Текст книги "На пороге ночи"

Серж Брюссоло
На пороге ночи

Робин
Стоит ли рай слезинки ребенка?

1

Вот уже двое суток ребенок с трудом сдерживал слезы, мучительно подавляя рыдания, чтобы спрятать от посторонних глаз свое отчаяние.

Скоро за ним закроются врата рая. В сознании мальчика причудливо переплелись настоящее и отрывочные картины далекого прошлого. В последние дни он пытался упорядочить свои ощущения, стараясь понять, в чем, собственно, состояла его ошибка и с чего все началось. Но ему было всего десять лет, и он не мог справиться с этой непосильной задачей. Впрочем, собственная вина не вызывала у него никаких сомнений: он оказался недостоин любви королевы, не оправдал тех блистательных надежд, которые на него возлагали.

В краткие моменты уединения в своей спальне он бросался на кровать и давал волю слезам, содрогаясь всем телом от беззвучной ярости и колотя изо всех сил белую шелковую подушку. Он недостаточно красив? Не очень умен? Да, скорее всего так. Отец и матушка разочаровались в нем, он причинил им горе. Они сколько могли откладывали тяжелый момент признания, однако, несмотря на всю их доброту, были вынуждены сказать правду.

Робин не выполнил своего предназначения… поэтому его отправят обратно. Его лишали королевства. Изгоняли.

* * *

Мальчуган резко вскочил с постели и в который раз подбежал к огромному, занимавшему целую стену спальни зеркалу в золоченой раме. Оно было настоящим произведением искусства: вертикально расположенное серебряное озеро, обрамленное листьями аканта. Мальчик стал пристально вглядываться в свое отражение. Что в нем могло измениться? Разве он перестал быть тем очаровательным ребенком, чьи золотистые кудри матушка так любила гладить, а щеки покрывала поцелуями? Правда, атмосфера едва заметного отчуждения, воцарившаяся в доме в последние месяцы, не ускользнула от внимания мальчика. Матушка все реже сажала его к себе на колени, меньше ласкала, обнимала и прижимала к груди. Проявления ее нежности постепенно сменялись холодной сдержанностью. Нередко, оказавшись с матушкой в одной комнате, Робби замечал, что ее взгляд словно проникает сквозь него, не задерживаясь, будто он невидимка.

Робин приблизился к зеркалу почти вплотную. Сколько раз он рассматривал свое отражение в этой озерной глади, с тех пор как появился во дворце? Он не смог бы ответить. Все это было… уже в прошлой жизни.

Вдруг он вспомнил о маскарадных костюмах, в которые наряжался в канун Дня всех святых, о парадной форме – настоящем воинском обмундировании, сшитом по его меркам.

«Вот этот, – говорила матушка, – мундир полковника Уральской белогвардейской армии.[1]1
  На самом деле такой армии не существовало, была белоказачья Уральская армия. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] А это – форма командующего Кавалергардским полком, из самых высших кругов. Ты должен научиться их носить, эти звания будут принадлежать тебе как наследнику престола. Не забудь и про шпаги, да не путай их, мой дорогой, это было бы святотатством».

Чудесные маленькие шпаги! Робин их боготворил. Тоненькие, сияющие, с искрящимися на солнце лезвиями и гардами, украшенными драгоценными камнями. А крошечные, начищенные до зеркального блеска сапожки, весело постукивающие на необозримой глади паркета. А…

«Вы просто великолепны, ваше высочество», – говорили ему пажи, и в их глазах светилось восхищение.

Отойдя от зеркала, Робин мягко отодвинул дверцу длинного стенного шкафа, где висела его парадная одежда.

Даже в полумраке спальни от эполет, аксельбантов и петлиц, шитых золотыми нитями, исходило жаркое сияние. На верхней полке выстроилось никак не меньше пятнадцати офицерских фуражек, каждая с особой кокардой. Подполковник драгунской части, главнокомандующий морскими силами, генерал, командующий южными приграничными частями.

