испугался, что раненый теряет сознание.

Бойцов положил руки на его плечи и легонько встряхнул:

– Ахмед, что здесь произошло? Откуда ты тут взялся? С кем вы воевали? Слышишь меня?

Просунув ладонь под куртку, Бойцов послушал, бьется ли у раненого сердце. Почувствовав прикосновение, Ахмед слабо улыбнулся. Он выпрямил шею и, преодолевая немыслимые мучения, быстро заговорил. Афганец торопился, видимо, понимая, что силы его на исходе, а русскому офицеру, некогда спасшему его от тесака палача, необходимо все знать.

Кривясь от боли, он поспешно заговорил:

– Я служу Халид-хану. Это большой человек в этих местах. Халид-хан принял меня, дал оружие и еду. Он дал мне новую одежду и ничего не спрашивал про прошлое…

Бойцов не перебивал. Он впитывал каждое слово, произнесенное раненым, пропускал через свою память и пытался сделать хоть какие-то выводы. Но имя, названное афганцем, ничего не говорило Бойцову. Среди видных полевых командиров Северного альянса такого не было.

– Я водил караваны Халид-хана к вашей границе. У него много людей. Мне он доверял. В этом селении у Халид-хана был склад. Мы хранили товар в этих домах… – Ахмед схватил синеющими губами глоток воздуха, которого ему так не хватало. – …Много товара.

Решив нарушить молчание, Бойцов спросил:

– Что за товар?

Взглянув в глаза офицера, афганец негромко произнес:

– Сок мака. Ты меня понимаешь, шурави…

– Наркотики? – полувопросительно выдохнул Бойцов.

Это слово, произнесенное другим, вызвало облегчение у умирающего Ахмеда. Он словно не хотел произносить это слово самостоятельно.

– Да. Героин высокой очистки. – Помолчав, афганец добавил с неожиданным вызовом: – Халид-хан торговал ими и при короле, и при правителях, сменивших короля, и когда вы пришли сюда, и при талибах. Он всегда продавал наркотики.

Заметив волнение раненого, Бойцов поспешил успокоить его:

– Хорошо, хорошо…

Ахмед слабел на глазах. Он неровно дышал, а на фиолетовых губах все чаще проступала кровь. Но ум раненого по-прежнему был ясен. Ахмед говорил четко и по делу, точно докладывал на оперативном совещании:

– Мы собирали новую партию, чтобы отправить товар за границу… Большую партию. За деньги от этого товара можно кормить все деревни провинции целый год.

«По-прежнему меряет все на продовольствие», – подумал Бойцов.

– Товар Халид-хана никто не смеет тронуть. Слышишь, шурави. Люди, живущие в этих горах, уважают и боятся моего хозяина, – звенящим от гордости голосом произнес Ахмед.

Лицо Бойцова стало жестким. Сквозь стиснутые зубы он процедил:

– Однако нашлись люди.

Афганец сплюнул сгустком крови:

– Это псы… Они напали ночью. И среди них были чужаки. Халид-хан уже знает о случившемся. Он поднял всех своих людей. Он вернет товар. Он отомстит этому отродью шайтана, – скрипел зубами умирающий афганец.

Глаза Ахмеда закатились под веки. На капитана смотрели страшные, без зрачков, две алебастрово-белые выпуклости, которые не могли быть глазами живого человека. Большая доза обезболивающего не давала Ахмеду уйти, но смерть брала свое.

– Кто, кто были эти люди? – выкрикнул Бойцов.

– Не знаю… – вместе с хлопьями кровавой пены выдавил из себя Ахмед.

– Постарайся, дорогой. Постарайся хоть что-нибудь сказать.

– Среди них были арабы, люди с севера и, мне кажется… – Ахмед засипел, сжимая ладонями горло. Превозмогая приступ, он докончил: —… Мне кажется, они вели с собой пленника.

Теперь у Бойцова не было сомнений.

