Текст книги "На пороге ночи"

12

Вечером, когда они возвращались на ферму, Робин подумал, что теперь будет ужинать за общим столом, но ничего подобного не произошло. Джедеди, не произнеся ни слова, втолкнул его в загон и запер калитку. Свернувшись клубком в палатке, Робин думал о том, что, как ни странно, он скучал по Бонни, Понзо и Доране… Это открытие испугало его сильнее, чем полная неизвестность своей дальнейшей судьбы. Ему показалось, что он в чем-то предал Антонию и Андрейса. Неужели так сильно воздействие жалкого обывательского существования людей, которые его окружали? И он действительно попал в их сети? Так быстро?

Вероятность, что между ним и этими крестьянами могла образоваться какая-то связь, выбивала Робина из колеи. Конечно, во всем виновато одиночество, другого объяснения нет. Он дал себе обещание, что в дальнейшем проявит большую осторожность и будет за собой следить. Нельзя привыкать к чужакам, которые к тому же еще и его тюремщики.

Поздним вечером, когда уже было совсем темно, Робин услышал шорох. Несколько камешков угодили в крышу палатки, и он понял, что кто-то пытается привлечь его внимание. Он вышел. Ночь была безлунной, и Робин ничего не мог разглядеть.

– Сюда! – услышал он шепот Бонни из-за забора. – Пошевеливайся. Старик меня сейчас застукает.

Робин с опаской приблизился к тому месту, откуда звучал голос, ожидая какого-нибудь подвоха.

– Ну как, – поинтересовался Бонни, – он водил тебя на станцию?

– Водил, – ответил Робин. – Он хочет, чтобы я чистил рельсы.

– Раньше он сам этим занимался, когда у него еще гнулась спина. Ведрами покупал в магазине жидкость для полировки, чтобы натирать проклятые рельсы. От них просто шли искры, даже при лунном свете.

– Титанический труд.

– Лучше скажи – идиотский! Не доверяй ему, парень, он готовит тебе ловушку. Скоро наступит сезон сухих гроз, и если в каньон ударит молния, пока ты будешь работать, – изжаришься на месте. Из-за этого и станцию закрыли: молния всегда попадает в рельсы и уже сгорело несколько поездов вместе с машинистами и со всем грузом. Однажды она угодила в вагон с баранами, шерсть запылала, и животные бегали по путям, как факелы на четырех лапах. Будь начеку, старик Джед собирается испытать тебя небесным огнем – вот какие у него планы. Нетрудно догадаться! Если молния тебя не убьет, значит, так рассудил Бог, и ты вернешься в семью. Только не надейся: живым оттуда не уйти. Представь: груда железа, притягивающая молнии, и ты посередине.

Бонни замолчал, встревоженный стуком чьих-то шагов.

– Мне пора, – прошептал он. – Держи, я принес тебе пожевать.

Через изгородь перелетел сверток, упав возле ног Робина. От свертка исходил запах ветчины, и у мальчика потекли слюнки. Ему захотелось подойти поближе и поблагодарить Бонни, но того уже и след простыл. Робин вернулся в палатку и с наслаждением съел бутерброд с салом, удивляясь, что человеку может доставить огромное удовольствие столь плебейская пища.

Насытившись, он тотчас же провалился в сон. И на этот раз его ночное видение не изменилось. Он лежал в закрытой коробке, а кто-то, наклонившись над крышкой, бодрым голосом произносил загадочные слова: «Серебряные рыбки еще не проснулись, вы сегодня слишком рано…»

В полузабытьи Робин подумал, что, окажись он в Египте, ему следовало бы пойти и посоветоваться с жрецом, умеющим разгадывать сны, потому что во всем этом, без сомнения, был заключен какой-то тайный смысл. Возможно, боги древности пытались предупредить его о грядущей опасности.

Джедеди разбудил его с первыми лучами солнца. Не обменявшись ни единым словом, старик и ребенок пошли к заброшенной станции. Придя туда, Джед больше часа потратил на то, чтобы объяснить мальчику все тонкости предстоящей работы. Робин должен очень стараться, ничего не упустить из виду – ни железных скребков, ни щеток. Сначала нужно снять слой ржавчины, чтобы рельсы обрели обычный вид, будто их ежедневно полируют тяжелые колеса вагонов. Затем, когда нужная кондиция будет достигнута, предстоит очень важный этап – как следует их смазать, чтобы защитить от вредного воздействия дождей. Старик повторил свою инструкцию. Иногда он словно терял нить разговора и застывал на две-три минуты с бессмысленным взглядом. В эти мгновения он еще больше напоминал ощипанного цыпленка с дряблой шеей, казался особенно уязвимым, вызывая у Робина чувство, похожее на жалость.