Робин поморщился. Сегодня он не смог бы блистать ни в одном из этих мундиров, так как сильно вытянулся за последние месяцы. Форма была ему мала в проймах, немилосердно сжимала подмышки, чересчур короткие рукава не доходили до запястий. Когда он пытался втиснуться в очередной мундир, в зеркале отражалось нечто уродливое.

«Матушка, – однажды сказал он, – хорошо бы сшить мне новую форму. Я вырос, и прежняя не годится. В чем же я буду присутствовать на коронации?»

Но лицо прекрасной дамы в изгнании исказила нервная гримаса, и она обронила растерянно: «Ты теперь слишком взрослый для всего этого».

Ее холодность заставила мальчика оцепенеть: словно шквал ветра оторвал глыбу прибрежного льда и, раздробив на тысячи осколков, бросил ему прямо в лицо. Она сказала слишком взрослый, а не уже большой.

Раньше матушка и дня не могла провести без Робина! Играла с ним и рассказывала, используя для наглядности оловянных солдатиков и старые карты, историю о том, как им удалось бежать, спасая свою жизнь.

«Наша родина – Южная Умбрия, – обычно говорила она. – Однако географы обозначают ее другим термином – Южноумбрия, что звучит вульгарно, и поэтому при дворе его не принято употреблять. Большевики изгнали нас из владений, и это настоящее чудо, что нам удалось ускользнуть из их сетей. Одна из большевистских шпионок, проникшая во дворец, некая Джудит Пакхей, в те смутные времена была твоей кормилицей. Воспользовавшись хаосом, которым сопровождалось наше поспешное бегство, она, к моему ужасу и отчаянию, похитила тебя, совсем еще младенца. Нам понадобились многие годы, чтобы вновь обрести тебя, мой дорогой. Эта змея, выдававшая себя за твою мать, содержала тебя в ужасающих условиях, пытаясь лишить тех качеств, которые присущи от рождения принцу крови. Ее ненависть дошла до того, что она поместила тебя в узилище, обнесенное железной проволокой. Ты ведь помнишь это, правда?»

Робин сдвинул брови, изо всех сил напрягая память. Ему показалось, что он действительно вспомнил темницу, куда был брошен. Да-да, именно то самое место, о котором говорила матушка, – мрачное, замкнутое пространство. С тех пор много времени прошло, и образы, не оформляясь до конца, оставались расплывчатыми. Ему припомнилось, что он жил там вместе с какой-то женщиной, но черты ее лица окончательно стерлись из памяти… Иногда во сне ему являлась незнакомка в белом, как у поварихи, переднике, и угрюмый старик с седой щетиной на лице. Старик, который вызывал у него безотчетный страх.

Из той жизни Робин вынес не столько образы, сколько ощущения: боязнь быть наказанным, чувство тревоги, связанное с лесом, со всех сторон окружавшим его тюрьму, гнетущее одиночество. Ему не удавалось больше воспроизвести в памяти голос его тюремщицы, но в ней почему-то остались и железная сетка, и огромный висячий замок на двери.

«Так раньше содержали рабов, – продолжала матушка. – Просто чудо, что ты не подхватил никакой заразы. К счастью, в твоих жилах течет королевская кровь – она и была твоей лучшей защитой. Это отличительная черта нашего рода: вирусы, настоящий бич бедняков, редко на нас ополчаются».

Надо сказать, матушка не любила вспоминать эти годы страданий и старалась повернуть разговор в другую сторону.

«Мы тебя искали, – продолжала она, – нам удалось обнаружить твой след благодаря четырем офицерам, сохранившим верность королевскому дому. Знаешь, это было нелегким делом. Америка – ужасная, варварская страна, совсем не то, что наша милая Умбрия. А между тем эта страшная женщина не сидела сложа руки. Ее воздействие оказалось таким сильным, что в конце концов ты поверил, будто она – твоя мать. Ты ни в чем не виноват: разве маленький ребенок мог понять, какая судьба была ему уготована? Негодяйка постаралась спрятать тебя в укромном уголке, в забытом Богом месте на краю земли, где она находилась под защитой большевистских агентов, переодетых крестьянами и лавочниками. О! Вернуть тебя было непросто, поверь. Не один наш солдат положил там свою жизнь. И тогда мы с твоим отцом сами решили взяться за дело. А что еще оставалось? Необходимо было забрать тебя оттуда, вырвать из их когтей до того, как они сделают из тебя террориста, бросающего бомбы. Ведь они задались именно такой целью. Однажды, убедившись, что ты уже достаточно взрослый, они приказали бы тебе нас уничтожить. Они вложили бы в твою руку оружие, чтобы ты убил своих настоящих родителей. Эти люди хуже зверей, ты должен это знать. Действовать нужно было быстро, вот почему мы тебя похитили. Нельзя было допустить, чтобы они превратили тебя в такое же чудовище, как они сами, и отцеубийцу».