Погром, учиненный в селении, устроили люди Фейсала. Это они захватили партию наркоты, приготовленную местным делягой для переброски за кордон. Это они заставили горы проснуться. Но зачем Фейсал сделал это, зачем он навлек на свою голову беду? Ведь теперь за ним идут не только охотники из российского спецназа, но и люди Халид-хана. Он не мог не понимать, что своими действиями разжигает еще один пожар.

Внезапно Бойцов замер.

Он вспомнил, как однажды в детстве он с отцом оказался в плену лесного пожара. Они слишком поздно поняли размеры грозящей опасности. Подхватив сына на руки, Бойцов-старший бросился бежать, пока не оказался на краю бездонного оврага, по склону которого нельзя было спуститься, чтобы не свернуть себе шею. Огонь поймал их в западню.

Бойцов помнил, как прислушивался отец к реву, доносившемуся со стороны пылающего леса. Это раскаленный воздух метался между почерневшими обуглившимися стволами. Вдруг, уловив изменение направления ветра, отец сорвал с себя куртку, намотал ее на суковатую палку, поджег и этим неказистым факелом стал чертить широкую дугу по кустарнику, сухой траве, нижним веткам деревьев.

Бойцов помнил, как кричал тогда:

– Папа, что ты делаешь?

Он думал, что отец сошел с ума. Но Бойцов-старший не обращал на визги мальца никакого внимания. Он только иногда оборачивался, чтобы блеснуть улыбкой на закопченном лице:

– Не дрейфь, сына! Будем живы, не помрем.

Пока поменялся ветер, огонь, пущенный отцом, успел создать защитную полосу из выжженной земли. Теперь пленники были ограждены от главного пожара несколькими сотнями метров, на которых просто нечему было гореть. На этом островке, задыхаясь от гари и истекая потом от жара, они спаслись. Спаслись благодаря решительности отца, не побоявшегося разжечь встречный пожар.

Так и Фейсал.

Захватив наркотики, он развязал войну всех против всех. Люди Халид-хана метались в горах, ослепленные яростью. Они искали похитителей, уничтожая каждого, кто вставал на их пути. А сам Халид-хан шел по следу Фейсала, двигающегося на север.

Эту часть плана Бойцов разгадать пока не мог.

Из раздумий офицера вывел слабый стон умирающего. Ахмед пытался поймать руку капитана. Когда ему это удалось, он прошептал:

– Шурави, похорони меня как мусульманина. До захода солнца. Не оставляй меня валяться здесь, словно шелудивого пса.

Взяв в руки флягу, капитан смочил афганцу губы. Этим жестом он хоть как-то пытался облегчить мучения умирающего.

– Хорошо, Ахмед, – пообещал офицер.

– Теперь мы точно с тобой не встретимся, – превозмогая боль, тихо произнес афганец.

Бойцов слабо улыбнулся:

– Как знать. Может, свидимся в лучшем из миров, где Бог не делает различий между мусульманами и христианами.

Ахмед посмотрел на офицера словно издалека, внимательно и серьезно:

– А разве такой есть?

– Есть, – с непоколебимой уверенностью произнес Бойцов.

– Тогда ты не спеши туда отправляться. Бог умеет ждать, – едва слышно прошептал человек, чья жизнь прошла в горах.

Ахмеда похоронили под грудой камней.

Могилу сложили подальше от ручья, чтобы поднявшаяся по весне вода не разрушила суровую усыпальницу афганца.

Надо было спешить.

Майор Печников сообщил по рации, что ровно десять минут назад его отряд вступил в бой с превосходящими силами противника. Неизвестное бандформирование атаковало группу спецназовцев с флангов. Скорее всего, Печникова зажали в клещи люди Халид-хана, рыскавшие, словно стая волков, по окрестностям.

Майор кричал в ларингофон рации:

– Вепрь, иди через перевалы к границе. Я прикрою тылы.

