Текст книги "Спасти Париж и умереть"

Гестаповцы вышли из автомобиля первыми. Кнохен почтительно распахнул перед Мейером дверцу.

– Захватите мои вещи, – скомандовал Курт водителю.

Тот щелкнул каблуками.

Особняк Мейеру понравился. Это был роскошный дом с высокими окнами, двухэтажный, с черепичной крышей. Его окружали клумбы, почти такие же, как в Германии. Между клумбами отражал небо круглый бассейн. У бассейна стояли два деревянных шезлонга.

– Здесь можно неплохо отдохнуть, – заметил Оберг. – Естественно, если нет налетов…

– А они бывают?

– Вообще-то лягушатники просили британцев не трогать центр столицы, – хмыкнул Кнохен. – Лицемеры! Видите ли, они хотят сберечь исторические памятники! Но ничто не мешает им совершать налеты на окраинные районы, где работают предприятия и размещены солдатские казармы.

Курт промолчал. По его мнению, лицемерил Кнохен, а не де Голль, который принимал трудное решение бомбить столицу своей страны.

В калитку вошел водитель с чемоданом в руке. Под мышкой шофер нес портрет Курта.

– Какой удачный рисунок, – похвалил Кнохен. – Где вы его сделали?

– Здесь, на Монмартре.

– Когда же вы успели, господин штандартенфюрер?

– Вам нравится? – рассеянно ответил Курт Мейер. – Несколько дней назад, в первый день моего пребывания здесь, когда я гулял по городу. Это работа какого-то художника с Монмартра. Кстати, господа, все же раздобудьте мне адрес доктора Менгеле, у меня есть вопросы к нему… В том числе и по искусству.

Комната в особняке была обставлена в стиле восемнадцатого века. За окном зарядил мелкий дождик, и Курт Мейер вспомнил, что в доме есть камин. Дрова и стопка старых газет для растопки лежали тут же, у стены, на паркете, блестевшем после недавнего натирания.

Уютно потрескивали дрова в камине. Курт запер входную дверь и завесил шторы на окнах. Включив лампу, уселся в кресло. На лице Мейера плясали отблески пламени. Он взял в руки портрет, стоявший на каминной полке, с минуту рассматривал его, признавая, что картина написана действительно великолепно, затем достал из кармана перочинный нож и раскрыл его. Несколько движений ножом – и картонка, примыкавшая к портрету, была отделена от рамки.

Курт бережно поставил рисунок на каминную полку. Вернулся в кресло и взял в руки рамку. На картонке лежала визитная карточка.

Мейер присмотрелся. Нет, это был всего лишь чистый листок бумаги размерами с визитную карточку. Курт повертел его в руках и поднес к огню. Когда страница нагрелась, на ней проступили буквы и цифры.

Взяв чистый лист бумаги со стола, Мейер принялся переписывать информацию.

Расшифровка не заняла много времени. Иван Денисов много тренировался, умел шифровать и расшифровывать достаточно быстро. Закончив, Курт бросил оба листка в камин и, откинувшись на спинку кресла, закурил сигарету.

Теперь он получил официальное задание Центра. Это задание повторяло слова его берлинского связника Краузе.

Во-первых, он должен был воспрепятствовать разрушению Парижа.

Во-вторых, скомпрометировать или уничтожить, если представится такая возможность, доктора Менгеле.

В-третьих, освободить ученого по имени Фредерик Лагранж.

Каждая из трех задач казалась пока невыполнимой. Но Курт уже сделал первый шаг – попросил познакомить его с доктором. Постепенно он поймет, что и как делать дальше. Так же решится и задача спасения Парижа. У слишком уверенного в себе Маннерштока обязательно найдется слабое место, и тогда Курт ударит по нему.

Мысли о том, как спасти Лагранжа, также появятся. Пока рано. Пока надо осмотреться.

Курт вспомнил старого Краузе. Тот еще просил уничтожить провокатора по кличке «Осел».

Вот уж насыщенная ждала его командировка.

