Текст книги "Хорнблауэр и милосердие"

Сесил Форестер
Хорнблауэр и милосердие

Двухдечный 74-пушечный корабль Его Величества «Сатерленд», под командованием капитана Горацио Хорнблауэра, находился к северу от Гибралтара и направлялся в точку рандеву с эскадрой адмирала Лейтона, расположенную в западной части Средиземного моря. По левому борту лежало побережье Испании, по правому, едва видные, все еще выглядывали из-за горизонта вершины гор на одном из Балеарских островов – Ивисы.

Испания пока – союзник Англии в борьбе против Наполеона, а потому «Сатерленду» не придется утруждать себя битвой с испанскими военными кораблями – точно также, как его капитан и экипаж не сможет рассчитывать на призовые деньги за перехват испанских торговых судов. Только французы остаются врагами британцев, а французская оккупация Испании, несмотря на все усилия Бонапарта, не смогла продвинуться южнее Валенсии. Французам предстоит еще долгая борьба за Каталонию и «Сатерленд», – по крайней мере, так предполагал Хорнблауэр – будет направлен адмиралом еще дальше к северу. А пока мало что могло беспокоить капитана; полный экипаж, отлично снаряженный корабль и – практически никаких особенных событий вплоть до самой точки рандеву. Это был замечательный период перехода от одного вида деятельности к другой, и Хорнблауэр наслаждался чувством относительного свободы и покоя. Удерживаясь на курсе норд, «Сатерленд» тяжело переваливался на волне своим неуклюжим корпусом, а Хорнблауэр мерял шагами палубу, глубоко вдыхая чистый, бодрящий воздух и подставляя лицо целительным солнечным лучам.

Из настроения счастливой беззаботности его вывел крик впередсмотрящего с топа фок-мачты.

– Эй, на палубе! С Вашего позволения, сэр, что-то дрейфует прямо по курсу, должно быть разбитое судно, сэр – пока не могу сказать точно.

– Прямо по курсу?

– Так точно, сэр. Мы идем прямо на него. Скорей всего, это плот, сэр. Я вижу человека – даже двух человек, сэр.

Объяснение появлению в море двух человек на плоту в военное время могло быть только одно – и при том жестокое. Это, должно быть, уцелевшие после морского боя; после того как их пощадили пули и ядра, они вынуждены продолжать жестокую борьбу за жизнь, победу в которой, как правило, одерживает море. «Сатерленд» сможет попытаться выяснить, что произошло, без особого риска; тем не менее, в мозгу у Хорнблауэра пронеслись забавные предположения, когда он подумал о многочисленных изобретателях, которые одно за другим выдвигают любопытные предложения об использовании шлюпок, начиненных порохом для нанесения ударов по линейным кораблям. Если когда-нибудь им удастся осуществить свои схемы на практике, то величественные в уверенности собственного могущества линейные корабли вынуждены будут более осторожно подходить к подозрительным плавучим объектам. Но пока все это – полная ерунда, и Хорнблауэр пожал плечами, отбрасывая от себя эту бессмыслицу; вся эта забавная вереница мыслей промелькнула в его мозге за считанные минуты, в течении которых странный плавучий объект стал уже заметен с палубы.

– Это плот, сэр, абсолютно точно, – заметил первый лейтенант «Сатерленда» Джордж Буш, оглядывая залитое солнцем море в подзорную трубу. – На нем человек, сэр, и, кажется, я могу различить еще одного рядом.

– Попробуем подойти к ним поближе, мистер Буш – приказал Хорнблауэр.

Буш подвел «Сатерленд» почти вплотную к странному предмету и положил в дрейф.

– Странный плот – сказал он, всматриваясь в танцующие волны, пока корабль медленно дрейфовал к цели.

Это были всего лишь два бревна, грубо связанные обрывками троса; волны то и дело накрывали их так, что люди, лежащие на плоту почти постоянно оказывались под водой. Один из них встал на колени, держа в руках грубое весло, а второй так и остался лежать – так, что вода, переливающая через тело, захлестывала его лицо.

– Бросьте им линь, – сказал Хорнблауэр.