Закончив курс обучения, Джедеди устроился в будке стрелочника, грея ладони о миску с супом, а Робин взялся за дело.

Ему никогда не приходилось работать руками, и вскоре он убедился, что это на первый взгляд забавное занятие не так уж и приятно. Через четверть часа у Робина стало сводить пальцы, заныла спина. Чистка оказалась непростым трудом, и каким же крохотным он себя ощущал, стоя на коленях посреди пути! За спиной – черная дыра туннеля, а впереди… впереди ветвились целые восемь миль проржавевших рельсов. Но, как ни удивительно, несмотря на огромный фронт работ, а может быть, именно по этой причине, Робин испытывал странный подъем. Он вспомнил о подвигах Геракла, об авгиевых конюшнях и поклялся, что покажет презиравшему его сумасшедшему старику, угнездившемуся в своей будке, на что способен. «Не такой уж я слабак, каким он меня считает, – подумал он. – Мы еще посмотрим!»

И, оседлав рельсы, Робин стал трудиться с еще большим рвением. Его опьяняло сознание того, что рано или поздно он одержит победу над ржавчиной, обращающейся в красноватую пыль на его руках. Робин тер рельсы с неистовством, подстерегая момент, когда сталь наконец соизволит заблестеть и из ржавых недр выйдет драгоценный серебряный самородок, сверкающая булавочная головка в море окисленного металла. Рельсы стали врагом, превратились в свирепого хищника, и Робином овладела ярость: зверя нужно одолеть, укротить, сделать шелковым, гладким, дюйм за дюймом… Работа была абсурдной, но не лишенной некоего величия.

Время от времени Робин поднимал голову, чтобы оценить брошенный ему вызов, стараясь объять взглядом стелющиеся по земле то перевитые, то разбегающиеся в стороны красные полоски серпантина. Одурманенный жарой, он видел, как они шевелятся, подрагивают и переползают с места на место, подобные змеям, привыкшим передвигаться в тот момент, когда на них перестают смотреть.

К полудню Робин совсем выбился из сил: шею, плечи и руки сводили судороги. К тому же в ладони, покрасневшие от ржавчины, впилось множество мельчайших кусочков металла из щеток, и Робину пришлось вынимать их по одному, словно колючки железного кактуса.

На пороге будки стрелочника показалась фигура Джедеди. Достав блестящий свисток, он просигналил, что пришло время перерыва. Когда Робин подошел, старик объявил:

– Сейчас я вычислю, что ты заработал на завтрак. А пока иди умойся под краном.

Робин так и сделал. Джед достал блокнот и принялся за таинственные подсчеты, а закончив, вынул из запертого на ключ шкафа буханку хлеба и старинные весы с медными чашками. Отрезав небольшой кусок, он протянул его ребенку.

– Два ярда отчищенных рельсов составляют сто граммов хлеба. Воды пей сколько влезет, мне не жалко.

Робин, усевшись на ступеньку крыльца, стал жевать хлеб, стараясь делать это как можно медленнее. Джедеди тем временем вынес из будки кресло и поставил на пороге. Устроившись поудобнее в тени, он достал из кармана перочинный ножик и начал что-то вырезать из деревянного бруска. Руки старика слушались плохо, и Робин понял, что ничего интересного он не увидит.

– Я, к примеру, – начал Джед, – стал помогать отцу в шахте, когда мне едва исполнилось восемь лет. Нас было десять таких молокососов. Вместе со старшими мы толкали груженые вагонетки, и взрослые нас лупили по задницам, если им казалось, что мы ловчим и не работаем в полную силу. И все-таки славное было время! Сегодня детей воспитывают в тепличных условиях, у них больше прав, чем у взрослых; скоро, пожалуй, они сами начнут издавать законы. Родители, видите ли, должны на них ишачить! Какая нелепость! А что в результате? Наркомания, преступность. Меня, десятилетнего, после полного рабочего дня в шахте совсем не тянуло нюхать клей, напялив себе мешок на голову. Нет, тогда существовали истинные ценности, маленькие радости, которые дарила жизнь: солнце, свет, свежий воздух, удовольствие смыть с себя грязь куском обыкновенного мыла. Ничего другого не требовалось. И я отлично понимал, что только труд придает таким мгновениям настоящую значимость. Если бы я все время бил баклуши, то меня, наверное, тоже заела скука. Я тебе верно говорю, малыш, зря отменили детский труд. Вот почему мир скоро полетит в тартарары. Чтобы общество было здоровым, необходимо посылать ребят на рудники, фабрики, хлопковые плантации.