Слушая этот рассказ, Робин с трудом сдерживал дрожь во всем теле. Значит, он едва избежал убийства собственных родителей. Какой ужас!

Само похищение, а вернее возвращение, тоже не оставило ему ярких воспоминаний. В его памяти всплывали разрозненные картины: большой черный автомобиль, возникший ниоткуда, ласковая и чудесно пахнущая дама, которая протянула ему серого котенка, совсем малыша, тонко и пронзительно мяукавшего. Потом… Потом он, кажется, заснул. А когда проснулся, то обнаружил, что находится во дворце. И для него началась новая жизнь. Сказочно прекрасная.

Конечно, сначала Робин немного похныкал, тоскуя по другой женщине, которую до той поры звал матерью, что ж, не без этого, но вскоре этот образ исчез, улетучился из его памяти. А благоухающая дама была такой прелестной…

«Меня зовут Антония, – сообщила она ему, – я королева Южной Умбрии, этот господин – принц-консорт, мой супруг и твой отец. Я твоя мать, ангел мой. Настоящая мать. А ты – мой маленький принц, я так долго тебя искала!»

Произнеся эти слова, дама разрыдалась и крепко прижала Робина к груди. Она была красива, с изящной прической, и вся сияла от обилия драгоценностей. Упомянутый господин держался в некотором отдалении, смущенно улыбаясь, а его губы дрожали от волнения. Это был высокий, довольно худой мужчина с седыми усами, напоминающий главного героя мультфильма «Волшебник Мандрагоры», правда, сильно постаревшего.

Да, с тех пор минуло немало лет, и теперь Робин больше не был уверен в том, что произошедшая тогда трогательная сцена ему не пригрезилась.

С момента его появления во дворце прекрасная дама – Антония, матушка – окружила его вниманием, лаской и любовью.

«Ты маленький принц, – все время повторяла она, – настоящий принц. Когда вырастешь, мы отправимся на родину, и ты отвоюешь у варваров наше королевство. Ты выгонишь большевиков, народ только этого и ждет. Я к тому времени состарюсь, и ты сменишь меня на престоле. Как я буду горда! Корона должна великолепно смотреться на твоей золотистой головке».

И сразу же, с первых дней пребывания Робина в этом раю она стала рассказывать ему о том, что произошло с Умбрией. Во время уроков истории, обычно проводившихся в большой библиотеке дворца, Робин никогда не скучал. Там находилась огромная карта, по которой они передвигали оловянных солдатиков, всадников и крошечные медные пушки. Стены украшали портреты его предков: Отон-Белая-Борода в парадной форме императорских драгун, Вольмар III, преследующий волка со сворой немецких догов, Андрейс Грозный, единственный, кто выжил при осаде Ковальчика, изображенный на фоне разрушенной врагами бастиды: он стоит во весь рост посреди павших соратников со знаменем в руке… Все оттенки коричневого, битум,[2]2
  Темно-коричневая краска из смолистого вещества, создающая особый эффект.


[Закрыть] золото и пурпур, трещины на живописном слое картин завораживали мальчика. Полотна казались ему огромными окнами, за которыми зияла пропасть вечности и откуда прославленные предшественники оценивающе смотрели на него, задавая себе главный вопрос: будет ли он достоин их?

«Ну конечно, мой дорогой, – подбадривала его Антония. – В твоих жилах течет та же кровь. Тебе нечего бояться. Придет время, и ты поймешь, что не менее храбр, чем все эти славные воины».