Пренебрегая режимом секретности, позабыв о позывных, Бойцов отвечал:

– Бля, Печников, держись сколько сможешь. Мы пойдем к тебе.

В ответ мембрана сгибалась от забористого русского мата:

– Ты что Бойцов, о…л, тут их как вшей на паршивой собаке. Со всех сторон ломятся. Уходи через перевалы. Это я приказываю как старший по званию.

Невидимый бой клокотал в наушниках искаженным эхом выстрелов и разрывов.

– Печников, вызывай «вертушки»! Слышишь, вызывай «вертушки». Уматывай на хрен оттуда. Это не наши клиенты, – надрывался Бойцов.

А сквозь наушники рвался осипший голос майора:

– «Вертушки» не пройдут. У этих сук ПЗРК[1]1
  ПЗРК – переносной зенитно-ракетный комплекс.


[Закрыть] имеются. Положат летунов в один присест. Мы и сами не уйдем, и вертолетчиков пожжем.

Внутри Бойцова что-то оборвалось. Он сел на камень, готовый закричать от бессильной злобы. Невидимый враг оказался хитрым и коварным игроком, умело жертвующим чужими жизнями в разыгрываемой партии.

– Козырь, прием, – не желая прерывать связь, произнес капитан.

Ему казалось, что слабая нить радиоволн способна что-то изменить, способна оградить окруженных спецназовцев от свинцового ветра. Но это была всего лишь иллюзия, которую рассеял хриплый голос майора Печникова:

– Все, Илюха. Заканчивай разговор в эфире. Ты не девица, а я не ведущий на попсовой радиостанции. Нам работать надо. Да и тебе прохлаждаться некогда. – После короткой паузы, заполненной треском выстрелов, майор добавил: – Прощай, Илья!

Отключив радиостанцию, капитан резко поднялся. С места, подхватив на изготовку оружие, он прошел несколько шагов, а затем перешел на бег. Следом за командиром, выстроившись цепочкой, в том же темпе двигались остальные спецназовцы. Они спешили к перевалу, откуда тропа вела к границе…

Когда впереди загрохотали далекие разрывы, Бойцов сделал знак, по которому группа остановилась. Шедший за капитаном Шваб на всякий случай снял предохранитель автомата:

– Что, командир?

Прислушиваясь к эху далеких разрывов, доносившихся со стороны границы, Бойцов устало вздохнул:

– Обхитрил нас Фейсал. Сам пришел к границе и банду Халид-хана за собой притащил. Слышишь, как погранцы по всей этой басмаческой кодле лупят.

Шваб недоуменно пожал плечами:

– Ну, а ему-то какой резон такой шухер поднимать?

На что Бойцов ответил:

– Говорят, что в огне брода нет. А я думаю, порой найти подходящую переправу можно только в огне…

Пограничный дозор доложил об обнаружении крупного бандформирования. Отряд шел к границе не скрываясь, а перед ним в авангарде шел отряд поменьше. Изредка эти две группы вступали в перестрелку. Но ни одна, ни другая не прекращала движения.

На заставу, в зоне ответственности которой должен был произойти предполагаемый прорыв, в спешном порядке прибывало подкрепление. Пограничники хорошо помнили события, когда исламские фанатики полностью уничтожили одну из застав. Они не хотели повторения подобного.

Полковник Бородавник, наблюдавший за развитием ситуации, не вмешивался в действия пограничного начальства. Он потерял три группы, три отряда своих самых лучших людей. И он не хотел, чтобы такое же случилось с его братьями по оружию. Хотя чутье старого разведчика подсказывало, что на границе разыгрывается грандиозная провокация.

По запросу пограничников командование 201-й дивизии выдвинуло к границе боевое усиление. Экипажи вертолетов Душанбинского отдельного пограничного авиаполка заняли свои места и запустили двигатели. Расчеты артиллерийских орудий расчехлили стволы гаубиц, а на позиции выехали машины систем залпового огня.