Но даже тот из мужчин, кто стоял на коленях, был слишком слаб для того, чтобы поймать и закрепить конец. Он неуклюже схватил его и тут же выпустил, голова его поникла, как будто это последнее усилие окончательно исчерпало его силы. Пришлось спускать шлюпку и, наконец, обоих пассажиров плота удалось поднять на борт при помощи беседки. Они лежали на палубе, обнаженные и дочерна загорелые, как индейцы из Сан-Сальвадора, и к тому же ужасно истощенные; каждая кость отчетливо выделялась и, казалось, в любой момент была готова пронзить пергаментно-тонкую кожу. Вода стекала на палубу с их черных жидких волос и длинных растрепанных бород. Один из спасенных лежал неподвижно, а другой протянул дрожащую руку к смотрящим на него англичанам и с хрипом показал на свое горло.

– Он чертовски хочет пить, бедняга – сказал Буш; а Хорнблауэр жестом отправил одного из моряков за водой.

Измученные люди жадно выпили несколько глотков и Хорнблауэру с Бушем показалось, что на их глазах произошло чудо, подобное воскрешению из мертвых – такое удивительное действие произвела на спасенных пресная вода. Они ожили, словно по волшебству; даже тот, кто за секунду до этого лежал на палубе без движения, и чью голову приходилось поддерживать, чтобы позволить ему сделать глоток воды – сел. Улыбка, подобная смертельному оскалу, исказила его худое лицо.

– Думаю, они хотят не только пить, но и есть, – заметил Буш, – по крайней мере, они выглядят достаточно голодными.

Хорнблауэру стоило только кивнуть, чтобы один из матросов бросился за едой для спасенных.

– Кто вы? – спросил Хорнблауэр.

– Франция, – ответил тот из них, кто выглядел менее истощенным. Его яркие голубые глаза выглядели очень странно на дочерна загорелом лице.

– Французы, клянусь Богом! – воскликнул Буш.

– Откуда вы тут взялись? – спросил Хорнблауэр и, видя, что его не поняли, повторил свой вопрос на ломаном французском.

Голубоглазый француз протянул свою худую как палка руку и указал в наветренном направлении от Балеарских островов.

– Кабрера, – сказал он, – мы пленные.

Хорнблауэр и Буш обменялись взглядами и Буш присвистнул – он смог понять, по крайней мере, значение жеста и первое слово ответа. Кабрера прежде была необитаемым островком, который испанцы приспособили под лагерь для французских военнопленных.

Другой француз, с темными глазами, вдруг быстро заговорил хриплым голосом.

– Вы ведь не отправите нас обратно, мсье? – умоляюще сказал он. – Мы сдаемся в плен вам. Мы не можем… – речь его стала невнятной от слабости и истощения.

Буш, как всегда наблюдательный, был весьма удивлен всем увиденным.

– Я могу понять, что их мучит жажда, – сказал он, – но они не могли так исхудать только за то время, пока добирались сюда с Кабреры. Они могли догрести сюда на плоту за пару суток – даже, если бы не было ветра.

– Когда вы покинули остров? – спросил Хорнблауэр.

– Вчера.

Хорнблауэр перевел для Буша.

– Для того, чтобы загореть как эти двое, понадобился не один месяц, – заметил Буш. – Эти двое ходили голышом, по крайней мере, несколько недель. Интересные вещи должны твориться на Кабрере.

– Скажите, – спросил Хорнблауэр французов, – каким образом вы стали – такими как сейчас?

Это была долгая история, тем более, что она прерывалась, когда спасенные пили и ели, а также, когда Хорнблауэру приходилось переводить наиболее яркие части их рассказа для Буша.

Их было двадцать тысяч, этих несчастных – большей частью из числа французских войск, окруженных в Байлене, но многие попали в плен в других сражениях и стычках, которые во время заключения на материке раздражали победителей своими постоянными попытками к бегству. В конце-концов испанцы собрали все двадцать тысяч и высадили на остров Кабрера – одинокую скалу, площадью всего несколько квадратных миль. Это случилось два года назад. Испанцам даже не понадобилось держать на острове гарнизон – морская мощь Британии делала невозможной любую попытку французского флота оказать помощь пленникам, к тому же на острове не было материалов, чтобы сделать лодку или плот, за исключением бревен и досок, изредка выбрасываемых морем. Два года двадцать тысяч несчастных пленников жили на голой скале, выдалбливая в ней норы для защиты от летнего солнца и зимних штормов.