Курт Мейер еще долго сидел в кресле. Уютно потрескивали дрова в камине. Выкурив первую сигарету, Мейер вздохнул, закурил вторую, потом и третью. Надо было все обдумать как следует. Но мысли приходили с трудом…

Основная задача состояла в спасении города. Кроме сохранения исторических и культурных ценностей, сохранение Парижа имело ценность и политическую – Курт хорошо понимал это. Ход Второй мировой войны повернулся вспять, и можно было быть уверенным, что дни гитлеровской Германии сочтены. Лучшие умы думали о послевоенном устройстве мира. Предводитель всех воюющих французов генерал Шарль де Голль горячо и искренне симпатизировал СССР. Дальновидное советское руководство понимало, что жест доброй воли – помощь в спасении Парижа – наверняка будет оценен де Голлем и станет козырем в послевоенных переговорах о судьбах Европы. А значит, нужно было приложить все силы.

Ближе к вечеру у дома Курта Мейера раздался автомобильный гудок. Мейер выглянул на крыльцо. У ворот стоял длинный синий автомобиль, рядом с машиной возвышался радостный майор Корн.

Снова Корн! Мейер прошелся вдоль улицы внимательным взглядом. Пожалуй, не было похоже, что майор – это тот самый провокатор, которого просили обезвредить.

Китель на майоре расстегнут, в одной руке – полупустая бутылка шампанского, в другой – фужер.

– Курт, старина! – вскричал майор. – Нам непременно нужно выпить за твой приезд! Сейчас же, не откладывая!

Курт улыбнулся, приблизился к калитке.

– Как ты нашел меня?

Корн подмигнул:

– В этом районе размещают высоких гостей вроде тебя. Это не тайна. Мне оставалось лишь узнать, в какой именно дом Кнохен и Оберг тебя упекли. Я справился в хозяйственном управлении военной полиции. Мне ответили, ведь Оберг и Кнохен брали там ключи.

– Тебе доверяют?

– Разумеется. Меня там все знают.

– Хорошо.

– Так выпьем? – Корн взмахнул бутылкой.

– Не хочу, дружище, – приложил руки к груди Курт. – Честно, не хочу. Не обижайся. Устал, хочу выспаться.

– Но в Париже вечером нельзя просто так сидеть дома! – запротестовал Корн. – Не забывай, куда занесла тебя судьба! Поехали гулять! – Он добавил вполголоса, мечтательно закатив глаза: – Я знаю несколько таких местечек…

Мейер вздохнул.

– Я забыл тебе сказать, Фридрих, у меня невеста в Берлине. – Он иногда упоминал о невесте, которой не было. Это давало свой результат, когда Курт хотел остаться один.

– Значит, поехали на офицерскую вечеринку с выпивкой, – не унимался Корн. – Узнаешь все местные сплетни…

А вот это интересно. Быть в курсе местных сплетен означало решить для себя вопрос, какие рычаги можно использовать для выполнения поставленных задач, подумал Курт. Ему нужна информация.

– Хорошо, – согласился Курт. – Поедем на твоей машине. Только за руль сяду я.

Стол, заставленный изысканными блюдами и бутылками дорогих вин, был ослепителен. Собравшиеся еще не приступили к трапезе, и блюда выглядели произведениями искусства. Сев за стол, на секунду все замерли, показывая себя великосветскими людьми, но затем чопорность была отброшена, началось настоящее веселье.

Мужчины откупоривали бутылки и разливали по бокалам шампанское.

– Господа! – вскочил с бокалом в руке незнакомый офицер, высокий лоб которого покрывала испарина. – Выпьем за штандартенфюрера Мейера – нового человека в Париже!

– Здоровье господина Мейера! – заорали все.

Курт удивился – неужели все уже знают о нем?

Присутствующие поднялись, поднялся и Курт. Звон бокалов заполнил помещение.

Почти никого из тех, кто здесь собрался, Курт не знал, за исключением нескольких человек, которые присутствовали на утреннем совещании у фон Маннерштока. Вот, например, Фридрих Корн. Сидел рядом и пока молчал. Правда, Курт заметил, с какой жаждой Фридрих опрокинул бокал шампанского в рот, тут же налил себе еще, и снова до краев. Да, с майором творилось что-то несуразное.

И вообще, подумал Курт, от Кнохена он услышал правду: весть о приезде штандартенфюрера Мейера в Париж распространилась удивительно быстро, так не распространялись вести нигде, даже в Берлине. Что свидетельствовало о своеобразной атмосфере, царившей в Париже.