Во второй половине дня пограничники вступили в бой с нарушителями границы возле поста «Бек». По основному скоплению боевиков был нанесен артиллерийский удар. Огонь гаубичной артиллерии серьезно проредил ряды бандитов. Часть их упорно лезла на пулеметные гнезда поста, часть, заняв оборону, вела огонь в противоположном направлении.

Солдат, поливавший наступающих из пулемета, сказал своему напарнику:

– Гля, Федя, они же по своим шмаляют.

На что сержант с важностью бывалого солдата ответил:

– Азиатская хитрость. Они, блин, азиаты, знаешь, какие хитрожопые. – Хотя в чем заключается хитрость, сержант пояснить не смог.

Наступавшие бросали на землю тюки, пытаясь спрятаться за ними. Пули разрывали ткань, и из тюков высыпался белый порошок, похожий на сахарную пудру. Другие люди хватали эти тюки, сгребали просыпавшийся порошок ладонями, распихивали его по карманам длиннополых халатов и курток. И те и другие были обречены. Огонь со стороны пограничных постов усиливался, превращаясь в огненный шторм, сметающий все на своем пути.

В это же время километрах в пяти от места, где шел бой, границу пересекли трое человек.

В указанном месте их ждал проводник. Таджик быстро погрузил на потрепанный «УАЗ» тюк с героином, предупредительно распахнул дверцы перед молодым человеком с черной волнистой бородой, сказав:

– Быстрее, эмир Фейсал! Документы и билет на самолет будут готовы до нашего приезда в Душанбе.

В машине люди молчали, пока один из них, сумрачный здоровяк, заросший бородой по самые глаза, в которых блестели искры гнева, чуть слышно прохрипел на арабском:

– Мы предали своих людей. Мы обманули их. Направили под пули кяфиров.[2]2
  Кяфир (араб.) – неверный.


[Закрыть] Эмир Фейсал, мы должны были остаться с нашими людьми, а не спасать свои шкуры, как крысы. И американца мы не должны были убивать.

Второй нарушитель границы, невысокий субъект с невыразительным лицом, равнодушно произнес короткую фразу, определившую судьбу араба. Он говорил на чеченском, отвернувшись к стеклу дверцы:

– Этот болван слишком много себе позволяет. Он возомнил себя чуть ли не потомком пророка. Он нам не нужен. Не так ли, Фейсал?

Когда машина остановилась, мужчины вышли справить нужду. Араб отошел подальше, считая отправление естественных потребностей делом сугубо интимным. Он устроился на обочине дороги, метрах в сорока от которой зияла пропасть.

Запутавшись в одежде, истрепавшейся за время боев и скитания в боях, араб не слышал, как сзади кошачьей походкой приближается чернобородый. Араб слишком устал бояться. После перехода границы он чувствовал себя в безопасности. Разобравшись с одеждой, он приспустил штаны, собираясь облегчить мочевой пузырь. В такие минуты человек наиболее беззащитен.

Брызнула желтая струйка мочи, и в ту же секунду холодная сталь ножа вошла между шейными позвонками араба. Он захрипел, обернулся, но Фейсал был готов к этому. Мощным ударом ноги он заставил араба согнуться пополам, а вторым ударом швырнул его к краю, за которым виднелся черный зев пропасти.

– Аллах примет тебя и с голой задницей, – усмехнулся Фейсал, слушая, как замирает крик падающего человека.

Глава 3

Чечня,

наши дни

Младший сержант воздушно-десантных войск Георгий Плескачев ехал домой. Счастливый дембель то и дело одергивал рукав, чтобы посмотреть на часы, которые были предметом гордости младшего сержанта. Их он снял с убитого под Итум-Кале боевика. Именно там штурмовая группа десантуры встретила бандформирование, собиравшееся через Дагестан уйти за кордон.

До солнечной Грузии чечены не дотянули. Отряд капитана Верещагина, в котором служил младший сержант, встал у них на пути.

Тот бой Жора Плескачев будет помнить до конца жизни.