Джедеди немного помолчал, а затем, сглотнув слюну, продолжил, ничуть не смущаясь тем, что повторяется. Робин давно управился с завтраком, а он все продолжал разглагольствовать.

– Нынешние дети, – старик ухмыльнулся, – настоящие диктаторы, что-то вроде теневого кабинета. В их руках все нити. Для кого работает промышленность, производятся новые товары? Кого хотят привлечь рекламой? Скоро мир превратится в ясли! К тому же эти лоботрясы не желают взрослеть – в двадцать пять лет они ведут себя как двенадцатилетние! Тошно смотреть, когда они, развалясь в своих машинах, в Пука-Лузе в кинотеатрах под открытым небом, упиваются фильмами про марсиан и роботов! В их возрасте я был уже отцом семейства и вкалывал, здоровый ли, больной – не важно. Эти же не узнали ничего, что могло бы сделать из них мужчин: ни войны, ни тяжелой работы. А ведь скоро они будут нами управлять! У меня просто кровь стынет в жилах. Не дай мне Бог до этого дожить.

Джед замолчал. Деревянный брусок постепенно приобретал форму распятия. Руки старика замерли, подбородок упал на грудь. Робин догадался, что он спит. Шевельнулась мысль, что неплохо было бы воспользоваться неожиданной слабостью тюремщика, однако что-то упорно побуждало его возобновить прерванное занятие. Возможно, тщеславное желание одержать верх над тираном с закосневшими мозгами. Робин тихонько спустился на железнодорожное полотно, стараясь ступать на шпалы, чтобы не пораниться о щебенку. Интуиция подсказывала, что если он победит, то суровое испытание принесет ему огромную пользу. Робин снова окинул взглядом ржавые пути, бегущие по траншее каньона. Вот бы отчистить их до конца, тогда его уже ничто и никогда больше не испугает. Тогда он будет способен совершить невозможное, выполнить любое задание. Как знать, не этого ли добивались Антония и Андрейс?

И Робин опять сел на рельсы, точно оседлал непокорную лошадь, и принялся тереть их изо всех сил. Когда солнце уж слишком припекало, он брал тряпку, мочил под краном и повязывал голову на манер бедуина. Джедеди давно вышел из оцепенения и теперь не спускал с мальчика глаз, в мрачной глубине которых загорались искорки зависти.

Вечером Джедеди аккуратно сложил незавершенную «скульптуру» и перочинный нож в ящик шкафа. Сам старик носил на шее кожаный шнурок с деревянным крестиком, что сразу заставило мальчика вспомнить о предостережении Бонни: «Нельзя надевать на себя ничего металлического, если не хочешь изжариться заживо».

По пути на ферму Робин повнимательнее присмотрелся к одежде Джеда. Действительно, никакого металла: ни железной пряжки на ремне, ни часов. Костяные пуговицы, фиксаторы подтяжек – все из пластмассы. А босиком он ходит, вероятно, потому, что боится носить подбитые гвоздями башмаки.

13

Джудит не могла найти себе места от беспокойства. Днем она оторвалась-таки от варенья и отправилась в лес. Притаившись за деревьями у края оврага, Джудит наблюдала за действиями отца. У нее сердце сжалось, когда на путях она увидела Робина. Стоя на коленях, мальчик драил ржавые рельсы, точно прилежная хозяйка, натирающая паркет. Джудит прекрасно понимала: ребенку нужна узда и только трудовое воспитание вышибет дурь у него из головы, но ей совсем не нравилось, что работать ему пришлось на заброшенной станции. Кто из местных не знал, что частые в их краях сухие грозы представляли реальную опасность? И если за землю, принадлежавшую семейству Пакхей, никто не дал бы и ломаного гроша, то отчасти и из-за этой периодически повторяющейся напасти. Нигде в другом месте не сверкало летом столько молний, раскалывающих надвое стволы деревьев ударом электрического тока и поджигающих кроны, как обычные пучки пакли… По той же причине компанией железных дорог был закрыт перегон, проходящий по каньону, и построен обходной путь, в существование которого Джедеди наотрез отказывался верить. Было очевидно, что здесь больше не пройдет ни один состав. Уж слишком много аварий произошло из-за гроз, слишком много было случаев попадания молнии в поезда и слишком много заживо сгоревших машинистов. Именно поэтому в свое время индейцы отчаянно сражались за каньон с бледнолицыми. Они считали его обителью Великого Духа, раной земли, куда устремляется небесный огонь. Компания направила в каньон геологов для изучения подпочвенного слоя. Вывод специалистов был краток: «Избыток железной руды».