Правда, Курт знал, что накануне его приезда здесь произошли порядочные изменения в расстановке сил, связанные с заговором Штауффенберга. Как можно было это все использовать для выполнения заданий Центра? Курт Мейер полагал, что нужные мысли придут потом.

Интересно, как каждый немец был рад познакомиться с человеком, здоровавшимся за руку с самим Гиммлером. Курт с грустью думал: надо держаться на расстоянии – но он уже дал себя сюда привести. Теперь вынужден был расплачиваться…

– Спасибо, господа, – сказал Мейер, улучив минутку. – Вы предоставите мне слово? – Ему предоставили слово, и он поднялся. – Предлагаю выпить за здоровье великого фюрера… Хайль Гитлер! – воскликнул Курт, вытянув руку с фужером.

Очевидно, многие вспомнили недавнее покушение, и потому со всех сторон стола послышалось громовое, даже в чем-то искусственное:

– Хайль Гитлер!!!

В том-то и дело, подумал Курт, что каждый хотел показать свою лояльность… Гости поднялись, поднялся и Фридрих, правда, он чокнулся своим полупустым фужером как-то вяло. И все же, пожалуй, только внимательный наблюдатель мог заметить все нюансы настроения майора Корна. Кроме Курта, здесь таких наблюдателей, кажется, не было.

После тоста гости сели, начали закусывать. Мейер осмотрелся..

Комната, вернее зал, куда привел его майор Корн и где расположилось местное офицерское общество, имела около двадцати метров в длину и десять в ширину. Что-то вроде ресторана, подумал Курт, заведение располагалось в особянке, в Булонском лесу.

Курт вспомнил, что перед особняком стояли автомобили. Кто-то приехал даже на велосипедах – Мейер успел заметить два велосипеда, стоявшие у крыльца, когда они с майором Корном поднимались по лестнице.

Народу собралось много. Были офицеры, были и дамы… Люди входили и выходили в распахнутые двери, и Курт не мог понять, по каким правилам здесь собирается народ. Ресторанчик занимал первый этаж, о том, что было на втором этаже, Мейер не думал. Заведение вполне могло оказаться и публичным домом.

На первом этаже веселье лилось рекой. В углу, у камина, который не разжигали в летнее время, была устроена сцена. От зала сцену отделяла низкая ограда. На сцене установили несколько белых стульев с резными спинками. Откуда-то появились музыканты: скрипка, аккордеон, контрабас и ударные. Музыканты были одеты в строгие черные фраки. Они зашли на сцену и стали настраиваться.

Вот скрипач взмахнул смычком, и оркестр заиграл парижский вальс. Это был один из бесчисленных парижских вальсов, с характерными переливами аккордеона и скрипки. Курт был удивлен – он ожидал, что оркестр начнет с немецкой мелодии.

Немцы же, услышав французский аккордеон, взревели от восторга. Они захлопали в ладоши и стали приглашать дам на танец. Наряду с немецкой слышалась французская речь, и Мейер подумал о странностях отношений между французами и немцами, находящимися в состоянии войны. Судя по всему, здесь войну воспринимали как работу, а вне работы допускалось приятельствовать.

Женщины, сидевшие за столом, судя по платьям, вроде были великосветские львицы. Однако Курт знал – в такого рода заведениях можно встретить дам и иного поведения. Да и этих нельзя было назвать безупречными.

Какая-то пышногрудая блондинка разговаривала с капитаном, и тот, внезапно привстав, зарылся лицом в ее декольте. Капитан крутил головой, словно хотел вгрызться в грудь дамы, а блондинка, запрокинув голову, хохотала и шутливо хлопала мужчину веером по затылку.

На другом конце стола два обер-лейтенанта решили устроить соревнование по выпивке. Они поставили перед собой фужеры и вперились друг в друга такими взглядами, словно готовились сжечь один другого. Некая рыжая девушка, сидевшая рядом с мужчинами, поднялась и, изящно изогнув стан, начала наливать в фужеры коньяк из бутылки. Пока Курт рассматривал толстый слой косметики на лице рыжей, девица наполнила фужеры до краев. Капитан и обер-лейтенант одновременно опрокинули коньяк в рот и, грохнув пустыми донышками по столу, снова уставились друг на друга.