Несколько десятков осатаневших, загнанных в угол бородачей, по пятам которых шли федералы, предприняли отчаянную попытку прорваться на юго-восток. Напоровшись на десантников, боевики поднялись в полный рост и, уже не скрываясь, пошли в атаку. Десантники, которых высадили на господствующую высотку с вертолета, еще не успели как следует окопаться. Но местность там гористая, и укрытий, созданных природой, хватает.

Младший сержант выбрал замшелый валун, из-за которого и вел огонь. Однако, как любил говаривать старшина, в любом положительном деле имеются и свои отрицательные моменты.

Часть боевиков, используя сложный рельеф местности, сумела зайти десантникам в тыл. Чечены уже начали карабкаться по склону холма, когда их заметил младший сержант Плескачев. Захватив с собой еще троих солдат из своего отделения, младший сержант всыпал боевикам по первое число. Чечены скатились по склону вниз, словно капли дождя по наклоненному куполу зонта. Несколько осталось лежать у самой подошвы холма.

В том бою Плескачев и раздобыл знатный трофей. Он снял часы с волосатой руки здоровяка явно не чеченской наружности. Может, это был наемник, а может, полукровка, чьей матерью была русская женщина. Плескачева антропологические нюансы волновали мало. Он просто снял понравившийся предмет с руки убитого.

Когда младший сержант рассматривал диковинный циферблат прибора, призванного отмерять быстротечный ход времени, к нему подошел капитан Верещагин.

– Что там у тебя? – спросил командир.

Немного смущенный, Плескачев показал лежащий на ладони трофей:

– Вот, товарищ капитан, «котлы» прикольные у мудака откинувшегося позаимствовал.

Посмотрев на труп боевика, капитан нахмурился:

– Попридержи язык, сержант. Оскорбляя мертвых, ты сам себя унижаешь. Он свое получил. – Осмотрев трофей, он добавил: – А часы действительно знатные.

Стараясь загладить неприятное впечатление, Плескачев поспешно предложил:

– Может, себе, товарищ капитан, «котлы» возьмете?

Командир штурмовой группы, не успевший еще остыть от боя, тогда ответил:

– Нет, Плескачев. Не надо. У меня свои, именные…

И за такой ответ младший сержант, и так беспредельно уважающий своего командира, зауважал Верещагина еще больше. Уж очень хотелось младшему сержанту вернуться домой с классными часами на запястье. Конечно, в приграничном и портовом Калининграде, откуда призывался младший сержант, можно было раздобыть любую нужную вещицу. Советские времена тотального дефицита давно миновали, да и не помнил их Жора Плескачев. Но теперь за все требовалось платить.

Семья Плескачевых жила небогато. Мать работала научным сотрудником в некогда прославленном Кёнигсбергском зоопарке, отец, отпахавший свое механиком по судовым дизельным моторам, был подчистую списан на берег по состоянию здоровья. На берегу он долго не задержался. Начал крепко пить, никак не мог смириться с навалившейся нищетой.

До этого Плескачев-старший, побывавший в трех океанах и десятках морей, зарабатывал на полную катушку. Из загранки он привозил не только подарки семье, но и контрабандный товар, который охотно скупала местная фарца и заезжие торгаши из Литвы. Один из старых знакомых подбил списанного моряка заняться охотой за антиквариатом.

Места вокруг Калининграда (местные называли его не иначе как Кёниг) сохранили память о рыцарях Ливонского ордена, немецких баронах и прусских бюргерах. Бывшее население Восточной Пруссии оставило после себя не только руины замков и усадеб, но кое-что из припрятанного в годы лихолетья на черный день. Фарфоровая посуда, столовое серебро или кубышки с монетами были желанной добычей «черных археологов». Но из бывшего моряка охотник за древностями получился никудышный. Вместо раритетов Плескачев-старший нашел проблемы с милицией.