– Там было только два колодца, мсье, – вздохнул голубоглазый француз, – иногда они высыхали. Но часто шли дожди.

Математический ум Хорнблауэра невольно некоторое время занялся разрешением задачи – как обеспечить двадцать тысяч человек водой из двух колодцев. Получалось, что на каждого из пленников в лучшем случае приходилось лишь по несколько глотков, даже когда колодцы не пересыхали.

Конечно же, на острове не было никакого топлива – ни один из двадцати тысяч за два года не видел огня и, конечно же, никакая одежда не выдержала бы двадцать четыре месяца непрерывно под солнцем, дождем и ветром.

Впрочем, иногда испанцы доставляли на остров пищу, которую заключенные поедали в сыром виде.

– Продуктов было недостаточно, мсье, – пояснял француз. Хорнблауэр был достаточно знаком с испанским обращением, чтобы догадаться насколько недостаточно. – А иногда их вообще не привозили. Из-за ветра, мсье. Когда ветер дул с востока, мы голодали, мсье.

Буш тем временем внимательно изучал карту и лоцию западной части Средиземного моря.

– Это правда, сэр, – заявил он. – Там только один участок берега, пригодный для высадки и как раз на восточном берегу. Практически невозможно высадиться при восточных ветрах. Здесь также упоминается, что на острове только два колодца и совсем нет деревьев.

– Испанцы обещали привозить продукты дважды в неделю, мсье, – продолжал француз. – Но иногда проходило по три недели, прежде чем им удавалось выгрузить их на сушу.

– Три недели!

– Да, мсье.

– Но… но…

– Те из нас, кто были похитрее, делали себе тайнички подальше в скалах, чтобы продержаться в трудные времена. Конечно, нам приходилось их защищать. Что касается других… Для них оставался только один вид пищи, зато в избытке. Вы понимаете, мсье… Сейчас там уже гораздо меньше двадцати тысяч человек.

Хорнблауэр выглянул в иллюминатор на темную полоску суши далеко на горизонте, где даже в просвещенном девятнадцатом веке все еще процветал настоящий каннибализм…

– Спаси нас Бог! – воскликнул Буш.

– Продуктов не было уже с неделю, когда мы вчера бежали с острова, мсье. Зато восточные ветры всегда пригоняют какие-нибудь куски дерева. Голод и бревна… Мы нашли два древесных ствола, я и Марсель. Многие на острове хотели бы попытать счастья, мсье. Но мы были сильны, сильнее многих на острове, – и француз гордо посмотрел на свои тонкие, почти лищенные мускулов, обтянутые сухой кожей руки.

– Да, мы действительно сильнее, – добавил Марсель. – Даже если бы ваш корабль не подобрал нас, мы могли бы достигнуть Испании и при этом остаться в живых. Я надеюсь, император завоевал уже всю материковую часть страны?

– Пока нет, – коротко ответил Хорнблауэр. Он не был готов достаточно кратко описать словами весь тот хаос, который носил гордое имя «войны за Иберийский полуостров»

– Испанцы все еще удерживают Валенсию, – продолжал он после паузы. – Если бы вы добрались до побережья, они бы отправили вас обратно на Кабреру.

Французы переглянулись; очевидно, они опять хотели разразиться потоком слов, но Хорнблауэр раздраженно прервал их.

– Идите и попытайтесь поспать, – сказал он, выходя из каюты.