Курт отвернулся. Все это было скучно… Оркестр в углу начал очередной марш, на этот раз немецкий. Народ не хотел возвращаться за стол. На площадке перед сценой три дамы, взяв каждая соседку под локоть, попробовали танцевать французский канкан. Женщины то и дело сбивались и, чтобы не упасть, хватались друг за дружку, но принимались за дело снова. Некий седой незнакомец в гражданском костюме, с военной выправкой, встал перед дамами и принялся дирижировать.

– Ну, как тебе здесь, нравится? – послышался голос Корна.

Мейер вздрогнул. Корн все время сидел рядом, но вел себя так тихо, что Курт на время даже забыл о его существовании. Определенно надо поговорить с ним откровенно.

Бросив очередной взгляд вдоль стола, Курт вдруг заметил коменданта Парижа. Когда здесь появился фон Маннершток? С самого начала вечеринки генерала не было. Видимо, он пришел недавно, когда Мейер рассматривал танцующих.

Генерал фон Маннершток, навалившись на край стола грудью, что-то рассказывал соседу, сухонькому старичку, сидевшему напротив. Курт прислушался.

– Напрасно меня отговаривают, – яростно гремел фон Маннершток, почти кричал. – Я выполню приказ фюрера!!! – Огромный кулак генерала врезался в стол.

Несколько человек окружили коменданта, старались переубедить, но Маннершток стоял на своем. Курт хотел подсесть ближе, но дело испортил какой-то француз.

– Париж! – верещал француз. – Париж, древний Париж! Жемчужина европейской цивилизации!

– Уберите этого лягушатника, – с отвращением бросил фон Маннершток. – Кто его сюда допустил?

Несколько офицеров набросились на француза, его вытолкали чуть ли не ногами.

– Подонки, – произнес тихо Фридрих Корн.

Курт отчетливо услышал это слово.

На своем конце стола поднялся фон Маннершток.

– Вот что, – сказал генерал, вращая красными в прожилках глазами. – Приказ фюрера есть приказ фюрера, и я настроен решительно, вы поняли?

Ему никто не возразил. На секунду установилась тишина, затем веселье продолжилось.

Глава 5

В подвале дома на авеню Фош пытали звонаря Жоржа Лерне. Звонарь был привязан к стулу. Помещение было похоже на все камеры аналогичного предназначения. Гестаповцы, проводившие допрос, – два дюжих парня в серых рубашках с закатанными рукавами – били его сильно, но как-то лениво.

Работали по очереди. Один махал кулаками, второй задавал вопросы. Затем менялись.

– Ты вел радиопередачу?

– Я ничего не знаю, – твердил допрашиваемый.

– Где спрятан передатчик? – усердствовал гестаповец.

– Я ничего не знаю.

– Кто из вас радист?

Француз рассматривал палачей умоляющими глазами:

– Послушайте, ваши пеленгаторы ошиблись, вы можете это понять? Вокруг так много домов. Никто не мог вести передачу из собора, мы бы сами не позволили. Ведь это значит подвергать риску прихожан…

– Кто это – вы? – презрительно спросил немец.

– Настоятель, викарий, я. Все мы. Разве мы не понимаем, что с этим не шутят? Люди приходят к нам в поисках умиротворения…

Один немец посмотрел на второго:

– Послушай, Ганс, ты сам веришь, что передача велась из собора?

Второй ответил долгим взглядом, потом показал головой.

– Не очень…

– Мне тоже не очень верится…

Открылась дверь, в камеру заглянул Кнохен. Парни вытянулись по стойке «смирно».

– Производим допрос заключенного Лерне, – отрапортовал один.

Кнохен хмуро посмотрел на звонаря, поморщился. Жорж Лерне к этому времени потерял сознание.

– Не слишком усердствуйте, – обратился Кнохен к подручным. – Нам нельзя портить отношения с церковью.

– Мы же собираемся взрывать город, – возразил подчиненный.

– Уничтожение Парижа – не вашего ума дело! – отрезал Кнохен. – А пока, говорю, не слишком усердствуйте.