Робин закрыл шкаф, полный уже ненужных мундиров, и приблизился к окну, из которого открывался чудесный вид на небольшую изумрудно-зеленую долину с озером, островками деревьев и пощипывающими траву пони. «Два гектара» – вспомнились ему слова Антонии. Два гектара свободы, обнесенные стеной, над которой натянута сетка из колючей проволоки. Необходимо было защитить себя от «внешнего мира» (так матушка называла все, что находилось за пределами их маленького царства), от врагов – большевиков, этих сквернословящих орд, грубых и завистливых нищих, неспособных воспринимать прекрасное.

«Там сплошной кошмар, – ответила Антония в тот день, когда Робин стал ее расспрашивать о том, что находилось за стенами дворца. – Пошлость, возведенная в систему, ненависть, глупость. Люди, живущие там, с утра до вечера пичкают себя наркотиками, которые доводят их до безумия и заставляют истреблять друг друга. Или же зачинают уродов, которые впоследствии произведут на свет таких же точно чудовищ. Их интеллект постепенно вырождается, и вскоре они опустятся до уровня пещерного человека. Каждый живет в постоянном страхе за свою жизнь. Нам повезло, здесь мы в безопасности, но это не может продолжаться вечно. Рано или поздно мы должны вернуться в наше милое королевство, где все дышит гармонией и красотой. Соединенные Штаты – преддверие ада, в этой стране невозможно продержаться долго: рано или поздно обязательно станешь жертвой ее варварства».

Робин покачал головой. Ему никогда не хотелось увидеть то, что находилось за стенами. Все, что он мог пожелать, ему доставляли сюда, домой. Родители его любили, целыми днями он играл со своими друзьями-пажами и даже с маленькими дворцовыми служками. Они ему нравились, хотя из-за их выговора он часто не мог разобрать, что они хотят сказать. Но этот легкий дефект делал их еще забавнее, интереснее. Робин постепенно привык их воспринимать как диковинных животных, достаточно сообразительных, чтобы усвоить кое-что, не более. Комнатные зверьки, с обезоруживающей наивностью стремящиеся во всем ему угодить.

«Конечно, они пришли оттуда, – говорила Антония, – но мы их приручили. Глядя на них, ты можешь создать представление о туземцах, которые кишмя кишат по ту сторону стен. Самураи нашли подходящее словечко для этих существ, они называли их hinin — нелюди».

Нет, Робин не испытывал никакого интереса к внешнему миру. Он прожил в нем худшую часть своей жизни и не собирался приобретать новый опыт.

Колючая проволока изгороди, мерцающая на свету. Грязь, всюду грязь, запах навоза. Мрачный лес… Старик с лицом, поросшим седой щетиной, жесткой, как колючки. Живой кактус с непонятной речью.

Эти обрывки воспоминаний по-прежнему причиняли боль, и Робин ни за что на свете не хотел бы туда вернуться. Он гордился тем, что принадлежит к избранным, живет в настоящем раю, сказочном оазисе, не затронутом всеобщим разложением. Сам дворец, его золото и мрамор казались ему невыразимо прекрасными. И пажи, и слуги не раз повторяли, что ему дано редкое счастье жить среди такой роскоши.

На берегу озера возвышался уменьшенный по сравнению с реальными размерами замок-крепость, построенный специально для Робина. Гигантская игрушка, где он проводил все дни, когда был маленьким. От тех незабываемых мгновений восторга у Робина сохранилось настолько живое и яркое впечатление, что к горлу подступили слезы. Стоило мальчику закрыть глаза, как он видел себя в доспехах средневекового рыцаря на обходной галерее миниатюрного замка, отдающего приказ пажам подготовиться к обороне и отбросить противника подальше. На стене были установлены пушки с пружинным механизмом, позволяющим обрушивать тряпичные ядра на головы осаждающих.