Его посадили по редкой двести четырнадцатой статье «За вандализм». Он вместе с таким же непутевым искателем сокровищ раздолбал стену заброшенной протестантской кирхи в поисках спрятанных сокровищ. Жориному отцу вкатили максимальный срок, предусмотренный по статье.

На зоне Плескачев-старший слетел с катушек от несправедливости, творившейся вокруг. Заматерелые преступники из числа уголовных авторитетов моментально просекли душевный кризис солагерника. Подпоив, они дали ему заточку и указали на зэка, заподозренного в стукачестве. Жорин отец выполнил приказ лагерных авторитетов и схлопотал новый, гораздо более длительный срок за покушение на убийство.

Через несколько лет семья получила извещение, в котором говорилось, что осужденный Плескачев скончался в тюремной больнице в результате сердечного приступа.

Взрослеть Жоре пришлось без отца.

Город, отрезанный от России не очень дружелюбными республиками и волнами Балтийского моря, жил своей особенной жизнью. Работы на территории янтарного края не было. Зато в достатке было самой разнообразной наркоты. На выбор местной молодежи предлагалось от таблеток экстази, завозимых из соседней Польши и Литвы, до дешевой маковой соломки, из которой готовили жуткую «дурь», разбавленную для забористости ацетоном. Вдобавок ко всем несчастьям портовые проститутки, многие из которых сами сидели на игле, пустили гулять по бывшей вотчине рыцарей и баронов эпидемию СПИДа. Организованные преступные группировки гоняли через границу украденные в Западной Европе автомобили. По вечерам братки отдыхали в лучших кабаках Кёнига и иногда постреливали друг в друга. В общем, молодому человеку на этой территории жизнь предлагала тысячу соблазнов, которые оборачивались могилой или тюремными нарами.

Перед армией Жора Плескачев вляпался в нехорошую историю.

Страдая от хронического безденежья, он предложил двум приятелям провернуть аферу. План был прост и, как казалось, стопроцентно надежен. Жора иногда мотался в соседнюю Польшу, чтобы подзаработать немного «зеленых». Возил он сигареты и спиртное, перепродавая товар за границей втридорога. Потом один ушлый мужик по кличке Крот предложил переправить за кордон несколько килограммов янтаря, украденного на государственном карьере.

Смышленый парень не преминул поинтересоваться:

– Крот, если меня на таможне с камнями заметут – это же кранты! Пришьют статью за контрабанду. Тут штрафом и конфискацией не отделаешься.

На что тот важно ответил:

– Не мандражируй. У меня все схвачено. Тебя оформит инспектор, которому не только я отстегиваю. Мужик давно в доле работает.

– Еще не нахапался? – невинно поинтересовался Жора.

– Нет. У него жена на «герыче» зависла, – ответил Крот.

– Наркотой балуется?

– Не то слово. Ширяется по полной программе. А он никак эту сучку обломать не может. Башляет за ее художества и от ментовки отмазывает. – Крот сплюнул себе под ноги. – Я бы эту наркошу мигом за порог выставил. Но он не может.

– Видно, любит крепко, – заключил Жора, задумавшись о своем.

Партию янтаря он перевез.

Солнечный камень ушел в мастерские польских ювелиров, а потом, уже в виде изделий, разлетелся по всему свету. Затем последовало очередное предложение от контрабандиста. И вновь Плескачев согласился. Работа курьера оплачивалась не слишком хорошо, но на карманные расходы хватало. Он даже подбрасывал кое-какие деньжата матери.

Источник дохода иссяк вместе со смертью Крота. Труп контрабандиста, слегка присыпанный песком балтийских дюн, нашли, когда начался сезон осенних штормов. В янтарном бизнесе конкуренция очень серьезная. По краю гуляли слухи, что контролируют незаконный вывоз янтаря бывшие офицеры морской пехоты и частей спецназа ВМФ. А эти люди шутить не любят и убивать умеют вполне профессионально.

Жора попробовал действовать самостоятельно.