Кнохен подошел к звонарю, похлопал по щекам. Лерне застонал, приподнял дрожавшие ресницы.

– Смотри, не запирайся, – сказал Кнохен, – не то станешь настоящим Квазимодо…

Оберштурмфюрер Кнохен имел университетское образование, был доктором философии и читал романы Виктора Гюго.

– Значит, не знаешь, кто передавал? – спросил он, беря звонаря за подбородок..

Звонарь едва заметно помотал головой.

– Ну-ну, – произнес Кнохен и вышел.

В ту минуту, пока дверь была открыта, из коридора донеслись вопли:

– Фашисты! Сволочи! Всех не перевешаете!!!

Звонарь сосредоточился, но дверь захлопнулась, и он вновь уронил голову. Немец положил руку на плечо арестованному, как следует тряхнул его:

– Смотри, и тебе так будет…

– Я не заслужил этого, – чуть не плача пробормотал парень. – Вы напрасно мучаете меня…

– Терпи, если хочешь быть святым, – заметил гестаповец, засучивая рукав. – А лучше признайся, дешевле обойдется…

Избиение продолжалось, но звонарь молчал. Наконец гитлеровцам надоела бесплодная работа. Они вышли в коридор, чтобы развеяться.

– Откровенно говоря, я не верю, что передача велась из собора, – сказал один. – Он слишком долго держится. Мы почти измочалили его.

– Как знаешь, – пожал плечами напарник. – Мне все до одного места. Говорят бить – я бью. Скажут отпустить – раскрою перед ним ворота.

Коридор подвала выглядел как все коридоры. Под потолком горели замызганные лампочки. Гестаповцы прошли пару метров по коридору и остановились напротив открытой двери. За порогом располагалась точно такая же камера, как та, в какой они проводили допрос. Посреди камеры стоял стол, на котором высилась бутылка коньяка. На стуле, рядом со столом, закинув ногу за ногу, сидел холеный мужчина в гражданском костюме. У этого мужчины были светлые волосы, стриженные ежиком, и водянистые голубые глаза. Над левой бровью белел маленький шрам, напоминавший букву «С». Мужчина дымил сигаретой. Увидев эсэсовцев, он приветливо улыбнулся и вдруг заорал:

– Гады! Ненавижу! Нас двести миллионов – всех не перевешаете! – Он кричал, глядя прямо в глаза гитлеровцам, а губы его кривила ненатуральная улыбка.

– Смени пластинку, Семен, – усталым голосом произнес один из сотрудников гестапо. – У нас плохое настроение…

– Я плевал на всех! Плевал! – кричал тот, кого назвали Семеном, не обращая внимания на вошедших. Он кричал по-русски. Вдруг он сделал паузу, глубоко, с наслаждением затянулся, выдохнул дым и добавил по-немецки: – Гитлер капут! Дни фашистской Германии сочтены!!! – И, как бы показывая, что нисколько не боится гитлеровцев, со спокойной улыбкой протянул сигарету к столу и стряхнул пепел в пепельницу.

Кроме русского, в камере находился еще гестаповец, в руке его была плетка. Он занес руку над головой и сильно ударил по столу. Раздался резкий звук, пепельница на столе подпрыгнула.

– Смотри не разнеси стол, Ганс, – сказал один из вошедших.

Все трое уселись на топчане. Ганс отложил плетку, достал из кармана плоскую флягу, приложился и передал товарищам. Те глотнули по очереди. Затем закурили.

– Шел бы ты к нам, – задушевно сказал один из немцев Семену. – Такой ты здоровый, что на тебе пахать можно. А у нас сотрудников не хватает. Вот сейчас – три часа кряду допрашиваем, а заменить некому. – Парень вздохнул. – Руки болят, как будто не я, а меня били… – Он потер плечо.

– Не хнычь, тебе Кнохен хорошо платит, – улыбнулся Семен. – Это твоя работа, а у меня своя… Бригаденфюрер Оберг высоко ценит меня…

– Да уж, ценит, если ты хлещешь коньяк, в то время когда мы пьем эту дрянь…

– Что это? – оживился Семен.

– Кальвадос!

– Кальвадос? – Семен ухмыльнулся. – Дешевая анисовая водка. Говорят, от нее делаются импотентами. – Он наклонил бутылку, налил в свой стакан и неспешно выпил.