«Это не просто забава, – объясняла ему матушка. – Так ты лучше осознаешь свой долг, свое предназначение. В игре ты научишься сталкиваться с обстоятельствами, которые станут реальностью, когда мы отправимся отвоевывать наше дорогое королевство. Не буду от тебя скрывать: схватка будет смертельной. И ты должен серьезно подготовиться. Не вздумай щадить своих маленьких приятелей, они – плебеи и не оценят твоих благородных порывов».

Она была права. Очень скоро Робин в этом убедился. Когда он ударял кого-нибудь из пажей своим деревянным мечом, ребенок не упрекал его, даже если в глазах были слезы, напротив, старался улыбнуться: «Все хорошо, ваше величество, вы должны упражняться; быть побитым вами – большое счастье».

По дворцу бегало множество таких мальчишек – темнокожих, с черными блестящими волосами, и все они состояли на службе у Робина. Самым старшим из них едва исполнилось десять лет. И говорили они с одинаковым акцентом, общаясь между собой на языке, которого Робин не понимал и называл обезьяньим бормотанием. Из таких приветливых, услужливых ребятишек и состояла свита Робина. К его огромному удовольствию, они никогда не отказывались поиграть с ним, не оспаривали его приказаний.

Правда, было кое-что смущавшее Робби… В глазах самого взрослого пажа по имени Пако порой вспыхивали дерзкие огоньки, что вызывало раздражение у наследного принца. Пако был приставлен к конюшне и ухаживал за пони. В его неизменной вежливости, граничащей с раболепием, постоянной улыбке и подчеркнутой почтительности было что-то чрезмерное, искусственное, отдающее издевкой. Робин его не любил и никогда не щадил во время поединков на деревянных мечах. Пожалуй, это была единственная фальшивая нота в гармонии дворцовой жизни. «Подумаешь, он полностью в моих руках», – рассуждал Робин и не собирался жаловаться на наглеца, твердо решив разделаться с ним в один прекрасный день без посторонней помощи.

Шли годы, словно длился чарующий сон, в котором все время меняются картины волшебных видений. Зимой снег превращал парк в хрустальный ларец, где каждый звук обретал неожиданную новизну.

«Здесь снег белый, – говорила Антония, крепко прижимая Робина к своей шубке, подбитой горностаем, – а там, за стенами, падает черный снег, настолько он загрязнен всякими вредными выбросами. Страшное зрелище, да к тому же он отвратительно пахнет».

От этих слов Робина пробирала дрожь. Черный снег? Возможно ли такое? Из кустов выбегали лани и козочки похрустеть кормом в расставленных вокруг озера кормушках. Зверьки не пугались, когда Робин приближался, чтобы их погладить.

«Божий дар, – утверждала Антония, – все короли нашего рода им обладают. Дикие животные нас не боятся. Если ты что-нибудь им прикажешь, они тотчас повинуются. Одна из королевских привилегий, не поддающаяся объяснению».

Каждую зиму Робин спускался на берег замерзшего озера к своим любимцам. Не только лани, олени и лисицы, но и стаи волков выходили из лесу, чтобы выразить свое почтение будущему королю Южной Умбрии. Обычно за церемонией с самого высокого балкона дворца наблюдала улыбающаяся Антония. Безбоязненно прикасаясь к диким зверям, Робин испытывал непередаваемое чувство восторга, мгновенно постигая смысл матушкиных объяснений, когда она произносила такие слова, как «голубая кровь» или «порода». Он отличался от всех прочих, был наделен сверхъестественной властью, мог повелевать людьми и животными. Не просто маленький мальчик вроде пажей и служек – Робин был вылеплен совсем из другого теста.

«Похитившая тебя вероломная женщина задалась целью помешать развитию твоих способностей, – однажды сказала ему Антония. – И она почти преуспела в этом. Если бы мы слишком долго искали тебя, от них бы ничего не осталось и сегодня ты был бы потерян для трона».