Вернувшись на ферму, Джудит посмотрела на календарь. Сухие грозы всегда приходили после сильной жары, а значит, первый раскат грома должен прогреметь через одну-две недели. Если Робин не перестанет работать на путях, он рискует жизнью. Джудит дала себе слово, что обязательно поговорит с отцом. Куда больше пользы от мальчишки на ферме – пусть собирает ягоды вместе с другими детьми, от этого занятия есть хоть какой-то толк. Чистить рельсы! Боже праведный! Как старику такое могло прийти в голову? Неужели он и правда тронулся умом?

Джудит никак не могла сосредоточить внимание на варенье. Несмотря на распахнутое окно, огромная газовая плита полностью сжирала кислород, на кухне всегда стоял тяжелый воздух, и Джудит быстро уставала. Она села, уставившись на голубоватое пламя горелок и вслушиваясь в их тоненькое шипение, словно состоящее из тысячи различных шепотков. Когда одолевала усталость, Джудит казалось, что из огня доносятся еле различимые вкрадчивые голоса, порой высказывающие столь дерзкие суждения, что их следовало бы оставлять без внимания. Сейчас она как никогда ясно слышала бормотание: «Устрой Робину побег… Ведь знаешь, что ему грозит. Джедеди заставит ребенка скоблить рельсы до тех пор, пока молния не превратит его в кучку пепла. А потом он будет утверждать, что произошел несчастный случай, обыкновенный несчастный случай. Таков его метод. Единственный способ спасти мальчику жизнь – это сделать все возможное, чтобы он поскорее отсюда ушел. Дай ему велосипед, деньги, карту местности».

«Глупости, – мысленно возразила Джудит. – Куда ему идти?»

«Недалеко, например, в лес, – ответили голоса. – Пусть где-нибудь отсидится. Найдет лесорубов и устроится поваренком на лесопилке. Главное, выиграть время. Дождаться».

«Дождаться чего?»

«Смерти Джедеди, черт побери! Сама знаешь – в последние годы отец сильно сдал. Он впадает в прострацию, засыпает во время разговора. Ты не замечаешь, как у него дрожат руки? Это дурной знак – в нем угнездилась болезнь. Он не находит слов, не помнит, куда кладет свои вещи. Вопрос трех-четырех месяцев, не больше. Потом либо кровоизлияние в мозг… либо он окончательно свихнется и не сможет диктовать свои правила. Тогда командовать на ферме будешь ты и сделаешь все, что сочтешь нужным».

«Замолчите, я не хочу об этом думать».

«Лгунья, о его смерти ты размышляешь постоянно! Надеешься вот уже сколько лет, обсасываешь свою мечту, как конфетку. Только посмей утверждать обратное!»

Джудит закрыла глаза, по ее лицу стекал пот. Разве можно слушать проклятое нашептывание? Голоса, доносившиеся из-под дна котлов, всегда советовали ей что-то ужасное, по-видимому, находя в этом особое удовольствие.

«Всего-то полгода, – продолжало настаивать пламя, – не такой уж большой срок. Джедеди станет немощным, безобидным, и тогда ты вернешь Робина домой. Приложи немного усилий, и все получится. Ты могла бы написать записку Билли Матьюсену, который ухаживал за тобой в юности. Он управляет лесопилкой в Хад-Вэлли и тебе не откажет. Мальчишка будет мыть посуду в столовой, или работать на сборе стружки, или подметать опилки. Пока не придет твой час… Не теряй времени, ты и сама чувствуешь, что нельзя его упускать. Не дай отцу совершить новое преступление. Ты еще можешь ему помешать, если захочешь. В сарае валяется велосипед, который легко починить. Достаточно спуститься на станцию и припрятать его в туннеле. Джедеди никогда не сует туда носа… Мальчишка возьмет велосипед и просто поедет вдоль старого полотна, так он, во-первых, не потеряется, а во-вторых, его не подберет патрульная машина шерифа. Джедеди и не подумает искать его на выходе из туннеля. Он сядет в пикап и прочешет все окрестные дороги, но у него и мысли не появится пройти по заброшенным путям. И ты прекрасно знаешь почему».