– Дай глотнуть, – попросил один из немцев.

– Две марки, – сказал Семен, протягивая бутылку немцу. – Это коньяк, потому дешево. За русскую водку я взял бы вдвое больше.

– Жмот ты, – поморщился немец. – Настоящий большевистский жмот…

– Но-но! – сказал Семен.

Немец взял бутылку, достал из кармана две марки, бросил на стол. Семен бережно их расправил, спрятал в худой бумажник.

– Я дворянин, которых в 1917 году вытурили большевики, – серьезно произнес он. – Я русский… в царской армии всю Гражданскую… Но у вас тоже многому учишься, господа немцы, хоть и постреляли мы вас вволю в Первую мировую.

– Вот мерзавец, – сказал гестаповец.

Семен рассматривал собеседников бесстрастно. А те смотрели на него с презрением.

«Дворянина» Семена Ботуна хорошо знали в Париже. Конечно, не все, а кому нужно было знать. Высокий, широкоплечий, он никого не боялся. Ему был двадцать один год, когда в 1920 году пароход с последними российскими беженцами увез его из Крыма. Чтобы обеспечить себе место, Ботун сбросил за борт однополчанина. Через Константинополь и Афины Ботун попал в Париж. Здесь он понял, что, если хочешь хорошо жить, надо окончательно забыть о морали. Вначале во Франции Ботун был связан с русской эмиграцией, но быстро порвал связи, решив, что они только тормозят развитие. Он занялся сутенерством, которое приносило неплохой доход. Пробовал играть на ипподроме, но разорился. Когда в 1940 году в Париж пришли гитлеровцы, Ботун явился к Гельмуту Кнохену, о котором слышал от немецкого знакомого, и предложил свои услуги в качестве осведомителя. Организатор Кнохен быстро оценил способности нового сотрудника. Ботун начал делать быструю карьеру в гестапо. На то, что ему присвоили обидную кличку, он не обращал внимания.

Французы симпатизировали боровшемуся с фашизмом СССР, и русское происхождение Ботуна позволило Кнохену и Обергу сделать из Семена подсадную утку. Ботун попадал в камеры к арестованным, которые в большинстве случаев неопытны, как дети, они открывали ему душу, а вслед за этим отправлялись в концлагеря или на кладбище. Ботун же, получив от хозяев очередную хорошую сумму, на некоторое время выходил из игры, чтобы затем вновь появиться в другой камере или даже в другом городе. Из фашистских концентрационных лагерей никто не возвращался, и Ботун безнаказанно продолжал свое дело вот уже несколько лет.

– Лучше поговорим о приятном, – сказал Ботун. – Ублюдок ни в чем не признался? – Он кивнул на стену, за которой в камере сидел звонарь.

– Ни в чем, – ответил Ганс.

– Выходит, без меня снова никак, – оскалился Семен. – Что же, я готов вступить в игру, господа! – Он встал и картинно поклонился. – Крики мои он уже слышал… К тому же денег не осталось, этот коньяк я купил за последние гроши…

– Черт с тобой, оберштурмфюрер сказал, если ничего не получится, попробовать тебя, – проворчал немец. – Иди отдыхай, завтра в камеру… Да смотри не пей, иначе как он тебе поверит?

– Насчет этого не беспокойся! – блестя глазами, ответил Ботун. – Я свое дело знаю…

– Не мешало бы дать тебе пару раз, – сказал немец, – чтобы выглядел более правдоподобно…

В соответствии с планом вывоза ценностей, полученным от Гиммлера, первым делом Курт Мейер должен был изучить городской архив. Для работы он попросил Оберга предоставить отдельный кабинет. Разумеется, бригаденфюрер согласился.

Оставшись один в кабинете, Курт снял трубку и потребовал начальника архива. Когда тот подошел, Курт Мейер поинтересовался, когда можно будет приехать.

– Для таких людей, как вы, двери открыты в любое время, штандартенфюрер, – ответил начальник архива. – Приглашаю вас…

– Хорошо, я приму решение, – сказал Курт и положил трубку.

Через мгновение телефон зазвонил снова..