Робин проводил большую часть времени с матушкой, а отца видел редко. Мужчина с седыми усами, отзывающийся на имя Андрейс, всегда оставался незаметным. Тихий, вечно чем-то озабоченный, немногословный, он обычно ограничивался тем, что взъерошивал густую шевелюру мальчика, если тот попадался ему в какой-нибудь галерее дворца. Отец не носил пышный, увешанный медалями мундир, а предпочитал неброскую одежду блекло-серых тонов, которая делала его совсем скромным и незначительным. По правде говоря, он мало подходил для роли принца-консорта. Робин однажды заговорил об этом с Антонией, и та ответила:

«Он вынужден часто отлучаться из дворца, чтобы подготовить наше возвращение в Умбрию. Я тебе уже говорила: за стенами другой мир, где все – грязь и страдание, что не может не отражаться на лице твоего отца. Но радость жизни к нему вернется, едва ты взойдешь на трон, дитя мое, вот увидишь. Как только корона увенчает эту белокурую головку, твой папа сразу станет другим человеком».

Оживлялся Андрейс только перед рождественскими праздниками, когда часы напролет проводил в мастерской за изготовлением невероятных, превосходящих самую смелую фантазию игрушек. Для Робина он долгое время оставался воплощением Санта-Клауса, колдующего в недрах своего тайного заводика над чудесными подарками для детворы. Мальчик не раз подглядывал за седоусым чародеем через подвальное окошко и видел, как самозабвенно, с упоением тот мастерил лошадку-качалку, маленькую карету, салазки с золотой насечкой. Однажды в канун Рождества Робин получил упряжку механических северных оленей, ноги которых приводились в движение нажатием педали, скрытой в глубине саней. В тот день малыш, наполовину спрятанный под серебряными нитями бороды, изображал Санта-Клауса и распределял подарки среди пажей и служек. Все спешили выразить ему сердечную признательность, кроме Пако, чье показное раболепие и на этот раз сопровождалось вспыхнувшими в глазах насмешливыми искорками.

Во дворце Робин встречал Рождество семь раз; о каждом празднике он помнил во всех подробностях, все они были для него источником радости и веселья. Все… за исключением двух последних, протекавших в необъяснимо грустной, даже холодной атмосфере. Впервые в поведении матери проявилось желание уединиться, отдалиться от Робина. Она была рассеянна, не сажала его, как раньше, к себе на колени, не прижимала к груди, а при любой попытке приласкаться отстранялась, произнося одну и ту же фразу: «Хватит этих детских выходок, ты уже слишком взрослый».

Странно, но обычно сдержанный Андрейс на этот раз мобилизовал всю свою изобретательность и удвоил энергию, чтобы хоть немного развеять огорчение мальчика.

В ту ночь Робин никак не мог заснуть и, отправившись бродить по галереям дворца, стал нечаянным свидетелем странного разговора родителей.

– Ты должна сделать усилие, – прозвучал недовольный голос Андрейса, – бедный малыш просто потрясен. У меня нет сил на это смотреть.

– Перестань звать его «малыш»! – раздраженно возразила Антония. – Он перестал им быть, вот в чем все дело.

– Ты с ума сошла, ему только десять лет!

– Слишком много. Я вижу, как он изменился. Разве ты не замечаешь, что его ноги начинают покрываться шерстью? Я почувствовала, когда в последний раз его ласкала. Да, он преображается, превращается в подростка. Скоро у него вырастут усы, появится пух на подбородке. Я не вынесу подобного кошмара. Ты же знаешь, что это вызывает у меня отвращение. Нужно поступить как обычно…

В голосе Антонии, неузнаваемом, с незнакомыми свистящими звуками, напоминающими змеиное шипение, слышалась трудно сдерживаемая ярость. Прижавшись к мраморной колонне, Робби дрожал. Неужели это говорилось о нем? Шерсть? Он скоро покроется шерстью? Превратится в зверя, возможно, в волка-оборотня? Кто-то навел на него порчу?

В следующее мгновение Робин уже представлял себя в образе дикого кабана, выбегающего из дворца, чтобы укрыться в лесной чаще. В голове вспыхнула мысль: а если зверьки, появляющиеся у озера, в действительности мальчики и девочки, ставшие жертвами чьего-то волшебства? Все эти лани, кролики, волки могли быть его братьями и сестрами, другими детьми Антонии… И все они, околдованные врагами-коммунистами, отныне должны искать прибежище в лесу, чтобы не оскорблять своим зверским обличьем взор королевы.