На палубе воздух казался чище даже после мрачных картин, которые рассказы французов вызвали к жизни в мыслях Хорнблауэра. Он испытывал отвращение к тем мукам, на которые одни живые существа порой обрекают других. Хорнблауэр шагал по палубе своего корабля, невыносимо страдая при мысли о французах, голодающих на острове Кабрера. Резкий восточный ветер, «левантиец», очевидно, будет продолжать дуть еще по крайне мере, неделю – насколько он верно понимает признаки изменения погоды. Конечно, проблемы французов, взятых в плен испанцами, его не касаются. Кабрера лежит в стороне от его курса, а британское правительство очень консервативно относится ко всему, что связано с использованием военных кораблей не по прямому назначению. Будет дьявольски трудно объяснить адмиралу, если Хорнблауэр попытается хоть чем–нибудь облегчить участь французских пленных на острове Кабрера. Ни один здравомыслящий человек – а тем более, ни один британский морской офицер, – никогда бы не предпринял подобной попытки. Напротив, каждый здравомыслящий человек просто пожал бы плечами и сделал бы все, чтобы забыть о дьявольских страданиях французов, умирающих среди скал…

И все же… Если он сейчас приведет «Сатерленд» к ветру настолько круто, чтобы этот неуклюжий линейный корабль голландской постройки смог удерживаться на курсе, то они все же смогут достигнуть Кабреры. Всякое дальнейшее промедление будет означать длительное лавирование почти против ветра. Хорнблауэр пересек палубу и отдал необходимые приказы. Лейтенантам достаточно было только взглянуть ему в глаза – никто из них не дерзнул спросить своего капитана о его намерениях. Затем Хорнблауэр вернулся к своей прогулке по палубе, все шагая и шагая по наветренной стороне шканцев и пытаясь изобрести способ, который позволил бы выгрузить припасы на непрерывно избиваемый прибоем берег.

Его математические способности были напряжены до предела. В мозгу Хорнблауэра одна за другой прошли все известные ему баллистические формулы. Научный подход к артиллерийскому делу переживал в те времена свое детство, чтобы не сказать – младенчество. Только несколько лет назад такой артиллерийский авторитет как Уолвич начал свои практические эксперименты, пытаясь определить возможное рассеяние ядер, выпущенных из пушек в значительных количествах. Конечно, большее внимание уделялось корабельным пушкам крупных калибров, а не малым шлюпочным шестифунтовкам, о применении которых в данном случае и размышлял Хорнблауэр. К тому же, он собирался использовать шестифунтовку таким образом, о котором вряд ли предполагал не только Уолвич, но и кто бы ни было другой. Насколько было известно Хорнблауэру, никто до сих пор не пытался использовать пушку для переброски троса на берег – а именно о такой операции он сейчас и размышлял. Если этот план не достигнет успеха – что ж, он придумает что-нибудь еще, но попытаться, по мнению Хорнблауэра, все же стоило.

Он прервал череду своих размышлений, чтобы выдать порцию необходимых приказов своим подчиненным. Кузнецу было приказано изготовить железный стержень с петлей на конце, обернуть его паклей и оплести шнуром так, чтобы этот снаряд можно было зарядить в дуло длинной шлюпочной шестифунтовки. Боцману пришлось достать из корабельных запасов сто саженей лучшего пенькового троса и провести немало времени тщательно обтягивая каждый его дюйм вокруг кофель-нагеля, чтобы после уложить его идеально ровными кругами внутри дубового бочонка из-под пороха. Купору и его помощникам было поручено открыть двадцать бочонков с солониной, наполовину опорожнить их и снова плотно закрыть. Озадаченный боцманский помощник вместе с полудюжиной моряков соединяли их в одну гигантскую нить, словно бусы, правда роль бусинок играли двухсотфунтовые бочонки с доброй говядиной и свининой старой Англии, соединенные друг с другом 60-ярдовыми отрезками троса. В эти часы верхняя палуба «Сатерленда» представляла удивительное зрелище для постороннего наблюдателя, а сам корабль, сквозь надвигающиеся сумерки, по-прежнему держал курс на остров Кабрера.

К закату «Сатерленд» уже был у самой цели своего путешествия, а первые солнечные лучи нового дня застали его осторожно продвигающимся к берегу, со стороны которого, несмотря на ветер, доносился грохот прибоя.

– Ставлю гинею, что это испанское судно с продовольствием, – заметил Буш, не отрывая от глаза подзорную трубу.

Это действительно был маленький бриг, корпус которого то появлялся, то исчезал за горизонтом.