– Господин штандартенфюрер, – взволнованно произнес Кнохен. – Приезжайте. У нас доктор Йозеф Менгеле.

– Спасибо, дружище, – произнес Курт. – Сейчас же буду.

Появление Менгеле было кстати. Чтобы уничтожить врага, надо было с ним сперва хорошо познакомиться.

Они стояли на балконе кабинета Кнохена и курили. Знакомство вышло на славу. Оберштурмфюрер встретил Курта на пороге и представил низкого крепыша-брюнета с живыми умными глазами. Брюнет оказался знаменитым доктором. Курт зажмурился… а в следующую секунду почувствовал руку Менгеле в своей.

Если бы Ивану Денисову сказали, что он вот так просто будет общаться с кровавым палачом Менгеле, да не просто общаться, а еще и пить с ним коньяк, угощать сигаретами и так далее, Иван Денисов ни за что бы не поверил. Но шла война, и майор Денисов был готов на многое. Сейчас для него было важно подружиться с Менгеле.

Кнохен вынул из сейфа бутылку коньяку и бутерброды, они втроем выпили за здоровье фюрера, за знакомство. Затем Кнохен вышел, предоставив возможность новым друзьям общаться.

– Доктор, почему вы не любите фон Маннерштока? – спросил Курт.

– Его многие не любят… Вы ведь работаете в гестапо?

Курт выразительно промолчал.

– Ах, ну что это я, – смутился Менгеле. – Да, конечно… После того, что я о вас слышал…

– И что обо мне говорят?

– Ну, что вы весьма требовательны. Что в Берлине у вас прекрасная репутация… Что вы прекрасно справляетесь с самыми трудными заданиями… И потом – эта история с моим другом Скорцени… У вас прекрасно все получилось в Смоленске…

Курт улыбнулся. Мейер действительно спас Скорцени в Смоленске, эта история уже набила оскомину – однако она продолжала работать, эта история, на нее уже купились и Гиммлер, и Скорцени. А вот теперь комплименты в адрес Курта расточал сам доктор Менгеле в Париже. Поистине вся Европа славила подвиги штандартенфюрера Курта Мейера!

– Все это правда, – серьезно ответил Курт. – Я не вправе рассказывать о сути моего задания подробно. Но меня интересуют ваши эксперименты. В особенности – ваши исследования по газу «Циклон-Б».

– Это правда? – просиял Менгеле. – Я буду счастлив рассказать вам о своих работах. В один из ближайших вечеров я обязательно приглашу вас посетить мою лабораторию…

На Монмартре между мольбертами сновали прохожие с дамами под ручку, немецкие военнослужащие, желавшие насытиться парижской романтикой, проститутки, искавшие клиентов.

Под старым платаном на своем обычном месте работал седовласый Клод. Он не заметил, как за спиной его прошелся какой-то высокий мужчина со стрижкой ежиком и белым шрамом над левым глазом. Мужчина отошел, через некоторое время вернулся, подошел к проезжей части и махнул рукой.

Тотчас у обочины затормозил большой черный автомобиль. Между машиной и художником было метров десять, Клод обернулся и заметил троих внутри автомобиля. У всех были бульдожьи физиономии.

Портретист, однако, продолжил прерванное занятие. Лишь движения его стали чуть более замедленные.

– Можно ли заказать у вас портрет? – вдруг раздалось над ухом.

Клод поднял голову и увидел, что перед ним стоит тот самый мужчина, с маленьким шрамом над левой бровью. Губы незнакомца растягивала широкая улыбка.

– Минутку, мсье, – произнес Клод. – Мне надо закончить. Вы садитесь, пожалуйста.

Руки старика дрожали, но он как мог спокойно расставил кисти в стаканчике. Что было делать? Он чувствовал – что-то здесь не так, и машина, и этот наглец, который продолжал нахальненько улыбаться, появились, чтобы забрать его.

Клод, хоть и не знал, где допустил прокол, все же лихорадочно прокручивал в мозгу события последних дней.

Собственно, за последние дни ничего и не произошло, было лишь две встречи – с Адель и с незнакомым немцем, который назвал правильный пароль. Правильный пароль означал, что немец не мог быть провокатором. Да и глаза давно ожидаемого посланника из Берлина говорили о его честности. Это были глаза, которым веришь. И руководство Сопротивления давно ожидало человека, уполномоченного союзниками. И Адель, и немца Клод провожал внимательными взглядами и не заметил, чтобы они привели «хвосты».