Робина охватила паника, но он постарался взять себя в руки. Тем временем Андрейс продолжал:

– Напрасно я надеялся, что ты привяжешься к мальчику. Мы стареем, милая, и скоро возраст и недостаток сил не позволят нам заниматься маленькими детьми.

– Ты стареешь! – отрезала Антония. – Я, напротив, в прекрасной форме и еще раз повторяю: подростки меня не интересуют. Ты ведь знаешь, у них только одно на уме – секс, и ничего, кроме секса. Через год-другой все мысли Робина сведутся к тому, чтобы уединиться в сарае с какой-нибудь девчонкой-мексиканкой из его теперешних служанок. Я для него перестану существовать. Нет, его время прошло, с этим нужно кончать. От него больше нечего ждать, он скоро перестанет быть собой, опустится.

– Он чудесный мальчик, – пролепетал Андрейс.

– Был чудесным, – поправила Антония. – Ты мужчина и не можешь понять моих чувств.

Андрейс снова вздохнул.

– Это причинит ребенку огромное горе, – сказал он печально. – Вспомни, что произошло с тем, другим… его предшественником… Все кончилось плачевно…

– Не понимаю твоих намеков, – оборвала его Антония. – Как только они исчезают с моих глаз, я перестаю о них думать. Лица этих детей навсегда стираются из моей памяти, словно их никогда не существовало.

– Со мной все по-другому. Я о них помню, помню всегда. Опасно начинать все сначала, мы слишком стары для таких испытаний. Можно было бы продолжать воспитание этого ребенка, наблюдать за тем, как он будет взрослеть.

– Довольно, – злобно прошипела Антония, – очнись! Что это вдруг на тебя нашло? Ты прекрасно знаешь, что мелешь чепуху. Став взрослым, Робин обязательно поймет, что мы… Полный идиотизм! Уж не напился ли ты сегодня? Раньше тебя отличала большая сообразительность. Покончить с этим, и все. Его час пробил. Ты не догадывался о таком финале? В десять лет они перестают быть хорошенькими мальчиками и превращаются в отвратительных животных, а я не потерплю этого у себя в доме. Ты знаешь, что делать. Прими все необходимые меры и избавь меня от его присутствия – чем раньше, тем лучше. Я не желаю больше его выносить, он мне противен.

– А ведь ты его любила! – упорствовал отец. – Больше, чем прежних. Была им очарована. Вспомни-ка. Мы пошли на огромный риск. Подумай только, двухлетний ребенок! Это противоречило нашим правилам, ведь с самого начала было решено: только младенцы. Мальчишка уже соображал, у него было прошлое, но ведь ты не желала другого. Его красота сводила тебя с ума.

– Ну хватит! – донесся крик Антонии.

Раздался шум резко отодвигаемого стула, звон разбитого стекла. Робин хотел бежать, но ноги его не слушались. Ему пришлось еще долго стоять за мраморной колонной и ждать, пока к нему вернутся силы. Только тогда он смог добраться до спальни. В голове у него звенело. Мир содрогнулся и рассыпался в прах.

В ту ночь Робин не сомкнул глаз. Рассвет застал его за безрадостными размышлениями над загадочным спором родителей, из которого он мало что понял, однако вынес одно: его ожидает опасность, потрясение, которое разрушит жизнь. Не связано ли это с происками врагов короны? Не задумала ли Антония удалить его из дворца, чтобы помешать осуществиться их гнусным намерениям? Да, скорее всего.

Когда солнце стояло уже высоко, Робин вышел из дворца и направился к озеру. Чувство тревоги не проходило, ему казалось, что он вот-вот лишится самого дорогого. Подойдя к кромке воды, мальчик обернулся и посмотрел на дворец с его башенками, бойницами, подъемным мостом и трепетавшими на ветру знаменами. И сразу же откуда-то из таинственной глубины его существа поднялось и захлестнуло волной чувство утраты; перед мысленным взором Робина проплыли картины детства. Ему с необычайной ясностью представилось, как он, облаченный в сияющие доспехи и верхом на пони, готовился принять участие в турнире, устроенном в его честь.