– Да, – ответил Хорнблауэр. На его взгляд, замечание лейтенанта не заслуживало дальнейших комментариев. Сам он был слишком занят, рассматривая в свою собственную трубу скалистый берег, на который испанцы безжалостно бросили умирать двадцать тысяч человек. Островок был серым пятном, горным кряжем, чернеющим как одинокий зуб на голубом фоне Средиземного моря, его крутые мрачные склоны не оживляла ни единая полоска зелени. По краям, у подножия скал разбивались валы, высоко вздымая фонтаны брызг и белой пены – Хорнблауэр смог разглядеть волны, достигающие утесов высотой в 20–30 футов и разбивающиеся о них – зато в центре то появлялась, то исчезала длинная полоска пены, отмечая участок побережья, подходящий для высадки, а заодно – и препятствия на подходах к нему. Места было чертовски мало.

– Думаю, донов нельзя упрекнуть в том, что они не решаются выгружать здесь продовольствие при восточных ветрах, – пробормотал Буш, но на сей раз капитан вообще ему не ответил.

– Спустить барказ! – коротко приказал Хорнблауэр; он приступает к выполнению трудного задания, попытка может закончиться неудачно – только это могло объяснить некоторую сухость в обращении с подчиненными, которые как всегда убеждены в непогрешимости их любимого капитана.

Боцманские помощники засвистали в свои дудки, а сам боцман – Гаррисон, – продублировал приказ капитана во всю мощь своей глотки. Матросы привели в действие тали и барказ, оторвавшись от киль-блоков, повис за бортом и опустился на воду. Команда барказа удерживала его от удара о борт «Сатерленда», вздымающегося и опускающегося на неспокойном море.

– Я спущусь в барказ, мистер Буш – коротко сообщил Хорнблауэр своему лейтенанту.

Он выждал подхода очередной волны и неуклюже спустился в шлюпку; его далеко не атлетическое длинное тело несколько секунд достаточно безобразно раскачивалось из стороны в сторону, в то время как несколько матросов из команды барказа попадали друг на друга в тщетной попытке помочь своему капитану. То, что любой марсовый на корабле бегает по вантам и спускается в шлюпки гораздо более ловко, чем он, всегда служило для Хорнблауэра источником болезненного раздражения. На сей раз ему удалось выполнить это сложное для него упражнение лишь с минимальной потерей капитанского достоинства: в результате не вполне точного учета взаимного движения корабля и барказа он таки свалился с трехфутовой высоты. Матросы поддержали его, а кто-то поднял слетевшую при падении треуголку, которую Хорнблауэр снова надел.

– Весла – на воду! – коротко бросил он, и барказ, подгоняемый дюжиной весел тяжело двинулся по зыби к виднеющемуся вдалеке берегу.

Сейчас в свою подзорную трубу Хорнблауэр увидел маленькие фигурки, спускающиеся к урезу воды восточного побережья островка. Они были такие же обнаженные, как и те двое мужчин, которых он поднял на борт вчера. Хорнблауэр представлял себе, чего это стоило – босиком карабкаться по скалам Кабреры. Зато он не мог себе представить, как эти несчастные умудрялись жить в своих норах во время зимних штормов – без одежды и топлива. Он содрогнулся от мысли, сколько жестокостей и отчаяния должен был повидать за два прошедших года этот скалистый островок; теперь он не сомневался, что правильно поступил, решив хоть чем-то облегчить участь пленников. Хорнблауэр сложил подзорную трубу и прошел между гребцами на нос шлюпки, где была установлена шестифунтовая пушка.

По его команде один моряк разорвал бумажную упаковку заряда, высыпал порох в жерло пушки и плотно забил заряд пыжом. Другой привязал линь к импровизированной ракете, изготовленной корабельным кузнецом. Хорнблауэр засунул ее в дуло шестифунтовки, также плотно забил пыжом, начал поворачивать винт вертикальной наводки и вращал его до тех пор, пока жерло пушки, установленной для стрельбы на максимальное расстояние не поднялось почти вертикально. Он оценил силу ветра и оглянулся по сторонам, пытаясь предусмотреть особенности поведения шлюпки, танцующей на волнах. Затем Хорнблауэр дернул за вытяжной шнур и пушка выстрелила.