Первый же рейс с партией товара закончился полным провалом. На таможне до сих пор покладистый и спокойный инспектор в мгновение ока превратился в настоящего зверя. Когда Жора разболтанной походкой уверенного в себе человека подошел к инспектору, тот сделал вид, что не узнает курьера.

– Что везете? – с каменным лицом спросил инспектор, навалившись грудью на стойку.

– Немного янтаря, – с детской непосредственностью и юношеской наглостью заявил Жора.

– В изделиях? – голос инспектора налился свинцом.

– Нет. Необработанный камень, – стирая улыбку с лица, признался Плескачев.

– Его нельзя вывозить, – багровея, процедил таможенник.

Чувствуя, что ситуация накаляется, Жора перегнулся через стойку и заговорщицки прошептал:

– Я откат сделаю, как положено. Отмусолю не меньше, чем Крот. Ну что, инспектор, договорились?

Услышав реплику, таможенник оглянулся, проверяя, кто стоит у него за спиной. Схватив Плескачева за грудки, он просипел с неожиданной яростью:

– Ты что несешь, сучонок? Какой откат? Взятку должностному лицу предлагаешь? Вали отсюда, а то на нарах у меня кататься будешь.

Жора предпринял последнюю попытку:

– Я же как лучше хотел.

Но таможенник его не слушал. Совладав с собой, он выпрямился, стал похожим на шлагбаум, еще раз зыркнул осторожным взглядом по сторонам и заявил уже совершенно нейтральным тоном:

– Янтарь мы ваш конфискуем. Заплатите штраф за нарушение правил Таможенного кодекса. А если не согласны, можете оспорить мое решение в суде.

Заграничный вояж неудачливому контрабандисту пришлось отменить. Жоре было ясно, что инспектор не захотел вести дела с простым курьером. Но не это до глубины души оскорбило смышленого пацана из Кёнига. Жору задела наглость зажравшегося таможенника, отнявшего камни, купленные за деньги, собранные с таким трудом.

Добираясь до дома, он угрюмо бормотал себе под нос:

– Развел меня, шнырь в фуражке. Как последнего лоха развел. Заработал галочку у начальства. Но ничего… Я в долгу не останусь. Ты еще у меня попляшешь…

Отомстить Плескачев решил весьма изощренно и с пользой для собственного кармана. Задуманное провернуть в одиночку он не мог, поэтому пригласил двух подельников. Подельники были на несколько лет старше Жоры и считались тертыми парнями.

Один, Петя Корнев, провел в армии три с хвостиком года. Довесок в виде года он отбарабанил в дисциплинарном батальоне, куда угодил за кражу магнитол из машин добропорядочных граждан. Второй, вечно смурной малый с претенциозным именем Альберт, был прирожденным авантюристом. Он-то и раздобыл поддельные удостоверения сотрудников отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.

Если бы жена таможенного инспектора была повнимательнее, то без труда заметила бы нездоровый интерес к своей персоне. Жора с товарищами отслеживал каждый шаг нервной брюнетки, которая обожала кроваво-красную помаду и одежду из кожи. Затянутая в кожу увядающая красотка не покупала «дурь» у уличных наркоторговцев. У нее был личный поставщик, что очень осложняло планы заговорщиков. Зато жена инспектора обожала посещать одно и то же кафе с видом на уродливое недостроенное здание, возводимое на месте взорванного при советской власти королевского замка.

Там, в кафе, дама пила коньяк или заказывала себе кофе с черным рижским бальзамом. Потом она долго курила, говорила по мобильнику и с явной неохотой отправлялась домой.

Однажды за столик скучающей дамы подсел молодой человек приятной наружности.

Жора мило улыбнулся, пытался завести невинный светский разговор и даже предложил собеседнице закурить.

– Пацан, ты в жиголо играешь? – уставившись на парня немигающим взглядом, спросила дама.

– Чего? – не понял Жора.

– Говорю, ты баб вдвое старше себя за деньги трахаешь?