Джудит резко выпрямилась и заткнула пальцами уши. Она не могла больше этого слышать. Чтобы окончательно не испортить варенье, женщина повернула ручку переключателя, и синий огонек сразу погас.

Надо признать, голоса говорили не только глупости, в их рассуждениях содержался здравый смысл. Разве нельзя организовать побег Робина? Конечно, можно… но увещевания ее таинственных советчиков не учитывали очень важной вещи: пойдя у них на поводу, Джудит предаст Джедеди, а это невозможно. Дочь не должна участвовать в заговоре против отца, во всяком случае, не у них, не в семье Пакхей.

Джудит взяла тряпку и обтерла лицо. В зеркале, висевшем над раковиной, она увидела свое отражение. Побагровевшее лицо, будто ее вот-вот хватит удар, в вырезе блузки – налившиеся кровью шея и грудь. Джудит стало не по себе. «У меня вид убийцы», – подумала она с содроганием.

Нет, она не станет заговорщицей. Она будет молиться за Робина, вот правильное решение. Молиться со всей страстью, просить милости у Господа, и, может быть, ей стоит надеть власяницу?[8]8
  Грубая волосяная одежда монаха, отшельника, ведущего аскетический образ жизни.


[Закрыть] Когда Джудит была совсем маленькой, отец подарил ей несколько поясов из конского волоса, утыканных шипами, которые впивались в кожу при малейшем движении, и девочка мужественно носила их весь период отрочества. Конец упражнениям положил Брукс, назвав такую практику мракобесием. Не пришло ли время вновь обратится к спасительному средству? Для Робина она наденет две волосяные подвязки, сделав так, чтобы шипы упирались во внутреннюю сторону бедер, где кожа особенно нежная. Этого будет вполне достаточно. Она должна взять себя в руки и перестать приписывать Джедеди преступные намерения. Да и рассчитывать на смерть отца не имеет смысла. Голоса заблуждались насчет того, что у отставного стрелочника наблюдались все более заметные симптомы старческой немощи. Только горожане придают этому значение. Слово «доктор» не сходит у них с языка, и во врачебных кабинетах они проводят половину жизни. В деревнях же люди привыкли противостоять недугу на ногах, отказываясь от постели и отрицая болезнь до самого конца. Джедеди не из тех, кто легко даст взять себя за горло.

И еще Джудит раздражало, что она так сильно обеспокоена судьбой Робина. Почему? Неужели она предпочитает его другим детям? Только потому, что с ним произошло несчастье? Нет, такого она не допустит. Ни Бонни, ни Понзо, ни даже Дорана не окажутся на втором плане, этого не будет!

«Все новое кажется привлекательным, – рассуждала Джудит, отхлебывая воду из чашки, – я просто стала жертвой соблазна, заключенного в новизне. Это пройдет».

Через несколько месяцев она не увидит разницы между Робином и остальными детьми – привычка все расставит на свои места. А пока нужно стараться поменьше обращать на него внимание, не болтать с ним, не встречаться взглядом. От мальчишки исходит необъяснимое очарование, которое почему-то страшно ее стесняет.

Там, в сарае… как он говорил о ее картинах! Несколько мгновений Джудит испытывала к Робину чувство огромной и совсем неуместной в ее положении благодарности. Она подошла к краю пропасти, теперь ей ясно. Еще чуть-чуть, и между ними могла возникнуть тайная связь, некое противоестественное сообщничество.

Нашел же он слова, которые сумели разбудить в ней демонов гордости и тщеславия! Она почувствовала, что где-то на периферии ее сознания возникают из небытия тысячи смутных ощущений: желание отомстить, мания величия, жажда признания, – побуждения, в чем она нисколько не сомневалась, отмеченные печатью греха. Робину нельзя доверять, лучше держаться подальше, по крайней мере до тех пор, пока Джедеди не выведет его на правильный путь. И тоненькие голоски газового пламени, пытавшиеся сбить ее с толку, ничего не изменят.

Она будет ждать и молиться за Робина.

Да, молиться… Правильно. И не забыть про власяницу.