Линь, лежащий неподалеку от его локтя ожил, с жужжанием влетая из бочонка; дым от выстрела рассеялся в самый раз, чтобы дать ему возможность оценить полет снаряда, прежде чем он упал в воду, увлекая за собой и линь. Тяжелый вздох, переходящий в стон вырвался у команды барказа – как обычно, моряки по-детски радовались любой необычной операции, разнообразящей монотонные будни Королевского флота и также по-детски огорчались неудачам.

– Выберите линь и снова тщательно уложите, – приказал Хорнблауэр, – сделайте витки абсолютно ровными.

Одна утешительная истина, которую он усвоил, изучая артиллерийское дело, состояла в том, что даже если первый выстрел не попал в цель, то это еще не доказывает, что двадцатый тоже будет неудачным. К тому времени линь намокнет и потяжелеет; пушка прогреется; поведение шлюпки будет практически тем же самым; несколько изменится угол возвышения ствола. В любом случае, пробный выстрел показал, что нужно продвинуться чуть ближе к берегу и сделать большую поправку на силу ветра. Хорнблауэр приказал, чтобы поверх нового заряда забили двойной пыж, что смогло бы предохранить заряд от просачивания влаги на то время, пока барказ продвинется на несколько ярдов к северу вдоль линии прибоя.

Когда пушка выстрелила вновь, на мгновение показалось, что выстрел был удачным, но снаряд упал в прибой в десяти ярдах от ожидающей толпы – а для практических целей, которые Хорнблауэр собирался осуществить, эти десять ярдов были все равно, что сто. Третий, четвертый и пятый выстрелы дали результаты с еще большими отклонениями. Хорнблауэру начинало казаться, что начальная скорость выстрела недостаточна. Рискуя разрывом пушки, он может увеличить мощность порохового заряда; существует еще и дополнительный риск: линь может лопнуть, а освобожденный от него снаряд попасть в кого-нибудь из толпы на берегу. Но когда шестой и седьмой выстрелы также оказались неудачными, Хорнблауэр решился на этот риск. Он засыпал в жерло пушки полуторный заряд пороха и тщательно прибил его прибойником. Затем он приказал всей команде шлюпки отойти как можно дальше на корму – если пушка разорвется, число пострадавших будет минимальным. Для самого же Хорнблауэра выглядело вполне логичным решение самому потянуть за спусковой шнур, вместо того, чтобы поручить это опасное дело кому-либо из подчиненных.

Он бросил последний взгляд на аккуратно уложенный в бочонке линь и дернул спусковой шнур. Шестифунтовка выстрелила со страшным грохотом, отдача толкнула барказ назад, а сама пушка даже подпрыгнула на лафете. К счастью, толстый металл выдержал и снаряд, таща за собой изогнутую дугу шнура, пересек урез воды и упал среди ожидающей толпы.

Итак, связь с берегом была установлена, правда, связь хрупкая и ненадежная, потому что обезумевшие от всего происходящего пленники тут же схватили линь и начали его выбирать. Хорнблауэр выругал себя за то, что не предусмотрел возможности подобного развития событий; он схватил рупор, в то же время лихорадочно выискивая в мозгу французскую фразу, эквивалентную английским «Стоп выбирать!» или «Отставить!»

– Doucement! Doucement! (Осторожно!) – наконец закричал он, бешено размахивая руками и приплясывая на носу шлюпки. Возможно, ветер донес его слова до берега, а может его жесты были правильно поняты. Кто-то из пленников взял руководство на себя. Среди толпы возник небольшой водоворот, и линь перестали выбирать. Хорнблауэр осторожно развернул барказ и направил его к «Сатерленду», травя понемногу линь, до тех пор, пока он смог сигналом вызвать с корабля свою гичку, чтобы на ней руководить завершением операции.

Гигантское ожерелье из наполовину опустошенных бочонков с солониной было сброшено в море, тендер взял его на буксир и медленно потащил к барказу. Полупустые бочонки достаточно высоко поднимались над водой. Дополнительная плавучесть позволит им преодолеть самый тяжелый накат прибоя, а если французы будут тянуть достаточно быстро, то большинство из бочонков достигнут земли, не растеряв своего содержимого. Если же произойдет худшее, то их содержимое будет выброшено на сушу достаточно быстро. Мясо, которое полгода пролежало в бочке с рассолом, вряд ли станет хуже от морской воды.