Но сейчас за его спиной хлопнули двери, и Клод ясно представил себе, как трое выходят из машины – эти плотные, упитанные мужчины, явно на полицейском довольствии.

Это были враги.

Клод вдруг почувствовал ледяную уверенность. В конце концов, у него было чем ответить.

А трое мужчин в самом деле покинули автомобиль. Они постояли некоторое время на кромке тротуара, затем мужчина с животом, на котором едва застегивался пиджак, сделал выразительный знак рукой остальным, и спутники разошлись в разные стороны.

Положение было таким. Художник сидел под деревом, перед портретистом позировал блондин, дальше был проход и другие рабочие места художников. За художниками возвышалась чугунная ограда сквера, через нее не перелезешь. Один незнакомец стоял за спиной Клода, двое других перекрыли тротуар с обеих сторон.

Клод бросил усталый взгляд на клиента. Еще один гитлеровец, ими полон Париж. Чего он хочет? Чтобы ему тоже нарисовали портрет? И с какой стати он пришел, почему вдруг так популярны стали портреты?

Клиент сидел в кресле и внимательно разглядывал Клода водянистыми глазами. Художник не отвел взгляд, пауза затянулась, и напряжение росло… и вдруг клиент как бы невзначай провел ладонью по лацкану пиджака. Художник почувствовал недоумение, узрев старый условный знак.

– Фиалки – эмблема Монмартра, – произнес Клод каким-то деревянным голосом. В нем сработал рефлекс, он мог промолчать, но отозвался, как того требовала инструкция. Фраза прозвучала после условного знака, хотя Клод чувствовал – это явно лишнее. Однако Клод продолжил с затаенной яростью: – Если хотите, я могу изобразить вас с фиалкой в петлице, мсье…

– Изобразите меня с французской лилией, – с довольной улыбкой ответил клиент.

Отзыв был неправильный. Портретист вспомнил, отзыв менялся каждую неделю, и трое с бульдожьими физиономиями появились неспроста.

– Хорошо, – Клод улыбнулся с натугой. – Как прикажете, мсье… Желание клиента для меня – закон! – Он принялся перебирать кисти. – Желаете грифельный рисунок? Рисунок пастелью? Маслом?

– Грифельный подойдет, – процедил блондин.

Художник укрепил картонку на станке и принялся рисовать… Он работал молча, с какой-то новой сосредоточенностью, которая только что проявилась в нем, нанося штрих за штрихом, словно махал шпагой, и время от времени бросал внимательные взгляды на клиента. Кожа Клода обтянула скулы.

Блондин, явно сбитый с толку, тоже во все глаза смотрел на портретиста. Художник работал. Клиент позировал. Трое упитанных мужчин рассматривали в это время другие картины.

Люди вокруг, казалось, не замечали ничего необычного. Пожилая пара крутилась у мольберта соседнего художника, вот дама уселась в кресло, а ее седовласый спутник принялся витиевато объяснять мастеру, что желает видеть в портрете, поминутно называя пожилого Шарля «молодой человек». С другой стороны вдоль картин ходил молодой унтер-офицер в пыльной полевой форме. Лицо унтера время от времени передергивала нервная гримаса, руки были заложены за спину, черным пятном на боку выделялась пистолетная кобура. Унтер вдруг остановился, начал громким голосом давать советы совсем молодому художнику с маленьким мольбертом, который только что поставил его, явно вчерашнему студенту. Юноша рисовал городской пейзаж – улицу Парижа и череду кленов вдоль тротуара.

Молодой пейзажист косился на унтера, подавлял усмешку, но ничего не отвечал. Унтер не уходил, раскачивался нервно на каблуках, тонкий ус нервно подрагивал.

Пауза тянулась, тянулась… Наконец блондин, сидевший в кресле перед Клодом, не выдержал и кивнул троим в гражданских костюмах. Отчетливо кивнул, Клод заметил этот движение. Толстый главарь уже стоял совсем рядом, он тронул Клода за плечо.