Да, это произошло на его восьмилетие, он твердо помнил. Как гордо Робин скакал тогда на коне с тяжелым копьем наперевес, повергая в пыль всех врагов, которые отваживались с ним соперничать. Даже Пако, наглец Пако, был выбит из седла и покатился по земле, когда деревянный шарик предохранительного наконечника копья Робина угодил точно в центр вражеского щита. С верхней галереи за поединком наблюдала в бинокль Антония.

«Мессир, – лепетали дети, – вы слишком сильны для нас. Никто не сможет вас победить». И они склонялись перед ним, опустившись на одно колено и сложив ладони на рукояти деревянного меча.

«Ты прирожденный воин, – говорила Антония, сжимая Робина в объятиях. – Это дар свыше. Наши предки принимали участие во всех крестовых походах, их исключительные рыцарские качества в конце концов стали наследственной чертой нашего рода, вошли в генетический код».

Какую гордость испытывал тогда Робин! Да, его восьмой день рождения был самым незабываемым и счастливым. После этого все начало портиться, ухудшаться. Во время праздничной церемонии на его девятилетие Антония уже не была прежней. Она, обычно такая внимательная ко всему, что касается ее сына, стала рассеянной, взгляд, словно подернутый легкой дымкой, больше не останавливался на нем с любовью, а скользил мимо. Иногда Робин с удивлением замечал, что если она и смотрит прямо на него, то с неудовольствием, неодобрением или печалью, будто ей причиняет боль то, что она видит.

Робин вытер слезы и вышел из комнаты, решив снова побродить по берегу озера. Он старался дышать как можно глубже, но свежий воздух с трудом проникал в его стиснутую тревогой грудь. Какие увлекательные игры он когда-то устраивал здесь на этих трех арпанах[3]3
  Арпан – старинная французская земельная мера, равная одному акру.


[Закрыть] лужайки. Большая часть их рождалась из уроков истории, что преподавала ему Антония. Особенно ему нравились занятия, во время которых он, сидя рядом с матушкой, листал вместе с ней извлеченные из шкафа огромные книги в кожаных переплетах. Антония открывала мальчику удивительный мир Европы, Южной Умбрии, и ее нежное дыхание приятно щекотало ему ухо. Сначала они просто рассматривали картинки, затем матушка стала учить Робина читать, но, даже овладев чтением, он предпочитал устные рассказы.

«Матушка, – просил он, поуютнее устраиваясь у нее на коленях, – я хочу послушать историю про волшебную лампу, у вас такой чудесный голос. Давайте сделаем вид, что я еще маленький и не умею читать».

«Но ты и правда еще маленький, слава Богу!» – говорила Антония, и в ее словах звучало легкое беспокойство.

Робин брел вдоль берега, не замечая, что его ноги до щиколоток промокли от росы. Ему попадались забытые в траве игрушки: мечи гладиаторов, шлемы из папье-маше со следами ударов. Привыкший вести тихое и незаметное существование, Андрейс в течение последних лет вынужден был неустанно трудиться и проявлять чудеса изобретательности, чтобы удовлетворять все прихоти сына. Его мастерская, где изготавливались костюмы и аксессуары, соответствующие всем мыслимым эпохам, работала круглосуточно. Одно время Робин был без ума от наполеоновской эпопеи, потом заболел Римом и гладиаторами, «морскими» сражениями на озере и игрой в рабов, которых бросали на съедение хищникам. Затем наступил «египетский» период, сменившийся «мушкетерским» с бесконечными дуэлями, после которых маленькие пажи ходили покрытые шрамами и ссадинами. Каждое увлечение порождалось очередным историческим фильмом, просмотр которых организовывала Антония. Робин больше всего на свете любил эти волшебные вечера: в зале появлялся жужжащий киноаппарат, и Андрейс устанавливал на него бобины, на которые наматывалась бесконечная целлулоидная пленка. Он увидел фильмы «Бен Гур», «Война и мир», «Клеопатра», «Крушение Римской империи», «Камо грядеши», «Последний день Помпеи»…