Операция приближалась к своему финалу. Более толстый конец был привязан к линю, переправлен на берег и Хорнблауэр опять вскочил на ноги с рупором в руках.

– Tirez! Tirez! (Тяни!) – завопил он и замахал трубой толпе. Те поняли и начали выбирать. За концом, привязанным к линю, последовал еще более солидный трос, за которым двинулась и лента из бочонков с солониной. Хорнблауэр с беспокойством следил за тем, как они двигались – большие, неуклюжие, черные на фоне белой пены прибоя, под ослепительными лучами средиземноморского солнца. Но, даже не наблюдая пристально за ними, он мог судить об успешном прибытии припасов на сушу. После того, как первый из бочонков достиг суши, в толпе опять началось движение – измученные голодом люди разбили его о скалы и дрались за право обладать содержимым.

Хорнблауэр не собирался дожидаться, пока последний бочонок с солониной выползет на берег. Он не хотел больше вспоминать о зверствах и ужасах Кабреры, поэтому приказал шлюпкам возвращаться к кораблю. Он даже не взглянул в сторону острова, пока на «Сатерленде» не перебрасовали реи и корабль продолжил свой путь в точку рандеву с адмиралом. Мимо них на всех парусах прошел испанский бриг с продовольствием для узников Кабреры и разгневанный офицер прокричал с его палубы в рупор на ломанном английском:

– Что это значить, сэр?! – кричал испанец, – Зачем вы вмешиваться? Кабрера – наша земля – вы не должны ходить сюда!

– Черт его побери, – вокликнул Буш, стоящий рядом с Хорнблауэром, – разрешите мы разок пальнем по нему, сэр?

После всего увиденного команда «Сатерленда» наверняка с полным одобрением отнеслась бы к подобной форме приветствия союзника, но Хорнблауэр чувствовал, что он уже и так достаточно сделал для того, чтобы спровоцировать международный скандал. Он приложил руку к уху и сделал жест, показывающий, что он ничего не слышит. Офицер повторил свои упреки, вопя и неистово вытанцовывая на палубе, так что Хорнблауэру даже показалось, что испанец вот-вот лопнет от прилива крови. Конечно, со стороны Хорнблауэра это была всего лишь детская шутка, но и она вызвала смех среди офицеров и матросов «Сатерленда», чего и добивался их капитан – ведь в трудное и грозное военное время взрыв смеха иной раз стоит бортового залпа.

Хорнблауэр снова вернулся было к привычным обязанностям, но вдруг новая волна депрессии накатила на него. Помощь французским пленным на Кабрере стоила его кораблю нескольких сотен саженей отличных линей и тросов, двух десятков бочонков с солониной и целого светового дня. Что больше всего беспокоило Хорнблауэра, так это необходимость рассчитываться за все это. Придется писать как минимум дюжину писем и рапортов с объяснениями и это будет только началом, потому что их сиятельства Лорды Адмиралтейства, получив эти письма, конечно же захотят дальнейших объяснений и объяснений, уточняющих эти объяснения и еще, и еще… Хорнблауэр почти физически ощущал длинную череду своих будущих писем, которая тянулась к нему как рука судьбы.

Затем он вдруг увидел двух спасенных французов, внизу, на главной палубе. Они были отмыты, подстрижены и одеты, так что выглядели совсем другими людьми, однако, глядя на них Хорнблауэр не испытывал удовлетворения – для него они представляли еще одну серию рапортов с объяснениями и он даже глухо застонал, оценив эту перспективу. На мгновение ему даже захотелось, чтобы с «Сатерленда» никогда бы не заметили их – там, на плоту, чтобы они и дальше плыли к своей смерти по безлюдному Средиземному морю. И тут же он понял, что это – неправда, и вновь застонал, шагая по палубе и дыша свежим воздухом – на сей раз из-за ощущения собственного бессердечия. Но ведь как ни крути, этот акт человеколюбия, похоже, действительно принесет ему еще чертовски много неприятностей…